Начинаем публикацию повести Эдуарда Атанесяна «За чертой истины».
«… Эта книга о человеческих трагедиях, которые являются следствием реализации множества истин. На основе одного лишь фрагмента из череды событий, связанных с конфликтом между Азербайджаном и Нагорным Карабахом, автору удалось убедить читателя в состоятельности этого, на первый взгляд, парадоксального утверждения…» (Александр Григорян, политолог, эксперт по вопросам Кавказского региона)
ПРОЛОГ
«…И сказал хан: «Переговоры окончены, князь. Я поклялся бородой Пророка, что ты сможешь вернуться обратно. Но знай, что от Марокко до Тевриза, и от Валенсии до верховий Нила все склонили головы перед славой и властью халифа. А тот, кто не склонил, тот ее потерял, ибо не признающий халифа не признает и Аллаха. Ты мужественный человек, идущий на смерть без страха. Но знай, что участь твоя постигнет всех воинов твоих, и стар и млад, ибо кто не признает власти халифа на суд, тот не может надеяться на его милость».
Алекс О’Коннел перевел взгляд с рассказчика на троих детей возрастом от семи до двенадцати лет, которые, сидя на краю скалы, азартно состязались в метании камешков в пропасть. – Что было после? – Спросил он однорукого молодого человека лет тридцати, сопровождавшего его уже вторые сутки.
– Хан не сдержал своего слова. Его рассердило…, как бы тебе сказать, – проводник улыбнулся, пытаясь подобрать подходящее слово, – а, упрямство, именно, упрямство князя, отказавшегося признать власть багдадского халифа.
– Да, поступок трудно назвать разумным, особенно если принять во внимание наличие прямой и явной угрозы, – улыбнулся в свою очередь Алекс, чертя что-то сухой веткой на желтоватой пыли тропинки.
– Что поделаешь, упрямство – такая же неотъемлемая черта нашего характера, как и гостеприимство, – пожал плечами проводник и продолжил, – князя заковали в цепи, а войска хана у него на глазах предприняли последний, 29-ый штурм и ворвались в крепость. Ее защитники, лишенные своего военачальника, были перебиты. Как и обещал хан, никто не остался в живых, ни стар, ни млад. Князя отвезли в Багдад и обезглавили после того, как он не пожелал склонить колени перед халифом . По легенде, его душа обратилась в ястреба, и он вновь поселился в своей опустевшей и разрушенной крепости. Даже сегодня, когда кто-то нарушает покой крепости, ястреб взлетает и оглашает окрестности тревожным криком.
Алекс перевел взор на вершину покрытой кустарником скалистой горы. Теперь он знает местную историю о хищной птице, уже больше часа грациозно парившей в безоблачном небе. Он перевел взгляд на гору. Натасканный взгляд остановился на тонкой змейке крепостной стены, едва различимой среди буйной зелени. Мец остался далеко позади, на много миль вокруг раскинулись высокие синеватые горы, местами покрытые лесами, местами колючим кустарником и повсеместно – травой, зеленеющей под майским солнцем. Не верилось, что окружающая природа имела хоть какое-то отношение к драматическим событиям, разворачивавшимся на этих склонах более одиннадцати веков назад.
«Похоже на Балканы», – подумал Алекс и, направив двойной зеленоватый кружок видоискателя фотокамеры на куст ежевики, чудом зависшей на самом краю скалы, сделал несколько снимков.
– Как ты думаешь, мы успеем взобраться на вершину и вернуться в село до заката? Для всего этого потребуется как минимум несколько часов, Джордж, – сказал он своему ангелу-хранителю, чье имя уже давно переиначил на английский лад. Тот повернулся к детям – неизменным спутникам человека с фотокамерой будь то в Азии, Европе или Америке – и что-то сказал. Дети закачали головами и начали что-то быстро лепетать на своем горском диалекте. Возвращаться домой сейчас они не хотели, это было ясно и без слов.
– Что будем делать, Алекс? Возьмем их с собой?
Черные глазенки младшего смотрели на него с мольбой: он был уверен, что если Джордж разрешит им остаться, то человек с фотоаппаратом уж точно не отправит домой, а, возможно, даже позволит пару раз сфотографировать друзей, стоявших здесь же, с надеждой в глазах.
– Смогут ли они дойти до крепости, ведь карабкаться придется долго?
Дети перевели взгляд на улыбающегося Джорджа. Выслушав его, они обрадовались и, показывая руками на крепость, стали быстро кивать и о чем-то наперебой говорить. Алекс не знал их языка, но их жесты были красноречивее любых слов.
– Хорошо, хорошо. Пойдем все вместе. Но идти придется быстро, нам нужно успеть спуститься до заката, – Алекс уложил фотокамеру в футляр, поднял с камня куртку, отряхнул, и, связав ее рукава у себя на поясе, начал подъем по крутому склону.
Троица детей не обманула ожиданий: они сразу же вырвались вперед и вскоре скрылись из глаз. Джордж шел в шагах 10-и впереди американца, замыкавшего живописную процессию. Несмотря на профессию, предусматривавшую определенную долю выносливости и мобильности, тот все же был более привычен к асфальту, чем к крутым горным склонам.
Ничто так не навевает мыслей как дорога, и ничто так не навевает мыслей о доме, как трудная горная тропа. Взбирающегося вверх по крутому склону Алекса захлестнула теплая волна ностальгии по родным пенатам и тому уютному микрокосмосу, который он собственноручно создавал на протяжении последних лет. Перед глазами, застилая пыльную тропу, проносились эпизоды из его жизни, и он отчетливо увидел ее лицо. Ее лицо… Алекс улыбнулся, и рука машинально потянулась к нагрудному карману, где в маленьком блокноте лежала ее фотография. Еще утром, до подъема в горы, он вынул ее из бумажника и переложил в блокнот. «Ближе к сердцу», – пояснил он, замешкавшись, Джорджу, ставшему случайным свидетелем этой сценки. Тот понимающе улыбнулся.
Приятный ход воспоминаний Алекса прервала небольшая колючка, впившаяся ему в руку. Резкая, хотя и не сильная боль заставила его вернуться из виртуального мира воспоминаний к действительности. Остановившись, он аккуратно вынул колючку из руки и отодвинул в сторону ветку с множеством таких же острых кривых шипов, похожих на акульи зубы. Тропинка делала крутой поворот вправо и резко уходила вверх. Спины детей мелькали в 50-и ярдах где-то впереди. Джорджа не было видно, но слышался его голос: он что-то говорил детям, а в ответ раздавались их звонкие голоса и смех. С поворота тропы и до самой вершины, кое-где очерченной остатками крепостной стены, ярдов на 400 тянулось буйное море кустарника. В косых лучах заката пологий склон горы казался изумрудным, и не верилось, что среди этой, ласкающей взор зелени скрываются мириады маленьких и острых иголок, готовых в любой момент впиться в тело случайного прохожего.
– Через тернии к звездам, – улыбнулся Алекс.
ГЛАВА 1
Роджер Арчибальд О’Коннел, более известный на «Холме» как Роджер «Башня», был скромным вкладом Cодружества Массачуссетс в верхнюю палату высшего законодательного органа США – Сенат. Степень скромности и, тем более, уместность данного вклада неоднократно оспаривалась соперниками–республиканцами еще в бытность О’Коннела молодым, подающим надежды конгрессменом из Бостона – ирландского бастиона на берегах Атлантики. Недостаток симпатии к «бостонскому выскочке» на первых порах остро ощущался и среди вашингтонских кругов самой Демократической партии. Злые языки в свое время утверждали, что Роджер – это далеко не лучший выбор демократического комитета штата, давшего стране «более именитых людей» , и что якобы ничем, кроме солидных габаритов и взрывного характера, он похвастаться не мог. Но О’Коннел не был бы О’Коннелом, если бы не принял брошенного вызова. Разгромные победы, одержанные им сначала на выборах в Палату представителей, а затем и в Сенат, прочно закрепили за ним славу непобедимого политика, а под ним – кресло народного избранника.
Как ракушка обволакивает попавшую внутрь соринку и дает жизнь чуду природы – жемчужине, так и демократы вотчины Кеннеди вдоволь потрудились над проблемой придания соответствующей формы и блеска многогранной персоне Роджера Арчибальда. Правда, и сами партийные хроникеры были вынуждены констатировать, что это удавалось далеко не всегда. Всякого рода попытки демократического комитета Массачусетса впрячь эту «темную лошадку» в единую упряжку со всей делегацией штата неизменно наталкивались на непреклонную волю О’Коннела, предпочитавшего всегда вести «свою игру», как он сам однажды изволил выразиться. В ответ на реплику Сэма Пирсона, ведущего рубрики «Новости холма» газеты «Бостон Дейли Ньюз», выдавшему в свое время газетный перл с заголовком «О’Коннел – сигнальная башня консервативного крыла демократов на Восточном побережье», вашингтонское политическое закулисье оперативно откликнулось кличкой «Башня», которая так же очень быстро пристала к Роджеру Арчибальду. Тот, однако, воспринял эту кличку как должную оценку своей позиции и, переизбравшись на второй срок в Конгресс, с гордостью прибавил ее к своему имени на двери капитолийского кабинета.
Несмотря на вздорный характер и перманентное злословие конкурентов и политических оппонентов, конгрессмен, а в последствии и сенатор, О’Коннел импонировал рядовым избирателям своего штата, а в особенности – графства Миддлceкс, на территории которого, собственно, и раскинулся самый европейский город США – Бостон. И даже несмотря на то, что в быстро меняющих облик прибрежных кварталах Чарльзтауна все еще можно было найти однокашников Роджера, готовых присягнуть на Библии, что сей джентльмен в свое время был отчаянным драчуном и завсегдатаем портовых пивных, его избиратели, тем не менее, демонстрировали завидную лояльность к своему любимцу и были склонны приписывать подобные измышления зависти его сверстников, обделенных фортуной. Высокий рост, пышная рыжая шевелюра и внушительный голос избранника нравились жителям, а в особенности – домохозяйкам города, традиционно отличающимся редким сочетанием англосаксонского консерватизма и кельтского либерализма, столь присущего северо-восточным штатам. Для них его персона являлась сторожевой башней их интересов в федеральном округе Колумбия, непреодолимым форпостом защиты их прав и свобод.
В тот вечер сенатор-демократ Роджер Арчибальд «Башня» О’Коннел задумчиво расхаживал по толстому ворсистому ковру своего кабинета на третьем этаже Сенатского здания Харта на Капитолийском холме. Дождь только начался, и его капли отвесно барабанили по оконному стеклу. Оставленный наедине со своими мыслями, сенатор посмотрел в окно, а затем, видимо поддавшись какому-то внутреннему порыву, отодвинул тяжелую бархатную гардину и распахнул высокую дубовую створку. Вместе с каплями дождя в кабинет ворвался терпкий запах раскаленного на августовском солнце асфальта столицы. Он подставил свое лицо каплям. Еще в бытность одним из сорвиголов своего округа, он любил в шторм приходить на набережную и, уцепившись руками за парапет, смотреть, как огромные волны, подрезанные волнорезом, ударялись о камень набережной и миллионами брызг рассыпались по мостовой, обдавая его солью и запахами моря. На сей раз эффект был похожим, но не тем: в каплях не было соли, а вместо безбрежного моря перед ним простирались бесчисленные крыши, постепенно приобретавшими глянцевый оттенок в лучах заходящего солнца. На фоне низкого, не по-летнему серого неба отчетливо выделялась статуя на шпиле Капитолия. В отблесках грозы казалось, что не мириады капель падают вниз, а Статуя свободы взмывает и летит вверх, рассекая на своем пути потоки ливня. Однако на этот раз сенатор, вопреки своим привычкам, не высказал подобающей случаю мысли: «Не хотел бы я оказаться на ее месте». Не обратил внимание и на капельки воды, стекавшие по его лицу.
Порыв щемящей ностальгии по славным временам прошел, но юношеский задор остался: пока в Вашингтоне идет дождь, но скоро грянет буря, сегодня Холм мокнет, но завтра его будет трясти как на вулкане, ибо размышления Роджера Арчибальда были вызваны не минутной слабостью или приливом воспоминаний. Нет, как бы не так. Достопочтенный сэр с присущим ему размахом готовился к выступлению перед Сенатским комитетом по ассигнованиям. Фабулой выступления был призыв к верхней палате поддержать президента, принять брошенный историей вызов и добиться того, чтобы Штаты наконец-то стали наводить серьезный порядок на востоке Европы, где день ото дня становилось все тревожней. Изобилующий четкими выкладками, доводами и цифрами, текст выступления был уже практически готов, но, как часто бывает в подобных случаях, ему в нем что-то не нравилось, чего-то в нем явно не хватало.
Отойдя от окна, сенатор подошел к заваленному бумагами рабочему столу из красного дерева и нажал на кнопку селектора.
– Да, сэр, – ответил селектор приятным женским голосом, в котором, наряду с традиционным уважением к руководителю сенатской комиссии, явно проступали вполне обоснованные столь поздним часом вопросительные нотки: «Ну а теперь-то что?»
– Вы еще здесь, Мэрилин? Войдите.
Обладательница женского голоса Мэрилин Джейкобс – она же руководитель аппарата сенатора – бесшумно материализовалась в его кабинете в виде молодой женщины не старше тридцати, в синем, безукоризненно сидящем на ней строгом костюме и с неизменным желтым разлинованным блокнотом в левой, чуть согнутой в локте руке. Всем своим обликом она выражала удивительное сочетание несгибаемой воли и работоспособности, помещенных в хрупкое женское тело. Несмотря на насыщенный рабочий день, – «Башня» весь день корпел над спичем – и позднее время, она, тем не менее, держалась непринужденно, и если в ее доброй душе и шла борьба между правами человека и долгом федерального служащего, то данное противостояние никак не отражалось на ее приятном лице. На нем было написано чувство совершенно иного характера, вернее – широкая палитра эмоций между удивлением и тревогой, ибо, войдя в кабинет шефа, ее взору предстало раскрытое настежь окно, заваленный бумагами письменный стол, задумчивое и, что самое удивительное, подозрительно мокрое лицо Роджера Арчибальда — человека, известного качествами, уныния среди которых не значилось никогда.
Все еще перебирая бумаги, сенатор поднял глаза и перехватил взгляд г-жи Джейкобс.
– Что-то не так, Мэрилин?
Его мощный голос никак не соответствовал обрывочным и бессистемным предположениям.
– Ваше лицо, сэр…
Он машинально провел рукой по лицу: «Ну и что? Ах да, совершенно забыл. Должно быть дорогая Мэрилин, обладающая удивительной способностью истолковывать нюансы федерального законодательства, на сей раз спутала следы дождя с чем-то еще».
– Это дождь, Мэрилин. Я просто открыл окно и, и…, – не сумев совладать с собой, сенатор принялся порывисто хохотать, и вскоре настоящие слезы смешались с каплями дождя.
Мэрилин Джейкобс относилась к той категории женщин, которые даже при громадной разнице в возрасте, во взаимоотношениях со своими почтенными шефами руководствуются скорее инстинктом материнства, чем, к примеру, положениями трудового соглашения или тем же руководством по организации работ Сената. Именно по этой причине, пока сенатор, поддавшись назад в кресле, смаковал импровизированную шутку, она закрыла окно, вытерла бумажной салфеткой подоконник и, взяв другую, подошла к креслу шефа.
Подавив очередную вспышку смеха, Роджер «Башня» знаком пригласил ее сесть и, оттерев настоящие слезы, сказал:
– Дорогая Мэрилин, простите меня за столь бурную реакцию. Не обижайтесь, я же вам в отцы гожусь. Знаете, это было очень. …Неожиданно, понимаете, я и слезы…
Благодарно кивнув, он провел протянутой салфеткой по лицу и продолжил:
– Хотя знаете, было такое, было. Мне было столько же, сколько моему старшему внуку – Роджеру, сыну Шарлоты. Это был то ли 43-ий, то ли 44-ый год. Отец служил в морском флоте, однажды он приехал в отпуск и целую неделю водил меня с братом по бейсбольным матчам, горкам и музеям. У него была своеобразная манера патриотического воспитания, и перед отъездом, с целью соответствующего закрепления пройденного материала, он оставил нам с братом по пять долларов. Да, в те годы мало кто был уверен в том, что сумеет вернуться домой… Это было целое состояние. Тогда я впервые эту бумажку как следует и разглядел. Новая, хрустящая банкнота позволяла мне купить велосипед, который я присмотрел в магазине подержанных вещей на углу Юнион–стрит и о котором уже давно мечтал. Я уже представлял себя разъезжающим на этом почти новом красавце с желтой рамой и красными стопами. Знаете, детские впечатления никогда не стираются, даже после карьеры политика. И по сей день, по прошествии более чем сорока лет, я еще помню, как звенел звонок на правом рожке руля… Кстати, Мэрилин, как дела у вашей прелестной малышки? – Сенатор круто повернулся в кресле в ее сторону.
– Хорошо. Спасибо, сэр.
– А кто за ней присматривает, ведь уже поздно, – «Башня» смотрел на массивные, украшенные нимфами помпезные бронзовые часы, неизменный попутчик каминных полок в кабинетах власти.
– Не волнуйтесь, сэр, за ней присматривают мой муж и няня. Сегодня мы попросили ее задержаться.
– Очень хорошо… Так вот, когда ваша девочка немного вырастет, то обязательно купите ей велосипед, – как обычно сенатор дал один из своих фирменных советов, – Да, и на чем я остановился?
– На пятидолларовой купюре.
– Да, конечно. Так вот, мой брат продул свои деньги, а заодно и мои пять долларов. В тотализатор. Поставил не на ту лошадь. Мэрилин, вы когда-либо играли в тотализатор? Правильно, и не играйте. Помню, как я тогда плакал. Обидно было не только то, что я их потерял, но и то, что я сам их брату и отдал… Ладно, перейдем к делу. Я просмотрел окончательный вариант текста, очень даже не плохо. Но, дорогая миссис Джекобс, мне все еще кажется, что здесь чего-то не хватает. Речь идет не о фактологической, а скорее о сугубо риторической стороне. Вы уже отпустили Эндрю? Да, полтора часа назад? Совсем забыл, и вправду сам его отпустил. Ну и правильно, он молодой, ему нужен, так сказать,…оперативный простор для действий. Помню, я в его годы тоже…
– Сэр, может я смогу его заменить?
Конечно, это было несколько бестактно. Но нужно отдать должное Мэрилин, она всегда перебивала шефа исключительно с целью направить бурный поток его мыслей в нужное русло.
– Возможно, возможно. Знаете что, Мэрилин? Вы наверняка помните о плане Maршалла – грандиозный проект по восстановлению послевоенной Европы. И куда только не идут деньги наших налогоплательщиков… Так вот, я думаю, что старик Айки по этому поводу выступил с соответствующей убедительной речью перед Конгрессом. Сами представляете, что реализация подобных масштабных проектов без соответствующей политической и иной поддержки Холма просто немыслима. Вы также знаете, что я яростный противник плагиата и ссылок на чужие слова. Но, дорогая Мэрилин, я также думаю, что это как раз тот единственный случай из тысячи, когда высшие интересы нации требуют пересмотра радикальных подходов. Короче, найдите пожалуйста это выступление и изучите стилистику. Мне просто не терпится узнать, на каких струнах сыграл Айки. Я думаю, что нам не помешало бы расставить пару параллелей, ведь нынешняя ситуация, как мне представляется, довольно схожая. Что скажете?
– Хорошая идея, сэр. Думаю, что подготовка ключевых тезисов выступления госсекретаря Дж. Маршалла в Гарвардском университете 5 июня 1947 не составит особого труда , – молодая женщина встала, плавно повернулась на каблуках и направилась к двери.
– Да, Мэрилин…, – здесь сенатор несомненно допустил еще один досадный промах, но такова была его широкая натура, – Вы, конечно, помните, что старик Айки – это президент Дуайт Эйзенхауэр ?
– Догадываюсь, сэр, – в быстром повороте ее головки, увенчанной копной вьющихся черных волос, в ее утомленных глазах и голосе явно проступили нотки укоризны.
Действительно, наибольшая выразительность всегда достигается при ограниченности средств ее выражения.
«Проклятье, я всегда ее недооцениваю», – сенатор соединил кончики пальцев перед собой на уровне груди и, поудобнее устроившись в кожаном кресле, погрузился в размышления.
«Дятел Вуди» оказался прав: серия «бархатных революций» в Восточной Европе способна стремительно перекроить политическую карту континента. Традиционное разделение на «своих» и «чужих» теряет привычные контуры, а «железный занавес», отделявший систему западных ценностей от «империи зла», скоро начнет неуклонно отступать на восток. По всей видимости, недалек и тот день, когда, как и предсказывал Бжезинский, сам Союз распадется из-за роста центробежных сил и активизации националистических сил на местах. Но прежде чем это произойдет, между Западом и остатками Востока появится буферная зона. Симптомы уже налицо. Демократический романтизм, антисоветские настроения и поддержка Запада сформируют новые национальные элиты. А пока вся эта нынешняя смесь из демократических лозунгов, студенческих маршей, демонстрантов–оппозиционеров, профсоюзных пикетов и новых выборов станет системой, пройдут годы. Пока царит хаос, рассматриваемый всеми как «свобода». Хотя, причем тут свобода – не ясно. Соединенные Штаты должны принять очередной исторический вызов, сделать хаос управляемым и направить его в нужное, конструктивное русло. А то сейчас это скорее напоминает «коктейль Молотова». Именно, какое удачное сравнение: «коктейль Молотова». Нужно запомнить, может пригодиться на прениях. Конечно, старик Горби неплохой малый, лично мне он импонирует. Но по правде говоря, сейчас он скорее похож на того парня из рекламы «Дженерал моторс», который в надежде завести заглохший автомобиль 30-ых, скатывает его с холма, а затем тщетно пытается его догнать и сесть за руль. Правда, тогда рекламировались новые тормоза. Браво, еще одно удачное сравнение: на какие тормоза будут рассчитывать в Кремле? Да, Бжезинский умный парень, анализы, проведенные им, оказались правильными, и все прогнозы становятся реальностью. Но голос у него какой-то скрипучий, вот и получил кличку Вуди Byдпe ккеp ».
Ход мыслей сенатора прервал звонок селектора.
– Да, Мэрилин. Что-нибудь по тексту?
– Звонили из лобби, к вам посетитель, сэр.
– Избиратель? Нет? Вы уверены? Ну, тогда объясните ему, что сейчас уже поздно. Скажите, что я принимаю по средам и четвергам, если хочет, то пожалуйста, запишите на прием.
– Это не обычный посетитель…
– Дорогая Мэрилин, у сенатора Соединенных Штатов Америки не бывает обычных или необычных посетителей. Если кто-либо обращается за содействием к представителю верхней палаты Конгресса, то он должен быть обязательно принят и выслушан, – здесь сенатор, как обычно, сделал крутой вираж и, перейдя с ура–патриотических ноток на бюрократические, закончил мысль формулировкой, достойной стать поправкой к Конституции, – принят и выслушан в оговоренное время.
– Это Александер О’Коннел, – Мэрилин уже давно поняла причину популярности «Башни».
– Ба! Да это же мой сын, черт побери. Распорядитесь, чтобы его пропустили, пусть поднимается. Блудный сын возвращается к любящему папаше, – он потер руки.
Роджер Арчибальд и вправду был любящим отцом. За грубоватыми повадками и зачастую излишней прямолинейностью скрывалось любящее сердце родителя. Как и всякий любящий отец, он терпеливо сносил выходки и капризы своих чад, и в особенности, младшего сына – третьего по счету ребенка четы О’Коннелов. Радость предстоящей встречи затмила собой все мысли и планы, и, поддавшись наплыву родительских чувств, сенатор так и не удосужился спросить себя: «А чем, собственно говоря, вызван сей неожиданный поздний визит сына?»
Увидев друг друга отец и сын обнялись. Проведя рукой по мокрым волосам сына, он направился в ванную комнату.
– И угораздило так промокнуть, – послышался его голос из ванны, – словно тебя окунули в море.
О’Коннел старший появился с махровым полотенцем. Передав его сыну он позвал Мэрилин и попросил ее приготовить горячий чай.
– Что это за груда металлолома у вас в фойе, отец? – Через минуту Алекс сидел с взъерошенными волосами и разглядывал кабинет отца. Предстоял трудный разговор с отцом, и он все думал, с чего начать. Еще на пути сюда, в такси, он прикидывал все возможные варианты: он понимал, что новости огорчат отца, а этого ему не хотелось.
– Это памятник. «Холмы и облака» или что-то в этом роде. Хотя по мне – действительно, груда металла. Ладно, иди в ванную и причешись, сынок. О’Коннелу не полагается сидеть взъерошенным, даже если это кабинет другого О’Коннела, – сенатор сидел в кресле напротив и улыбался.
Даже внешне Алекс больше походил на отца, чем на мать: те же черты лица и волевой характер. Все, что в нем было от матери, так это цвет волос. Проводив взглядом сына, сенатор подошел к встроенному в шкаф бару и достал оттуда початую бутылку рома. Мэрилин, взявшая на себя роль хозяйки, принесла две чашки чая и поставила их на небольшой журнальный столик, стоящий между двумя глубокими кожаными креслами. Сенатор откупорил бутылку и добавил в чай немного рома.
– Тебе это будет в самый раз, – объяснил он подошедшему сыну, – а то еще схватишь простуду. Твоя мать мне этого не простит и будет ворчать, ну ты знаешь, как всегда: «Приехал к тебе на пару дней, а ты не смог за ним присмотреть». Кстати, а почему она не приехала? Обещала вернуться через неделю, а прошло дней десять.
– Отец, я тебе должен что-то сказать, – в голосе сына была решимость, – понимаешь, я приехал сюда не на пару дней, а надолго, на много дольше…
– Да? А как же учеба, а как же Гарвард, черт побери? – Сенатор отложил ложку, которой помешивал чай и удивленно взглянул на сына, – Ты, что, не хочешь учиться? Нет, я понимаю, ты молодой, у тебя могут быть различные увлечения, хобби, музыка, ну и девушка, наконец. Но согласись, Алекс, это не причина, по которой О’Кo ннел может отказаться от учебы, а, следовательно, и от будущего. В чем дело, Алекс?
– Я не отказываюсь от учебы, даже наоборот… Дело в том, что я уже поступил в университет, на факультет журналистики университета Джорджа Вашингтона. Это здесь. Неделю назад я сдал все тесты и предварительно зачислен на первый курс.
Роджер узнавал в сыне себя: та же самостоятельность, непредсказуемость и уверенность в собственных силах. Мда, быть может в других условиях он похлопал бы сына по плечу и с гордостью сказал бы Мэрилин, что Алекс весь в отца, а возможно, предложил бы отметить проделку сына в каком-нибудь пабе, но не сейчас. Конечно, Алекс уже достаточно взрослый человек, чтобы самому решать, что и как ему делать. Но имеет же он, Роджер Ap чибaльд, конституционное право указать своему сыну на то, чего делать нельзя. Нельзя отказываться от возможности получить образование в одном из самых престижных учебных заведений страны. Это вам не какой-нибудь там…, короче – это Гарвард, и этим все сказано.
Сенатор встал и стал огромными, под стать росту, шагами прохаживаться по кабинету.
– Твоя мать знает об этом? – Он стоял перед сыном, в голосе чувствовалась настороженность.
– Да, после получения уведомления о поступлении я вернулся домой и поставил всех в известность…
– Всех, кроме меня…
Сенатор подошел к окну. Дождь уже прекратился. За окном было уже совершенно темно, и лишь комплекс зданий Капитолийского холма, благодаря подсветке, четко выделялся своими восковыми контурами на фоне черного неба.
– Ты, наверное, знаешь, Алекс, что я всегда мечтал дать тебе, брату и Шарлотте хорошее образование. Ты никогда не спрашивал себя почему? Просто я всегда хотел, чтобы вам в этой жизни было легче, чем мне. В твои годы я не мог позволить себе образование, о котором мечтал, времена были другие. Я не жалуюсь на судьбу, это было бы, по меньшей мере, кощунством. Но все, чего я сумел достичь, стоило мне огромных усилий. Сегодня я в состоянии отгородить своих детей от этих проблем, обеспечить им сносные стартовые позиции. Поэтому я рекомендовал тебе Гарвард. Степень юриспруденции вкупе с моими связями, а их у меня много, ты знаешь, открыли бы перед тобой широкие перспективы. Сынок, эта страна держится на правовой системе. Законы – писаные и неписаные – вот кровеносная система, регулирующая все сферы жизни. Если ты знаком с принципами устройства общества, то ты уже в лодке, и ты плывешь, даже если ветер дует тебе в лицо, а не в спину. Юриспруденция дала бы тебе возможность свободного выбора, и ты мог бы работать на государство или уйти в частную практику. «Юридическая компания О’Кoннела» – по-моему звучит неплохо. Человек с твоими мозгами мог бы многого добиться: общественный вес, уважение, ну и конечно солидные деньги. Это страна законов, здесь каждый второй солидный адвокат зарабатывает на много больше, чем президент. Алекс, ты бы занимался громкими делами, о тебе писали бы газеты, ты был бы желанным гостем на телевидении и все такое. А возможно однажды, проснувшись утром, – Роджер широким жестом указал на свой кабинет, – ты бы решил ступить на стезю своего отца и выдвинул бы свою кандидатуру на выборах в Конгресс.
Роджер Арчибальд стоял со сложенными на груди руками и молча смотрел на Алекса.
– …Знаешь, сынок, – продолжил он после минутной паузы, на протяжении которой мысленно карабкался по маршруту, приведшему его на Холм, – вся наша система построена на противостоянии вызовам. Убери их, и все наше государство, общество и экономика попадут в коллапс и глубокую депрессию. Проблемы не дают нам расслабиться, они придают динамику всему, и все мы, начиная с рядового продавца в любом из вашингтонских супермаркетов и кончая самим президентом, живем в условиях тотальной конкуренции. Но это нечто обыденное, приевшееся. С твоим характером и способностями ты просто создан для политики. А она, как известно, покруче техасских родео, хотя принцип тот же: ты ее седлаешь, а она отбрыкивается и норовит тебя скинуть. Ты бы понял, что это значит – принять настоящий вызов.
Роджер опять стоял у окна, его правая рука лежала на подоконнике, а на лице играла улыбка. Его взгляд был устремлен туда, где вскоре и ему предстояло принять вызов, один из тех, которые в совокупности и призваны определять роль и место США в мире. Так или примерно так думал наш друг-сенатор.
Между тем Алексу показалось, что он нащупал «ахиллесову пяту» в аргументах отца.
– Ты прав, отец. Я согласен, что нужно всегда стремиться вперед, или, я бы даже сказал – наверх. Это закон жизни. Но еще один закон гласит, что каждый должен выбираться сам. Возможно, что и я в свое время скажу то же самое относительно облегчения участи своих детей. Но сейчас мне кажется, что вперед я должен идти сам. Как говорится: «Через тернии к звездам». А что насчет политики, то журналистика и политика тесно взаимосвязаны. Например – президент, он сам был журналистом.
– Рейган – республиканец, – отрезал Роджер, который, по всей видимости, уже пришел в себя. Подойдя к столу он вызвал по селектору Мэрилин, – Мэрилин, дорогая, мне очень неудобно вас беспокоить, но не могли бы вы приготовить мне кофе. Да, ложку кофе и две сaxap а.
Он вернулся к потягивающему чай сыну и, потрепав его по голове, продолжил:
– Если уж ты апеллируешь к президентам, то знай, что один из них, Эйб Линкольн, в твои годы за пару центов купил старую бочку и среди разного тряпья нашел пару книг по юриспруденции. Так вот, этот парень сидел по ночам и штудировал всю эту литературу до тех пор, пока не сдал экзамены и не получил лицензию на осуществление адвокатской практики. Он стал одним из величайших президентов этой страны, отменил рабство и, надрав задницу южанам, предотвратил раскол страны.
– И при этом создал Республиканскую партию, – улыбнулся Алекс.
– Я не об этом, – поморщился Роджер, – а о том, что у тебя значительно больше возможностей, чем в свое время было у самого Авраама Линкольна.
– Поздно, отец. Я перешел Рубикон.
– Вот, полюбуйтесь на него, – обратился Роджер к Мэрилин, вошедшей с чашечкой растворимого кофе, – я знал, я был уверен, что эта возня с фотокамерой к добру не приведет. И вот результат: мой сын явился сюда, чтобы объявить мне о своем поступлении на факультет журналистики университета Джopджa Вашингтона. Представляете?
– Поздравляю, Алекс. Надеюсь, что когда-нибудь ты достигнешь таких же высот, как Ларри Кинг или Вальтер Кронкайт .. Будем ждать.
– Во-первых, давайте сразу забудем о Кронкайте. Он первым объявил о смерти Кеннеди и стал для меня вестником смерти. Во-вторых, Мэрилин…, он по сути отказался от поступления в гарвардскую школу права того же Кеннеди и при этом обосновывает свой выбор какими-то латинскими пословицами. У парня был реальный шанс стать хорошим адвокатом, а в будущем – политиком. А он предпочитает носиться с блокнотом и «разгребать грязь» .
– Ну что вы, сэр, – улыбнулась руководитель аппарата сенатора, – соответствующая статья в «Вашингтон Таймс» по своим последствиям иногда более чем сопоставима с заявлением Госдепа… Вы и сами иногда…
– Сегодня однозначно не мой день, – «Башня» замахал руками, – Все против меня, даже Мэрилин. Вы хотите, чтобы я за один час отказался от того, о чем мечтал десятилетиями? Чтобы я радовался тому, что мой сын принимает своего рода судьбоносные решения даже не посовещавшись со мной? Меня обошли, Мэрилин, я вне игры, и я не контролирую ситуацию в собственной семье.
И именно тогда настал один из тех редких моментов, когда фортуна улыбается как на приеме у дантиста. Алекс понял, что момент настал.
– Не совсем, отец. Меня зачислили предварительно. Окончательно зачислят тогда, когда я смогу подтвердить свою кредитоспособность или платежеспособность, на твое усмотрение. А для этого, как понимаешь, крайне необходимо согласие соответствующего комитета Сената. Короче, если я не представлю соответствующие документы в двухнедельный срок, то буду отчислен. Так что, достопочтенный сэр, вы полностью контролируете ситуацию.
– Аа, да ты явился сюда за финансированием, – Рoджер с размаху плюхнулся в глубокое кресло, – Выходит, O’Кo ннел–младший обратился к О’Коннелу–старшему с просьбой выделить ассигнования на учебу, в противном случае Америка может лишиться одного из своих самых многообещающих писак. Молодец, сын, хватило наглости еще заявиться и требовать у меня денег. Ну, весь в меня.
Роджер во второй раз за вечер разразился громоподобным смехом. Это же надо так уметь, идти против воли отца, да еще просить у него денег на это. Жаль, что парень выбрал себе другую стезю, из него, несомненно, был бы толк.
– Слушай Алекс, – сказал он, проведя ладонью по глазам, – прежде чем Мэрилин поедет домой, а мы с тобой отправимся отмечать твое поступление в один хороший ирландский паб, я тебе скажу две вещи. Запомни хорошенько, и пусть Мэрилин станет свидетелем: я уважаю твое право выбора и со своей стороны сделаю все возможное, чтобы ты смог учиться там, где ты хочешь. Но для того, чтобы я стал уважать твой выбор, тебе предстоит много попотеть и заслужить уважение своим трудом. Выбирайся сам. Это очень мягкие условия, Джеф, и ни одно из государств не может похвастать тем, что получает ассигнования на более льготных условиях.
Это смеялся уже не Роджер Арчибальд, а председатель сенатской комиссии по ассигнованиям.
Младший О’Коннел понял, что на этот раз его пронесло… С сегодняшнего дня он принимает вызов: уважение отца необходимо заслужить, и он этого добьется! Молодость. Она честолюбива и патетична, ей во всем мерещатся вызовы.
– Кстати, Алекс, ты, как Рейган, любишь заговаривать зубы пословицами, ну что-то вроде: «Через колючки на Капитолийский холм». Думаю, что это то, что мне нужно. Повтори, пусть Мэрилин запишет.
– Через тернии к звездам .