ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
Посвящается работникам
Закавказской железной дороги
и… всем, кто верит…
Нахально запел петух. Он явно торопился быть первым, спешил показать свой истошный кукареку во всей красе, так торопился, что не понял, что небо даже не посветлело, а просто подернулось сизой дымкой, позволив Григору лишь угадать очертания великой горы, да и то только потому, что он знал в какое место на горизонте смотреть. Григор неотрывно глядел на вершину Арарата. Вот сейчас, сейчас… Он любил эти минуты. Так часто наблюдал, как постепенно, как на проявляющейся фотопленке, проступает вершина – сначала светло серым, потом постепенно окрашивается в розово–золотистый цвет. Есть еще немного времени побыть в тишине, посидеть вот так, без суеты на балконе.
Опять заголосил петух, уже другой, не такой громкий и нахальный. Смешно. Ереван – столица государства, а петухи до сих пор кричат во дворах. Хотя… говорят, что даже в Москве люди на балконах разводят не только кур, а и коз…
Григор покачал головой. Ох уж эта Москва… Он подумал о том дне, когда еще молодым помощником машиниста поезда, впервые приехал в этот город. Столько народа, сколько было на вокзале, он не видел даже в центре Еревана на первомайской демонстрации. Григор вспомнил момент, когда поезд Ереван-Москва медленно подползал к платформе мимо суетящихся на ней людей. Они волнами колыхались от начала к хвосту поезда, пытаясь понять, где остановится тот вагон, в котором приехали их родные. У некоторых в руках были букеты. Вот глупость какая! Встречать с цветами… Веник завянет уже по дороге домой, да и мешать будет тащить вещи. Хотя, у них же есть метро – оно довезет куда угодно. Вот бы нам в Ереване метро, подумал он тогда. Впрочем, ему метро не надо, что за глупость.
А потом он пошел в город, с машинистом конечно, не один. Один бы он… побоялся? Григор никогда ничего не боится! Он воевал, дошел до Берлина совсем молоденьким пацаном, и никогда ничего не боялся! Старик на балконе покачал головой. Ох, старый, хоть себе не ври. Ты то точно знаешь, что такое страх. Вспомни, как лежал в окопе, засыпанный землей после взрыва, оглушённый, контуженный, пытаясь определить где земля, где небо, где руки, а где ноги… Как страшно было тогда. Не так, конечно, как впервые в огромном суетном городе, когда рядом старший друг, который уверенно ведет тебя среди этой толпы.
А какие конфеты он купил тогда в магазине своей жене и детям! И… что там еще было в ее списке? Григор возмущенно хмыкнул: ну женщина, это ж надо было записать в список покупок чулки! Чтобы он пошел в магазин, где продается вся эта женская халабуда, да еще привез в Ереван такую интимную вещь! Зачем они ей были нужны? Хотя, сейчас бы привез. И сам надел бы на ее ноги, только б была она с ним. Только бы жила, пусть даже в чулках, сейчас и не такое носят.
Что–то он много вспоминает сегодня. Помирать чтоль время пришло? Ну уж нет, не бывать этому, не бывать пока…
Григор поудобнее устроился в кресле, посмотрел на золотую вершину Арарата. Сейчас уже невестки встанут. Аида опять раскудахтается, ну зачем вы, папа в майке на балконе так рано, замёрзнете, простудитесь. Громко так закудахтает, придется опять на нее шикнуть: не гомочи! А Лиана принесет кофе. Врач запретил, ну да что ему до врачей, чего уже теперь то запрещать! Какой армянин без чашки кофе! Выпьет кофе, выкурит свою первую сигарету и спустится во двор. Там Эдик и Ашот будут ждать его с нардами. Любят армяне нарды, внук показывал фотографию памятника игроку в нарды, говорит в центре Еревана стоит. Ну то есть как стоит, сидит… хотя, хмыкнул Григор, вспомнив фильм, кто ж его посадит, он же памятник.
Раньше шумно во дворе в нарды играли, крику стояло! Григор всегда выигрывал. Хм… проигрывали Григору дружки его, боялись крутого нрава. Он после контузии – память о войне – в такое неистовство порой приходил, задыхался от злости прямо. Стукнуть мог, доской да по голове. Всё знали друзья, но прощали и… проигрывали. Да нет, ерунда, а сейчас чего он всегда выигрывает? Неужели и сейчас поддаются? Нет, просто он самый сильный игрок во дворе, а то и в Ереване.
Оф… Глупец… Старик опять посмотрел на вершину. Там, где–то под снегами спрятан ковчег Ноя. Тот самый… вот бы увидеть его. Григор привстал и прищурился! Снег на солнце сверкал так, что глаза слезились даже на таком огромном расстоянии. Нет, не видать. Но он точно там. И точно с этой вершины спустился Ной, и из нашей долины пошел человеческий род. А как иначе?
В окне дома напротив показалась женщина, Григор опять привстал. В возрасте, русская… в гости приехала видно. Женщина, появившаяся в окне дома напротив, держала в руках чашку кофе и сигарету. Уф, вот же, все курят вокруг, впрочем, пускай. Заметив взгляд старика, она наклонила голову и приподняла чашку. Ну, и вам барев дзес… А ничего! Симпатичная, спасибо Господу за зрение хорошее, в его то годы. Вот только ковчега не увидеть. Но он там, Григор точно знает, как знает и еще одно.
С улицы донесся гудок, старик насторожился. Еще один… Неужели?! Да нет, это машина. Сейчас как только не изголяются, переделывают свои автомобили, друг перед дружкой выставляются – у кого круче, громче да ярче.
Из кухни послышался шум. Полилась вода, зазвякали чашки. Судя по мягкости звуков, это Лиана, “внучатая” невестка. Аида – жена сына – та резче, “громче” во всем. Григор тихо рассмеялся, вспомнив сценку, которую наблюдал на рынке: Аида швырялась помидорами в продавщицу, посмевшую подложить ей в сетку мятый плод. Крику тогда было! Лиана никогда голос не повысит, говорит спокойно, тихо, с улыбкой. Обе хорошие, старшая и младшая, повезло ему с ними. Здорово как, что они с ним остались, когда сын с внуком поехали в Москву, деньги зарабатывать. Приезжают когда могут, но редко, очень редко… Зато правнук какой родился! Он тут жить будет. Настанет время, когда незачем будет уезжать, если только на время – в гости или просто в путешествие… Может быть, именно сегодня! Григор вздохнул, посмотрел на гору, еще раз вздохнул. Пора однако одеваться. Пора. Он уверен, что это случится именно сегодня.
Григор вышел из дома, огляделся вокруг. Никого. Вот и хорошо. Ему надоели насмешки соседей и приятелей над его… как они это называют? Манией? Посмотрим еще, кто прав из них, и кто будет смеяться последним!
На старике была форма железнодорожника, она еще почти новая, и сидит на нем отлично! Что-что, а фигуру он сохранил с молодости, да и волосы почти не поседели. Девяносто лет, а как молодой!
Григор еще раз посмотрел на двор, на небо, туда, где пряталась за домами Гора. Из-за крыш виднелся шпиль городского вокзала. Старик пошел в эту сторону.
Из подъезда выскочил мальчишка лет 10. “Дедушка Григор, – закричал он. – Сегодня, да?’
Старик величественно кивнул. “Да, Ваган джан, обязательно сегодня”. Он разительно изменился. Распрямил спину, втянул живот, и решительно печатая шаг и сверкая глазами сделал шаг в направлении длинного шпиля.
У следующего подъезда он опять притормозил. Он всегда останавливался тут, и даже садился на лавочку. Вспоминал о своем друге, коллеге. Вместе воевали, закончили проклятую войну в Берлине, вместе начинали работать на железной дороге, вместе шли по карьерной лестнице от помощников до начальников, почти одновременно женились, родили детей. Виделись, правда, редко – между рейсами, в нечастые выходные. А потом друг вдруг, совершенно неожиданно ушел из семьи. Нашел себе молодую, да с такими амбициями, что, исполняя все ее просьбы надорвался, умер скоропостижно. Не выдержало сердце безмерных требований сельской выскочки, желавшей жить на министерском уровне.
Григор прикрыл рукой слезящиеся глаза… вот гадина, прости Господи! До конца дней Сурена, она ревновала его к первой семье, не давала видеться даже с детьми, не говоря уже о том, чтобы помочь. А когда друг умер, не только не сообщила никому из друзей и родных, но и сделала такое, что ни в одну нормальную голову не придет: похоронила Сурена под другой фамилией, всего одну букву изменила, вроде бы ошиблась… Как долго они потом искали могилу, уговаривали, умоляли, даже денег предлагали. Пока совсем старухой не стала, пока не пришло ей самой время подумать о Господе, не говорила…
Григор посидел еще пять минут. Как мало народу осталось в их дворе из тех, кто заселял этот дом. Сколько уехало семей в девяностые. Ну и время было… им с Суреном было легче немного, все-таки должности имели, да и в Москву до поры до времени ездили. До того жуткого дня 1992 года, когда остановили их поезд на маленькой станции в Абхазии и стало понятно, что он больше никуда не пойдет, потому что взорван мост. Взорван войной, не той проклятой и Великой, а войной между соседями, братьями… Как же это допустили Небеса?! Как тогда их пассажиры возвращались домой, с детьми, с багажом, вспомнить жутко! А они с машинистом оставались в поезде еще почти неделю, все надеялись… Но поезд так и остался стоять у перрона. Где-то сейчас ржавеют те вагоны?
Но прошло темное время, страна «поправилась», опять появились деньги. И вот прошел слух, что восстановят движение, опять пойдет поезд «Дружба» между двумя его любимыми городами, между двумя столицами – Москвой и Ереваном. Опять послышится долгий густой гудок, и поезд устало вздохнув остановится у перрона ереванского вокзала. Из вагонов посыпятся люди. Кто-то будет громко ругаться, вытаскивая из тамбура тяжелые сумки с московскими гостинцами, кто-то наоборот легко спрыгнет с подножки прямо в горячие объятия встречающих.
Старик вздохнул, вытер глаза и встал. Пора идти. Вдруг именно сегодня такой день…
Григор давно жил ожиданием Поезда. Уже несколько лет, три-четыре раза в неделю, согласно расписанию, в любую погоду, он надевал свою парадную железнодорожную форму и приходил на вокзал. Садился на скамейку и до боли в глазах всматривался в пустоту… Прислушивался к тишине… Вот сейчас, вот-вот… Просто немного изменили расписание, просто поезд немного запаздывает… Главное – ждать. Главное – верить! И тогда точно поезд придет, и восстановится большая, прекрасная страна, и много людей будет ездить в гости друг к другу. Да и сын с внуком смогут уже жить в Ереване, работать на железной дороге, как потомственные железнодорожники. Семья будет вместе. Страна будет…
Над ним смеются, не верят. Вот странные люди, неужели они этого не хотят? Ведь поезд – это надежда, это жизнь! Забыли люди, как весело звякали в такт перестуку колес ложки в стаканах с чаем. Забыли, как вкусно пахла вареная картошка с малосольным огурцами, купленная у бабки на остановке в русских городах, и как мелькали придорожные столбы, отсчитывая километры… Забыли, как с нетерпением ждали своих родных на перроне, или провожали, изо всех сил бежали за вагоном, отчаянно маша рукой. Нет, он, Григор точно знает, что он прав. И ждет он не напрасно. И дождется обязательно.
Из подъезда вышла вздорная старуха Тухануш. Посмотрела на старика, хмыкнула, заворчала, да так громко – на весь двор:
– Опять на свой вокзал? Когда же ты уймешься? И как только тебя невестки отпускают одного из дома? Тебя привязывать к перилам надо, чтобы не позорился! Ишь ты, вырядился, при полном параде! Да тебе место в психушке давно греется!
Григор усиленно смотрел в другую сторону, делал вид, что не слушает, но визгливый голос соседки заполнял уши и сверлил мозг. На крики Тухануш открылось окно на первом этаже, и тут же голоса зазвучали дуэтом:
– Ашот, Ашот! Ты глянь-ка, твой дружок опять встречать пошел, и как здоровья только хватает! Почти каждый день одно и то же! – Это была Сирун, жена его приятеля по нардам Ашота.
Григор остановился, вздохнул. Знал уже, что сейчас будет… И точно, отодвинув от окна жену, выглянул его друг, кивнул:
– Подожди, – и через минуту выскочил во двор.
Подошел к старику, толстенький, маленький, лысенький – не подошел, а подкатился мячиком, – взял под руку и громко зашептал:
– Брат, ты не обращай внимания на старух, им делать нечего, вот и голосят.. но куда ты опять собрался, неужели не понимаешь – не будет твоего поезда. По крайней мере, пока об этом официально не заговорят! Ты что, думаешь, нам всем сюрприз сделают, и он без объявления прикатит?
– Пока ленточку красную не разрежут, никто не прикатит! – Из-за спины Григора раздался низкий, слегка хрипатый голос. Молчун Эдик говорил редко, но говорил так, что казалось, что он посмеивается, а порой и издевается над всеми подряд: никакого уважения ни к кому, кроме Бога!
– Слушай, Григор, ну сколько можно! Ну ладно, сейчас погода хорошая, вон как солнце припекает уже, да на небе ни облачка – не продует, не простудишься… Но ведь ты и зимой бегал на вокзал, как на работу! Ладно бы по делу, так ведь просто посидеть на скамейке, да помечтать! В твоем возрасте – какие уже мечты на природе! Сиди дома да мечтай! – Ашот махнул рукой на двух кумушек, которые горячо шептались, обсуждая и, конечно, осуждая Григора и его невесток. – Посмотри на них, опять им пищу для разговора на целый день дал.
– Ничего, – хохотнул Эдик. – Поменьше нам мозги делать будут. Пойдем в тенечке посидим лучше, партию в нарды сыграем, да кофейку попьем. Эй, Сирун, вместо того, чтобы язык трепать, сделай нам кофе!
Григор стоял очень прямо, не поворачивая головы, не глядя на друзей. Он покачал головой, повернулся к ним лицом, молча пожал руку сначала Ашоту, потом Эдику, развернулся и шагнул в направлении вокзального шпиля.
– Эй, Григор, ты куда?! – удивленно воскликнул Ашот.
– Оставь, не переупрямишь… через два часа вернется, тогда и кофе свой выпьет, и партию свою выиграет, – грустно и без всегдашней иронии отозвался Эдик. – Он только этим и живет…
– Не понимаю, – растерянно проговорил Ашот, взял Эдика, которому едва доставал до плеча, под руку.
Они пошли к скамейке под виноградной лозой, с которой только что поднялся Григор. На ней уже стояли две чашки с дымящимся и вкусно пахнущим на весь двор кофе, лежала коробка с нардами. Сирун, несмотря на некоторую вздорность, знала, что делать, чтобы муж был доволен.
– А знаешь, брат, – сказал вдруг Эдик, – он счастливый. Мы с тобой как живем? Кофе, нарды, жены, дети… Иногда болеем, потом, когда-нибудь, помрем… А у него надежда есть. Ну и пусть что несбыточная, у нас и этого нет…
– Да… – загрустил Ашот. – Нету. Да может и не надо нам этих несбыточных, ну их… Вот о чем нам мечтать, во что верить?
– Ну, верить надо в Бога. А надеяться… Знаешь, друг, есть у меня одно горячее желание и одна надежда, только, боюсь, такая же она, как и «поезд» Григора… – очень серьезно, и немного смущенно, так как говорят люди, признаваясь в чем-то сокровенном, сказал Эдик.
– Ну, ну? – придвинулся ближе Ашот.
– Чтобы Масис опять был на нашей земле, чтобы мы могли молиться в храмах Ани, нами восстановленных…
– Ох, друг, – вздохнул Ашот, отодвинулся и молча открыл коробку с нардами.
Григор тем временем шел мимо небольшой площадки, на которой мальчишки играли в футбол. В импровизированных воротах, составленных из картонных коробок, стоял его утренний собеседник, Ваган. Он только что в падении отбил мяч, и поднимался с земли, весь измазанный пылью. Увидев старика, мальчик кинулся к нему со всех ног, забыв про игру.
– Дедушка Григор, Вы на вокзал? Встречать, да?!
Григор хотел ответить, но тут в ворота, опрометчиво оставленные Ваганом влетел мяч. Насколько мальчишек запрыгали от радости. Остальные кинулись к своему незадачливому вратарю, обвиняя его в предательстве.
– Вы не понимаете! – закричал мальчик на упреки своей команды. – Сегодня придет поезд! Правда, дедушка Григор?
Григор кивнул, хотел уверенно подтвердить свой кивок целой фразой убедительных слов, но горло перехватило: вот как! неужели он не один в это верит?! Пусть только этот мальчик… да нет, с верой в поезд это настоящий мужчина! – но он больше не один.
Толпа пацанов обступила старика, требуя рассказать, что за поезд, почему он придет и откуда… Григор начал было рассказывать, но испугавшись, что опоздает, пригласил ребят составить ему компанию.
Он медленно шел, облепленный мальчишками, через привокзальную площадь. По привычке остановился около Давида. Этот мощный памятник герою народного эпоса всегда завораживал его. Сколько в нем силы, уверенности, веры. Эта скульптура всегда помогала ему пережить моменты отчаяния. Только верить, только надеяться – тогда все будет.
Старик медленно взошел на перрон, сел на скамейку. Мальчишки обступили его, и Григор начал свой рассказ. О том, как начинал помощником машиниста, о том как впервые попал в Москву и полюбил этот город не меньше, чем родной Ереван, о том, как неделю жил в пустом поезде на маленькой станции в Абхазии, в надежде, что сможет повести его дальше…
Время от времени старик поглядывал на часы. Еще десять минут, еще пять… вот сейчас… Но над вокзалом стояла тишина и ничто не нарушало ее. Поезд опять не пришел.
Ребята, которые тоже уже какое-то время поглядывали вдаль, пытаясь увидеть очертания локомотива, напрягали слух, чтобы не пропустить гудок, обиженно смотрели на старика.
– Видно они изменили расписание, и поезд придет завтра… или послезавтра, – уверенно сказал он, собрав всю силу воли и стараясь скрыть разочарование перед мальчишками. – Надо будет уточнить расписание. – тихо повторил он.
Григор вдруг понял, как он устал. Устал от этого ожидания, которое длилось уже так давно. Каждый день надежда поднимала его с постели, выгоняла из дома, давала возможность ему, такому древнему старику, преодолеть весь путь до вокзала, но сейчас, под требовательными взглядами мальчишек, она вдруг исчезла. Иссякла? Или просто решила взять передышку, чтобы потом с удвоенной, а то и утроенной силой, помогать ему ждать и жить?
Старик встал со скамейки. Ребята молча расступились, давая ему пройти. Кто-то из старших мальчишек зашептал: «Все это враки, какие у нас тут поезда из Москвы!». Григор услышал, захотел возразить и резко обернулся. От этого движения сильно закружилась голова. Так, что пришлось опереться на плечо Вагана.
Старик молча стоял и смотрел на рельсы, потом перевел взгляд на начало перрона. Потом туда, где рельсы сходились в одну точку…
– Поезд придет, обязательно придет. – произнес спокойный хриплый голос. Григор узнал голос Эдика, от удивления опять покачнулся и еще крепче вцепился в плечо Вагана.
– Пойдем домой, дорогой, – второй голос принадлежал Ашоту. – Они просто изменили расписание.
Мальчишки уже убежали по своим важным делам, а Григор все стоял и смотрел на своих друзей и не мог поверить – они всегда посмеивались над ним, а тут вдруг пришли, поддержали и как раз в тот момент, когда он уже готов был повернуть, сбежать, отказаться… Нельзя расставаться с надеждой…
– Нельзя расставаться с надеждой, – сказал Эдик, и добавил непонятное: – Мы отстроим наши храмы в Ани, и у подножия Арарата будем играть в нарды и пить кофе…
Прошло время.
Этой ночью Григор спал очень неспокойно, стонал во сне. Лиана несколько раз подходила к его кровати, пыталась понять что с ним: что-то болит? Или просто неспокойный сон? Пару раз старик просыпался, поднимался с постели, невестка сразу подавала стакан воды, он выпивал и падал обратно на подушку.
Григору снился поезд. Он явственно видел, как он пробивается сквозь туман, подсвеченный золотыми солнечными лучами, тихо замедляя ход минует всякие привокзальные, полуразрушенные постройки, и медленно и торжественно подъезжает к вокзалу.
Вдруг раздался громкий гудок. Григор открыл глаза и прислушался: это… он?.. Не показалось? Или нет, опять обманулся. Шум крови в ушах и громкий стук сердца принял за гудок паровоза. Нет больше сил прислушиваться, нет больше сил обманываться…
Опять гудок, протяжный, настойчивый, уверенный. Поезд пришел! Григор попытался сесть на кровати, позвать невесток – он должен сказать им, неверующим: «Я же говорил! Я же знал!», но сил не хватало. Гудок, еще один…
Старик торжествующе улыбнулся. Он был на вокзале, в своей почти новой форме железнодорожника, с букетом в руках – ну и пусть веник завянет, но по такому торжественному и долгожданному случаю можно и цветы купить! Он встречал не кого-то из приезжающих, он встречал Поезд. Радовался не обманувшей его надежде, сбывшейся мечте.
Он бежал к первому вагону, несся размахивая цветами, молодой, красивый, улыбающийся…
Гудок переполошил весь город. Некоторые недоуменно переглядывались, кто-то, бросив все дела, спешил на вокзал, кто-то, пожав плечами шел мимо. На перроне играла музыка. Группа официально одетых мужчин стояла около красной ленточки, натянутой у начала перрона, компания мальчишек гомонила недалеко от них, радостно размахивая руками. Сквозь позолоченный солнцем туман, к перрону подъезжал поезд. А у места, где останавливается первый вагон, стоял Эдик. Он улыбался, но слезы текли по его лицу…
– Надежда не бывает призрачной, главное верить, – шептал он.
С балкона выбежала радостная Лиана, подбежала к кровати свекра и остановилась. Старик лежал с широкой, счастливой улыбкой на лице… он встречал свой поезд.