«Наша Среда online» — Создавая повесть «Хаджи-Мурат», Лев Николаевич Толстой с большим усердием разыскивал и изучал разнообразные материалы, освещавшие в историческом и бытовом отношении изображаемую им эпоху. В процессе творческой работы он вел переписку со многими лицами, которые могли поделиться с ним своими впечатлениями о 50-х годах на Кавказе, о Николае I и его дворе или предоставить какие-либо мемуарные и архивные источники.
Благодаря газетчикам информация о том, что Толстой собирает информацию для новой книги, получила известность в российском обществе. В декабре 1902 года писатель получает письмо от незнакомого ему И. И. Корганова, в котором тот пишет, что является сыном полковника Иосифа Ивановича Корганова, который служил на Кавказе, был уездным начальником г. Нухи и командующим войсками уезда и присутствовал, когда Хаджи Мурат пребывал в их доме, а также знает историю пленения Хаджи.
Толстой ответил Корганову письмом [1]:
«Милостивый государь Иван Иосифович,
Вы не могли доставить мне большего удовольствия, как то любезное обещание ваше сообщить мне подробности о пребывании Хаджи-Мурата в вашем доме. Буду очень, очень благодарен за все, что вы сообщите мне, в особенности желал бы знать подробности о внешности лиц, участвовавших в этом событии, как-то: вашего батюшки, приставленного к Хаджи-Мурату пристава и самого Хаджи-Мурата и его нукеров.
Простите, что вместо того, чтобы быть просто благодарным вам за вашу любезность, я еще позволяю себе заявлять свои желания, но, когда я пишу историческое, я люблю быть до малейших подробностей верным действительности. На всякий случай выпишу несколько вопросов, на которые, если вы ответите или не ответите, буду одинаково благодарен.
1) Жил ли Хаджи-Мурат в отдельном доме или в доме вашего отца. Устройство дома.
2) Отличалась ли чем-нибудь его одежда от одежды обыкновенных горцев.
3) В тот день, когда он бежал, выехал ли он и его нукеры с винтовками за плечами или без них.
Много бы хотелось спросить, но боюсь утруждать вас, сам чувствую себя очень слабым.
С совершенным уважением остаюсь искренно благодарный вам
Лев Толстой
P. S. Чем больше сообщите мне подробностей, как бы незначительны они ни казались вам, тем более буду благодарен.»
И. И. Корганов ответил Л. Н. Толстому обстоятельным письмом[2].
«Глубокоуважаемый Лев Николаевич!
На письмо ваше спешу вам сообщить все, что помню об интересующем вас событии бегства Хаджи-Мурада из Нухи. Мне было тогда 10 лет, следовательно, кругозор мой был слишком узок. На все ваши вопросы подробнее может отвечать моя мать, которая еще жива и очень бодрая, с отличной памятью. Она живет в Тифлисе, Сололаки, соб. доме. Зовут ее: Анна Авессаломовна Корганова (урожденная княжна Бебутова), ей 82 года. Если вы обратитесь к ней, она будет счастлива исполнить ваше желание, хотя и я пишу ей вместе с сим и прошу ответить на те вопросы, на которые я не могу отвечать.
Отец мой, тогда полковник, Иосиф Иванович Корганов, армяногрегорианской веры, кончил курс в Главном инженерном училище, произведен в офицеры, саперный батальон, в 1833 г., вместе с Ф. М. Достоевским. Он высокого был роста, полный мужчина, красивый, контужен в ногу, храбрец известный в Кавказской армии; в 1842 г., в чине штабс-капитана, получил Георгия 4-й ст[епени] за наведение моста через р. Чиркей, под выстрелами неприятеля, ночью, что дало возможность отряду генерала Фезе переправиться и взять кр[епость] Чиркей, важный пункт Шамиля. Он был (т. е. отец мой) совершенно лысый; смолоду, когда выходил в офицеры, вместе с эполетами должен был заказать парик! Был характера удивительно доброго, вспыльчивый и большой умница. Знал Кавказ, как свой карман, и говорил на всех туземных языках.
Подполковник Ия (как звали его грузины) Борисович Бучкиев был прислан кн. Воронцовым, как пристав и прикомандированный при Хаджи-Мураде, обязан был охранять и следить за ним. Он был в ссоре и врагом моего отца, о чем, кажется, знал кн. Воронцов, и какая была комбинация князя Воронцова при назначении Бучкиева, непонятно. Отец мой говорил, что ему хотели свернуть шею; ибо весьма странно было водворять Хаджи Мурада, заведомо коварного ренегата, в г. Нухе, почти на границе Дагестана, и следовательно значительно облегчать ему бегство. Подполковник Бучкиев был тоже храбрец и георгиевский (4-й ст[епени]) кавалер за сражение при Ахульго, где он был ранен в ногу, которою он потом не владел, роста он был небольшого и отличался необыкновенным, кривым и горбатым носом, который был у него клювом. Как он мог ездить верхом с такою ногой, непонятно. Что еще более делает странным выбор его в пристава, будучи обязан сопровождать такого лихого наездника, как Хаджи Мурад. Человек он был необразованный, полуграмотный, недалекий, но хитрец и дипломат по-азиатски.
Хаджи-Мурад был большого роста, плотно сложенный, красавец, с обстриженной черной бородой, конечно, крашеной, ходил в белой черкеске, щеголем. Есть чудный его портрет, писанный в Тифлисе итальянцем-художником Коррадини (который уже в летах поступил юнкером в Нижегородский драгунский полк, был безумный храбрец и наездник, в конце 70-х годов майором вышел в отставку, весь израненный и разбитый лошадьми). Этот портрет был литографирован в известном тогда издании «Художественный Листок» Тимма.
Были ли с Хаджи-Мурадом нокёры, я точно не помню, но слуги из лезгин с ним были. Относительно винтовок точно не помню, но кажется, кроме кинжала, шашки и пистолета, другого оружия при бегстве при нем не было. Он жил у нас в казенном двухэтажном доме, в нижнем этаже. Ежедневно обедал с нами за общим столом, ел мало, ничего не пил (из вин). Жидкой пищи не ел. Когда подавали ему, как гостю, первому, он ни за что не брал с блюда первым и ждал, когда возьмет моя мать, сидевшая рядом; и он с блюда пилава (который готовился ежедневно) брал заметно из того самого места, с которого брала моя мать. Это мне тогда же бросилось в глаза, и, когда я полюбопытствовал узнать о причине, мне объяснили, что это обычай на Востоке, из боязни быть отравленным. Позже, действительно, я узнал, что такой обычай существует. Послеобеденные прогулки совершались ежедневно. Мать моя с кем-либо из детей ехала в коляске, Хаджи-Мурад, подполковник Бучкиев и два казака верхами. В день бегства мы отъехали более версты, у самой опушки леса Хаджи-Мурад выхватил пистолет и на месте выстрелом убил одного из казаков; кажется, он стрелял и в Бучкиева, но не попал и поскакал в лес. Бучкиев немедленно послал другого казака доложить отцу моему о бегстве, а сам остался и проводил до дому перепуганную мать мою; когда мы вернулись домой, во дворе была уже тревога, суматоха. Отец распоряжался сбором войска и благодарил (иронически, как потом мне говорил отец) Бучкиева за спасение жены и детей. Но Бучкиев этой иронии не понял. Отец мой выступил с двумя ротами солдат около шести часов вечера; и благодаря тому, что он, как инженер, знал хорошо топографию уезда и все тропинки, а также знал, каким путем Хаджи-Мурад должен был ехать в Дагестан, перерезал ему дорогу и настиг в лесу, где началась ожесточенная перестрелка, — у Хаджи-Мурада было уже около 15-ти всадников, которые, вероятно, его ожидали на дороге.
Рассказывали, что Хаджи-Мурад получил 14 пуль в грудную область и все еще не сдавался; после каждой пули он затыкал дыру каким-то удивительным восточным пластырем и как будто не чувствовал раны. Так живьем он не дался; когда наконец его убили, отец приказал снять голову и в спирте ее отправил в Тифлис наместнику, чтобы не было сомнений, что убит именно Хаджи Мурад. Голова эта была выставлена в пожарном депо, и весь город ходил смотреть.
Отец мне позже говорил, что если бы ему не удалось поймать Хаджи-Мурада, то пришлось бы головой за него отвечать, так как он высмотрел нашу дизлокацию, знал слабые стороны и Шамиль легко мог овладеть Тифлисом. Вот был бы скандал, все бы свалили на отца! Замечательно, как мне говорила потом мать моя, что она, имея дурное предчувствие, не хотела в тот день ехать на прогулку, но Хаджи Мурад ее уговорил. Отец мне потом говорил, что если бы он знал о таком предчувствии моей матери, которому он всегда верил, то, вероятно, принял бы какие-нибудь особенные меры. Замечательно также, что отец мой никакой награды за поимку Хаджи-Мурада не получил, кроме любезного письма, и то от начальника штаба, даже не от Воронцова; говорили, что был обширный донос от Бучкиева, который старался оградить себя от ответственности. Вообще, известно, что Воронцов, будучи особенно расположен к грузинам, и более к грузинкам, не любил армян, а между грузинами и армянами всегда был антагонизм. Грузины не могли переварить того, что армяне умнее и способнее их, и денег больше имеют, при чем армяне, особенно дворяне, не менее их храбры и доблестны на поле брани. Одних военачальников из армян была масса (Бебутов, Аргутинский, Тергукасов, Лазарев, Лорис-Меликов, Корганов, Шелковников и много других). Воронцов слушал наушников и был чистокровным иезуитом. Когда он кого-либо обнимал, значит тому капут, так все и знали. Впрочем, я думаю, все это вам лучше известно.
Вот все, что я могу вам сообщить; буду счастлив, если хоть капельку буду вам полезен. Как получу от матери ответ, тотчас перешлю вам. Но лучше, если вы сами к ней обратитесь. Засим, желая душевно скорого вашего выздоровления на радость всего человечества, остаюсь глубоко вас уважающий почитатель.
Ив. Корганов»
Вполне понятно, что его информация, записанная пятьдесят лет спустя, по детским воспоминаниям (в 1852 г. автору было десять лет), не могла быть достаточно подробной и точной. Некоторые данные, приведенные И. И. Коргановым, всё же пригодились великому писателю.
- Печатается по копировальной книге № 4, лл. 208—209. Подлинник написан рукой М. Л. Оболенской, подпись собственноручная. Датируется по записи от 25 декабря 1902 г. в Настольном календаре (см. т. 54, стр. 330). Отрывок впервые опубликован в статье П. А. Буланже «Как Л. Н. Толстой писал „Хаджи-Мурата“», — «Русская мысль» 1913, VI, стр. 84. Опубликовано полностью в «Сборнике Государственного Толстовского музея», стр. 190.
- Корганов И. И. Воспоминания // Л. Н. Толстой / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — М.: Изд-во АН СССР, 1939. — Кн. II. — С. 637—641. — (Лит. наследство; Т. 37/38)