Продолжаем публикацию повести Эдуарда Атанесяна «За чертой истины».
«… Эта книга о человеческих трагедиях, которые являются следствием реализации множества истин. На основе одного лишь фрагмента из череды событий, связанных с конфликтом между Азербайджаном и Нагорным Карабахом, автору удалось убедить читателя в состоятельности этого, на первый взгляд, парадоксального утверждения…» (Александр Григорян, политолог, эксперт по вопросам Кавказского региона)
Глава 1, Глава 2, Глава 3, Глава 4, Глава 5, Глава 6, Глава 7, Глава 8, Глава 9, Глава 10, Глава 11, Глава 12, Глава 13, Глава 14, Глава 15, Глава 16, Глава 17, Глава 18, Глава 19, Глава 20, Глава 21, Глава 22, Глава 23, Глава 24
ГЛАВА 25
Сомкнутые кроны бука и дубов преграждали дорогу свету восходящего солнца, и лишь местами тонкие лучи, проткнув сумрак леса, яркими желтыми пятнами ложились на толстую, пружинящую под ботинками подстилку из прошлогодней листвы. Здесь не было подлеска – старые великаны с мощными корнями и раскидистыми кронами перекрывали молодым деревцам путь к спасительному солнцу, и лишь местами попадались небольшие островки молодых деревьев и густых зарослей кустарника. Сырость была везде: в воздухе, на листве, траве, стволах деревьев и, особенно, покрытых бурым мхом округлых валунах – ровесниках последнего ледникового периода. Эти камни были предательски скользкими, их приходилось огибать стороной и лишний раз наступать на сухие прошлогодние ветки, гулко стрелявшие под ногами.
Пройдя около мили по пробуждавшемуся лесу, Пол вышел на поляну, где его внимание привлек висевший на кусте ежевики лоскут выцветшей материи, резко выделявшийся своим мертвенно-бледным цветом на фоне зеленого буйства жизни. Оглянувшись по сторонам, он медленно подошел к кусту. Под ним валялся рваный мешок с кучей вывалившихся на землю и местами покрытых плесенью лохмотьев. Своим жалким видом остатки теплой детской одежды были обязаны мелким лесным грызунам, не побрезговавшим старой шерстяной тканью. Печальную картину дополняли обрывки пожелтевшего полиэтилена, несколько ржавых консервных банок и маленькой подушки с выглядывавшими из нее остатками свалявшейся ваты. Все говорило о том, что в прошлом году ушедшие лесами беженцы из окрестных сел устроили здесь привал, а потом ушли, решив не обременять себя лишним грузом.
Пол ткнул веткой в кучу одежды, и она уперлась во что-то твердое и тяжелое. Небольшое усилие, и из бесформенной кучи тряпья вывалилась застегнутая на кнопку толстая книга в переплете из искусственной кожи, сквозь болтавшиеся куски которой проглядывал набухший от сырости картон. Он поддел застежку, и она раскрылась. Толстый рыжеватый слизняк чинно сполз с пластиковой пленки, прикрывавшей черно–белые фотографии.
То, что Пол принял за книгу, оказалось семейным фотоальбомом. Присев на корточки, он перелистал набухшие от сырости страницы и мельком просмотрел выпавшие фотографии. Несмотря на агрессивную среду, те неплохо сохранились. Системы не было: видно, люди собирали семейные фотографии впопыхах. Вот пожилая пара на скамье. Склонив головы друг к другу, муж и жена сидят на фоне нарисованного горного пейзажа. Женщина положила руки на расшитый передник, на ее голове темный головной убор, скрывающий лоб и подбородок. Худощавый мужчина с седой непокрытой головой и закрученными вверх кончиками усов держит в руках плеть из плетеной кожи – верный намек на то, что у него есть конь. По краям фотография пожелтела от времени, а изображения самих людей стали коричневыми. Пол перевернул ее. «На добрую память сыновьям, 1936г», – гласила надпись на обороте. А вот семеро мужчин в парадной одежде сидят в два ряда во дворе двухэтажного строения, видимо, сельской школы. Лица серьезные и сосредоточеные, на лацканах пиджаков медали и ордена. В кармашке за фотографией лежала вырезка из газеты: та же сценка, но изображения людей менее четкие, а текст размыло сыростью, ибо время безжалостно к тонкой газетной бумаге. Наверняка в свое время этот сложенный вчетверо клочок бумаги был предметом особой гордости чьей-то семьи. Улыбающиеся малыши – ползающие по тахте, сидящие на коленях счастливых родителей или оседлавшие деревянных лошадок; дама с помпезной прической стоит на фоне белой лестницы в римском стиле, с высокими кипарисами по сторонам, и держит за ручку маленькую девочку лет пяти-шести; школьный класс с девочками, волосы которых развеваются на ветру; утренник в детском саду – запечатленные на бумаге мгновения веером лежали перед ним на траве. Но больше всего его внимание привлекла черно-белая фотография с веселым застольем на открытой веранде с красивым видом на сад.
Уже невозможно было выяснить повод веселья, собравшего за длинным столом несколько десятков улыбающихся мужчин и женщин. Одно лицо врезалось в память больше других: фотокамера запечатлела, как мужчина лет 40-45-и, сидящий спиной к фотографу, поворачивается в сторону объектива. В его правой руке, вытянутой в сторону зрителя, высокий граненый стакан с вином – кажется, человек пытается дотянуться и чокнуться с объективом. Его левая ладонь лежит на краю стола, покрытого светлой скатертью с короткой бахромой по краям. Человек улыбается. Но где-то в уголках его глаз угадывается смертельная тоска. Пол одернул руку как ужаленный: ему показалось, что он смотрит в глаза призраку. По его спине прошли мурашки: он понял, что было в этих глазах – предчувствие, имя которому «никогда». Этот человек больше никогда не сядет за этот стол, и эта компания больше никогда не соберется на этой веранде. Если война и смилостилась над этими людьми, то вряд ли стала церемониться с их микрокосмосом и эпохой, в которой они чувствовали себя хозяевами жизни, пусть даже только своей.
Пол увидел, как ожила запечатленная на фотографии сцена: в его уши ворвался громкий шум веселого застолья; еще секунда, и занесенный стакан коснулся объектива, вызвав громкий смех собравшихся. Человек встал со своего стула и, увлекая довольного задумкой фотографа за плечи, усадил рядом с собой и придвинул к нему стакан с вином. Они чокнулись и выпили за жизнь. Ту, веселую жизнь, которой они жили. А потом, перегнувшись через перила, поломанные впоследствии афганцами, человек закурит и, стряхивая пепел в цветущий сад, станет гадать, с чего это ему вдруг стало так грустно на душе. Все это произойдет там, в фотографии – в мире, существующем по инерции. А здесь, в реальном мире – в прохладном утреннем лесу – всего этого уже нет. Беженцы ушли и впопыхах оставили после себя небольшие окна в прошлое размерами 3х5 дюймов. В этих окнах виден тот мир, в них можно заглядывать, но невозможно пролезть.
Пол встал на колени и, вырыв лезвием ножа небольшую ямку, положил туда альбом и горсть за горстью засыпал землей.
Через две мили склон стал круче, и ему пришлось подобрать подходящую палку и идти дальше, опираясь на нее. Вскоре он набрел на заброшенную берлогу под старым высоким буком с высохшим стволом. Вход в нее был едва заметен под нависшими переплетенными корнями, обильно покрытыми сверху бурой слежавшейся листвой. Видимо, отгремевшая здесь война сделала беженцами не только людей, но и зверей, и наверняка хозяин этой норы ютился сейчас где-то на северо-востоке, куда не доносились адские разрывы снарядов.
Пол почти добрался до вершины склона, когда солнце скрылось за низкими облаками и начал накрапывать мелкий противный дождь. Взобравшись на старый узловатый дуб, он вытащил прицел. Отсюда, с вершины подковообразной гряды, обрамлявшей лесистую лощину, из которой он только что вышел, и до самих карабахских позиций, лежавших дальше на юге, оставалось не более пяти миль. Внизу скалистый хребет резко переходил в испещренное лощинами волнистое плато, огороженное предгорьями с севера и северо-востока и плавно спускавшееся к юго-востоку, где оно упиралось в одно из широких ущелий, во множестве прорезающих практически весь север Карабаха. Местность, лежавшая перед Полом, как нельзя лучше подходила для задуманного: помимо нескольких оврагов, предстоящий переход через линию фронта значительно облегчали три невысоких конусообразных холма, лежавших между карабахскими окопами и вершиной гряды, на которой находился Пол. Их низкие склоны были покрыты густыми зарослями, а подножья очищены от кустарника и засажены стройными рядами яблонь, между которыми местное население до войны традиционно сеяло люцерну. Теперь же лишенные ухода деревья практически засохли, и сад хорошо просматривался.
На одном из этих холмов мог быть наблюдательный пункт артиллерии азербайджанцев, основные силы которых на этом направлении, по расчетам Пола, располагались западнее и восточнее. Его прогнозы подтвердились: вскоре он заметил движение на склоне самого дальнего и низкого из холмов. Сначала показался один человек, затем еще двое. Вскоре еще несколько человек вышли из-за правого склона, и пройдя ярдов пятьдесят в сторону Пола, устроились в саду на траве. Появление столь многочисленной компании грозило расстроить планы Пола, но ему не оставалось ничего иного, как терпеливо наблюдать за происходящим.
На протяжении следующих пятнадцати минут из зарослей, покрывавших склоны холма, вышло еще около десятка человек и присоединилось к группе, устроившейся среди засохших деревьев. Появление зеленого «УАЗ»-а и двух грузовиков заставило всех вскочить с места и построиться в несколько рядов. К ним присоединилось еще около шести десятков солдат, высыпавших из грузовиков. Затем показался еще один – третий грузовик с прицепом. На сей раз это была крытая машина, из кузова которой появилось еще порядка двух десятков человек. Вскоре треть солдат отделилась от основной группы и быстрым шагом направилась в сторону. Наблюдая за странными маневрами, Пол думал, что вероятно какой-нибудь горе–командир решил устроить полевые учения и хорошенько погонять свой личный состав. Но когда вся эта масса вооруженных людей, вытянувшись в длинную вереницу, направилась на северо-восток, в сторону второго холма, внутри у Пола похолодело. Страшная догадка промелькнула у него в мозгу: солдаты не проводили тактические занятия, а прочесывали местность.
– Проклятье! – Пол посмотрел на циферблат своих часов, осторожно наломал несколько веток и начал быстро спускаться вниз по дереву, – проклятье!
Было без четверти восемь. Он сел на корточки и дрожащими от спешки руками стал привязывать ветки к подошве своих ботинок. А ведь он все это время надеялся, что о похищении заложников никто не узнает до десяти часов. Еще пару минут назад ему казалось, что у него уйма времени для того, чтобы выйти на удобные позиции. Хуже всего было то, что он не мог понять, как произошло непредвиденное. Пол был уверен, что хорошо связал афганцев. Значит, гости появились раньше обычного и подняли тревогу. Да, но как они появились у него на пути, как солдаты догадались об их маршруте? Пол остановился: а если бы он решил не болтать с Джафаром, а сразу идти к линии фронта. В этом случае он прямиком угодил бы в руки этих солдат.
Пол быстро бежал по лесу в сторону поляны, где оставил детей. Если солдаты будут двигаться тем же темпом, то они достаточно быстро закончат проческу холмов и через полчаса будут на вершине гряды. А вдруг несколько грузовиков уже давно въехали в лощину по просеке, и солдаты, изучив лес вверх по склону, нашли детей? Он схватился за голову. Проклятье, и как он не догадался включить рацию и настроиться на волну афганцев? Ведь так он смог бы сразу же узнать о поднятой тревоге и действиях преследователей. Приближаясь к поляне, он перешел на быстрый шаг, стараясь при этом не шуметь. Вскоре между деревьями показались дети. Они сидели под деревом, а сверху накинули брезентовую накидку. Посмотрев по сторонам и убедившись, что все в порядке, Пол выскочил на полянку.
– Быстро собирайтесь, – сказал он, копаясь в своем рюкзаке в поисках рации, – нам нельзя здесь оставаться.
– Сэр, – Альфа стоял с понурым видом, – мы испортили рацию.
– Как, – от неожиданности Пол присел на месте, – как вы могли ее испортить?
– Мы включили ее, потом пытались отобрать друг у друга… Вот она, – сказал Браво.
Ребенок держал в руках рацию с висящей антенной, едва державшейся на узкой полоске пластиковой оболочки. В глазах ребенка был страх, он ждал наказания. Пол покрутил тумблер, но безуспешно: видимо, из-за сломанной антенны перегорела чувствительная начинка прибора.
– Ладно, – он бросил ненужный прибор в рюкзак, – нам надо срочно уходить отсюда. Разбираться будем после.
– Куда?
– Вперед, вверх по склону.
Затея могла показаться опасной, но выбора у них не было. Солдаты не пойдут к самой деревни Пол был уверен в этом: грузовики не отъехали, а остались ждать здесь же. Это могло означать, что преследователи не собираются слишком углубляться в лес, так как, по логике, навстречу им идет другая группа поиска.
Заданный им темп подъема по склону был детям не под силу, и они быстро выбились из сил. Пол усадил на спину младшего и, взяв за руки двух других, понесся вперед сквозь негустой подлесок. Вскоре он спустил отдохнувшего Чарли на землю и усадил на его место Браво. Когда пришла очередь Альфа, тот отказался, и маленький Чарли вновь устроился на спине Пола между двумя рюкзаками. Дорога до берлоги заняла около сорока минут. По идее, за это время солдаты должны были дойти до вершины гряды и начать спуск в лощину.
Пол осмотрел берлогу. Стены норы, вырытой под корнями старого дерева, местами осыпались и накрыли глинистой почвой разбросанную на земле кучу гнилых веток и листвы. Для медведя эта нора была маловата, но в ней было достаточно места для одного взрослого человека и троих детей. Проблема была в другом: маскировка. В другое время Пол прикрыл бы вход сухими ветками и опавшей листвой, но сейчас на это не было времени. Приказав детям спрятаться в норе, он оставил там рюкзаки и стал взбираться вверх по склону с ножом в руке. Дождь усилился, и большие холодные капли время от времени попадали ему за шиворот. Он этого не любил с детства, но сейчас ливень был бы очень кстати. А вот и большой, колючий куст ежевики, не менее пяти футов в поперечине. Сев на корточки, Пол согнулся и пролез под противные колючие ветки, сразу же впившиеся ему в спину. Подобравшись к основанию куста, он стал усиленно разгребать землю лезвием ножа до тех пор, пока не показались желтоватые корни. Затем он с усилием подрубил куст под корень, а его остатки сверху прикрыл опавшими листьями. Спасало то, что на глинистом склоне со скупым солнечным освещением практически не было травы, и через минуту ничего не напоминало о том, что здесь когда-то был большой куст. Если дождь усилится, то поток грязи быстро смоет следы, думал Пол, завернув основание куста куском припасенной материи и подняв его так, чтобы не вымазать верхушку растения о глинистую почву.
Он не прогадал: куст стал хорошим прикрытием входа в пещеру. Определив нужную позицию, Пол взобрался внутрь норы и, втянув основание куста внутрь, прикрыл за собой вход. Сквозь зеленые ветки в темную, но сухую нору проникали скупые лучи света и капли дождя. Сквозь его мерный шелест можно было расслышать прерывистое дыхание детей, не успевших отдышаться после напряженного марш-броска и вновь напрягшихся в ожидании дальнейших событий. «Хорошо, что у них нет собак», – думал Пол, устраивая между ветками небольшое отверстие для наблюдения за лесом. Когда с этим было покончено, он повернулся в сторону детей.
– В эту сторону идут солдаты. Представляете, – сказал он нарочито посмеиваясь, – они хотят нас найти. Они и не догадываются, с кем связались, не знают, что мы хитрее и лучше подготовлены. Надеюсь, что вы их не боитесь.
– Нет, мы не боимся, – сказал Чарли и осторожно добавил, – ведь ты не сердишься на нас из-за рации, правда?
Пол рассмеялся: детская логика вызывала восхищение.
Напряженно прислушиваясь к шуму идущего снаружи дождя, Пол и не заметил, как мысленно вернулся к недавнему разговору с Джафаром.
ГЛАВА 26
Сказать, что Пол был шокирован, узнав о том, кого и от кого он спас во время обмена заложников – значит не сказать ровным счетом ничего. Как-то совсем неожиданно его возвращение к исходной точке жизненных злоключений из рискованной и авантюрной прогулки превратилось в полет комара сквозь тонкую паутину болезненных воспоминаний и отношений, субъектом которых он становился помимо своей воли.
Он вспомнил носилки с раненым, желтоватые разводы на бинте и ужас в глазах пленного, с которым он на долю секунды встретился глазами. «Раненый афганец стонет от боли», – подумал он тогда. Нет, тот стонал от встречи с темной страницей своего прошлого, с живым обвинением в слабости и предательстве. На какую-то долю секунды Полу показалось, что Джафар его разыгрывает – настолько фантастической была ситуация. Но запечатлевшиеся в памяти глаза все объяснили и расставили по местам. Тогда Пол пожалел обгоревшего афганца. Смог бы он сейчас простить Расула? Он не знал. Трудно прощать предательство тех, кто слабее духом.
Неужели этот булочник знал? Пол вспомнил довольную физиономию Гордона. У него по коже вновь прошли мурашки: неужели за всем этим клубком совпадений стоял этот полный, жизнерадостный пройдоха с невинным личиком активиста «Гринпис» ? Это было бы слишком. Барабаня пальцами по спинке стула, Пол лихорадочно размышлял, когда образы и обрывки идей, с быстротой молнии сверкнув в его мозгу, скрылись в глубоком колодце подсознания, а оттуда медленно и грозно выплыла яркая, многогранная, сверкающая тысячами острых шипов мысль о том, что за всем произошедшим стоит он сам. Действительно, если бы он дал знать о предательстве Расула, то в дальнейшем тот не попал бы в плен, из-за него не взяли бы в заложники Алекса О’Коннела, а его, Пола, не вызвали бы в Вашингтон и не послали бы сюда. Все предельно просто: если бы пять лет назад он, выйдя из кабинета Джереми Ли Гордона, пошел бы искать человека, способного передать Джафару пару строк, то сейчас, вполне возможно, сидел бы в плетеном кресле на Бэконхилл и, поглаживая Бона, чинно просматривал прессу в томном ожидании почетной должности.
– Расул ушел на север, к Максуду . Там он сменил имя и стал механиком. А здесь я нашел его случайно, – продолжил Джафар, с видимым удовольствием наблюдая за реакцией собеседника. – Сюда наш Рассел попал по собственной воле – хотел участвовать в «джихаде»: видимо, замаливал прошлые грехи.
– Я уйду с детьми. Надеюсь, ты это понимаешь? – Пол справился с мыслями и вновь улыбался как ни в чем не бывало.
– Этим ты хочешь поставить под удар жизнь Расула? Ты этого хочешь?
– Расул меня больше не интересует. Когда увидишь его в следующий раз, передай, что я его простил.
– Забрав детей, ты подвергаешь опасности его жизнь и ставишь под удар мою репутацию…, – Джафар гадал о планах бывшего учителя.
– За свою репутацию не волнуйся, а судьбу этого моториста предоставь Аллаху, – Пол вспомнил разговор с одноруким и, возможно, уже одноногим Джорджем, – пусть судьей этому человеку станут высшие силы. Где у тебя здесь бумага и ручка.
Джафар подошел к комоду и вернулся с листочком бумаги и знакомой ручкой.
– Что ты пишешь?
Со своего места афганец не мог разобрать мелкий почерк собеседника.
– А ты как думаешь?
– Если это записка Абу, то подумай о его реакции. Он столько лет чтил твое имя… Узнав правду, он будет шокирован…, он потеряет веру в тебя, в американцев вообще…
Полу стало весело.
– Эх, Джафар, Джафар, – он качал головой, – ты так долго водил за нос смерть, что лукавство стало частью тебя самого. Думаешь, что я поверил в этот бред…, имидж моей страны и так далее? На этой записке завтрашнее число, и, к тому же, Абу знает мой почерк. Не волнуйся, подлецом я тебя выставлять не собираюсь. Хотя, выглядеть ты действительно будешь несколько глуповато.
Он свернул записку в тонкую трубочку и запихнул ее в ствол автомата. Джафар удивленно наблюдал за его действиями.
Покончив с запиской, Пол встал перед ним.
– А теперь послушай меня, Джеф. Когда вернешься домой, отнесешь записку по указанному в ней адресу. Там ты найдешь человека, который многим мне обязан. Он решит все твои проблемы. Слушай его и помни, что тебе нужно кончать с войной. Это мой приказ или просьба, принимай как хочешь. Я надеюсь, что по старой памяти ты не ослушаешься меня. После я разыщу тебя. Тогда сможешь предъявлять претензии, а пока тебе придется простить меня…
– За что? – Не понял афганец.
– Сейчас поймешь, – Пол ладонью правой руки резко наискосок ударил по сонной артерии собеседника. Кулак левой в кровь разбил бровь над левым глазом афганца. У застигнутого врасплох Джафара подкосились ноги, и падая, он с грохотом опрокинул стол. Изумление медленно гасло в его темных глазах: он хотел что-то спросить, но уже не мог. Пол подхватил своего бывшего ученика, связал его по рукам и ногам и залепил рот куском липкой ленты. За несколько минут безжизненное тело бравого командира афганцев было упаковано как тюк хлопка и уложено на тахте в позе младенца.
Кто сказал, что встреча с прошлым должна быть болезненной только для одного человека? Создавая видимость борьбы, Пол опрокидывал стулья. «Ему еще повезло, что здесь нет Патрика: для большей убедительности задуманного тот наверняка предложил бы немного попинать парня», – подумал он, потянувшись к рюкзаку афганца и оглядываясь в поисках того, что могло пригодиться при переходе на другую сторону фронта.
Прошло десять минут, прежде чем он с фонариком в руке спустился по лестнице и встал перед дверью в подвал.