«Ереванская цивилизация». Необходимые комментарии к публикации книги
«Наша Среда online» — «Сегодня мы продолжим нашу републикацию ЕРЕВАНСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ. И сразу отметим, что культуролог, прежде чем начать разговор об этносе, наверняка и тем более, мало знакомому русскому человеку начинает его с того, как он сам воспринял этот этнос, чтобы наиболее понятно интерпретировать своё восприятие вот русскому читателю. Причём заметьте, что речь-то пойдёт не о каком-то далёком народе в Африке или Южной Америке, Австралии с Полинезией. Нет! Речь будет идти о народе близком и по духу своему христианскому. А то, что армяне, как и русские, попали под каток большевицких[1] революции и преобразований, их даже ещё более сблизило, правда, спустя век немало и отбросило. Но об этом в своё время. А пока посмотрим, как русский культуролог воспринял на рубеже веков ХХ и ХХI вот этот город Ереван.»
Олег Гаспарян.
ФЕНОМЕН ЕРЕВАНА
Феномен Еревана начинается уже с того, что своеобразное существование этого города не привлекало до сих пор внимания ни с чьей стороны. Впрочем, это и не удивительно. Уникальность Еревана вряд ли может быть передана с помощью стандартных показателей, которыми пользуются специалисты по урбанистике, устанавливая типологическое сходство и различие разных городов.
Один из крупных промышленных центров, выросших в последние десятилетия советского периода, одна из столиц бывшего Союза… Разве что бросалась в глаза моноэтничность миллионного города, разбивающая все построения социологов, безусловно связывающих урбанизацию с полиэтничностью крупных городов как её обязательным сопровождением. Но чем дальше развивался, расширял свои границы Ереван, тем однородней оказывалась его среда. В этом городе живут почти только одни армяне.
Армяне Еревана конца советского периода казались уже потомственными горожанами, народом урбанистским, давно привыкшим к городской цивилизации. А Ереван выглядел городом очень цельным, органичным, со своим стилем отношений, своей очень плотной средой, традиционной и консервативной. Это был как бы старый город, в котором еще не разрушены традиции: словно бы в других городах процесс распада традиционных отношений шёл быстрее, а в Ереване медленно, но скоро очередь дойдёт и до него[2].
Но нет. Ереван — город совсем новый, совсем молодой, несмотря на головокружительный возраст Еревана-истории, Еревана-легенды. Тому Еревану, который мы видим на закате СССР, всего-то лет 20-30. Последние столетия на его месте был типичный провинциальный восточный город — административный центр сначала Эриванского ханства, управляемого персами, затем Эриванской губернии, подчинённой русской администрации. «Ереван был отсталым, обыкновенным азиатским городом с узкими улицами, по сторонам стояли построенные из кирпича и мелких круглых камней, зачастую глинобитные дома… Город раскинулся на огромной территории, но был малолюдным»[3]. Даже к началу XX века население города так и не достигло 30 тысяч человек.
Такова исходная точка.
Нынешний Ереван не имел аналогов в армянской истории. В разные века существовало несколько великих армянских городов, таких как Двин, Ани, Карс,.. но они функционально были совсем иными — столицами земель, порой довольно обширных. Эти города были их украшением, славой, гордостью. Но они были именно центрами земель, населённых армянами, а вовсе не главным средоточием жизни армян. Никакие центростремительные силы не собирали в них армян всего мира. Потом армяне потеряли свои земли, и те, кто жил в городах — жили в чужих городах, в чужих столицах, во многих столицах мира. Демонстрируя свою феноменальную живучесть, почти не смешиваясь с местным населением, они вполне органично вписывались в жизнь чужого города, осваивались там, приспосабливая, если была возможность, чужой город к себе. Они привыкли к чужим столицам, давно уже не имея своей. «Признанными ведущими центрами армянских творческих сил являлись Константинополь и Тифлис, где был сосредоточен армянский торгово-промышленный капитал. Здесь же находилась бо́льшая часть интеллигенции… Выделялась армянская колония Калькутты… Крупным центром западных армян являлась Смирна (Измир). Таким центром для кавказских армян становится с конца XIX века — Баку»[4]. Крупные армянские колонии находились в Москве, Астрахани, Петербурге, Крыму, Париже, Женеве, Вене, Каире…
В эпоху бурного развития промышленности армяне, которые по всему миру были известны как ловкие и талантливые дельцы, свои деньги тоже вкладывали в чужие столицы, в чужие города; в Российской империи это были: Баку, Тифлис (где армянский капитал был преобладающим), Санкт-Петербург, Москва и города Средней Азии… Города Восточной Армении не получали почти ничего. «Армянские промышленники Закавказья и Москвы при посредничестве армянских купцов-оптовиков поставляли в Среднюю Азию ткани, нефтяные продукты, сахар, галантерею, посуду и другие предметы широкого потребления… В Закавказье купцы почти ничего не ввозили…»[5]. Армяне, по бо́льшей части выходцы из Карабаха и Зангезура, строили в Средней Азии промышленные объекты, мосты, железнодорожные депо и т.п. Деньги же в развитие Эривани вкладывали русские или вообще кто угодно — фирма «Морозов и Ко», Товарищество ярославских мануфактур, Алексеев из Москвы, Позднянский из Лодзи — но только очень редко сами армяне[6].
И крестьяне, обеднев, нуждаясь в новых источниках дохода, шли в Тифлис, а ещё чаще в Баку. Там крестьяне «находят себе работу в нефтяной промышленности, составляют артели каменотёсов, плотников, столяров»[7]. И Баку со временем начинает принимать черты почти армянского города.
Даже бурный процесс национального возрождения, начавшийся у армян со второй половины XIX века, как-то почти не связывается с территорией Восточной Армении, по крайней мере, не приводит к сколько-нибудь заметной репатриации. Одним из центров национального возрождения армян оказывается Тифлис. Если в середине века большинство проживающих в Тифлисе армян не говорили на своём родном языке, то к концу века они все почти без исключения стали говорить по-армянски, читать армянские газеты, следить за политикой. Здесь открывались армянские учебные заведения, создавались национальные клубы, издавались армянские газеты[8].
А Эривань, а Александрополь, а Горис, а Нор-Баязет, а Шуша́[9]?
Восточная Армения оставалась слаборазвитой в промышленном отношении, аграрной. Самый крупный армянский город Шуша, «прекрасный, благоустроенный город, населенный главным образом богатыми армянами», был городом «для отдыха и развлечений»[10]. Энергичные промышленники и коммерсанты даже и не позаботились о прокладке сюда железной дороги. Шуша — древняя столица Арцаха (Нагорного Карабаха) — пустела. Зато почти все армяне Закаспийской области и Туркестана, не говоря уже о Баку, — выходцы из Нагорного Карабаха.
Ереван как огромный миллионный город начал формироваться уже почти на наших глазах… Основной прирост его населения приходится на 1950-е — 70-е годы. Это годы, когда столь же быстро растут и другие города СССР, вбирая в себя бывших крестьян, жителей малых городов, самых разнообразных мигрантов. Это время как бы великого переселения, смешения народов, создания огромных интернациональных центров по всей территории страны…
В Ереван тоже едут со всего Союза, но едут только армяне. Часть населения Еревана — выходцы из армянской деревни, другая (бо́льшая по численности) — мигранты из крупных городов и столиц других союзных республик, прежде всего Грузии и Азербайджана. Кроме того, тысячи армян из зарубежных стран. Столь разные потоки: крестьяне из глухих горных селений, тифлисцы, парижане, плюс «старые ереванцы»… Спонтанно создаётся нечто совершенно новое, беспрецедентное — громадный национальный центр незапланированного и практически нерегулируемого собирания этноса в общность органичную и естественную. Если принять во внимание крошечные размеры территории современной Армении — практически вырос национальный город-государство. Тогда неизбежно встают вопросы: почему армяне всего мира приезжали в Ереван? Почему в него устремлялись только армяне? Что представлял собой Ереван как психологическая общность?
ЕРЕВАН КАК ВОПЛОЩЕНИЕ ГЕРОИЧЕСКОГО МИФА
ЖИВУЩИЕ В ИМПЕРИЯХ
Был ли армянам до поры до времени вообще нужен собственный национальный центр? Кажется, ничто в их поведении на это не указывало.
Что касается тенденции расселения армян в XVIII — ХIХ веках, то она была скорее центробежная, чем центростремительная. Армяне селились там, где слабее религиозный и национальный гнёт (этим была обусловлена постоянная миграция из турецкой Армении в русскую) или где имелись бо́льшие возможности для приложения их энергии.
Армяне относительно легко смирялись с положением народа, живущего в чужих империях. Более того, они активно участвовали в государственной жизни тех империй, в которых жили, добивались высших государственных должностей, как, скажем, Лорис-Меликов (дослужился до министра внутренних дел) в России при царе Александре II. Свою фактическую независимость они отстаивали экономическими средствами как народ, обладающий явными способностями к предпринимательской деятельности, и мирно уживались с соседями. Даже в Османской империи до поры до времени армяне имели репутацию спокойного, лояльного народа, не высказывающего, в отличие от греков и славян, особых сепаратистских требований. Так было до тех пор, пока в силу политических и экономических причин они не стали подвергаться особым притеснениям и гонениям в Османской империи (начиная со второй половины XIX века) или в Российской империи (в начале XX века, в период насильственной русификации во время управления Кавказом князя Голицина).
Армяне, которые в своё время не просто добровольно вошли в состав Российской империи, но активно добивались этого в течение более чем 150 лет, а затем с оружием в руках помогали России овладеть Закавказьем, очень охотно шли на русскую государственную службу. Они составляли «главную часть служащих на Кавказе чиновников, начальников железнодорожных станций, конторщиков, писцов, вообще мелких интеллигентов; к ним принадлежат значительное число кавказских адвокатов и докторов. Армяне находятся в кавказской администрации и войсках и имеют большое влияние на дела. Иногда они появляются в должностях губернаторов, управляющих государственным имуществом. Офицеры, полковники и генералы из армян не редкость. Они участвовали во всех русских войнах на Кавказе и отличались храбростью»[11].
Впрочем, и в Османской империи, как только христианам было разрешено становиться государственными чиновниками, армяне пользовались этой возможностью.
К крушению надежд на автономию в составе Российской империи, проекты которой при российском дворе одно время принимались благосклонно, армяне отнеслись почти равнодушно и с лёгкостью (в отличие от грузин) приняли сложившееся положение. Они весьма легко сносили социальную несправедливость, но чего они действительно не переносили, это когда их притесняли как армян. В любых условиях, в любых империях они ухитрялись сохранить полную культурную автономию.
У армян почти полностью отсутствовала всякая социальная иерархия. Не существовало дворянства, за исключением областей Карабаха и Лори. (Имеется в виду период, начиная с позднего средневековья, когда была полностью утрачена армянская государственность.) «Торговая буржуазия имела очень малое отношение к крестьянской массе, связанной с помещиками, владеющими землёй. В армянских областях (за исключением некоторых районов) земля, населённая и обрабатываемая армянами, принадлежала тюркским помещикам»[12].
Главной силой, объединяющей всех армян, была церковь, которая пользовалась некоторой политической самостоятельностью. В литературе мы встречаем даже мнение, что вся политическая жизнь армян «получает общее руководство со стороны армянской теократии»[13]. Церковь составляла одну из важнейших основ самоидентификации армян. На протяжении долгих столетий она сохраняла свою полную обособленность от других восточно-христианских церквей и в значительной мере препятствовала и культурному взаимодействию армян с соседними народами, и ассимиляции. Возможно, эта церковная самоизоляция и привела к тому, что в те времена, когда для других народов этническая самоидентификация была мало значимой по сравнению с культурной, государственной, религиозной, армяне выделяли себя именно как народ, этнос. Религиозная самоидентификация совпала в данном случае с этнической и обусловила последнюю практически полностью. Постоянное и очень отчётливое противопоставление «армяне — не армяне» стало фактом их обыденной жизни.
Культурную автономию (и самоизоляцию) армян, может быть, ничто так не обнаруживает, как постоянные и почти навязчивые мечтания их о «былом и утерянном рае». Стихотворение «Крунк» («Журавль») Наапета Кучака, поэта XVI века, по сей день часто исполняется в качестве популярной народной песни:
Праздников мне нет, будни день за днём,
Вертелом пронзён, я сожжён огнём.
Но не пламень жжёт — память о былом.
«Память о былом» — одна из важнейших составляющих сознания армян. Память о прошлом величии, о древней армянской государственности, о «золотом веке» армян имела явно эсхатологическую, почти религиозную окраску. Идеи, связанные с этой мечтой, не включали в себя установку на осуществление их «здесь» и «теперь», а только надежду на «когда-нибудь».
В относящемся к XI веку сказании «О добрых временах» говорится об идеальном армянском государстве: «Не станет в стране несчастий, /Не будет горя и врагов, /Воров и разбойников, /Придёт любовь и веселье, /Радость и ликование, /Ложь исчезнет, /И умножится правда, /И вся страна наполнится добротой. /Где ад кромешный? Он сгинул. /Где враги? Разгромлены. /Где поработители? Изгнаны. /Они уничтожены, их нигде нет. /И никто в мире не вспоминает о них. /И тогда соберётся в свою страну /Рассеянный по всему свету армянский народ, /И армяне придут отовсюду, /Куда они были изгнаны /Нечестивыми, погаными ордами мучителей»[14]. Очевидно, что говорится в этих стихах о земном рае, по форме они – парафраз на новозаветный текст о рае небесном (Первое послание св. Ап. Павла к Коринфянам. Гл. 15.). Об этом же «Элегия» Нерсеса Шнорали (XII век): «Сыны мои ушедшие, /Что теперь находятся вдали от меня, /Вернутся в колесницах, /Запряжённых конями, /Вернутся те, которые были рассеяны /По всему свету»[15]. Это пока только мечта о каком-то неясном будущем. Превратиться в руководство к действию ей предстояло только в ХХ веке.
Итак, к политической автономии армяне проявляли почти полное равнодушие, зато независимость культурная была для них делом почти священным. Во время массовой резни армян в Османской империи им обычно предлагался выход: принять ислам. Тех, кто отрекался от христианства, «погромщики не убивали, хотя все же грабили их имущество»[16]. Но этот выход использовали лишь немногие. Турецкие армяне проявили «столько нравственной выдержки, столько взаимной любви и твёрдости в вере, которые сделали бы честь любому европейскому народу»[17].
Не менее ожесточённым было и сопротивление армян попытке их насильственной русификации, предпринятой кавказской администрацией в самом начале ХХ века, которая выразилась, прежде всего, в конфискации имущества армянских церквей и закрытии армянских школ. Ответ армян напоминал политику «гражданского неповиновения».
«Отобранное церковное имущество, разумеется, кроме наличных денег, превратилось немедленно в мёртвый капитал. Если это был дом, его не нанимали, если это были земли — их не арендовали. Армян, пытающихся воспользоваться тем или другим, предостерегали, и это действовало. Духовенство с католикосом во главе отказывалось получать проценты с управляемых сумм, предпочитало голодать и жить на крохи, собираемые в его пользу прихожанами, чем прикоснуться к деньгам, предлагаемым русскими чиновниками. Этого мало. Бойкотировали правительственные учреждения. Сельские и уездные суды перестали функционировать в тех местах, где жили армяне. Общество пользовалось своими судами, организованными комитетом Дашнакцутюн. В короткое время эти общественные суды приобрели такой авторитет, что к ним стали обращаться также и мусульмане, живущие по соседству»[18]. Другим «предметом бойкота сделались русские школы. Армяне не посылали в них своих детей, а взамен закрытых правительственных армянских школ устраивались новые, о существовании которых начальство ничего не знало. Программа преподавания была ярко национальная. Школ было много — в одной только Карской области их насчитывалось около шестидесяти»[19].
Разумеется, Российское правительство расценило подобные действия как попытку сепаратизма, которая подлежала суровой каре. Действительно, был назначен грандиозный процесс, который должен был дать урок всем прочим народам империи. Но закончился он ничем. Сепаратизма обнаружено не было. Как докладывал тогдашний наместник Кавказа граф И.И. Ворнцов-Дашков, «вcякая попытка обвинить в сепаратизме армянскую народность разбивается о реальные факты, доказывающие, наоборот, преданность армян России. Поэтому намеченный в недостаточно осведомленном Санкт-Петербурге, вопреки моим представлениям, грандиозный процесс партии Дашнакцутюн, долженствовавший доказать революционность целого народа, и начатый эффектным, одновременным на всем Кавказе, без осведомления меня, арестом почти тысячи армян, с видными капиталистами и общественными деятелями во главе, окончился пуфом — в виде приговора группы около 30 армян к разным срокам наказания»[20].
Как только прекратилось активное наступление на культурную автономию армян, исчезло и все противостояние. Армяне вновь стали очень лояльными гражданами империи. По свидетельству того же Воронцова-Дашкова «вспышка националистического движения среди русских армян, сопровождавшаяся террористическими актами против представителей властей, была вызвана отобранием у армянской церкви её имуществ в казённое заведование, но это движение сразу упало и, можно сказать, бесповоротно, как только Вашему Величеству благоугодно было проявить Монаршее милосердие возвращением церкви её имущества»[21].
Что в этом акте «гражданского неповиновения» было действительно потрясающим, так это та скорость, с которой армяне смогли организоваться, а затем быстрота распадения структур, созданных в критический момент, коль скоро они сослужили уже свою службу. Армянский публицист А. Дживелегов писал: «Чтобы понять, каким образом мирный народ так быстро сорганизовался, надо иметь в виду деятельность армянского комитета Дрошакистов [т.е. Дашнакцутюн — С.Л.]»[22]. Однако деятельность дашнакцаканов в Закавказье началась уже после того, как российская администрация приступила к закрытию школ и конфискации церковного имущества, и была реакцией на эти меры. «В 1903 году Дашнакцутюн была вынуждена переключить своё внимание с Турции на Россию», — пишет историк партии[23]. Ячейки дашнакцаканов, как грибы после дождя, выросли в каждом армянском селе. Армянские капиталисты жертвовали партии огромные суммы. В городах армянские рабочие дружно покинули ряды социал-демократов и «теперь уже ушли почти все в члены комитета дрошакистов»[24]. «Вряд ли был армянин, не считавший себя членом Дашнакцутюн»[25]. С окончанием же кавказских событий 1903–1907 годов, с назначением нового наместника Кавказа, поведшего политику, лояльную к армянам, Дашнакцутюн резко потеряла свою популярность и превратилась во вполне рядовую партию с программой, близкой к социал-демократической.
Особо подозрительные личности из числа администрации и публицистов потом долго ещё искали следы тайного армянского заговора — абсолютно напрасно. Народ жил своей мирной жизнью, взращивал хлеб и виноград, пас овец, ткал ковры, занимался коммерцией, служил в государственных учреждениях, в большинстве своём терпеть не мог политики, а минувшие годы, казалось, забыл, как страшный сон. Все, что было, оказалось проявлением действия психологических защитных механизмов традиционного сознания армян, его способности к мгновенной самоорганизации в ответ на давление извне.
Мы не случайно сейчас так подробно остановились на одном из эпизодов, далеко не самом значительном, в истории армян. Когда коснёмся непосредственно темы формирования Еревана, обнаружим тот же механизм скорой самоорганизации[26].
Что касается политического требования армянской государственности, то его и не было. В Турции армяне требовали только определённой автономии армянских вилайетов и назначения в них губернаторов-христиан, а в России — определённой автономии для всего Закавказья, пёстрого в этническом отношении, при общей его зависимости от Российской империи[27]. Хотя идея независимости Армении периодически и появлялась в речах деятелей армянских политических партий, но она вовсе не была популярна в народе. Проникла она в сознание народа, скорее, не как политическая, а как культурная идея, источником её была не столько политическая борьба за самоопределение, сколько культурно-просветительская работа. Так, как только в турецкой Армении появилась возможность для распространения образования, множество молодых людей всецело отдали свои силы именно преподаванию в национальных школах. Более того, когда в результате русской революции Закавказье оказалось де-факто отделенным от России, Армения вовсе не торопилась объявлять свою самостоятельность, её представители вошли в Закавказский сейм, и когда он распался, Армения последней приняла декларацию о независимости — после того, как это сделали Грузия и Азербайджан. Собственно говоря, Армении больше ничего и не оставалось делать.
МИФ О ЕРЕВАНЕ
В конце XIX — начале XX веков в истории армянского народа происходит ряд глобальных событий. Во-первых, начиная с 1890-х годов в армянской среде (прежде всего, в крестьянской) действует ряд политических партий, имеющих национальную программу, и появляется движение фидаи́ (гайдуков). Во-вторых, с конца XIX века следует ряд беспрецедентных армянских погромов, которые завершаются почти тотальным истреблением западных армян в 1915–1923 годах. В-третьих, появляется надежда на объединение Восточной и Западной Армении под более мягким русским протекторатом, — возможно, даже при определенной степени автономии. Русская армия, в рядах которой сражается 7 армянских полков, освобождает восточные вилайеты Турции…
Затем события следуют с головокружительной быстротой: революция в России — отход русской армии из Закавказья — созыв Закавказского сейма — его распад — нежданно-негаданно свалившаяся на голову независимость — провозглашение Армянской республики — боевые действия между республиками Закавказья — Севрский мирный договор, по которому граница уже независимой Армении, очерчивается так, что действительность, кажется, начинает превосходить самые смелые мечты армян, — надежда на помощь держав — разочарование в ней — война с Турцией — оккупация Турцией не только Западной, но и части Восточной Армении — отказ Лиги Наций в помощи Армении — унизительный Александропольский мир — нападение Красной Армии — передача дашнакцаканами власти большевикам — провозглашение Советской власти — договор между Советской Россией и Кемалийской Турцией, предполагающий признание суверенитета последней над рядом районов, входивших до этого в Российскую империю и населённых армянами, — Лозаннская мирная конференция, где мировое сообщество признает фактически законность этого договора и где словосочетание «армянский вопрос» уже ни разу не произносится. И все…
Следующие семьдесят лет армянская история, кажется, стоит на месте, вроде бы больше уже не происходит ничего… А между тем именно в эти годы и возникает современный Ереван.
Когда-то в 1920-е годы архитектор Александр Таманян нарисовал план города, а дальше как будто бы все пошло само собой. Сами по себе съезжались в Ереван армяне и отстаивали свою моноэтническую целостность, сами собой создавались традиции, система отношений, среда — очень плотная среда Еревана.
Казалось бы, Ереван должен был стать одним из десятков городов-химер, порождённых советской гигантоманией. А вместо этого он стал центром собирания армян, разбросанных по всему миру. И произошло это тоже как-то само собой.
Появилась возможность вернуться на родину, и люди возвращались. «Мой последний адрес Ереван», «Я больше не изгнанник», — называли поэты-репатрианты свои сборники стихов: «Этот день стал днём чуда, и я проснулся в Ереване»[28].
Армяне со всего мира приезжали в Ереван: «Увидев, что их соотечественники собираются строить свой дом, съехались и стали работать, чтобы создать город, страну, государство. Они привезли сюда и свои святыни. Строили дома, сажали деревья, создавали памятники»[29].
Однако мы не можем не понимать, что сами эти факты, их самопроизвольность и естественность, свидетельствуют о том, что они всего лишь внешнее проявление глубоких метаморфоз в сознании армян. Что же произошло? Как оказалось, что мечта стала руководством к действию?
Нет, наверно, ни одного народа в мире, который не имел бы своего героического эпоса. В какие-то отдельные моменты он может вдохновлять каких-то отдельных личностей на подвиги — но и это случается не часто. Главным образом, эпос хранится в сознании народа как красивые легенды, которые приятно вспоминать и перечитывать… Такой героический эпос есть, безусловно, и у армян, в частности, — сказания о Давиде Сасунском. Но этот эпос зовёт к действиям, совсем иного свойства. Это тоже рассказ о славной истории народа, но адресованный уже непосредственно современнику, ему лично указующий на пропасть, лежащую между славными делами предков и его, современника, жалким прозябанием.
Первоначальная заслуга в создании современного армянского эпоса принадлежала деятелям национальных групп и партий, и, главным образом, писателям и публицистам конца XIX века, таким как Григор Арцруни, Раффи, Лео, Мкртыч Хримян, которые активно занимались пропагандой армянской истории, делая акцент на героической её стороне. И самосознание армянского народа совершает стремительный переход от установки на национальное выживание и непростое сохранение национальной идентичности к ощущению величия своего народа и исключительности его судьбы и исторической миссии. По выражению одного современного исследователя, Армения, много раз терпевшая поражения, охотно возвеличивает свою историю, придаёт ей светлый образ мученичества. Расчленённая, разорённая, подвергавшаяся гонениям, исключённая из числа государств, она творит себе историю на грани золотой легенды. В ней действуют гиганты и богатыри, которые переламывают кости львам, ломают ребра быкам. Лео, написавший многотомную историю армянского народа, автор остросюжетных исторических романов Раффи, публицист Геворг Арцруни и католикос всех армян Мкртыч Хримян создают национальный миф об армянине-герое, воине и мученике за национальное возрождение.
Через книги, газеты, проповеди армянских священников этот образ проникает в сознание армян и, прежде всего, образованного слоя, вызывая у них жажду борьбы за освобождение всей своей родины, бороться под покровительством Российской Империи. Порой это приводило к скороспелым решениям вырваться из лап турок любой ценой.
Русско-турецкая война 1878–1879 годов во многом спровоцировала эти выступления. Точнее, не сама война, а её художественное описание в романе Раффи «Хент» (Безумец). Эта книга, в которой интеллигенты-революционеры, преодолевая косность народной массы, поднимают народ на борьбу за свободу Западной Армении, стала своеобразным армянским вариантом знаменитого «Что делать?» Чернышевского. Главный герой — Вардан — стал для поколений армянских юношей тем же, чем был Рахметов для русских народников, а заканчивался роман репликой на «четвёртый сон Веры Павловны» — сном Вардана, в котором нарисована картина будущей Армении, где установлен общинный социализм, а курды и турки, под влиянием просвещения, слились с армянами…
Сам того не подозревая, Раффи задал исчерпывающую программу действий для партии «Дашнакцутюн», созданной в 1890 году группой армянских студентов. Впитавшие в себя героику исторического мифа, созданного публицистами старшего поколения, дашнаки поставили перед собой две задачи: путём «хождения в народ» донести этот миф до каждого крестьянина Восточной и Западной Армении и поднять весь народ на борьбу с турками, добившись, наконец, справедливого разрешения векового «армянского вопроса». В действиях молодых революционеров, особенно на первых порах, было больше романтики и энтузиазма, чем реального знания народной жизни и продуманной политики. Дашнаки пропагандой, угрозами, а то и применением силы вынуждали вливаться в ряды антиосманского движения и парижских банкиров, и стамбульских торговцев, и киликийских крестьян. «Предусмотрительность и рассудительность, увы, не были добродетелью армянского деятеля», — признавался позднее один из участников движения. В армянской литературе сформировался образ дашнака, с маузером в руках сгоняющего со двора корову, чтобы на вырученные от продажи деньги купить крестьянину винтовку и отправить его воевать с турками.
Для революционеров-дашнаков освобождение от власти турок было самоцелью. Они хотели одного — вызвать вмешательство держав в армянские дела. А потому им все равно с кем было вести дело — с Россией или с её антагонистом, Англией, что порой вызывало одновременно и кровавые трагедии в Турецкой Армении, и охлаждение к армянам в России.
Но вернёмся к провокациям мечтателей-революционеров, разбудивших народные силы, что обернулось позднее ещё большей кровью. Почти всюду в Западной Армении турецким погромщикам оказывалось ожесточённое сопротивление, а в горах разворачивается партизанское движение фидаи (гайдуков). Каждому армянину известны имена Геворга Чауша, Сероба Ахпюра, Арно, Мурада, и, наконец, человека-легенды — Андраника, сына сапожника, начавшего свой путь с участия в самообороне армян в Сасуне, а закончившего его генералом Российской Армии, командующим казачьим корпусом, а уже после крушения Российской Империи, победившего турок в Нахичевани…
Круг замкнулся — созданные воображением писателей и публицистов народные герои обернулись живыми людьми с тем, чтобы вновь стать мифом. По Армении ходит огромное количество легендарных сказаний и изречений Андраника, Геворга Чауша и других, — в их уста вкладываются наставления и поучения армянам, формулируются основные нравственные ценности народа. Впрочем, и сами дашнаки, существующие как партия до сих пор, раздвоились в народном сознании, на одну из политических партий с социалистическим уклоном и общеармянское героическое движение.
Начало Первой мировой войны поставило вопрос ребром. Турки обращаются к Дашнакцутюн с предложением поднять антирусское восстание в Закавказье и выступить там «пятой колонной». За это турки обещали армянам после победы власть над всем Закавказьем. Одновременно к дашнакам обратилось русское командование, с призывом поднять восстание в Турецкой Армении, но, кажется, ничего не пообещало, во всяком случае, в письменном виде. Туркам ответили «нет», русским ответили «да». Последовало восстание в приграничной Ванской области и пересылка добровольцев в распоряжение русского командования. Хотя о последнем русские не просили, но в итоге со стороны России сражается семь армянских полков. Армяне, желая всемерно помочь России, вызывают огонь на себя. В этот период даже политика Дашнакцутюн, этих армянских эсеров, кристально прорусская. Все до единой ставки были сделаны на Россию. Здесь, в отличие от российских собратьев по социализму, пораженчество и не ночевало.
Героика, волей исторических судеб, обернулась Трагедией. Правительство младотурок решается на «окончательное решение» армянского вопроса: «всех подданных Османской империи армян старше пяти лет выселить из городов и уничтожить, — приказывает 27 февраля 1915 года военный министр Турции Энвер Паша, — … всех служащих в армии армян изолировать от воинских частей и расстрелять». В этой чудовищной бойне погибло около миллиона армян. Остальные стали беженцами. Кто, Бог весть, какими судьбами, добрался до европейских стран, а потом и до Америки, а кого прикрыла российская армия, и он успел бежать в Российскую Армению. Беженцы сосредотачивались в Ереване, население которого тогда начинает быстро прибывать, а административное значение расти.
Сам по себе геноцид был трагедией, но ещё не психологическим сломом для армянского народа: армяне сражались на стороне России и рассчитывали расквитаться с турками сполна. Но вот в 1917-м году Армения вдруг лишается покровителя. Российская империя рухнула, и в мае 1918 дашнакское правительство сообщает, что «вынуждено провозгласить независимость» Армянской Республики. Происходит это на фоне уже турецкого вторжения в Восточную Армению, едва не закончившегося полным уничтожением армянского народа, но обернувшимся славной победой армян в Сардарапатской битве. В это время роль Еревана выступает на передний план — правительство независимой Армении, практически все дашнакское, во главе с Дро, располагается в Ереване.
Итак, «Дашнакцутюн обеспечила одну из главнейших предпосылок рождения и развития национального самосознания и солидарности — культ национального героя»[30].
Параллельно в эти же годы формировалось и другое, сугубо прагматическое политическое направление, представленное партией крупных промышленников и банкиров «Рамкавар-Азатакан», провозгласившей в своей программе полный отказ от любой вооружённой борьбы, которая приносит армянам лишь новые несчастья, полную покорность любой политической власти и концентрацию всех сил на культурно-просветительской работе. До поры до времени эта новая «традиция» была не слишком популярна.
Таким образом, в армянском народе складываются как бы две противоположные альтернативы, которые можно было бы упрощенно назвать героической и прагматической.
Однако в двадцатые годы и дашнакцаканы, и рамкавары уходят с актуальной политической арены в изгнание и продолжают свою деятельность лишь в диаспоре, имея мало возможностей напрямую, непосредственно влиять на ход событий в Советской Армении. Тем не менее, зародившиеся новые политические традиции продолжали существовать. Далее мы попытаемся описать специфику их реализации, а сейчас заметим только, что реализовывались они совершенно неожиданным образом. Во-первых, потому что на практике они оказались слитыми воедино. Во-вторых, потому что главная тяжесть их воплощения легла на … большевиков-коммунистов. В-третьих, потому, ЧТО в конечном итоге оказалось результатом их реализации. В-четвёртых, потому что эта реализация происходила необычным путём. И в-пятых, потому что она не сопровождалась никаким эксплицитным идеологизированием.
ВОПЛОЩЕНИЕ МИФА
Геноцид армян в конце XIX и в начале ХХ веков и ряд событий, последовавших за ним (череда послевоенных мирных конференций, где рассматривался или, потом уже, не рассматривался Армянский вопрос), были для армянского народа громадным потрясением. Притом ещё неизвестно, что потрясло больше: злодеяния турок, огромное количество жертв, превысившее миллион человек, массовый исход из исторических армянских земель или вопиющая несправедливость последовавших за мировой войной мирных конференций, где зло не было осуждено, где армянам было отказано не только в их праве на собственную историческую территорию, не только в праве хотя бы на «национальный очаг» в пределах Турции, не только в материальной компенсации за разграбленное имущество, но даже в моральной поддержке. От армян просто отмахнулись. К тому времени мир успел забыть о геноциде, а для армян это стало едва ли не тяжелее, чем сам геноцид. Они жили, разбросанные по разным странам, часто даже скрывая своё происхождение (хотя их и не преследовали), и уверившиеся в тотальной несправедливости мира. Ряд террористических актов против турецких дипломатов дал весьма слабое и сомнительное утешение. Степень конфликтности армянского сознания продолжала расти. Можно было ожидать, как в случае кавказских событий начала века, что в армянской среде возникнет некая внутренняя структура, которая поможет пережить сложившуюся ситуацию. Но она как будто не возникала. Более того, историки предполагают, что «во всем мире найдётся немного национальных общин, раздираемых столь острыми внутренними противоречиями или так же полностью расколотых, как армянская община»[31]. Это стало результатом острой душевной травмы, и казалось, что наступает самая трагическая страница истории армян, когда они «сами своими руками сделают то, чего не смогли сделать с ними самый страшный гнёт и преследования, — они обрекут себя на культурное и национальное самоуничтожение»[32].
Единственной страной, которая в те годы не воспринималась как враждебная, оставалась Россия, притом уже Советская Россия. Она как будто проявляла некоторую заботу об армянах. «Ненависть к туркам, рождённая погромом 1915 года, и возмущение предательством Европы, отрёкшейся от армян после Лозанны, фактически вынуждает их кинутся в объятья спасительницы России. Она принимает армян, обиженных дурным обращением и отвергнутых Западом. Употребляя терминологию психоаналитиков, Советская Россия обретает образ всемогущей матери, у которой можно найти помощь и защиту от враждебного мира»[33]. Однако это приводит к ещё большему расколу в армянской диаспоре: главный конфликт разгорается вокруг идеи коммунизма, а точнее, допустимости или недопустимости помощи большевистской Армении. В итоге, уже в 1920-е – 1930-е годы мы имеем армянскую культуру, расколотую на три части:
1) население Советской Армении, ограждённое от своих соотечественников за рубежом железным занавесом, не смеющее идеологизировать под страхом Колымы, ничего не имеющее, кроме клочка родной земли, рук и головы для того, чтобы воплощать идею;
2) рамкавары — прагматики, ворочающие немалой долей мирового капитала и считающие, что Армения даже в качестве советской республики всё-таки больше, чем ничего, и ей нужно помогать, закрывая глаза на её большевизм, а также группировавшееся вокруг рамкаваров большинство армянской диаспоры, симпатизирующее Советской Армении, совершенно не представляющее, что в ней происходит, и вольное придумывать себе любые утешительные сказки;
3) дашнакцутюн — носительница героического мифа, ненавидящая коммунистов больше, чем турок, и не желающая, казалось, более никаких сделок. Одна из лидеров Дашнакцутюн Анаит Teр-Минасян писала: «Самое удивительное, что партии удалось создать миф, в хорошем смысле этого слова, позволивший ей окружить себя скорее верующими, чем приверженцами»[34].
Вот эти три элемента и послужили основой создания новой армянской структуры. Причём, если считать, что действие (геноцид, равнодушие всего мира) равно противодействию, то можно предположить, каким по мощности стал внутренний энергетический потенциал этой структуры. Такой и был нужен, чтобы создать в условиях тоталитарного режима, всеобщей интернационализации крупный национальный центр, собирающий армян всего мира.
В таких условиях начался процесс самоорганизации армянского этноса на той малой территории, которая осталась от его исторической родины, в рамках коммунистического государства, которое армяне все же не воспринимали как враждебное себе. Вера в дружественность России была тут важна, потому что не давала отчаяться до конца, разувериться во всех и стать уже неспособными к любым позитивным действиям. В конце концов, она не оставляла надежду быть когда-нибудь понятыми. Армяне имели финансовую поддержку рамкаваров, среди которых было много крупных банкиров (поддержка эта относится главным образом к 1920-м годам, потом оказывать её стало затруднительно). В них укоренился, что самое главное, не высказываемый нигде, никогда не обсуждавшийся, но прочно укоренившийся в сознании армянский героический миф. В разные исторические моменты этот миф имел разное выражение. Как миф об армянской государственности его мыслило себе большинство дашнакцаканов в диаспоре. Но по сути – это был миф о героическом действии вообще. Форма, в которую он мог бы вылиться, не была внешним образом никак предопределена. Никакого специального акцента на создание особенного города не было. То, что стало потом воплощением этого мифа — Ереван, — почти никем никогда не воспринималось как шаг к государственности. На существование Еревана под российским покровительством смотрели, как на нечто совершенно естественное. Они просто строили город, чтобы в нем жить. И только когда в 1960-е годы возникло народное движение за создание в Ереване на холме Цицернакаберд памятника жертвам геноцида, стало медленно проявляться осознание того, что Ереван — весь — это город-памятник.
В армянской литературе не так уж много произведений о городах, но есть одно, относящееся именно к 1960-м годам и имеющее, нам кажется, косвенное отношение к Еревану. Это пьеса Перча Зейтунцяна «Легенда о разрушенном городе», рассказывающая о том, как древний царь Аршак строил город-легенду. С самого начала пьесы непонятно, что, собственно, создаёт царь — великий город или легенду о великом городе, символ. Ради этого символа, этой легенды совершаются подвиги и преступления, убийства и самоубийства. Но вот город стёрт с лица земли. Уже в тюрьме царь Аршак говорит: «Моя идея свободного города послужит возрождению этой страны. Я создал людям легенду, создал воспоминание. Воспоминание, которое будет переходить из поколения в поколение»[35]. Ереван как бы получал свой прообраз в истории.
Ереван не создавали сознательно на основе героического мифа. Этот яркий, многоголосый, с жизнью, бьющей ключом, город армяне сами узнавали как воплощение мифа, которое, между тем, происходило иначе, чем этого могли ожидать те или иные группы внутри армянского этноса. И этот миф, неузнаваемый в различных своих интерпретациях, сам служил дополнительным источником конфронтации и составлял подоплёку функционального внутриэтнического конфликта. Внутриэтнический конфликт с этой точки зрения может быть представлен как обыгрывание основной этнической культурной темы, а это последнее, в свою очередь, фактически предопределяет действия различных внутриэтнических групп.
Так прагматичная Рамкавар-Азатакан (с самого начала, видимо, не имея в виду ничего большего, чем улучшить отношение советской власти к армянам) поддержала идею армянской репатриации, в какой-то момент (с целью политической конъюнктуры послевоенного мира) зародившейся в советских спецслужбах. Значительно интереснее и неожиданнее то, что эту идею в конце 1940-х вдруг подхватила и Дашнакцутюн, находившаяся в острой конфронтации и к советскому режиму, и к Рамкавар-Азатакан. И сделала она это как-то неожиданно для себя самой. «Ввиду той непреклонной антисоветской позиции, которую несомненно занимала Дашнакцутюн, ее политика в этом вопросе казалась совершенно невероятной. Она поощряла деятельность Москвы и так же призывала рассеянных по всему миру армян вернуться на родину… Не логика и реализм, а сочувствие к армянам, разбросанным по всему свету, в конце концов побудили 52-й съезд дашнаков проголосовать за репатриацию»[36]. Логики в этом шаге было действительно мало, но и «сочувствие армянам» — это лишь позднейшее толкование событий, поскольку тогда, на рубеже 1940-х – 1950-х годов никто не мог поручиться, что зарубежные армяне действительно попадут в Ереван, а не транзитом через Ереван — в Сибирь. Если бы армяне исходили из чувства реализма, много ли нашлось бы желающих из Парижа и Лос-Анджелеса или из цветущего ещё тогда Ливана испытать свою судьбу в советской социалистической стране? Это был массовый спонтанный порыв, не имевший под собой никакой эксплицитной идеологической базы.
Такой идеологической базы не было и в Советской Армении. Однако с высоты прошедших десятилетий можно сказать, что тогдашние руководители Армении, добивавшиеся, чтобы руководство Союза закрывало глаза на такое необычное становление Еревана, абсолютно не вписывавшегося из-за своей моноэтничности в общий ряд советских городов-гигантов, каким-то парадоксальным образом впитали в себя и синтезировали в своих действиях и прагматическую альтернативу, и героическую, заставлявшую их во имя этого города рисковать свободой и карьерой, в том числе и высшей партийной.
И всё же, задумаемся: почему мечте армян позволили-таки воплотиться? Ведь Сталин всюду искал заговоры. Здесь не было заговора, никто ни с кем ни о чем не договаривался. Сталин всюду искал подпольные организации. Здесь их не было. Он искал крамолу. Но армяне не писали, не говорили ничего неугодного вождю — они понимали друг друга без слов. Это была все та же акция «гражданского неповиновения», во многом аналогичная действиям в 1903 году, причём неповиновения даже не Советской власти, а неповиновения всему миру. Наполовину истреблённый, морально уничтоженный народ не просто выжил, а создавал совершенно новую форму своего существования — Ереванскую цивилизацию.
Итак, в 1924 году Совнарком Армении обсуждал план реконструкции Еревана, представленный академиком Александром Таманяном:
« — Промышленность располагается здесь, — сказал академик и ткнул указкой.
Все посмотрели на пустынный привокзальный район. В те времена было забавно говорить о промышленности Еревана: не дымилась ни одна труба…
— Перед вами город на 200 тысяч жителей, — сказал академик, — перед вами столица. Вот её административный район.
Это был воображаемый центр города. Воображаемая площадь.
Глаза совнаркомовцев следили за указкой.
— Район культуры, искусства, отдыха, — сказал академик».[37]
К семидесятым годам это был уже вполне сложившийся город с миллионным населением и при этом очень плотной социальной средой, устойчивой системой отношений и казавшимися незыблемыми традициями. Социальные и демографические процессы, происходящие в Ереване в те годы, ясно указывали, что перед нами не случайное поселение разрозненных и разномастных мигрантов, а целостная, сплочённая и жизнеспособная общность.
Культурно-психологическая среда Еревана и создала возможность формирования моноэтического города. Мигранты-иноплеменники не приживались здесь. Чужие неуютно чувствуют себя в среде, в которой идёт бурный внутриэтнический процесс. Новый традиционный социум, как молодой организм, отторгает инородные тела. Ему надо на какое-то время остаться наедине с самим собой, вариться внутри себя, кристаллизоваться, утвердить свои структуры, свои стереотипы.
Армяне, за многие века привыкшие жить по чужим столицам, создавали свою собственную.
В сознании ереванцев их город и Армения тождественны – как будто есть Ереван и прилегающая к нему сельская местность. Не Ереван как столица принадлежит стране, а страна прилагается к Еревану. Хотя это не вполне так. В Армении есть ещё несколько заметных городов, и есть антипод Еревана — Гюмри (Ленинакан). Функционально — это армянский Новгород. Он гордится своей древностью и имеет некоторые столичные черты, сохранившиеся или восстановленные даже сейчас, после землетрясения, — скверики, решётки, площади, напоминающие старую Москву, целый район старинной застройки, почти не пострадавший во время бедствия. Гюмри, похоже, не признал главенство Еревана. (Как и Новгород долго не признавал главенства Москвы.) Ереван для старых гюмрийцев — самозванец. Они склонны смотреть на него, как на собственный пригород.
Однако самоощущение ереванцев не так уж в корне неверно. Территория нынешней Армянской республики не воспринимается как вся Армения. Это её небольшая часть, а Ереван — её средоточие. Но вся Армения, как в зеркале, отразилась в Ереване. Создан город, ставший воплощением мифа, и теперь он живёт уже самостоятельной жизнью. Он диктует свои порядки армянскому народу, чему все вынуждены подчиняться, хотя не всем это, возможно, нравится.
Светлана Лурье
[1] В комментариях от себя я намеренно использую такое написание этого определения – большевицкий, – чтобы сразу дать понять читателю мое негативное отношение к деятельности этой фракции РСДРП, образованной Лениным и его последователями изначально не совсем благовидным образом, да и всей ее последующей деятельности, вплоть до сегодняшнего дня. (Это примечание мое – О.Г.)
[2] В Ереване социальные процессы шли не совсем обычным образом. Урбанизация обычно сопровождается разрушением традиций, делает социальную среду более открытой и терпимой к разнообразным ценностям и формам поведения. В Ереване — процесс обратный. По мере роста размеров города, по мере его индустриализации (во всяком случае, параллельно с ней) социальная среда Еревана становилась все более замкнутой и консервативной. По наблюдениям социологов, в армянской столице вырабатывались новые образцы поведения, этикета, обрядности, незнакомых армянам ранее, но быстро воспринимавшихся всем населением города. Примечательно, что «представители умственного труда и возрастной группы 18—29 лет более стойко придерживаются этих норм, чем представители физического [труда и более старших возрастных групп — пояснено мной, С.Л.]» (Карапетян Р. Формирование населения Еревана // Население Еревана: этносоциологическое исследование. Ереван, 1986, С. 30). В межпереписной период 1959—1979 гг. был зафиксирован процесс укрупнения семей в Ереване и в республике в целом (Карапетян Э.Т. Этнические особенности семьи // Этно-социология Еревана. Ереван.: Изд-во АН Арм. ССР, 1986, С. 126). В итоге, по данным переписи 1989 г., средняя армянская семья насчитывала 4,7 человека, так что по этим показателям Армения и Ереван лидировали среди всех немусульманских республик бывшего Союза и их столиц (Народное хозяйство в СССР в 1989 г. Статистический ежегодник. М., 1990, С. 37). Причем укрупнение среднестатистической семьи происходило параллельно с весьма существенным падением естественного прироста городского населения: показатель прироста уменьшился с 27,4% в 1960 г. до 15,1% — в 1987 г. и 8,9% — в 1988 г. (Население СССР. 1988: Статистический ежегодник. М., 1989, С. 70.) Это означает, что среднестатистическое укрупнение армянской городской семьи совершалось не за счет естественного прироста, а путем усложнения ее структуры. Этот процесс также являлся обратным по отношению к тем, которые, как считается, сопровождают урбанизацию и индустриализацию. Оставаясь пока еще малой, армянская семья, тем не менее, проявляет тягу к усложнению своей внутренней структуры, к превращению в семью, объединяющую два-три поколения. В Армении не только относительно велик удельный вес сложных семей, но и зафиксирован самый низкий в столицах бывшего СССР процент одиночек и бездетных пар (Карапетян Э.Т. Предисловие // Население Еревана: Этносоциологическое исследование. Ереван, 1986. С. 80,81). Здесь, наконец, наименьший по стране показатель разводов (Сборник статистических материалов. 1989, С. 5.). «Для современной армянской семьи, хотя она и является по своей структуре малой, характерны исключительно крепкие родовые связи» (Тер-Саркисянц А.Е. Современная семья у армян. М.: Наука, 1972. С. 89).
[3] Акопян Т.К. Очерк истории Еревана. Ереван: Митк, 1979. С. 123.
[4] Еркинян В. Армянская культура в 1800-1917 годах. Ереван.: Изд-во АН Арм. ССР, 1981. С. 11.
[5] Григорянц А.А. Армяне в Средней Азии. Ереван.: Изд-во АН Арм. ССР, 1981. С. 7.
[6] Парсамян Т.К. История армянского народа. Ереван.: Изд-во АН Арм. ССР, 1972. С. 47.
[7] Кочарян Г.А. Нагорный Карабах. Баку: общество исследования и изучения Азербайджана, 1925. С. 36.
[8] Канадпев И.В. Очерки Закавказской жизни. СПб.: Тип-фия А.Е. Колпинского, 1902. С. 165,166.
[9] Замечу, что автор тут использует русскую (азербайджанскую) транскрипцию названия города — Шуша́, по-армянски — это город Шуши́ (замечание мое — О.Г.).
[10] Кочарян Г.А. Нагорный Карабах. Баку: общество исследования и изучения Азербайджана, 1925. С. 27.
[11] Приемский М. Армяне и события на Кавказе. М.: Тип-фия общества распространения полезных книг, 1907. С. 7.
[12] Худадов В.Н. Закавказье. Историко-экономический очерк. М.-Л.: Центр управления печати ВСНХ СССР, 1926. С. 40.
[13] Березовский В. Причины неурядиц на Кавказе. СПб.: Русская скоропечатня, 1908. С. 8.
[14] Цит. по: Хечумян В. К добрым временам // Литературная Армения. 1983. №1. С. 54, 55.
[15] Цит. по: Хечумян В., С. 55.
[16] Баранов Е. Война с Турцией и армяне. М.: Тип-фия тов-ва И.Д. Сытина, 1915. С. 27.
[17] Братская помощь армянам, пострадавшим в Турецкой Армении. М.: Типолитография К.Ф. Александрова, 1895. С. 11.
[18] Дживелегов А.К. Армяне в России. М.: Тип-фия «Общественная польза», 1906. С. 29,30.
[19] Дживелегов А.К. Армяне в России. М.: Тип-фия «Общественная польза», 1906. С. 31.
[20] Всеподданейший отчет за 8 лет управления Кавказом Генерал-Адьютанта гр. Воронцова-Дашкова. СПб.: Государственная тип-фия, 1913. С. 7.
[21] Там же.
[22] Дживелегов А.К. Армяне в России. М.: Тип-фия «Общественная польза», 1906. С. 35.
[23] Атамян С. Армянская община. Историческое развитие социального и идеологического конфликта. М.: Изд-во полит. Лит., 1955. С. 17.
[24] Дживелегов А.К. Армяне в России. М.: Тип-фия «Общественная польза», 1906. С. 15.
[25] Вадин В. Кавказские наброски. СПб.: Пушкинская скоропечатня, 1907. С. 32.
[26] О значении защитных механизмов традиционного сознания, а также функционального внутрикультурного конфликта и культурной темы народа будет подробно сказано далее в этой книге, в разделе культурологического комментария.
[27] Армянская революционная Дашнакцутюн. Программа партии. Баку: Тип-фия газеты «Баку», 1907.
[28] Асриян В. Я больше не изгнанник. — Ереван, 1947. С. 39 (на арм. яз.).
[29] Александропулос М. Путешествие в Армению. М.: Прогресс, 1985. С. 135.
[30] Атамян С. Армянская община. Историческое развитие социального и идеологического конфликта. М.: Изд-во полит. Лит., 1955. С. 67.
[31] Атамян С. С. 4.
[32] Атамян С. С. 5.
[33] Атамян С. С. 115.
[34] Тер-Минасян А. Безальтернативной демократии не бывает // Зеркало мировой прессы. Ереван, 1991. № 9. С. 3.
[35] Зейтунцян П. Пьесы. Ереван.: Советакан грох, 1981. С. 130.
[36] Атамян С. Армянская община. Историческое развитие социального и идеологического конфликта. М.: Изд-во полит. Лит., 1955. С. 138.
[37] Авакян Р. Молодость древнего города. Ереван.: Айастан, 1968. С. 54, 55.
Мой комментарий к интерпретации культурологом феномена Еревана [1]
Вы прочитали часть книги ЕРЕВАНСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ, которая, очень надеюсь, подготовила Вас к пониманию Еревана именно что как особенного феномена, а не как одна из столиц республик распавшегося СССР. И этому были веские и вместе с тем удивительные основания. Я надеюсь, что Вы это уловили. Ещё более надеюсь, что Вы для себя обнаружили немало того, что просто не представляли, что вот и так бывает. Признаюсь Вам, я сам как ереванец и проживший в нем большую часть своей жизни не только при первом чтении этой книги многому удивлялся и даже не мог понять, как то было, как так случилось, что вот мой любимый Ереван вот так предстал в описании русского культуролога. Скажу более, многие ереванцы тогда, а сегодня и тем более, не в состоянии понять такое вот его видение. И это не потому, что Светлана Лурье (Смирнова) де фантазирует. Нет. Это потому, что её взгляд на Ереван свободен от многих психологических схем (культурных констант), присущих и необходимых армянину для выживания. Но они – эти культурные константы – вместе с тем, маскируют от армянина некоторые объективные вещи ради его же психологического равновесия. Иначе, любой человек будет пребывать в нескончаемом дискомфорте, что и приводит к разрушению его картины мира и возможности жить и выживать в мире реальном, а не им ложно воспринимаемом и интерпретируемом. Это основополагающее положение будет автором достаточно подробно разъяснено в следующем разделе книги, посвящённом теоретическим основам авторской концепции культурологии в части традициологии.
А пока хочу заострить, обратить Ваше внимание на исключительно важные особенности Еревана как необыкновенного города для армян всего мира. Конечно, я не собираюсь пересказывать содержание авторского текста. При необходимости Вы сами можете перечитать его целиком или в тех частях, которые я постараюсь осветить своим как бы прозревшим взглядом ереванца, большую часть своей жизни прожившего в тех, ереванских традициях, которые не позволяли воспринимать вот то очевидное для взгляда не ереванца, а его друга-неармянина. И эмпатия Светланы Лурье (Смирновой) к армянам проверена и подтверждена не одним десятком лет.
Феномен Еревана начинается уже с того, что своеобразное существование этого города долгое время совершенно не привлекало внимания ни с чьей стороны. Да, многие века существовала какая-то крепость с поселениями вокруг, потом невзрачный восточный городок Эриван(ь). За взятие эриванской крепости в октябре 1827 года генерал Иван Федорович Паскевич стал графом Эриванским. Все так, но Ереван сегодня — город совсем новый, совсем молодой, несмотря на головокружительный возраст Еревана-истории, Еревана-легенды. А тому Еревану, который сложился к закату СССР, было всего-то лет 20-30, и он не имел аналогов в армянской истории. Ереван как огромный миллионный город начал формироваться уже почти на наших глазах. Основной прирост его населения приходится на 1950 — 1970 годы. И население города наполнялось потоками крестьян из глухих горных селений, «тифлисцев», бакинцев, парижан, да ещё из-за «железного занавеса», из многих зарубежных стран, где пребывала армянская диаспора… И такое проходило, представьте, при удивительном согласии трёх главных и враждовавших меж собой политических партий – дашнаки, рамкавары, коммунисты, да ещё под негласным наблюдением КГБ! Партии эти сформировались на рубеже веков и в начале ХХ века. А Ереван практически вырос в национальный город-государство, несмотря на «пролетарский интернационализм». Тогда неизбежно встают вопросы: почему армяне всего мира приезжали в Ереван? Почему в него устремлялись только армяне? Что представлял собой Ереван как психологическая общность? Был ли армянам до поры до времени вообще нужен собственный национальный центр? Кажется, ничто в их поведении на протяжении последних нескольких веков на это не указывало!
Тенденции расселения армян в XVIII — ХIХ веках была скорее центробежная, чем центростремительная. Армяне селились там, где был слабее религиозный и национальный гнёт, они относительно легко смирялись с положением народа, живущего в чужих империях! И так было до тех пор, пока в силу политических и экономических причин они не стали подвергаться особым притеснениям. Армяне, которые в своё время не просто добровольно вошли в состав Российской Империи, но активно добивались этого в течение более чем 150 лет, а затем с оружием в руках помогали России овладеть Кавказом и Закавказьем, очень охотно шли на русскую государственную службу. Они составляли главную часть служащих кавказских российских чиновников. Офицеры, полковники и генералы из армян не редкость. Они участвовали во всех русских войнах на Кавказе и отличались храбростью и верностью Российской империи, а после и СССР. Наконец, к крушению надежд на автономию в Империи армяне отнеслись почти равнодушно и с лёгкостью (в отличие от грузин!) приняли сложившееся положение. Но они не переносили, когда их притесняли как армян. В любых условиях, в любых империях они ухитрялись сохранять полную культурную автономию и веру! Главной силой, объединяющей всех армян, была церковь, которая пользовалась некоторой политической самостоятельностью. Армянская Апостольская Церковь составляла одну из важнейших основ самоидентификации армян! Отчётливое противопоставление «армяне — не армяне» стало фактом их обыденной жизни, как и навязчивые мечтания их о «былом и утерянном рае». «Память о былом» — одна из важнейших составляющих сознания армян! Но идеи, связанные с этой мечтой, не включали в себя установку на осуществление их «здесь» и «теперь», а только надежду на «когда-нибудь»! Превратиться в руководство к действию мечте этой предстояло только в ХХ веке, при немалых усилиях дашнакцаканов.
В конце XIX — начале XX веков в истории армянского народа происходит ряд глобальных событий, среди которых почти тотальное истребление западных армян в 1915 – 1923 годах. Но вот усилиями, прежде всех, партии Дашнакцутюн, которая для Армении, расчленённой, разорённой, подвергавшейся гонениям, исключённой вовсе из числа государств, сотворила национальный миф и историю на грани золотой легенды об армянине-герое, воине и мученике за национальное возрождение. Этот образ проникает в сознание армян и, прежде всего, образованного слоя, вызывая у них жажду борьбы за освобождение ВСЕЙ своей родины, и таки бороться под покровительством Российской Империи. Порой, увы, это приводило к скороспелым решениям вырваться из лап турок любой ценой.
Революции в России 1917 года все перевернули и привели к почти вынужденному образованию Республики Армения в 1918-ом под руководством партии Дашнакцутюн. Та республика пала под ударами турецких кемалистов и российских большевиков – была образована Армянская ССР. «Предусмотрительность и рассудительность, увы, не были добродетелью армянского деятеля», – как признавал позднее один из руководителей дашнаков. В армянском народе складываются как бы две противоположные альтернативы, которые можно было бы упрощенно назвать героической и прагматической. В двадцатые годы прошлого века дашнакцаканы и рамкавары уходят с актуальной политической арены в изгнание и продолжают свою деятельность лишь в диаспоре, имея мало возможностей напрямую, непосредственно влиять на ход событий в Советской Армении. И что удивительно – главная тяжесть воплощения их намерений легла на … большевиков-коммунистов! И следует отметить, что деяния эти не сопровождались никаким эксплицитным идеологизированием, сильно отличным от большевицкого.
При всем этом во всем мире найдётся немного национальных общин, раздираемых столь острыми внутренними противоречиями или так же полностью расколотых, как армянские общины. Единственной страной, которая в те годы не воспринималась как враждебная для армян, оставалась опять Россия, притом уже Советская Россия. В 1920 – 1930 годы армянская культура расколота на три части: дашнакскую, рамкаварскую и коммунистическую. Вот эти три элемента и послужили основой создания новой армянской структуры вокруг Еревана с таким по мощности внутреннего энергетического потенциала, какой и был нужен, чтобы создать в условиях тоталитарного режима, всеобщей интернационализации крупный национальный центр, собирающий армян ВСЕГО МИРА! В таких вот условиях начался процесс САМООРГАНИЗАЦИИ армянского этноса на той малой территории, которой всего-то и осталась от его исторической родины, в рамках коммунистического государства, которое армяне все же не воспринимали как враждебное себе.
Существование Еревана под советским покровительством смотрелось как нечто совершенно естественное. Ереванцы – «старые» и прибывавшие со всех концов света армяне – просто строили город, чтобы в нем жить. Но в 1960-е годы возникло народное движение за создание в Ереване на холме Цицернакаберд памятника жертвам геноцида, и стало медленно проявляться осознание того, что Ереван – ВЕСЬ – это город-памятник! А в пьесе Перча Зейтунцяна «Легенда о разрушенном городе» Ереван как бы получил свой прообраз в истории, миф, не узнаваемый в различных своих интерпретациях, он сам служил дополнительным источником конфронтации и составлял подоплёку ФУНКЦИОНАЛЬНОГО ВНУТРИЭТНИЧЕСКОГО КОНФЛИКТА. Внутриэтнический конфликт с этой точки зрения может быть представлен как обыгрывание основной ЭТНИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРНОЙ ТЕМЫ, а это последнее, в свою очередь, фактически предопределяет действия различных внутриэтнических групп. Так прагматичная Рамкавар-Азатакан поддержала идею армянской репатриации после Отечественной Войны, зародившуюся в советских спецслужбах. Эту идею в конце 1940-х вдруг подхватила и Дашнакцутюн, находившаяся в острой конфронтации и к советскому режиму, и к Рамкавар-Азатакан. Ее политика в этом вопросе казалась и вовсе совершенно невероятной. Ведь никто не мог поручиться, что зарубежные армяне действительно попадут в Ереван, а не транзитом через Ереван — в Сибирь. А ведь многие так и были ретранслированы туда и в Казахстан! Но так случилось, что вот репатриация в Советскую Армению западных армян, к Восточной Армении не имевших напрямую никаких отношений, проявилась в массовом спонтанном порыве, не имевшим под собой никакой эксплицитной идеологической базы, более, даже трезвой логики. Это была ещё одна АКЦИЯ САМООРГАНИЗАЦИИ народа. Наполовину истреблённый, морально уничтоженный народ не просто выжил, а создавал совершенно новую форму своего существования — ЕРЕВАНСКУЮ ЦИВИЛИЗАЦИЮ!
К 1970-м годам это был уже вполне сложившийся город с миллионным населением и при этом с очень плотной социальной средой, устойчивой системой отношений и казавшимися незыблемыми традициями. И Ереван стал не случайным поселением разрозненных и разномастных мигрантов, а целостной, сплочённой и жизнеспособной общностью, городом, для которого вся Армения была как бы пригород его. В Армении есть еще несколько заметных городов, и есть, представьте, антипод Еревана — это Ленинакан (ныне Гюмри). Функционально — это армянский Новгород! Гюмри, похоже, так и не признал главенства Еревана[2]. Ереван для старых гюмрийцев — просто самозванец. Они сами склонны смотреть на него, как на собственный пригород. И вот ещё – Вся Западная Армения, как в зеркале, отразилась в Ереване! Был создан город, ставший воплощением мифа! И он зажил самостоятельной жизнью. Он диктовал свои порядки армянскому народу, чему все вынуждены были подчиняться, хотя не всем это нравилось[3].
Олег Гаспарян
_____
[1] Светлана Лурье (Смирнова) была и оставалась «русской ереванкой», она сильно переживала любые метаморфозы в Армении последних лет. Об этом свидетельствуют и три ее последние статьи в «Русской Iдее» у Бориса Межуева в период трагической 2-й Карабахской войны (ссылки на них приведены в прошлой публикации о ЕРЕВАНСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ в «Нашей среде-online»). Светланы нет с нами, поэтому я беру на себя смелость и ответственность за порядок настоящей републикации ее этой особенной книги, а также дополнительные комментарии от своего имени.
[2] Да, Новгород, культурно так, не признает вполне и сегодня главенства Москвы.
[3] Последнее послужило немалым катализатором смуты в Ереване в конце 1980-х. Об этом в последующих частях книги.