ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
- Книга «Возрождение»
В 1978 году началась литературная эпопея Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева. Однажды, вернувшись домой с работы, уставшие труженики нашей страны, по устоявшейся привычке, включили телевизор и … услышали по программе «Время», которая освещала события, происходившие как на территории СССР, так и в других странах, а также сообщала нам новости культуры, спорта, и так далее, о тайном пристрастии нашего коммунистического лидера записывать свои воспоминания, размышления на бумагу.
Очевидно, Леонид Ильич по ночам, осторожно сползал с постели, чтобы не разбудить Викторию Петровну, надевал тёплые тапочки и шлёпал на кухню. На кухне, как правило оставалась немытая посуда, после встречи с Алексеем Николаевичем (Косыгин) и Николаем Викторовичем (Подгорный), а они без бутылки армянского трёхздвёздочного коньяка в гости не приходили. Он медленно отгребал немытые тарелки с остатками салата оливье, водочные стаканы из чешского стекла в сторону, доставал из тайника потрепанную тетрадь и начинал записывать, “Шло жаркое лето 1946 года. В тот год партия направила меня в Запорожье…”
К семидесятым годам прошлого столетия Леонид Ильич Брежнев уже являлся обладателем всех советских премий и наград, кроме одной – Ленинской премии по литературе. Это оказалось серьезным просчетом литературных боссов. Они принялись озабоченно чесать затылки, понимая, что промедление смерти подобно, предвещает серьезные последствия, вплоть до потери самых главных кресел на литературном олимпе страны Советов. Как раз в эту минуту некий доброжелатель подсунул им рукописи с почерком “горячо любимого”. И Леонид Ильич не только вошёл в список известных писателей, но и стал лауреатом Ленинской премии по литературе.
Журналистам, которые принялись обивать пороги Кремля, он рассказал, как долгие годы скрывал, вернее не раскрывал, до поры до времени, свой писательский дар. И вот время настало! Я представляю, как редакторы элитной прессы, вернувшись после экстренного совещания, организованного отделом агитации и пропаганды ЦК КПСС, с условным названием «Роль произведений Генерального в патриотическом воспитании подрастающего поколения в условиях развитого социализма», принялись с удвоенной энергией заполнять первые страницы своих изданий фотографиями писателя номер один, коим естественно являлся Леонид Ильич.
И вот Генеральный предстает перед нами в разных позах: и в профиль, и в анфас, и сверху, и снизу. И сам он сосредоточен, находится в раздумьях: как озаглавить следующую часть, в которой он красноречиво опишет упущенные возможности в прошлом и возможные упущения в будущем. А иногда он, опустив голову, молча разглядывает свою грудь, очевидно, размышляя на тему, как бы выкроить место для очередной медали.
И меня пригласили на совещание (а как же!), но не в ЦК КПСС, а в кабинет начальника политотдела нашего гарнизона, облепленного фотографиями с глуповатыми лицами отличников боевой и политической подготовки. А пригласили постольку, поскольку я в то время проходил срочную службу и пребывал в ранге комсорга батальона связи. На столе у майора, среди затасканных почерневших книжек, возвышалась горка новеньких, со знакомым портретом на обложке, книг. Майор Кислицин робко и бережно, я бы сказал с опаской, поглаживая глянцевую обложку верхней книги, при этом напрягаясь и краснея, доходчиво, с редкими матюками, поскольку считался культурным офицером, рассказал нам , как важно донести до каждого солдата значимость каждой строчки этих эпохальных произведений. Мы поняли поставленную задачу и разошлись по частям, засунув за сапоги по одной книжке. Мне досталась книга, и не книга вовсе, а худенькая брошюра под названием «Возрождение». Прочитал я её в один присест, как говорится, на одном дыхании. Поразмышлял, с какого-бы боку к ней приспособиться, и додумался:– А дай-ка я спектакль по этой книге поставлю! – сказал я сам себе, и эта мысль мне понравилась.– Выходит, – продолжаю я развивать приятную мысль, – Генеральный секретарь моим соавтором станет! А согласится ли?.. Ну, если я не против, – продолжаю я размышлять, – то чего ему артачиться?
2. Телеграмма
“А это можно легко проверить” – подсказал мне мои дальнейшие действия внутренний голос. Продолжая воодушевляться и испытывая душевный подъём, я представил себя в кабинете Генерального, куда был спецрейсом доставлен , а Леонид Ильич расшаркивается передо мной, благодарит, крепко жмёт руку, лезет целоваться.
И так я, ощутив в руке тёплую руку Генерального, решительно развернулся и отправился в столовую, к моему земляку Мовсесяну Грикору, он хлеборезом там устроился. Мы его Мосо звали. У него на складе под полками на все случаи жизни гражданская одежда имелась, и размер какой-то особый, каждому солдату впору. Неважно – у тебя рост два метра, или полтора – оденешь, и как раз впору, словно по тебе сшита. Кому надо в город, понятно, речь шла об особо избранных, то наведывались к нему. Переодевались и через забор. А там, гуляй Вася на все четыре стороны. Мосо сидел на деревянной бочке и на гитаре бренчал. Он виртуоз у нас, лучше Никколо Паганини играет, об этом нам ефрейтор Симаков сообщил, Симаков в музыкальной школе учился и в музыке разбирается. Но Мосо слишком нервный был и поэтому у гитары всего три струны остались, и в силу этого обстоятельства, она больше на балалайку походила. Но балалайку Мосо ещё не освоил, вот он и, перевернув гитару, с упоением отбивал толстыми пальцами танцевальный ритм армянского искрометного танца «Кочари». Увидев меня, он кивнул в сторону полки с готовыми бутербродами (для гостей), но я вежливо отказался от хлеба с маслом, приправленным чесноком из местных огородов. Наскоро нахлобучил на себя припрятанную одежду и сиганул через забор. Осмотрелся, и бодро зашагал в сторону центральной почты. На почте тишина, как в приёмной начальника налоговой инспекции, красна девица только скучает. Высунулась из окошка и наблюдает, как я на бланке телеграммы свои каракули вывожу. – Значит так, – разговариваю я сам с собой, – в первую очередь запишем адрес. Москва. ЦК КПСС. Отдел агитации и пропаганды. И текст: Прошу вашего содействия согласовать с автором произведения «Возрождение» Генеральным Секретарем ЦК КПСС Леонидом Ильичом Брежневым возможность поставить спектакль по одноимённой книге. И подпись: Комсорг батальона связи № 215 сержант Карапетян.Красна девица вылупила глаза, ничего не поймёт. Наконец, молвила сладостным голоском.
– Вы что, в Москву посылаете?
– Да, в Москву.
– А где улица? И кто получатель?
– Ты не волнуйся, посылай. В Москве разберутся.
– Ну, не знаю, как бы обратно не вернулась. И вы деньги потеряете, и мне попадёт. Только выговор получила – на прошлой неделе. Теперь ещё один влепят.
Я занервничал:
– Телеграмма точно не вернётся, ручаюсь! Посылай.
– А кто получать должен? Там же расписаться надо за получение? «На деревню дедушке», что ли? Нет, я такую посылать не буду! Надо начальнику показать, только не знаю, когда он на работу выйдет – бюллетенит.
– А что с ним случилось?
– Да ничего не случилось, сено косит в деревне. Он из Желтого Яра.
– Э-э-э, долго будет болеть, сенокос только начался! – не на шутку переполошился я, и перешел в наступление:
– Девушка, учти, эту телеграмму ждут не дождуться в Москве! Если я командиру доложу, как ты заупрямилась, он в райком позвонит и ты точно работу потеряешь! Тем более один выговор у тебя уже есть!
Девушка растерялась, побледнела.
– Так что же мне делать?
– Посылай! Ты что, никогда телеграммы не посылала?
– Каждый день посылаю. Но там либо свадьба, либо похороны… А здесь непонятно что.
– Как хочешь, я могу и уйти. Но помни, я предупреждал.
– Ладно, давайте телеграмму.
Девушка взяла исписанный мною бланк, стала считать, прибавлять, отнимать, делить. И сообщила:
– С вас один рубль пятнадцать копеек.
Теперь настала очередь мне бледнеть. «А денег-то хватит», – мелькнуло в голове. Стал выгружать мелочь из карманов и осторожно складывать столбиками, что опять вызвало подозрение у красной девицы. Она обиженным тоном спросила:
– Что вам и денег не дали на телеграмму?
– Давали, но я отказался, – гордо заявил я.
Но слава богу насчитал-таки эту сумму. Получил квитанцию и прямиком к Мосо, потому как бутерброды могли кончиться, а на обед я уже точно опоздал.
На следующий день командира батальона вызвали в Обком партии. Не знаю, о чём он беседовал с третьим секретарём Наиной Сергеевной Одинцовой, но едва его «Уазик» въехал на территорию батальона, как он приоткрыл дверцу кабины и крикнул дежурному:
– Карапетяна ко мне! Срочно!А я как раз, только что позавтракал и думал, чем бы теперь себя занять. Прибегает дежурный:
– Давай к комбату!
– А что случилось?
– Не знаю, сердитый как чёрт, аж красный.Бегу и думаю: «Что произошло? Вроде бы не успел я за последние сутки набедокурить?..» Захожу в штаб. Комбат в коридоре стоит и пререкается с парторгом, капитаном Тазиевым. Злой, как Керенский, когда тот в женском платье из России ретировался. Увидев меня, парторг, опережая намерение комбата по-командирски зафиксировать моё появление, показал рукой на свою дверь:
– Зайди ко мне.
Зашел, дверь не стал закрывать. Сел на стул, жду. Наконец, заходит товарищ капитан, плотно прикрывает за собой дверь. Садится на свое место и после минутной паузы спрашивает:
– Ну, как дела?
– Всё нормально, – пожимаю я плечами.
– Вчера у Кислицина (начальник политотдела гарнизона) совещание было?
– Нет, позавчера.
– Понятно. И что там?
– Он получил книги Брежнева, приказал пропагандировать их среди солдат.
– А ты что?
– Хотел с вами согласовать, но вас вчера не было. Думаю, спектакль поставить по книге «Возрождение».
– И решил послать телеграмму Генеральному секретарю?!
– А что тут такого, надо ведь иметь его согласие. Он автор.
– Это ты хорошо придумал. Только как ты вчера на почту попал, у тебя что увольнение было?
– Нет, не было. Я пошел на КПП, думаю, спрошу разрешения на полчасика отлучиться. А они там возились с печкой и не заметили меня. Я быстро, минут через двадцать уже в части был.
– Пешком?
– Ну, я быстро шел…
– Надо как-нибудь проверить. Там не меньше часа ходьбы в одну сторону.
Молчу, поскольку ответить нечего.
– Да! Задал ты нам задачку! В Обкоме комбату досталось. Видел, какой он злой вернулся?
– А что я такого натворил. Телеграмму послал, только и всего.
– Ну ты ведь не своей бабушке посылал? Ладно, дуй на почту! Там что-то хочет согласовать с тобой начальник.
– А его нет, он болен.
– Ты такое накуролесил – ему теперь уже не до сенокоса.
Капитан Тазиев достал из выдвижного ящика своего рабочего стола бланк увольнительной и надписал мою фамилию.
– Значит так, теперь все действия согласовывать только со мной, ни одного самостоятельного шага. Понял?!
– Так точно, товарищ капитан! – вскочил на ноги я.
Начальник почты, моложавый крепко сложенный мужчина, как увидел меня махнул мне рукой ничего не спрашивая, открыл дверь с надписью «Посторонним вход запрещён», но я, вроде бы, теперь не совсем уже посторонний, поэтому смело потопал за ним по коридору. Зашли в небольшую комнату, с виду больше на нашу каптёрку похожую, только без запаха нестиранных портянок. Начальник достал из железного сейфа металлическую цветную коробочку из-под леденцов, вытащил из неё пачку денег, отыскал среди десяти и двадцати пяти рублевых купюр одну рублевую и протянул мне. Затем полез в правый карман широких штанин, достал горсть монет и отсчитал пятнадцать копеек.
– Вы, что, не хотите посылать телеграмму?- растерялся я.
Начальник почты усмехнулся:
– Не хотим? Да теперь уже поздно не хотеть. Если туда, – он показал рукой на потолок, – дойдёт, что мы заблокировали такую инициативу, знаешь сколько голов полетит?.. Тебе- то что, отслужил и айда домой, а нам семьи кормить.
– Но вы же деньги обратно возвращаете.
– Телеграмму от имени Обкома партии пошлём! Давай, топай!
– И что мне теперь делать?
– Сиди и жди, – махнул он рукой.
- Спектакль
А что ждать? Раз телеграмма уйдёт, да ещё от имени Обкома партии, то и ежу понятно, что будет дан зелёный свет. Так что ждать некогда. В любую минуту могут из ЦК КПСС в часть позвонить. Я наскоро сделал набросок. Вроде бы ничего получается. Попытался сохранить все диалоги, размышления автора. Два дня с ребятами пыхтели, скачали музыку из киноэпопеи «Освобождение», вернее вой катюш и грохот танков, так чтобы прохождение по залу солдат в полной экипировке натурально выглядело. А тут и подоспело приглашение в Обком партии. Вызвал комбат к себе и, пытаясь улыбаться, сообщил, чтобы я завтра к 9 часам утра прибыл к секретарю Обкома партии Одинцовой Наине Сергеевне. Без пяти девять застыл у двери. Стою, как часовой. Присесть негде, это ещё полбеды, беда в том, что руки некуда деть, не на территории части ведь нахожусь, чтобы руки в брюки, вразвалочку прохаживаться. Но ровно без одной минуты в коридоре появилась элегантная дама. Этак странно посмотрела на меня и стала оправдываться:
– Вы рано пришли. Наина Сергеевна будет позже, к одиннадцати. Я сама об этом комбату говорила.
Соображаю, чем занять эти два часа, в часть туда и обратно, не успею.
– Ну да ладно, – нашла она выход. – Наина Сергеевна этот вопрос поручила курировать Ивану Петровичу из орготдела. Я сейчас вас к нему отправлю. Вы не против?
Я усердно киваю головой в знак согласия. Прошли вместе в приёмную, она стоя, не скидывая с себя легкое пальто, покрутила диск телефона:
– Вань, пришел солдатик. Я так и думала. Сейчас объясню… – Положила трубку и говорит:
– На второй этаж спуститесь, в кабинет № 206.
Иван Петрович встретил меня, встав на ноги и приветливо улыбаясь. И не успел я опуститься на предложенный стул, как он стал отчитываться:
– Значит, докладываю: драматургу нашего театра уже поручено подготовить сценарий, а режиссеру подобрать актёров. Вы попозже встретитесь с ними, обсудите весь ход спектакля, поделитесь своими соображениями. А когда начнут репетировать, то вас будем приглашать и ваши замечания обязательно учитывать.
Мне только и оставалось, что делать умное лицо и кивать, да время от времени в его монолог вставлять по два слова: либо «да, конечно», либо «всё правильно», либо «очень хорошо». Затем, когда я почувствовал, что Ивану Петровичу больше нечего сказать, стремительно встал, энергично пожал ему руку. И тоном учителя, который обращается к двоечнику, пытаясь подбодрить того, сказал:
– Что-ж лиха беда начало, думаю, справимся.
– Должны, – вставая, подобострастно заверил Иван Петрович.
Через неделю встретился с драматургом, тот торопился куда-то, поэтому просто сунул мне в руки готовый сценарий, страниц двести печатного текста. Мол, прочитаете, тогда и обстоятельно поговорим. Попробовал я читать, вижу не моё это дело, десять-пятнадцать страниц осилил и выдохся. Еще несколько дней подержал сценарий для приличия и вернул со словами, замечаний нет. И пару раз на репетиции отсидел.
А на премьере ажиотаж. В зале ни одного свободного места. Народ согнали с фабрик и заводов, в партере торжественно разместился партийный актив, во главе с тремя секретарями. В коридоре люди, те кому не хватило места, стояли, с ноги на ногу переминаясь, в ожидании указаний. Телевидение, журналисты суетились взад-вперед. Только и слышно было: «Где режиссер? Кто режиссер? Да вот он, вот!
Спектакль завершился и меня пригласили на сцену. Три секретаря поднялись с мест и вслед за ними встал на ноги весь зал, полторы тысячи зрителей зачарованно смотрели на меня, аплодисменты нарастали, зал гудел, слышались крики «Браво, браво», телевидение лихорадочно снимало. В первых рядах сидели режиссер с драматургом и аплодировали громче всех, искоса поглядывая на секретарей.
Позже в “Советской культуре” появилась статья о спектакле. Мой знакомый по Москве поэт Эдмунд Иодковский прочитал статью, понятно, изумился. Дозвонился до меня и настоятельно советовал поступать во ВГИК, уверял, что с таким послужным списком для меня все двери открыты, но я по известной читателю причине отклонил это заманчивое предложение..