ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
Маленькое предисловие
Хочу извиниться перед езидами, если я что-то напутала в датах и символах праздника. В поисках информации я прочитала очень много литературы, и в каждой статье даты Клоча Саре сале были разные. Если я в этом и ошиблась, то в моем уважении к нации можете не сомневаться.
Мужчинам, мальчикам, ставшим мужчинами
и их матерям
Во имя всего
Наконец-то кончился дождь. Что за март в этом году − плачет и плачет… Так он и Масис напоит, потекут реки вниз сухой горы. Фрида снова выглянула в окно − неделю уже солнца не видела, а ведь завтра они будут отмечать Клоча Саре сале[1]. Неужели не даст милость Малак Тавус[2], не явит свой солнечный лик. Женщина сложила руки на груди, зажмурилась, замерла на секунду − пусть выглянет солнце, пусть донесет свои лучи до сына, согреет его на вершине горы. Услышал Господь молитвы, появился просвет в облаках − будет солнце! Хорошо праздник встретим!
Фрида заглянула в холодильник − скоро тесто на клоч[3] замешивать, надо молока купить и меда. В тесте на пирог обязательно семь продуктов должно соединиться, так заведено. А еще же надо соседей угостить, тетушка Ануш всегда с угощением приходит на армянские праздники, но и Фрида в долгу не остается. Давно они дружат, как приехала молодая жена в дом Кенжо, так тикин[4] Ануш и взяла над ней шефство. Парень тогда только с войны вернулся − добровольцем пошел, как было не пойти. Тяжело ему приходилось, насмотрелся на зверства противника, спать почти не мог. Вот и решили родители его женить поскорее, чтобы жена рядом ласковая, да понимающая была. Потихоньку оттаял Кенжо, злость из глаз ушла. Полюбила его Фрида сильно, но в семейной жизни мало что понимала. Да и не удивительно, ей шестнадцать лет то и было всего. Езиды рано дочерей замуж выдают. Так принято. Вот тикин Ануш и стала захаживать. Многому научила, во многом помогла. С двумя старшими детьми сидела, пока Фрида третьего сына рожала. Кормила, мыла, спать укладывала, сказки читала, армянские и русские. Ну и пусть, хорошо даже. Красивые сказки − Туманян да Пушкин. Теперь зато старший сын стих про Лукоморье своему сыночку наизусть читает, да и у младшего − литература любимый предмет в школе.
Фрида опять крепко зажмурилась. Только среднему, Камрану, наверняка некогда стихами развлекаться, если только лисам да волкам декламировать, когда на посту стоит. Ну ничего, скоро служба закончится, немного осталось. Женщина повернулась к календарю, в котором каждое утро после первой молитвы, зачеркивала начавшийся день. Все говорили, что неправа она, отмечать надо вечером, но ей казалось, что так быстрее время проходит. Половина марта была уже зачеркнута. Завтра встретим Клоча Саре сале, через месяц день рождения Камрана, а потом и демобилизация. Наконец-то она сама уложит спать своего сына, накроет его одеялом, поправит подушку под головой и будет сидеть и смотреть, как тихо, спокойно и, главное, в безопасности, он засыпает. И ничто его не тревожит.
Зазвонил телефон. Старший сын, Качах, спрашивал, что купить по дороге домой и заправлять ли машину, на работе ему дали несколько дней отпуска. Фрида уже неделю собиралась к Камрану в часть. Не откажет же командир матери, приехавшей поздравить сыночка с праздником, армяне же своих в Затик[5] навещают, подарки привозят, сладости. Так что, кивнула Фрида в телефонную трубку, заправляй, в понедельник поедем.
Положив трубку, заметалась по кухне. Вытащила из кладовой большую сумку. Что приготовить? Что отвезти? И вдруг замерла, глядя в окно: на горизонте сквозь тучу пробился один невиданно острый и яркий луч, соединивший золотой прямой дорогой небо и землю. Женщина склонила голову. «Пусть по этой тропе придет на землю счастье и пусть будет оно сперва для семидесяти двух народов, а потом и нам, езидам, немного…»[6]
Прочитав молитву, Фрида напилась воды из-под крана, достала из шкафа банку с мукой. Пока Качах до дома доедет, у нее уже почти все готово будет, только молоко с медом добавить и бусину не забыть. Она вспомнила, как мать учила ее, маленькую, печь клоч. Как говорила, пусть мука у тебя будет не белая, а мед не сладкий, пусть молока будет капля, а масла с ноготь, но бусину никогда не забывай положить. Надо же показать Ангелу − на чью макушку руку первым делом опускать. «А если никому бусинка не попадет? − переживала Фрида. − Ведь пирог на две части делится, и нам только половина его достается…» Мама утешала: «Зато она упадет в руку ангела, который целый год будет защищать наш дом от всех напастей». Мало что осталось у Фриды на память от матери, но длинную нить ярких бусин она хранила свято, снимая каждый год по одной.
Хлопнула дверь, приехал старший сын. Женщина смотрела, как он выгружает продукты на стол. «Что смотришь, мама? − поднял голову Качах. − Я что-то забыл?» Фрида покачала головой и, вдруг, сделала шаг вперед, крепко обняла сына: «Хороший ты, сынок. Вы все у меня хорошие…» Молодой человек осторожно обнял мать. Она была такой маленькой, хрупкой, что он старался не обнимать ее со всей силы своей любви к ней. Боялся, что больно сделает. Фрида поняла, подумала: «Глупый мальчишка, разве любовью можно сделать больно?»
Тесто выходило пышным и сладким. Теперь осталось только, закрыв глаза, засунуть внутрь бусинку, украсить пирог, смазать яйцом для красивого цвета. Опять зазвонил телефон. Камран! Фрида напряженно вслушивалась в голос сына. Как ему там служится? Голодно ему? Может, мерзнет? А то горах еще холодно. Хорошо, стрелять почти перестали. Так только, шороху − как говорит младший сын, Каро, − наводят. Кстати, тоже собирается идти служить, пойду, смеется, попугаю соседей. «Они, − говорит, − только от моего пука сбегут куда подальше!» Фрида рассмеялась, рассказала Камрану, чем собрался пугать неприятеля его брат. Камран расхохотался: «От этого его пука, нам первым бежать придется. Хорошо, если в сторону Баку!» Ох, и язык! Недаром об остром армянском перце − цицаке − говорят: остер, как язык езида. «Сынок, дорогой, я на следующей неделе приеду к тебе. Солнце на земле встретим и приеду. Кусок клоча привезу, хорошо бы тебе бусинка попалась. Тебе она нужней всего!»
***
Встали рано. Утро праздника было солнечным, теплым и очень тихим. Кенжо вполголоса читал молитву, жена и дети шепотом повторяли. Потом отец взялся за нож и… «дастури наве Худе у Шихади» сделал первый разрез на пироге. «Хата джот − борозда плуга, прошептала Фрида, с детства любившая этот торжественный ритуал дележа клоча. Одна часть предназначалась ангелам, вторая делилась между всеми членами семьи. Свой кусок все съедали быстро, спеша узнать, кому попалась бусина. Даже взрослые в этот момент ожидания чуда становились детьми.
Кенжо отрезал первый кусок − старшему, Качаху. Отрезал второй − младшему, Каро. Третий − внуку, сыну Качаха, Кадиру. Четвертый протянул было жене. Она помотала головой: «Это Камрану. Я отвезу». Муж молча положил нож. «Клоч из дома не выносят!» − сказал, как отрезал. «А я и не вынесу, − упрямо посмотрела в глаза Кенжо Фрида. − Дом там, где я и где мои сыновья». Кенжо вздохнул и снова взялся за нож, отрезал еще три куска − жене Качаха Арпо, себе и упрямице-жене. Фрида улыбнулась мужу: все будет хорошо. Каждый быстро съел свою долю. Бусины ни у кого не оказалось. «Ничего, дорогие мои, − Фрида взяла на руки уже собиравшегося заплакать от огорчения внука. − Значит, бусинка попадет к ангелам или к Камрану. А это сейчас самое главное».
Раздался звонок в дверь. Это пришла с поздравлениями тикин Ануш с внуком. Специально мальчишку с собой взяла, чтобы мужская нога первой в квартиру ступила − есть у армян такой обычай на большие праздники. Увидела сумку у порога: «У вас гости?» Фрида объяснила − к сыну собираюсь, Качах отвезет. Ануш замерла, в глазах заблестели слезы − «Поедешь? В сторону Мартакерта?.. Фрида джан, просьба у меня к тебе… Привези мне горсть земли…» Фрида удивленно взглянула на соседку. Та опустила голову и крепко сжала ручонку внука, тоже недоуменно смотрящего на плачущую бабушку. Езидка вдруг поняла, поманила мальчишку за собой, отправила играть с внуком, метнулась на кухню, поставила кофе, вернулась в прихожую. Ануш так и стояла у дверей, закрыв лицо руками. Фрида протянула руку, тихо коснулась плеча армянки. «Ануш тикин джан, все привезу. Скажи откуда…» Соседка подняла на нее враз почерневшие глаза: «Туда все равно не доедешь. Марага…»
Фрида вздрогнула, дыхание перехватило. Ей было лет тринадцать, когда пришли страшные известия из Нагорного Карабаха. Точнее, такие известия приходили часто, настолько часто, что взрослые уже не скрывались от детей, обсуждая новости войны − все равно об этом говорили все и всюду. Да и в каждой семье − родни то у всех по всей Армении! − кто-то да был там, отвоевывал родную землю. Но после известия о Мараге все замолчали. До того страшно было даже думать о том, что происходило в этом небольшом селе на границе Нагорного Карабаха и Азербайджана. Да, мелькнуло в голове у Фриды, это было примерно в это же время… в начале апреля. Азербайджанцы тогда вошли в село. Они резали, жгли, насиловали… Убили столько человек! Многих ранили, увели в плен… И скольким покалечили жизнь! Года два назад, Фрида наткнулась на статью про это страшное преступление. Она хорошо помнит, как горело сердце, как судорожно обнимала она своих, представляя матерей, на глазах которых убивали детей, мужей и родителей. Даже слезы Тавуси Малака[7], потушившие в стародавние времена адское пламя, не смогут смыть эти грехи. Ада у езидов не существовало, но Фрида твердо знала, что третий раз уже за всю историю их нации приоткрывается черная щель для таких, как эти звери. Первый раз больше века назад, когда турки резали армян, греков и их, езидов. Второй − во время Великой войны. И вот тогда, в начале девяностых…
На пороге кухни появился Кенжо.
− Кто у тебя там? − спросил он отрывисто.
Ануш помотала головой: «Никого. Мать убили, бабушку… Отец, хоть и в возрасте был, воевал за независимость. В бою за Шуши погиб, сожженный дом не увидел. Мы с сестрой смогли убежать. Пять дней шли, пока до Степанокерта добрались, потом в Ереван уехали, к родственникам. С тех пор не была там, не могу… Но вот хочу на могиле отца рассыпать земли из родных мест».
− Я там был, потом… − глухо проговорил мужчина. Фрида резко повернулась к мужу. Джезва в руке дрогнула, кофе разлилось на красной скатерти, покрывавшей стол, уродливой кляксой. Кенжо первый раз за двадцать пять лет что-то сказал о той войне. Обычно на все расспросы он просил оставить его в покое, злился, когда настаивали, мог наорать, уйти, хлопнув дверью, лишь бы не приставали, не мучили. А он… он был там. Он видел…
Кенжо пристально посмотрел на Ануш.
− Бабушка Ануш − твоя бабушка?
− Да, − тихо ответила соседка. − Меня в честь нее назвали. Ей в тот год сто лет исполнилось… Не пощадили…
В кухню, где у окна застыли три фигуры, заглянул веселый Качах: «Мама, мы пойдем гулять!» и замер, как будто завяз в плотном черном горе, заполнившим небольшое помещение. Тикин Ануш мотнула головой, сбрасывая морок воспоминаний. Фрида, тоже очнулась, подошла к соседке, прошептала, глядя в глаза: «Я привезу…»
***
Выехали затемно и долго ехали молча. Фрида сжимала в руках кусок клоча, завернутый в чистое льняное полотенце и разговаривала с Творцом, уговаривала, что не нарушила она правило, не клоч из дома вынесла, а наоборот, немного дома сыну везет. Наверняка с удачей внутри, со знаком, что Ангел будет весь год стоять за его спиной, оберегать и указывать путь.
Проехав пропускной пункт Нагорного Карабаха, Качах остановил машину.
− Мама, уже час дня. Давай помолимся, да перекусим немного. Нам еще долго ехать.
Фрида покачала головой.
− Поешь ты, дорогой. Я не голодна.
Глядя широко раскрытыми глазами на солнце, висящее над белыми еще вершинами гор, не обращая внимание на режущую боль и текущие по лицу слезы, женщина читала молитву, ни на секунду не разжимая пальцев, крепко держащих частицу своего дома.
***
Вот и воинская часть. Качах вышел из машины первым, пошел договариваться о свидании. Через пять минут за ворота выбежал Камран. Обнял мать, подхватил ее на руки, закружил, поставил на землю, расцеловал щеки, нежно поцеловал глаза и лоб. Потом выхватил из сумки, стоящей на заднем сидении куриную ногу и откусил огромный кусок. С того момента, как Фрида видела его в последний раз − месяца три назад − он, кажется, еще вырос, похудел и потемнел лицом. Мать испугалась.
− Сынок, у тебя все в порядке? Ты хорошо ешь, спишь? Тебя не обижают?
Камран от неожиданности закашлялся.
− Мама, кто нас тут обижать будет? Мы сами кого хочешь обидим!
− У тебя круги под глазами.
− Мама, это не круги! Это загар так ложиться, мы в горах, здесь солнце − с нами всегда, кроме ночи, а головной убор по уставу положен. Потому лоб белый − Камран сорвал кепку и повернулся к матери, усиленно работая челюстями, − а нос и щеки темные!
Фрида вздохнула. Конечно, сын ее обманывает, и спит он мало, и недоедает порой, а придумывает, чтобы ее успокоить. Впрочем, и Камран прекрасно понимал, что мать ему обмануть не удастся, как не удавалось никогда. Она чувствовала все радости и боли своих детей с самого их рождения.
Из ворот вышел Качах. Подошел к матери, виновато вздохнул.
− Мама, мне его всего на пару часов выдали. Давай вон туда поедем, − махнул рукой старший сын на небольшую поляну, прикрытую с одной стороны зданием части, а с другой высокой насыпью. − Там, говорят самое уютное место.
− Да, − подхватил Камран, − и самое безопасное…
Фрида встревожилась.
− Безопасное?
Качах за спиной матери показал младшему брату кулак.
− Ветра там нет, у нас тут ветра − с ног сбивают, − нашелся Камран.
Два часа пролетели быстро. Пора было прощаться и Фрида, наконец, разжала пальцы.
− Сынок, это клоч. Съешь его, я уверена, бусина попадется. Я уеду спокойная, зная, что Ангел тебя охранять будет.
− Мама, Ангел всегда за моей спиной, есть там бусинка или нет! Ты мой главный ангел.
− Не говори так, я всего лишь твоя мать, я думаю и молюсь о тебе. А хранит тебя Бог и его Ангелы.
Камран покорно откусил от пирога. Фрида напряженно ждала. Нет… не было ничего и в этом куске.
− Может, я ее проглотил? Мама, помнишь, как Каро маленький был, чуть не подавился? − сын попытался шуткой прогнать испуг из глаз матери. − А я ведь уже большой, мне эту бусину проглотить − раз плюнуть! И узнаю только когда в ведре звякнет…
Помолчав, добавил:
− Прости, глупая шутка. Я уверен, что все к лучшему. И бусина наша попала в тот кусок клоча, который достанется твоему самому любимому ангелу.
Камран крепко обнял мать, пожал руку старшему брату и медленно пошел к воротам части. Слезы текли по щекам матери. Она догнала сына, обняла, развернула к себе:
− Зачем вы тут? Ради чего это все? Во имя чего?
− Во имя всего, мама…
Камран достал из кармана льняную салфетку из-под пирога, наклонился, собрал в горсть землю, вложил сверток в руку матери.
− Это для тикин Ануш, мама. Пусть не Марага, но… Вот во имя этого мы здесь. Во имя того, чтобы предки лежали в родной земле, а дети смотрели на родное небо.
***
Обратно ехали почти всю ночь. Дорога шла по горным серпантинам, валил мокрый снег и Качах боялся прибавить газу на скользкой дороге. Фрида все понимала, но все равно сердилась на сына. Ей срочно надо домой, она должна узнать, в каком куске клоча находится бусина. Пусть даже для этого надо будет разворошить все семь кусков, предназначенных ангелам…
Домой они приехали как раз в тот момент, когда всходило солнце − хороший знак! Быстро умывшись и прочитав утреннюю молитву, женщина уже пошла было к блюду с семью кусками пирога, выставленному на окне, но услышала плач внука из спальни. «Пять минут ничего не изменят!», − Фрида вошла в комнату.
Качах сидел у кроватки сына, держа одну руку на его лбу, а второй пытался позвонить по телефону жене, которую вызвали на срочное дежурство в больницу. Под утро в Ереване произошла страшная авария, а Арпо, работавшая медсестрой, как никто умела ставить капельницы, делать уколы, да и вообще общаться с пациентами, успокаивать и − как говорят в народе − лечить словом. А у Кадира температура поднялась. Где умудрился простыть?! «Бабушка, лужа за нашим домом мне по целое колено!» − хрипло прошептал внук. Ну вот, теперь понятно…
Неделю не отходила Фрида от кроватки мальчика, родителей прогоняла на работу − на то она и бабушка, чтобы о внуке заботится. Меняла мокрые платки на лбу, приносила чай, мед. Наконец температура спала. Арпо послушала легкие − хрипов почти не было, тяжелый кашель прошел. Выздоровел!
«Бабушка, я заболел, потому что мне не досталось бусинки?» − слабо спросил Кадир. Бусинка! Как же она могла забыть? Удобно усадила внука в кроватке, подоткнула подушки, дала ярко-красную машинку и,крикнув Арпо, чтобы принесла сыну чай, Фрида поспешила на кухню.
Клоч совсем высох, еще день и можно покрошить его птицам за окном. Женщина перебирала куски пирога. Этот − семи святым, этот − покровителю дома, еще четыре − Маме шван, Гаване Зарзан, Хатуна Фахра и Шешамс. И седьмой Тавуси Малаку, главному Ангелу езидов, символом которого и есть солнце. Бусины не было ни в одном. Может и правда кто-то проглотил?..
Звонок телефона заставил Фриду вздрогнуть. Но она не спешила поднимать трубку. Телефон замолк, потом зазвонил снова. Женщина медленно пошла в коридор.
− Алло, я слушаю, − тихо произнесла она, пытаясь вспомнить лица членов семьи, когда они ели клоч. Тонкая ниточка надежды − может и правда кто-то проглотил… может и правда… Вдруг в ее воспоминания ворвался голос Кенжо, который кричал в трубку:
− Фрида, очнись! Слушай меня! Там началась война! Я собираюсь! Сейчас приду!
Какая война? Куда он собирается? Фрида безучастно смотрела на трубку у себя в руке, потом подняла глаза. На полочке возле зеркала, где стоял телефон, лежала красивая яркая бусина…
Женщина медленно подняла руку, взяла бусину, сжала ее в кулаке. Война…
***
Фрида пришла в себя. Не открывая глаз, она чувствовала темноту, в которую провалилась два дня назад. Она уже все знала. Знала, что в ночь на 2 апреля азербайджанцы начали наступление по всей границе с Нагорным Карабахом. Что в первые часы погибло много солдат − никто не ожидал этого нападения. Знала, что ее сын, Камран, не подчинился приказу оставить передовую и защищал рубеж, пока его не ранили. И даже тогда не ушел, попытался спасти своего смертельно раненного командира, вынести его с поля боя. Знала, что ее сына убили, добили штыком уже смертельно раненного. И даже знала, что все домашние, пока она была в темноте, договорились не рассказывать ей, что звери, глумясь, отрезали Камрану голову. Не понятно как, но она знала, что ее сына похоронят сегодня, а голову отец выкупит и закопает в могилу через пару дней.
Не могла она понять только одного − как в ее сжатой в кулак руке оказалась та самая бусина, которая должна была быть в куске клоча, который она отвезла своему Камрану.
[1] Следует отметить, что Клоче Сара сале отмечают в середине марта только езиды бывшего СССР, что является особенностью езидов – выходцев из региона Сархад. При этом у этой традиции много общих черт с праздниками езидов Турции и Ирака, которые проходят в совсем другое время.
[2] Главный ангел в религии езидов, предстает в образе павлина.
[3] Праздничный пирог, выпекаемый езидами на праздник Клоча Саре сале.
[4] Тикин − тетя, тетушка на армянском.
[5] Затик − Армянская Пасха.
[6] Езидская молитва: «О, Боже, сперва дай счастье и благо 72 народам, а потом нам, езидам».
[7] Тавуси Малак отошёл от Бога из гордости, не желая подчиняться созданному Адаму, поскольку Творцом является Господь, и он поклоняется только ему и никому больше. За это Бог наказал Тавуси Малака, изгнав его из рая, и назначил его править адом. В аду Тавуси Малак томился 7 тысяч лет и, видя страдания грешников, плакал всё это время и затопил ад своими слезами. За это Бог простил Тавуси Малака и возвысил его на небо, сделав главным из ангелов, а ад перестал существовать.