ГЕНОЦИД АРМЯН

«Наша Среда online» — К 100-летию Геноцида армян мы публиковали книгу Лидии Григорян «Сто первая весна». Сегодня вновь хочется напомнить некоторые эссе, в которых авторы рассказывают свои истории, переданные по наследству их предками.

Нарине Мнацаканян
ПАМЯТЬ ПОВЯЗАЛА НАС ВСЕХ

В нашей жизни есть отрезки времени, которые не забываются. Они вживаются в нас густым дыханием, становясь частью нашей души, разума. Это бывает, когда случается что-то сверхъестественное, когда не сразу веришь происходящему. Это дыхание может быть как хорошим, так и плохим. Хорошее легко носить в себе, оно придаёт нам энергию. А вот что делать, когда к сердцу чернющей пиявкой присасывается ненависть? Ведь это тоже въедается в тебя, да так, что рвёт на мелкие частички из непониманий, обид, самобичевания и, поверьте, безмерной боли за свою нацию. Историю своих предков я всю жизнь ношу в себе. Её ведь и не расскажешь, – эту историю трудно выслушать, она ранит и оставляет за собой шлейф непониманий и какого-то снисхождения к твоей нации. Так мне кажется. И вот, наконец, представился случай поделиться воспоминаниями деда. Я обязательно должна это сделать, во имя памяти наших предков. Сожалею, что нет моего деда в живых, он бы рассказал эту историю по-своему – вспоминая всё до мелочей. Закрываю глаза и слышу голос деда…

Слушайте…

Мой дед Мурад Хачатурович Давтян родился в 1901 году в Западной Армении в селе Храпшар, что в Мушской области, в семье варпета (Варпет (арм.) – мастер какого-то определенного ремесла) Хачатура и Анны. Мурад был первенцем, затем родились его брат Ованес и две сестры Зозан и Берсапен. О Муше, похожем на рай, Мурад рассказывал так красочно, что мы, его дети и внуки, замирая, слушали эти рассказы. Мы знали наизусть, что в тех краях, откуда дед родом, с неба сыплется манная крупа, леса там полны дичи и орехов разных сортов, земля плодоносна, вода вкусная и холодная, а небо высокое и голубое, как голубоглазое, родное сердцу озеро Ван.

– Несправедливо, что всё это отнято у нас, – говорил он. – Почему? Мы что, не так жили на своей земле? Мы не чтили законы и правила своего древнего края? Разве может кто-то любить так, как мы, недоступные горы Сасуна, изумрудные раздолья нашего Муша? О, мой Храпшар, мой дом, моя родина! Что случилось с моей страной, кто живёт на моей земле? Вах, Аствац (О Господи (арм.))!

Под стоны деда наши ручонки украдкой вытирали слёзы, а наши детские умы со взрослой скорбью жалели, что мы никогда не видели Муша.

В Храпшаре веками бок о бок жили армяне, курды, ассирийцы и турки. Жили дружно, как добрые давние соседи, хорошо знавшие друг друга, приходившие на помощь в беде, разделявшие друг с другом радость. Притеснения христиан со стороны турок были всегда, но переносились они с тем пониманием, что жил христианский народ под властью Османской империи и должен был подчиняться султану и его законам беспрекословно. Каждое утро над селом поднимался дым тониров, пекли хлеб, из хлевов выгоняли отары овец и стада крупного рогатого скота на зелёные луга. Село Храпшар было добротным и богатым. Мурад жил в очень большой семье. Главой семьи был Нато, его дед, у которого было семеро сыновей. Один из этих сыновей был отец Мурада – Хачатур. Все сыновья были женаты, у всех были свои комнаты, и была одна большая зала, где собиралась семья на обед. Хозяйство и доход семьи были общими. Двадцать два малыша от года до пяти было в семье и двенадцать подростков от семи до семнадцати лет. Из их семьи выдвинулась целая плеяда фидаи, отряды которых перед 1910 годом были распущены, но многие мужчины стали участниками национально-освободительного движения армян Западной Армении, мечтая о свободной, независимой стране. Конец 1914 года был тревожным, в турецкую армию забрали многих армянских юношей, в том числе и из семьи Давтян. Вести шли недобрые. То тут, то там гамидеи и турецкие отряды стали вновь притеснять христиан. В их селе тоже стали появляться люди, похожие на военных. Приедут, походят, поднимут налоги и уедут. Тревожно начался 1915 год. Однажды в полночь в дверь семьи Давтян громко постучали. Вошли военные и спокойно объяснили, что всех мужчин забирают на работы для проведения водопровода. Как закончатся работы, все вернутся домой. Мужчины, в том числе и юноши старше пятнадцати лет, оделись (12 человек) и вышли за военными. Женщины заплакали, не поверив в сказанное, но дед Нато прикрикнул, и все молча разошлись по комнатам. На следующий день стало ясно, что собрали мужчин только из христианских семей. Курдов и турок не тронули. Время шло, а мужчины не возвращались. Во всех христианских семьях остались старики, женщины и дети. Мурада тогда не забрали, потому что он был чересчур щуплым ребенком – никто и подумать не мог, что ему шел четырнадцатый год. Был у деда Нато хороший друг, турок, в администрации села, так он на все вопросы о мужчинах отвечал:

– Вернутся, Нато, это ведь не игла в стогу сена, чтобы потеряться, 250 мужчин из села увели, шутка ли!

Но однажды он же, хмуря брови, пришёл к ним домой и, смущаясь, повесил на двери дощечку с надписью на турецком языке: «К этому дому не подходить». На вопросительный взгляд Нато он сказал: «Так, на всякий случай». Это было уже ранней весной. Однажды женщины семьи, как всегда, встали рано, разожгли тонир, чтобы испечь хлеб и приготовить завтрак. Одной из невесток всю ночь было плохо, она должна была скоро родить. Она присела, чтобы покормить проснувшегося годовалого ребёнка, и тут с улицы послышались крики, дверь их дома распахнулась, и в дом ввалились турецкие жандармы. Он были похожи на диких зверей. Глаза их были наполнены ненавистью, а их слова были похожи на рычание. Женщины от страха впали в оцепенение, дед Нато застыл в непонимании. Вдруг закричал и забился в страхе ребёнок. Один из турок выхватил его из рук матери и, ударив кулаком по голове, бросил в пылающий тонир. Мать ребенка, потеряв сознание, упала к ногам жандармов. Её стали избивать, а потом полоснули чем-то острым по животу, убив и мать, и новую жизнь… Очнувшийся Нато бросился на жандармов, но что мог сделать бедный старик! Его отшвырнули к стене… Всех выгнали во двор, а потом сюда же согнали и соседей-христиан. Закрыли в сарае и поставили сторожить курда Хало, наказав тому, что если они, жандармы, не вернутся, то надо будет сжечь неверных, а дом забрать себе. Сердца у всех сдавило тоской, и не было возможности из нее выбраться. Тоска и страх делали своё дело. Многие уже обессилели и только повторяли: «Умереть бы скорей, умереть бы скорей…» Разум не подчинялся людям, ибо происходящее с ними было безумием, и это безумие творили люди, рядом с которыми они жили веками. К вечеру, когда в селе прекратились крики и вопли о помощи, дверь сарая открылась, и курд, который сторожил их, приложив палец к губам, сделал шаг за порог. Жена Нато, Анна, вышла вперёд, прикрыв собой детей.

– Сестра, – сказал курд Хало, – я не раз бывал у вас дома и делил с твоим мужем хлеб и соль, я не могу сделать вам плохое, столько лет соседями были. – Он горестно покачал головой. – Я вас прошу, как можно тише покиньте сейчас же село, пока солдаты добычу обмывают да победу над вами празднуют. Кто знает, что на ум им придёт через час.

Нато подошёл к Хало и положил ему руку на плечо.

– Спасибо, сосед. А как же ты, как за наш побег отвечать будешь?

– Ничего, я тоже на время исчезну, а там, глядишь, оставят село в покое. Не такое переживали.

– Нам бы невестку похоронить, – вздохнул Нато. – Как можно так, Хало? Разве они люди? – Он затрясся в беззвучном плаче. Хало тоже вытер кулаком слёзы.

– Сделаю, Нато, похороню. Иди, спасай детей.

Пока они говорили, из двери дома показались женщины, в руках у них были узлы с едой и вещами. Нато по привычке закрыл дверь на замок, положив ключ под камень у двери. Ещё раз оглянулись на дом. Женщины запричитали, но Хало стал подгонять людей, и все двинулись в неизвестность. Когда наступило утро, люди были далеко от села. Таких, как они, беженцев в пути оказалось много. Днём люди старались прятаться, а ночью выбирались на дорогу и снова шли. Сил было немного, а голод и жажда, вечные спутники отверженных, высасывали то малое из тел, что еще согревало в них жизнь. Многие остались лежать на дороге, хотя ещё могли идти. Они не верили в спасение. Мужчин среди беженцев почти не было, нести измученных детей приходилось женщинам. Сколько они так шли, неизвестно, но однажды ночью их окружил конный турецкий отряд, который проводил «чистку брошенных армянами территорий». Они собирали беглецов и гнали их вон из Турции. Перепуганные зловещими криками и свистом плетей люди метались по кругу, пытаясь найти лазейку, чтобы спастись. Они налетали в темноте друг на друга, падали, бедные дети цеплялись за матерей, зарывались головами в их юбки. Сначала все это забавляло турецких солдат, они чувствовали свою значимость и силу. Ведь жизнь этих проклятых армян теперь зависела от них. Потом нытьё им надоело, и они безжалостно стали убивать плачущих. Оставшихся в живых погнали в темноту. С этого момента жизнь людей превратилась в сущий ад, они стали гибнуть как мухи. В дороге потери не обошли и большую семью Давтян. Многие отстали, в суматохе были убиты Нато и его жена Анна. Вскоре стали гибнуть малыши. У них не было сил даже плакать. Людям стала безразлична смерть, они садились на землю и, повернувшись лицом к своим краям, тупо смотрели вдаль. А потом раздавались выстрелы. Мурад, его брат и сестры старались не отставать от матери. Но всё же, поранив о камень ногу, Мурад отстал. Он не мог идти, солнце напекло голову, казалось, он вдыхал и выдыхал огонь. Нубар, оглянувшись на него, крикнула:

– Сынок, прошу тебя, не отставай. Вся моя надежда – это ты.

Турецкий солдат взмахнул плетью, просвистев, она ударила Нубар по глазам. Та вскрикнула и схватилась за лицо, потекла кровь. Переборов боль и стиснув зубы, она молчала, боясь за своих детей, уже вцепившихся в её подол. Глаз у неё вытек. Вскоре колонна беженцев вышла к реке Мурат (Арацани). Людей осталось совсем мало. По разговорам стало понятно, что турки возвращаются, бросив их, истощённых, умирать у реки. Последний раз огрев всех плётками, они ускакали прочь. Люди, а в основном это были подростки девяти – двенадцати лет, остались лежать на берегу реки. О том, чтобы переплыть реку, не было и речи, люди так ослабли, что не могли даже двигаться.

– Господи, – простонала Нубар, – сзади меч турка, впереди воды реки, что нам делать, когда же ты придёшь нам на помощь?!

И тут появился отряд всадников. На турок они не были похожи. Высокий, красивый командир приказал накормить людей. Он говорил на армянском языке, и все успокоились. Женщины плакали и старались поцеловать ему руку, но он запретил это делать. Как оказалось потом, это был Андраник. Он собрал всех мальчиков и сказал им, что они должны быть сильными и должны обязательно выжить, потому что они завтрашние защитники родины, которая в беде. Наверное, вид у детей был страшный, потому что солдаты со слезами смотрели на них. Потом людей посадили на коней и переправили через реку. Отряду надо было следовать дальше, поэтому, раздав продукты и указав дорогу, по которой надо было идти беженцам, отряд ускакал. Люди, благословляя всадников, долго смотрели им вслед. Дорога привела в Эчмиадзин, который был переполнен больными беженцами. Они были всюду: одетые в лохмотья, с разбитыми окровавленными ногами, многие подхватили чесотку и другие инфекционные болезни. Люди, прошедшие ужасы скитальчества и дошедшие до Восточной Армении, умирали под стенами родного Эчмиадзинского монастыря и храмов Сурб Гаяне и Сурб Рипсиме. Умирали без стона и плача, умирали, удовлетворённые уже тем, что будут похоронены. Умерла и одна из сестёр Мурада, а вторую предложили сдать в американский приют. Мама Мурада понимала, что если дочь попадёт в американский приют, они её больше не увидят, но если оставят с собой под открытым небом, она погибнет. Со слезами на глазах она отдала дочь в приют.

– Живи, родная, только живи, – прошептала она вслед дочери и потеряла сознание. От некогда громадной семьи, не знавшей голода и болезней, остались слепая на один глаз Нубар, Мурад и его брат с большими болячками на голове. Как его лечить и что делать, никто не знал. Все чего-то ждали. И вот появился мужчина в белом костюме, а за ним ещё двое с большой тетрадью в руках.

– Ованес Туманян, это Туманян, – шептались вокруг. Он медленно передвигался между беженцами, которым не было видно конца. Никто ничего не просил, все с надеждой в глазах смотрели на умное, полное грусти лицо Туманяна.

– Потерпите, – просил он, – мы постараемся всем помочь.

Вскоре всех беженцев стали расселять по районам Восточной Армении. Мурад с братом и матерью оказались в селе Алапар Разданской области. Местные жители, чтобы как-то обеспечить существование беженцев, предложили им работы по хозяйству в обмен на жильё и еду.

Прошли годы, и Мурад женился на девушке из семьи, где они с матерью работали. Девушку звали Берсапе, как его старшую сестру. Отец девушки был согласен на этот брак. Мурад вырос красивым, статным и трудолюбивым юношей. Оказалось, что семья, с которой породнился Мурад, была также из Западной Армении, но они уехали из тех мест намного раньше Геноцида. Женившись, Мурад уехал с семьей в село Гюмуш (Каренис), одно из ближайших сел города Чаренцаван. Здесь он обустроился, завел хозяйство. Женился и его брат Ованес. С этого времени у Мурада наладилась жизнь, и если бы не воспоминания о прошлых испытаниях и погибших, его жизнь можно было бы назвать счастливой. Они с женой создали большую дружную семью. У них родилось десять детей (семеро сыновей и три дочери). Сыновей он назвал именами своих дядей и отца. Оба неграмотные, работая не покладая рук, они постарались, чтобы все дети получили высшее образование. Нубар как могла помогала молодым, но в 1952 году она ослепла окончательно, после этого прожила ещё пятнадцать слепых, но спокойных лет. Мурад благоговел перед матерью, вместе с женой и детьми он ухаживал за ней и помогал во всём. Женив и отделив всех детей, Мурад стал жить с младшим сыном Варданом Давтяном и невесткой Асей Варданян. У Мурада с Берсапе была долгая, спокойная, счастливая старость. Дом был полон внуков, приходили в гости дети со своими семьями, шум и смех раздавались то здесь, то там. Мурад иногда уходил в себя, а затем, очнувшись, дрогнувшим голосом тихо говорил: «Всё так же, как было когда-то».

У Вардана и Аси родилось четверо детей, из которых самая младшая – это я, Нарине Давтян. Бабушка Берсапе умерла в 1983 году, а дедушка Мурад в 1992-м – ему шёл девяносто первый год. Они похоронены на кладбище села Каренис. Как-то перед смертью дед Мурад сказал, что в нём живёт желание миллиона армян вернуться на свою родину, вытащить ключ из-под камня, зайти в дом, а потом только умереть, чтобы быть похороненным там, у себя. Буквально недавно с родины деда Мурада родные привезли землю и смешали с землёй их могил. Боль и трепетная любовь к земле предков передалась нам, его детям и внукам. Мой отец очень переживает, что не смог отвезти отца на его родину. В годы жизни деда это было невозможно сделать, дороги открылись после перестройки. Время ожиданий в целый век всех армян сделало родственниками. Память о прошлом повязала нас всех одной цепью, тяжелой и холодной, которую мы никак не можем сбросить. Очень хочется, чтобы потомки тех турок, кто хотел, чтобы армяне исчезли с лица земли, знали: мы сегодня сильны как никогда, ибо мы – рассеянные по всему миру Геноцидом – звенья одной и той же цепи. Эти сто лет сделали нас сильными и твердыми. Мы уже не беженцы-сироты, мы – люди, имеющие достоинство, деловое самосознание… Но в душе мы всё равно чувствуем себя изгнанниками. Вот почему мы требуем справедливого решения Армянского вопроса, так больше не должно продолжаться. Ведь это большой груз для обоих народов – и армян, и турок. Мы должны исправить ошибки одних и исполнить чаяния других…