ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

СТИХИ ОБ АРМЕНИИ

* * *

Лесистый восторг Дилижана,
Родник и певучие камни
И в красном сиянье маджара*
Стаккато граненых стаканов.

Господь, с азиатским лукавством
Пытая здесь кровью и градом,
Оставил для сердца лекарство
В чистейшей слезе винограда.

* Маджар – виноградный сок в процессе брожения на пути к вину.

* * *

Как женственны болтливые осины,
Красивы, ветрены и трепетно нежны,
Всю жизнь бы наслаждаться рядом с ними.

Я имя им шепнул твое, Шушан, –
И вот шуршат, вот шепчутся вокруг,
Что к морю зря с другим ты подалась.

Из глаз моих родятся скоро реки.
Калека я. Я слеп. Я нем. Я глух –
Мой слух наполнен именем твоим.

* * *

Как из скрежета темных словесных оков
Изваять этот воздух лучистый?
Не испробовать воду твоих родников,
Как и годы твои не исчислить.

Я хочу повториться в тебе, как любовь
Повторяет возлюбленных в детях.
Ты пусти меня так же, как камень любой
Ты пускаешь божественно в дело.

Ничего мне не надо, моя майреник,
Бью поклоны за древние корни:
Материнским соском мне твой каждый родник,
Лишь приникну – и станет покойней.

* * *

Армении святая суть
В душе навеки сохранится.
Здесь даже однодневный путь
Невольно приведет к границе.

От удивленья темноте
Начнешь себя остерегаться,
Когда отбрасывает день
В тень пирамида Арагаца.

Но вот опять огонь – кырак –
Пылает в пальцах винограда,
Каникулярный Аштарак
И школьный дворик за оградой.

Ни буковки не разобрал
Я в книге каменной Маштоца,
Но понял, что Учитель прав:
Храни скрижаль – и обретется.

* * *

Не взываю я – савахвани! –
Я вздыхаю о солнечном граде.
Не поверил бы бреду мой прадед,
Что Аракс не течет до Ани.

Умывают лицо мне дожди,
Словно мать расстается, рыдая.
И во мне все кричит: «Подожди
Уходить из несчастного края!»

Ара…гац*! Чуешь неба усталость?
Что торчишь ты турецким штыком!
Мне осталось все то, что осталось –
Ком земли, на могилу мне ком.

* Арагац – самая высокая гора на нынешней территории Армении. Со стороны поселения Ошакан Арагац имеет пирамидальную форму, напоминая штык. В стихотворении название горы обыгрывается: ара – обращение к мальчику или мужчине; гац – стой, подожди, не уходи, останься.

* * *

Самое дивное диво для зренья –
Зрелый кизил среди листьев зеленых.

На отдаленных вершинах блистанье –
Стаи в закатных лучах облаков.

Кто я таков? Ныне гость я случайный
Этой печальной родимой земли.

В алой крови моих предков сквозь зелень
Зрелый кизил и зигзаги зари.

Опубликовано в журнале «Арагаст» № 1 (2), 2006
http://www.mecenat-and-world.ru/avtors/markovich.htm

АРАРАТ

Посвящение

Заполняют крохотный листок
Ласточки, избушка и восторг,
А еще — как мало в жизни надо —
Моя мама с кистью винограда.
Вот и все — заполнился листок,
Ах, какой вселенский в нем восторг!

* * *
Откуда — не пойму и сам порой —
Мой стих, облитый горечью без злости,
Мой мостик, перекинутый в века.
Никак о том сказать не соберусь,
Как Русь за тридевять земель, из сказки,
Мне по-армянски рисовала мама —
И драма жизни, жуткая резня,
Нельзя которой выдумать кровавей
(Что Авель, холокост и Хиросима?!)
Чудесной силой вдруг преображалась.
Жалость Руси и матери моей сливалась,
Как данность жизни, унимая боль.
Юдоль казалась вовсе не свирепой,
Не крепом траура, влачащимся за бойней,
А колокольней. Там держали голубей
И голубел простор, где пасся козлик
И ослик радостный невдалеке.
Он налегке был, лишь груженный ветром.

* * *
В такие дни, когда открыта даль
И мне февраль простором греет душу.
Сквозь стужу ереванскую московской
Нисколько не уступчивей по злости,
Я в гости к пращурам лечу мечтой.
Ничто на этом свете нет прекрасней
Напрасной тяги к пращурам своим.
Гоним судьбой, ищу я вечно нежность —
И вот сквозь снежность чую ветер с юга
И друга радость при случайной встрече,
Но нечем мне обрадовать его,
Ведь каково узнать о наших буднях?!
Трудно даются память, нежность и зерно,
Но все равно терпим армянский ад,
Где Арарат в лилейном клобуке
В турецком далеке кому-то служит Пасху.
* * *
Волной от берега —
Серого галечника, бытия,
Нытья обездоленных и сытой отрыжки властей, —
Загустев в сорных отложениях побережья,
Нежно отхлынула кровь моя вспять к допотопной стихии,
И стихла боль в сердце моем, что была от удушья.
Радушно в дальней дали Арарат открывался,
Галсом небесным к себе привлекая восторженный парус надежды.
Прежде, в дни саблезубого тигра и ящура,
Пращуры дружно сходились в надежде на крепость семьи,
Где никто не семит, не хамит, а не то чтоб какой иудей или эллин,
И нет и молелен раздельных, ведь к чему они все, если есть Арарат,
Отрада отрад даже в дни, когда был на земле еще рай,
Край, потом унесенный потопом на дно, в океан.
Пьян от горного воздуха и поклоненья ключам среди скал,
Я искал не покоя, не сна, а яви далекой, следа
Сюда ведущих ступней, сюда — в колыбель человечества,
В отечество тех, кто кровно не люб ариям, послепотопным.
Гелиотропом леса засветились от молний по склонам озонным.
В мезозое, должно быть, так пахла земля, напоенная теплым дождем.
Осажден приступающей к водопадной атаке грозой,
Горизонт мне пришлось ограничить пещерой, похожей на вечер.
В ней вечен призрак костра в полукружье людей обнаженных,
Солнцем сожженных до прелести зерен кофейных. —
Феи из сказок и рыцари из легендарных поэм,
Были совсем не похожи они на тех зверей-дикарей,
Каких без затей цивилизаторы сбацали сами с себя,
Возлюбя ближнего царственной, львиной любовью к убитой газели.
Зелень, омытая, вновь удлиняет на солнце блеск Арарата,
Но нет вам возврата, настоящие, первые люди планеты,
Светом омытым сошедшие до Араратской долины,
Где ныне галечник да потомки того, кто из глины.
* * *
Далеко, на четыре простора вокруг Арарата,
До утраты сердца и совести обитало прекрасное племя.
Время Ноя, потомков его, каннибалов, не оставило даже костей их,
А не то чтоб вестей о братстве и солнце, что светило равно для всех.
Смех шакалов и вопли съедаемых слышны по миру с тех пор,
Как вор забор протянул по земле, оградил свой загон, государство,
Богатство свое, словно пес, охраняя от таких же, как сам, кровожадных.
Жалом змеиным мироеды впрыснули в род человеческий разобщенности яд.
Но вот Арарат, и куда я ни гляну с поднебесья армян на четыре простора вокруг —
Каждый мне друг.
Эсхил, на горе я поймал черепаху — и ты, милосердный, жив навсегда.
Вон гряда, скинув одежды тумана, обнажила Ли Бо, удящего солнце в Севане.
Персиянин Хакани льет мне в душу восторги свои от армян, спасших всех Араратом.
Мне братом является каждый поэт, потому что я чувствую их и люблю,
А люблю, потому что люблю отца моего, мать мою, кровь мою
И пою от трепета нежности в сердце, как пели все братья на просторах вокруг Арарата.

* * *
Звон мороза застыл между мной и шатром Арарата,
Свята музыка детства, колыбельная всех матерей,
Но о горе скорей скажут слезы — горячие в стужу —
И разбуженный призрак счастливого предка в шатре.
На горе и поныне как в праздник гуляет ветрище,
Ищет мамины песни над зыбкой притихшей моей,
Он седлает коней лучших, чем в императорском Риме,
И отвагой творимой разносит победную весть.
Есть в моей бесприютности эхо коней проскакавших
Мимо пращуров, павших в сраженьях друг с другом своих же князей,
У меня нет друзей, у бездомных друзей не бывает,
Завывает ветрище, завивает поземку метель.

* * *
Арарат сквозь прозрачность пространства открылся как неба причал,
Он в начале начал паруса все встречал и белеет теперь,
Перл земли, золотое преданье в скитаньях злосчастных армян,
Океан их любви и творимая мною легенда надежды.
Прежде школы и книг — колыбельная матушки нежной,
Прежде песни ее — колыбельная матушке бабушки нежной,
Прежде песни любимых — ветер времени, бег иноходцев
И в колодце бадья напоить и друзей, и врагов,
Ведь других берегов не признало бы небо на черной земле,
Что во зле переполнилась парами тварей несметных.
Я петух предрассветный, взрываю я ночь златоперым огнем,
В нем восходит заря на вершину сиять лучезарно.

* * *
Слезы от ветра с вершин Араратов.
Вон как у брата, что старше из них,
После резни голова поседела.

* * *
Самое дивное диво для зренья —
Зрелый кизил среди листьев зеленых.

На отдаленных вершинах блистанье —
Стаи в закатных лучах облаков.

Кто я таков? Ныне гость я случайный
Этой печальной родимой земли.

В алой крови моих предков сквозь зелень
Зрелый кизил и зигзаги зари.

* * *
Сиреневая ветреность июня.
Не сплю я, так тревожит аромат,
И вот глядят уже рассветно Арараты.

Крылатый друг мой, ласточка, проснулась,
И улыбнулось утреннее солнце
Оконцу в городе сиреневого туфа.

Туфли подружки, что сквозь землю провалилась,
Как милость прошлого стоят с цветами рядом,
Мне надо бы найти ее, вернуть.

Но путь дневной мой стал по воскресеньям
Лишь за весельем, в винный магазин,
А к ней в Арзни хмельным далековато.

Крылатый друг мой, ласточка, как славно
О главном помнить. Милая, возьми
И унеси в Арзни сирень из Еревана.

* * *
Ты за морем — и воспаряет любовь в бессоннице моей,
Милей за мельницей прохлада и темень тутовых ветвей.

Наречие нагорной речки мешает различать слова,
Но нам едва ли их значенье таинственней, чем дважды два.

Таинственность живет на небе, нет — на воде ее черты:
Цветы, кустарники, тутовник не отраженье — это ты.

* * *
Твой шатер — прибрежье неба и потопа,
Оба мира, Арарат, в твоем жилище.
Ищет взгляд мой далеко, из Еревана,
Воды Вана, в ужасе застывшие.
Нищие с землей родимой в ладанках
К Ладоге домчались в страшном бегстве…
Как в соседстве с русскими попами
Не пропала мать Суворова до времени?
Не бери меня, тоска-печаль, за горло,
Горе горькое в шатре уже застыло,
Что не мило на меня глядишь, Россия,
Сын ли я иль пасынок тебе?

* * *
Я закрываю глаза — море — прохлада — луна —
Разве одна на земле ждет не дождется меня?

Дня не проходит — к другой вдруг прибивает прибой,
К той — кто волнует сейчас — завтра уже не вернусь.

Грусть — серебристая грусть — тянет дорожкой к луне,
Мне одиноко — и пусть кто-то взгрустнет обо мне.

Я на волне поднимусь — там одинока луна —
И не одна на земле вспомнит с печалью меня.

* * *
Поздним летом и ягодке рад,
А теперь что найдешь в листопад?

И на сердце печалью легло,
Что в березовой роще светло.

Так светло и когда месяц май.
Кто увидит? Дай губы мне, дай!

Потому что пылает любовь,
Никогда ты мне не прекословь.

Как простор стал над рощей широк
И одышлив, как я, ветерок.

Как кружит перед нами и над
Листопад, листопад, листопад.

* * *
Ты со мною всегда, моя грусть, моя Русь,
Пусть не я, а другие тобою согреты.
Я никак на Поклонную не соберусь,
Где с церквями твоими твои минареты.
Я в деревню уйду, по полям я пойду,
Свежий воздух глотну на ходу,
Из ручья я напьюсь, рукавом оботрусь,
Поклонюсь тебе, грустная Русь.

* * *
Где-то голос пробует зарянка,
В ельнике ее не разглядишь,
Двинешься на голос ее яркий —
Наступает тишь.

Нежность моя, птичка моя, кроха,
Все равно найду тебя, любовь,
В этой чаще столько моих вздохов
И знаком пенек любой.

Ах ты, озорница дорогая,
Ты, с зарницей вечной на груди!
Оба мы с тобой пришли из рая,
Погоди, побудь, не уходи.

Слышишь, свет мой, как теряю голос?
Помоги, родная, помоги,
Видишь, как прополз бесстрашно полоз
У моей ноги?

Я хочу, чтоб было все как раньше,
Голос стал мой, как и твой, живым,
И в округе не было бы краше,
И печаль развеялась, как дым.

Опубликовано в журнале «Дружба народов» № 2, 2007
http://magazines.russ.ru/druzhba/2007/2/ma5.html

Яков Маркович. Поэт. Родился в августе 1941 года. Служил в Армии. Окончил филологический факультет МГУ. В начале 70-х годов в журнале АН Армении «Вестник» вел русский отдел. Член Союза писателей Москвы. Автор двух сборников стихов.