ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
1.
— Сержант Карапетян, срочно к командиру роты, — услышал я за спиной зычной голос дневального, ефрейтора Виктора Тютрина. Я в это время в тёплой Ленинской комнате строчил для местной газеты “Биробиджан штерн” очерк о политической зрелости доблестных воинов-комсомольцев, решивших достойно встретить ХVIII съезд ВЛКСМ.
— А что такое? — встрепенулся я.
— Не знаю, — пожал плечами Тютрин, — он в штаб ушёл, там его ищи.
Командира роты, старшего лейтенанта Бастрыкина, встретил я у штаба, тот направлялся в расположение роты.
Проявляя показушное усердие, я ускорил шаг, подошел к нему и доложил:
— Товарищ старший лейтенант, сержант Карапетян по вашему приказу явился.
— Являются только святые, сержант.
— В смысле прибыл, — ответил я, не заметив расстроенное лицо старшего лейтенанта.
— Не фамильярничай, Карапетян! — огрызнулся он. — Надо бы тебе на губе пару дней провести. Может, образумишься.
Я сомкнул губы, и вытянулся по стойке смирно, как бы чего лишнего не сболтнуть, чревато ведь.
— Подготовь машину, завтра с утра отправишься на 125 сопку, ты её знаешь, прямо под ней село Бабстово. Утром на построении командир объявит, и чтобы минут через пятнадцать тебя в части не было. Как я понял, кто-то из округа приедет, будут наблюдать, так что не подведи. А Корякин пусть с утра прогреет машину, мало ли что, вон какой мороз. Но об этом особо распространяться не надо, сам понимаешь.
Пора сообщить читателю о том, что я прохожу срочную военную службу на китайской границе в Еврейской автономной области, являюсь командиром Радиорелейной станции Р-409. Это подвижная малоканальная станция, базируется на грузовике Зил-131. Экипаж состоит из трех бойцов: Командир, связист, и водитель и девушки из ближайших сёл, когда в поле стоим. В нашу задачу входит, чтобы не пудрить мозги читателю, отвечу просто, поддержка стабильной связи. В принципе, ничего сложного.
Пока я раздумывал, как ответить командиру, прежде чем лихо козырнуть и отправиться искать членов экипажа, потому что с утра их не видел, передо мной замаячила широкая спина старлея; он удалялся, осторожно ступая по заснеженной дорожке, пытаясь не замочить ботинки.
А Корякин с Абрикосовым, которого мы с чей-то лёгкой руки Персиком назвали, скорее всего в самоволке, заявятся в час ночи, вдребезги пьяными. Вот и соображай, как поступать.
В принципе, где искать Корякина я знал: одним из постоянных мест дислокации являлась столовая, и точно — тот сидел за обеденным столом. Перед ним огромная эмалированная со сбитыми краями чашка, полная гречневой каши с тушенкой, в этой посудине обычно хлеб на весь стол раскладывают. Как любит рассказывать сам о се6е Корякин, однажды в часть нагрянули незнакомые офицеры, подозвали его и спрашивают:
— Солдат, где здесь штаб?
А он им и выдал.
— Штаб не знаю, а кухня за углом направо.
Он, увидев меня, привстал, по-хозяйски пригласил сесть рядом и закричал в сторону кухни:
— Васька, моему командиру полную чашку самой свежей, самой жирной, самой сочной гречки с подливой. А тушенку не надо, муслимы свинину не едят.
— Какой я тебе муслим, обалдуй, — надулся я, усаживаясь за столом, — армяне, что б ты знал, первыми в мире приняли христианство.
Сделал я официальное заявление менторным голосом Левитана и надменно посмотрел на необразованного, имеющего пробелы в исторической науке, ефрейтора.
— Серьезно?! А чего ж мне не доложили? — всполошился Корякин, — Непорядок! Буду наказывать, причем очень строго, — и покачивая от негодования головой, отправил в рот полную ложку горячей гречки.
— Так, кто там у вас первый секретарь? Шеварднадзе? — очистив ложку от гречки, спросил он.
— Нет, Алиев.
— Не надо, мы тоже ученые, Алиев в Баку правит. Точно?! То-то же! А у вас Демирчян. Правильно?
— Дать тебе его личный номер телефона?
-Спасибо, имеем. На прошлой неделе он сам мне звонил. У него там проблемы с сельским хозяйством, так он со мной советовался. Я ему присоветовал, что и как. Ох, как он благодарил меня, прямо в ножки кланялся.
Мне надоела его трепня, тем более, что кашу принесли с тушенкой, я и говорю ему:
-Давай, ешь скорее, есть серьёзный разговор.
— Бить будем?
— Посерьёзнее дело.
— Ладно, сейчас управлюсь, ты тоже налегай, не скромничай.
— Этот Васька твой земляк?
— С одного села, через дом живет. У него сеструха, пальчики оближешь. Поедем к нам, зуб даю, лучше жены не найдёшь. Я сосватаю, на себя беру. Ручаюсь, она моё мнение уважает.
— Хорошо договорились, завтра пойду за билетом, чтоб прямым рейсом в твою деревню, а пока давай заканчивай, время не терпит.
Мы встали из-за стола, поблагодарили Ваську, который высветился в окошке, вовсю улыбаясь и одобрительно кивая нам головой.
Я повел Корякина на второй этаж, там в фойе, действительно, ни души, можно вдоволь нашептаться.
Отошли к окну.
— Значит так, но это между нами, никто не должен знать. Варежку где раскроешь, много голов полетит. У меня в Москве в Генеральном штабе свои люди есть. Завтра из Москвы будет объявлена военная тревога и, в первую очередь, нам прикажут отправиться в сторону Бабстово. Там на сопке, будем связь держать. Если ты не доедешь, не только нам, но и командиру хана. Тогда он лично с тебя три шкуры спустит. Домой калекой доедешь.
— Ты всё это серьезно или шутишь?
— Совершенно серьёзно. Надо будет ночью мотор пару раз прогреть. Если хочешь, то и меня буди, без проблем.
— А чего тебя тревожить, я в кабинке ночь проведу. И перед построением ещё раз… Как только получим задание минут через пятнадцать уже за воротами будем.
— Вот именно, пятнадцать минут, не больше. Я иду Персика искать, а ты бак заправь, ну и знаешь, чего делать надо, не мне тебя учить. И главное никому ни слова.
— Если у тебя знакомые в Генштабе, чего это ты в этой дыре оказался?
— А её только перевели. Она сама меня нашла, всякое предлагала, а оно мне надо, дембель на носу.
— Верно, и друзей таких ты нигде не сыщешь.
— Ну и я об этом.
Персик появился в девятом часу вечера, как и предполагалось, в самоволке был. Но ему особо и готовиться не надо; главное проснуться вовремя и не забыть штаны надеть. Я не шучу, однажды по тревоге подняли роту, так он умудрился в трусах в строй встать, во втором ряду примостился, думал не заметят. Заметили. Два дня на губе провёл.
Потащил я его за свинарник, чтобы выложить, что готовит нам день грядущий. Так он оказывается уже в курсе. Перед тем как в казарму зайти, он на кухне побывал и Васька, земляк нашего водилы, ему в лучших красках всё расписал. Один в один мой рассказ, с небольшой лишь разницей: в Москве в Генштабе не моя знакомая служит, а подруга детства Корякина, но Корякин также взял с Василия слово никому не рассказывать. Одно не пойму, когда он успел в столовой появится, если после нашего разговора в гараж поплёлся.
Утром перед строем, в присутствии пяти незнакомых офицеров, прибывших из гарнизона, командир поставил перед батальоном задачу, только что полученную из округа. Минут пять-десять, как телефонограмма пришла. По привычке добавил, “Время пошло”, а затем торжественно взглянул на часы. Эти часы ему за особое усердие генерал-майор Юрий Померанцев подарил, назывались “Командирские” и являлись предметом особой гордости командира. Не знал он только, что точно такой же “будильник” в любом сельмаге купить можно, так громко тикают, могут и мёртвого разбудить.
Мои, Корякин с Персиком, услышав приказ командира, который минут десять тому назад был получен из Генерального штаба, с ужасом и восхищением взглянули на меня и разбежались, кто куда. Я заскочил в казарму, выхватил из-под подушки недочитанную книгу “Похождения Моллы Насреддина” и помчался к машине, которая уже угрожающе гудела, а Корякин за рулём нервно перебирал педали, будто их впервые видит, пытается разобраться, где здесь газ и где тормоз. Персик, укутавшись в утеплённый бушлат, стоял у правого переднего колеса ЗИЛа-131. Приняв командирскую позу, смотрел в сторону казармы откуда высветилась фигура солдата с книжкой в руках. Он следил за своим командиром, в смысле за мной, словно бы хотел выпороть меня своим взглядом из-за моей нерасторопности. А я стремительно приближался к намеченной цели, ловко обходя почерневшие кустарники с острыми колючками, утопая в снегу и поднимая в воздух клубы снега.
Ровно через 11 минут Радиорелейная самоходная станция Зил-131, под командованием сержанта Карапетяна, выкатилась за ворота батальона.
Когда последняя воинская часть нашего гарнизона исчезла за поворотом, Корякин выключил мотор и перебрался к нам, в кузов-фургон. Но остановка, не предусмотренная приказом Министра обороны СССР, меня не удивила, так как я был осведомлен о намерении коллектива, отметить удачный выезд из части чистейшей как слезинка, отборной самогонкой, собственноручно изготовленной подругой Персика. Она же, подруга Персика, Екатерина, изготовила и передала в распоряжение воинов Красной армии литровую банку маринованных лисичек.
А когда Корякин перебрался к себе в кабину и машина, пугая утренним рёвом окружающую фауну, стала расскачивать меня с Персиком из стороны в сторону, мы, врубили электропечь на полную мощность, скинули гимнастерки и разложили карты с намерением ещё до приезда на сопку, в самой азартной из известных мне карточных игр, в простонародии названной “Дурак”, завершить многомесячный спор на тему, кто из нас есть кто.
И тем не менее на сопку мы добрались по графику. Повезло, ночной ветер начисто вымел снег из проезжей части. Словно бы добросовестный дворник постарался, и машина легко взобралась до самой верхушки.
Вышли на связь, доложили о готовности выполнять задание. Через несколько минут получили сигнал, поданный, расположившейся по соседству, радиорелейной станцией соседнего батальона. Приняли сигнал, закрепили прочную связь. Можно теперь и на боковую. Но не тут-то было. Через час в кузове-фургоне начало холодать и уже через час температура на термометре приблизилась к нулю. Мы, кутаясь в бушлаты, с тревогой наблюдали за предательским поведением термометра.
— Термометр подводит, — сделал глубокомысленный вывод, посиневший Корякин.
— Не надо было ковыряться, — возразил Персик, — замкнул чего-то. Ты что запах не слышишь, горелым пахнет?
Корякин вспылил, — много ты понимаешь, не в свои сани не лезь!
Я прервал, начавшийся было спор, который ни к чему хорошему бы не привёл:
— Давай в кабину переберёмся.
— Пробовал, не заводится, — виновато ответил Корякин.
Я позвонил в часть, мол так-то и так-то, у нас холодина, часа через два замёрзнем окончательно. Капитан Серебрянский, выслушав сообщение, ободрил нас.
— Держитесь, приедут ребята и заменят электропечь, вот только командира найду, он распорядится.
Через полчаса вновь услышали голос капитана Серебрянского:
— Командир в курсе, скоро будут.
К вечеру термометр совсем озверел, ртутный столбик опустился до отметки минус пять. Теперь уже, чтобы окончательно не замёрзнуть, выскакивали из фургона, бегали вокруг ЗИЛа, приседали, подтягивались на толстой ветке дуба. Иногда казалось, что помогает. Вдруг ребята притихли и ко мне подошли. Я в это время висел на ветке, пытался ещё раз подтянуться. Слово взял Корякин:
— Ваагн, ну их на фиг, уже третий час прошёл. Никто не потащится к нам на ночь глядя. Приедут только утром и только после завтрака, не станут режим нарушать и обнаружат три окоченевших трупа, как тебе такая перспектива? Спустимся в деревню, можем к Егоровым. А утром рано вернёмся.
Я им в ответ: «Вот, в деревне прослышат, что на сопке машина бесхозная стоит. До последнего винтика разберут, колеса поснимают.
— Ты можешь остаться, твоё дело, а мы пошли. Утром тебе горячий борщ принесём, и ещё, что покрепче.
Отдали честь, как полагается по уставу и скрылись за деревьями. А я с особым остервенением принялся, уподобившись белке в колесе из русской народной сказки, а вернее, произведению Александра Сергеевича “Сказ о царе Салтане…” нарезать круги вокруг машины. Через час ветер утих, стало легче. Нашел новый способ согреться, прижимался спиной к колёсам, вроде легчало, потом опять на ветке три четыре подтягивания и вокруг машины. В три часа ночи услышал гул мотора, может галлюцинация начинается, подумал я, но нет вон мелькнул борт “Уазика” за деревьями. Ещё минут через двадцать “Уазик” взобрался на сопку и из задней двери вышел доктор с чемоданчиком в руках. Едва взглянув на меня, он обхватил “манекен” в сержантских погонах за талию и внес в “Уазик”, свалил на заднее сиденье и стал растирать какой-то жидкостью. Вкралось подозрение, что это спирт чистейший, медицинский — зря пропадает. Рядом стоял заместитель командира второй роты лейтенант Иваничев и терпеливо ждал, когда ему будет дозволено задать один сакраментальный вопрос, “А где остальные солдаты?”
Я не сразу понял о чём идёт речь, но, когда дошло, стал лихорадочно соображать, как ответить, чтобы ребят не подставить.
— В деревне, я… их послал… за помощью – выдавил из себя я, и чтобы избежать дальнейших расспросов, театрально закрыл глаза. Но ребятам своей ложью не сумел помочь. Утром отыскали их в деревне, в дупель пьяными, у одинокого деда Кондратия. В части рассадили по углам, велели написать объяснительную, изложить обстоятельства дела, что их привело к деду Кондратию. Естественно, они и не заикнулись о моём приказе отправиться в деревню, спуститься вниз за помощью, поскольку не знали об этом. Командир предлагал 15 суток губы, но военный прокурор раздул это дело до дезертирства и мои друзья получили по два года дисбата. Больше мы с ними не виделись.
2.
А меня на этом же “Уазике” отвезли в госпиталь. Поместили в огромную палату, там стояло, если память не изменяет, десять двухъярусных кроватей, то есть, рассчитана была на двадцать бойцов, так что скучать не приходилось.
Первую неделю я передвигался, растопырив ноги. От мороза мои нижние конечности покрылись волдырями, приходилось каждый шаг планировать, как ногу поставить, чтобы раны не задеть. Сердобольные медсёстры каждый день мои волдыри зелёнкой смазывали. Через неделю я ожил, появился юмор в моей речи, повелительный тон, поскольку, соседи по палате являлись обладателями сугубо мирных болезней: кто с язвой желудка лежал, кто с печенью, а я получил увечье и оказался в госпитале, выполняя задание государственной важности.
Ребята, с плохо скрываемой ревностью, спрашивали: “Может наградят?” А я, всё более распаляясь, нагнетая общее завистливое настроение, отвечал. — Командир настаивает!
В целом соблюдалась дружелюбная атмосфера, играли в шахматы, шашки, в карты резались, не забывали три раза на дню в столовую заглянуть. Такая тихая размеренная жизнь, попавших, после бешеных солдатских будней, в райскую спокойную обстановку, молодых парней.
И вдруг, в одночасье, всё переменилось, в один день, в один час. Да что там в один день, в один час — в одну минуту. Читали в новостях, как ураганы сметают деревни? Нечто подобное произошло и в нашей палате. Кстати, не зря этим цунами, ураганам и прочим природным катаклизмам дают женские имена, есть в этом особый смысл. И в нашим случае фигурирует женские имя, которым назвали свою дочурку родители Елены Смирновой, кузнец Дмитрий Иванович и домохозяйка Ольга Васильевна. Как вы поняли, ураган, приведший в смятение нашу палату, носил скромное имя — Елена. В госпитале появилась новая медсестра.
Если даже объединить все языки мира, да приплюсовать еще и искусственный язык — эсперанто я всё равно не смог бы передать словами эту красоту. Да и не буду стараться, бессмысленно, у кого развито хорошее воображение, тот поймёт, о чём идёт речь.
Но, не только красотою нас пленила Елена, она и скромна была, обходительна, отличалась добросовестным отношением. Выслушивала неуместные шутки ребят краснея, оттого становилась ещё более красивее.
В госпитале офицеры лежали отдельно, в двухместных палатах, и прапорщиков старались подальше от солдатни держать. Но видимо зима выдалась суровой все двухместные оказались занятыми и к нам прапорщика подселили, Юрия Кобзева. Скромный такой, тихоня и не скажешь, что погоны прапорщика носит. Положили его с подозрением на воспаление легких, хотя он не кашлял, да и температуры не было. Когда вошел Юрий к нам в палату с постельным бельём под мышкой, то увидев не застеленную кровать на второй полке у стены, тут же на неё и взобрался. И часами, как нет его, лежит, о чём-то думает.
В очередной раз, когда Елена-распрекрасная покинула палату и ребята принялись по новой перемалывать ей косточки, он сполз со своей кровати и к нам подсел. И так тихо, с тоскою в голосе заговорил.
— Она из соседней деревни, из Жёлтого яра, с моим двоюродным братом вместе училась, пару лет за одной партой сидели. Мы танцы проводим, так уж сложилось в актовом зале Леспромсовхоза, зал огромный и живая музыка есть. Из трех, четырех деревень туда народ валит, и она иногда приходит. Правда, больше у стены стоит или с девчатами танцует.
Услышав дополнительную информацию, оживились солдаты.
— А ты чего? Не пытался, закадрить?
— Да я под музыку враз бы её уломал!
— И парня у нее нет?
Заговорили они, перебивая друг друга. А я увидел в его глазах затаённую грусть и безысходную печаль, от которой и не скрыться и не избавится, на лбу читалось, что он без памяти влюблён в неё. Юрий присел на табурет, взял в руки колоду карт и стал неумело тасовать.
— Любишь Елену? — прямо в лоб спросил я прапорщика. Солдаты притихли, понимая серьёзность разговора.
Он, не глядя на меня, обречённо кивнул головой.
Юра, — я положил руку ему на плечо, — она будет твоей женой, если ты мне поможешь.
— Ну, — Юра поднял голову и выжидательно посмотрел на меня.
Я выдернул из его рук карты, отложил их в сторону и стал пояснять, — Мне нужна информация о ней. Полная до мельчайших подробностей, где училась, как училась, с кем дружила, кто родители, братья сестры и так далее. Можешь?
— Да, не вопрос.
— Она тебя зрительно помнит?
— Не думаю, зал огромный, человек сто набивается. А здесь у меня никаких процедур, лежу непонятно зачем. Рентген сделали всё чисто, но не выписывают.
— Завтра суббота, тебе же разрешают по выходным домой… Вот и встреться с братом и расспроси. Но ему ничего не объясняй, кому слово скажешь, ничего не выйдет. Учти!
— Я брата и спрашивать не стану, другие каналы есть.
— Ты меня понял,- я протянул прапорщику руку, он твердо сжал её и в его глазах промелькнула искра надежды.
Остальные бойцы, окружив нас, ничего не понимая, с интересом следили за нашим диалогом и я обратился к ним:
— Ну что, поможем Юре?
— Обязательно!
— А что делать-то надо?
— Ты только скажи!
В один голос живо, перекрикивая друг друга, загорланили бойцы.
— Детали, в понедельник утром. Имейте ввиду, от каждого из нас зависит успех… А пока релакс, отдыхаем.
Ребята теперь уже обступили Юрия и твердо заверили в готовности ему помочь.
В понедельник утром Кобзев положил передо мной школьную в клетку тетрадь, от края и до края заполненную чётким разборчивым почерком, и пояснил: “Здесь вся её жизнь”
Я схватился за голову. — Как же всё это запомнить? Нереально.
Но выход я недолго искал, кое-какая мысль появилась. После завершения обхода, когда за медперсоналом закрылась дверь, я махнул рукой ребятам, мол, давайте сюда. Солдаты сгрудились надо мной, проявляя живой интерес к предстоящей авантюре:
— Значит так. Как только услышим шаги Елены, я сажусь за стол, раскладываю карты и тебе, — я ткнул указательным пальцем в грудь солдату из стройбата Васе Чеботарёву, — начинаю гадать. Несу всякую чушь, а ты должен изумляться, восхищаться тому, как я точно описываю твою прошлую жизнь. Ты должен все время твердить, — Откуда тебе это известно? Удивительно! Прямо волшебство какое. А потом я начну тебе советовать, как дальше жить, ты внимательно слушаешь, благодаришь меня. Понял? Нужно, чтобы Елена заинтересовалась, и попросила и ей погадать. Остальное за мной. А вы, — теперь я обращаюсь к солдатам, — вроде как между собой делитесь, примерно такие фразы произносите, “И мне точно рассказал”, даже описал нашу хату, где телевизор стоит, а потом добавишь, — он точно угадал, сколько коров у нас… Вдруг боец на которого я указывал пальцем вскрикнул, — Точно, у нас лет пять, как телевизор цветной есть, в первое время вся деревня приходила новости из Москвы смотреть, старший брат из Воркуты привез, это наш областной центр — Второй его поддержал, — а я скажу, как мне Ваагн описал случай, когда мы с батей на москвиче перевернулись… Остальные ребята разошлись по палате, сгруппировались по двое, трое и шепчутся. Слышу новую реплику, — А я скажу, он мне посоветовал на Екатерине женится и точно её описал. У них во дворе немецкая овчарка есть, злючая, не подходи, загрызёт. Чёрная вся, только уши белые и это Ваагн в картах увидел. Удивительно.
Сердобольное отношение ребят окрылило меня и я стал их подбадривать:
— Подготовьтесь, ещё часа полтора есть, не мне вас учить. Мы должны помочь Юре обрести своё счастье. Коля Котуза, а у тебя особое задание, — повернулся я к высокому с красивыми чертами лица бойцу, — держи тетрадь. Не привлекая к себе внимания, тихо встанешь за спиной Елены и начнёшь осторожно страницы переворачивать. Как моргну два раза подряд обеими глазами, значит переворачивай. Усёк? Вот и хорошо.
Юра, — теперь я даю инструкцию, как вести себя, прапорщику Кобзеву, — а ты иди ложись, укройся с головой, лишний раз светиться не надо.
Вася Чеботарёв, получив особую роль прямо расцвёл на глазах, то и дело подходит к двери и прислушивается. Я велел не заглядывать за дверь, чтобы не вызвать особое подозрение. Но, вот он отскочил от двери: “Идёт” — заговорщицки прошептал он и уселся на указанный стул. Я тот час же брякнулся на противоположную табуретку и стал энергично тасовать карты.
Дверь, скрипнув, открылась и появилась Елена-распрекрасная:
— Мальчики готовьтесь, — Весело произнесла медсестра, как показалось, она была в приподнятом настроении. Елена, разложила на столе шприцы несколько пакетов с таблетками, бутылку с микстурой. Кому-то прописали пить эту гадость. А я впервые, не обращая никакого внимания на красавицу, пробормотал, глядя в карты и переводя взгляд на Чеботарёва:
— Да, невесёлая была у тебя жизнь на гражданке.
— Пришлось хлебнуть, — подтвердил Чеботарёв.
— Смотрю, вот и с соседом, что справа, у него двухэтажный дом, конфликты были.
— Это всё из-за курей, мать их кормила, — вновь подтвердил Чеботарёв, — а яйца нести, эти черти к соседям бегали. Те специально у забора травку стелили. А куры — глупый народ, чего в курятник бегать, когда теплая травка рядом, вот на эту травку и садились.
— Нет, конфликты и посерьёзнее были, как- то раз твой отец ружьём грозился.
— Так они запасное колесо нашей телеги спёрли. Вот батя и не выдержал.
Наш диалог сразу привлёк внимание Елены. Работу свою делала, но постоянно на нас оглядывалась. Раздав таблетки, вколола три укола, попотчевала микстурой нескольких солдат и к нам подошла. Услышала за спиной реплику:
— Как точно всё рассказывает. Сколько комнат в нашем доме и где кухня расположена, сколько овец имеем угадал.
Елена полуобернулась на реплику, затем её взгляд упёрся в разложенные карты.
И снова реплика сзади, — А как узнал Ваагн, что я в пятом классе на второй год остался. Непонятно.
Ещё немного, потасовав карты, я заканчиваю “гадать” Чеботарёву со словами, — Ну, а как дальше тебе строить свою жизнь, я с самого начала объяснил. Тебе решать.
— Конечно, так и поступлю, Ваагн, спасибо тебе. Век не забуду.
Чеботарёв, вставая, крепко пожал мою руку и отошёл в сторону.
— А можно и мне.
Робким голосом произнесла Елена и её лицо покрылось красной краской.
— Можно, садись.
Усталым голосом ответил я и не глядя на Елену собрал карты со стола и стал тасовать их. Иногда из середины вытягивал одну-две карты, озабоченно рассматривал их.
Елена покорно уселась на стул и, затаив дыхание, стала ждать.
Я совершил ещё несколько манипуляций с картами и с удивлением воскликнул:
— Оказывается твой дед орденоносец, всю войну прошел, в Берлине побывал!
Елена чуть было со стула не свалилась.
— Действительно! А как это ты, — она всплеснула руками, — кому скажешь не поверят!
Начало оказалось удачным и я стал рассказывать Елене все перипетии её прошлой жизни. И не только её, но и близких родственников и соседей. Коля Котуза послушно переворачивал за спиной Елены, заполненные Кобзевым, страницы. Когда Коля показал мне заднюю обложку тетради я сказал:
— Этого достаточно, поскольку перевернута последняя страница твоей прошлой жизни.
— Удивительно, удивительно, — лепетала Елена, качая головой.
— Могу и посоветовать, как дальше быть, — собирая карты, как бы мимоходом бросил я.
— Конечно хочу, — с трепетом произнесла Елена и с умоляющими глазами посмотрела на меня.
Я снова взял в руки карты. Вытянул пять карт разложил их перед собой.
— Выйдешь замуж за Сергея Волкова, с которым ты в восьмом классе дружила, пропадёшь. Разведёшься, а потом второй брак третий, четвертый и останешься одна с тремя детьми.
— Ой, ой, не хочу я этого, — испуганно вскрикнула Елена.
— Сейчас, сейчас, — я достал из колоду ещё пять карт. — Сложный случай, ничего не видно.
Я достал ещё пять карт, смешал их с прежними, отсчитал снизу пять карт и положил их перед собой.
— Нет, есть. Есть один парень — судьба твоя. Сейчас посмотрим как его зовут. Я собрал в кучу все карты, подтасовал хорошенько и из середины достал одну.
— Юрий, его Юрий зовут. Есть в твоем окружении парень по имени Юрий?
Елена, растерянно, покачала головой.
Я ещё раз взглянул на карту, — его двоюродный брат с тобой учился — Степан.
— А у нас в классе три Степана были, что каждого спрашивать про Юру.
— Ты с ним два года за одной партой сидела. И фамилию назвать могу… Кобзев.
— Да, да, он в милицию устроился, участковым работает.
— Выйдешь замуж за Юру, как у Бога за пазухой жить станешь. На руках тебя носить будет. Не курит и не пьёт.
— Не пьёт это хорошо, а то мой шурин, мало того, что напивается, ещё и по пьяни жену избивает. А она всё терпит, дура. Говорит, когда он трезвый, то хороший, ласковый и извинение просит. А потом опять напьётся и опять избивает. Он двухметровый бугай, а она хрупкая тростинка.
— Такая же участь тебя ждёт, если за Сергей Волкова замуж выйдешь.
— Ой, не хочу я этого.
— А Юру повышение ждёт, его в Германию отправят работать, будете за границей жить.
— А как теперь мне быть, как узнать его? Может у него невеста есть или жена?
— Нет у него ни невесты и ни жены, карты бы показали. У вас танцы намечаются на эту субботу, так он должен там быть.
— И это ты знаешь?! Ну, спасибо, прям слов нет. Ты как Ванга, удивительный человек!
— Если честно, то я покруче Ванги, хотя в словах Ванга и Ваагн одни и те же буквы, просто я скромный и не люблю светиться. Когда я родился, акушерка сразу сказала, скромным будет.
— А как она могла узнать?
— По запаху, скромные иначе пахнут, у них особый запах.
— Ну и ну, никогда бы не подумала.
— Так вот на танцах подойди к Степану и попроси познакомить с двоюродным братом, пригласи того на белый танец. Только смелее будь, за своё счастье бороться надо.
— А как он выглядит, может и не интересный вовсе, или наоборот, на меня и смотреть не станет.
— Вы будете хорошей парой, ручаюсь, потому как карты настоятельно, не советуют даже, а требуют.
Елена улыбаясь, поднялась с места, — уж и не знаю, озадачил ты меня.
— Всё будет хорошо! Я уверен.
Когда захлопнулась дверь за медсестрой я внезапно почувствовал себя опустошенным, упал на стул. Сразу проскользнула мысль, а правильно ли я поступил, навязывая ей Кобзева, человека, которого я совершенно не знаю.
Словно бы прочитав мои мысли, прапорщик сполз с кровати и подошёл ко мне.
— Ваагн, не сомневайся, я не подведу тебя.
Солдаты ещё более взволнованные окружили Кобзева:
— Не только Ваагн, но и мы все в ответе за её судьбу, Юра. Помни это.
— Я её очень люблю, ребята, дай Бог, чтобы всё сложилось, увидите, не подведу , — стал бить себе в грудь прапорщик, — а чего это ты про Германию-то.
— Не знаю, так вышло, не бери в голову. У Лены смена до четырех. Мы проследим, когда она уйдёт, зайди к главному и попроси выписать тебя. Всеми правдами и неправдами, сошлись на что-нибудь, тебя и лечить-то не от чего.
—
Прошёл месяц, как я вернулся в часть. Командир похвалил меня перед строем, сказал, что на таких, как Карапетян, равняться надо. Ещё и благодарность в личное дело записали. Куда уж более. Почти орденоносец.
Как-то днём возвращаюсь с обеда, ко мне дежурный с КПП Ваня Копылов подходит:
— Ваагн, к тебе мужчина какой-то просится, подойди к воротам, посмотри чего ему надо.
— Пошел я в сторону КПП, теряясь в догадках, кто бы это мог быть. Издалека вижу солидный мужчина при галстуке, смотрит на меня и вовсю улыбается. Думаю, чей-то родственник, приехал проведать и не в ту часть попал, поскольку в нашей части нет второго Ваагна. Но по мере приближения его лицо не становится растерянным, озабоченным, а наоборот продолжает сиять. Это ещё более озадачило меня.
Подхожу вплотную: «Вы меня хотели?»
— Не узнаешь, Ваагн? — громко и радостно спросил незнакомец, — я прапорщик Юрий Кобзев.
— Ва! Как ты изменился! Не узнать. — удивляясь статному виду некогда блеклого, в больничном халате, прапорщика, воскликнул я.
Он притянул меня к себе и крепко обнял.
— Спасибо тебе, уважаемый. Мы подали заявление в ЗАГС.
Он что-то ещё говорил, но я не слушал его, я с удивлением смотрел, как Кобзев упивается своим счастьем. Передо мной стоял энергичный, уверенный в себе, вполне респектабельный мужчина. Вполне достойный той красавице. От того потерянного и забитого прапорщика не осталось и следа.
— Ваагн, в среду нас должны расписать. Я и не представляю, как благодарить тебя. Моя мать всё знает, я ей рассказал. Она пирожки с рисом напекла специально для тебя. Вот возьми.
Он протянул мне полную авоську всякой снеди.
— И бутылка армянского коньяка, выпьешь, вспомнишь запах родины и за нас тоже один тост.
— Нет, нет, ни к чему это, — стал я отнекиваться.
— Это такой мизер, — поморщился Юрий, — ты чудо сотворил, Ваагн, нас осчастливил. Век не забуду. Да, и последнее, Ваагн, только не падай — меня переводят служить в Германию.