Игорь Яковлевич Фроянов

Окончание.  Часть 1 ,Часть 2 ,Часть 3

Обосновавшись в Западной Сибири, наши предки потянулись дальше на восток, «навстречь солнцу». Быстрота, с которой был совершён переход с Оби до Енисея и далее, в бассейны Лены и Амура, удивительна. На память приходят слова якутского воеводы, жившего в середине XVII столетия, который, снаряжая поход в Забайкалье, наказывал: «Призывать под государеву руку ласкою».

Примечательно, что уже в 1582 году англичане просили московское правительство разрешить только им торговать в устьях Северной Двины, Мезени, Печоры, Оби и… Енисея. Есть основания говорить о появлении наших предков в енисейском устье в 1570-х. Правда, документы 80-х годов того века именуют крупнейшую реку Восточной Сибири несколько необычно для нашего уха – Ислендь, Ынленди, Излендь.

К концу столетия относятся факты, бесспорно подтверждающие регулярные походы русских к Енисею. Голландский торговец и дипломат Исаак Масса, побывший у нас в начале XVII века, рассказывает о путешествии московского гостя (купца) следующее: «Сибирский главный начальник отдал распоряжение сделать несколько палубных судов и приказал им выйти весной по Оби в море, следовать вдоль морского берега до Енисея, и затем в течение нескольких недель плыть по Енисею. Одновременно он послал несколько людей по суше, приказав им оставаться на берегу реки до тех пор, пока они не обнаружат эти суда… Тем, кто ехал морем, было велено тщательно осматривать все, что только им попадется на глаза. Вместе с ними был отправлен их предводитель по имени Лука, которому приказали зарисовывать все, что встретится на пути. Они прибыли в устье вышеуказанной реки и встретились там друг с другом, т.е. те, которые передвигались по суше, с теми, кто плыл вниз по реке на судах… Прибыв в Сибирь, они дали подробный отчет главному начальнику, который послал его в письменном виде царю в Москву».

В 1610 году двинской человек Кондрашка Курочкин со товарищи соорудил кочи в Туруханском зимовье и «сплыл» на них в енисейское устье. Там землепроходцам пришлось коротать пять недель, т. к. устье «занесло из моря льдом, а лед дивной, ни о которую пору не изводитца, в толщену сажень тридцети и больши».

Переждав, они вышли в Ледовитый океан и достигли реки Пясины восточнее Енисея (она, по мнению академика Льва Берга, стала известна русским не позднее 1605 года). Обследовав морскую губу и устье Енисея, Курочкин убедился, что «большими кораблями из моря в Енисею пройти мочно». По его словам, «и река угодна, боры, и черный лес, и пашенные места есть, и рыба в той реке всякая такова ж, что и в Волге».

Примечательно, что Курочкин попал не в пустынный и безлюдный край. Он встретил тут многих государевых сошных (пашенных) и промышленных людей. Значит, ко времени похода Курочкина русские уже обживали берега Енисея.

Движение к нему шло не только с северной стороны (от Мангазеи на Туруханск), но и с южной, – прежде всего, с Кети, правого притока Оби. К 1605 году возник Кетский острог. Ещё до плавания Курочкина, в 1609-м кетские казаки сумели просочиться в земли приенисейских тунгусов. А уже в 1619-м был основан Енисейский острог – будущий Енисейск. В 1624–25-м начальство распорядилось ставить крепость на Красном Яру – будущий Красноярск, но он был построен только в 1628-м.

Итак, прошло каких-то 18 лет после экспедиции Курочкина в низовья Енисея до закрепления за нашими предками верховий великой реки. Потребовалось около 30 лет, чтобы огромные территории между Обью и Енисеем были открыты и вошли в состав Русского государства.

В течение XVII века Красноярский Острог являлся крайним южным пунктом освоения государевыми людьми Восточной Сибири. Дальнейшее движение было приостановлено набегами алтын-ханов, старавшихся завоевать прилегающие к их владениям земли. И всё же русские недолго оставались в этих краях, почувствовав тягу идти далее на восток. Ещё в 1607-м мангазейцы добрались до Нижней Тунгуски и обложили окрестное население ясаком. Но особенно волновала воображение наших землепроходцев своими сказочными богатствами Лена.

Как и с Оби на Енисей, переход на Лену осуществлялся двумя путями: северным – от Мангазеи и Туруханска и южным – от Енисейска на Верхнюю Тунгуску, Ангару, Илим (правый приток Ангары). В 1620 году мангазейцы, услышав от тунгусов о якутах, дали знать об этом московским властям, а сами двинулись по Нижней Тунгуске и Вилюю на Лену. Чуть позже некий Пенда с четырьмя десятками спутников отправился из Туруханска по Нижней Тунгуске на Чечуйский волок и, преодолев его, достиг Лены, по которой сплыл вниз до того места, где потом был поставлен Якутск. Затем он поднялся обратно и, совершив степной переход, пришёл к Ангаре, где, вступив на суда, «прибыл паки в Туруханск». Академик Лев Берг имел все основания назвать путешествие Пенды необычайным географическим подвигом.

В своих попытках пробиться на Лену наши землепроходцы должны, конечно, были освоить верховья Енисейского бассейна и, в первую очередь, Ангару с Илимом. В 1627 году из Енисейска был послан Максим Перфильев, человек довольно проворный и искусный с сорока казаками, чтобы обратить в подданство бурят. Он стал первым, кто дошёл по Тунгуске до Илима и далее до Бурятских порогов, положив в ясак тунгусов.

В том же направлении в следующем году ходил Василий Бугор с казаками, сам одиннадцатый. Построив в 1630-м на Ленском волоке Илимский острог, русские как бы перекинули мост из Приангарья на Лену. Поставленный два года спустя Якутский острог быстро приобрёл роль форпоста в дальнейшем продвижении на восток.

Прошло всего лишь 10–15 лет с той поры, как государевы люди прослышали о Лене, а русские уже плавали по ней, обследовали важнейшие притоки, проторили пути, обложили ясаком местное население, устремляясь взорами всё далее «навстречь солнца».

Если упомянутые путешествия можно оценивать как своеобразную рекогносцировку, то с 1630-х годов начинается систематическое обследование северного и южного путей с Енисея на Лену. Местная администрация набрала к тому времени столько сведений, что могла дать государю обстоятельный отчёт. В 1630-м енисейский воевода Семён Шаховской отправляет в Москву «роспись» земель к востоку от реки, а в 1632-м его мангазейский коллега Афанасий Палицын посылает уже подробный доклад о путях на Лену, сопровождая его чертежом.

В верховья Лены русские попали раньше, чем к устью. Первыми до него добрались в 1633-м Иван Ребров и Илья Перфильев. Однако значение их путешествия не только в этом. Достигнув устья Лены, они морским путём прошли в Яну и взяли ясак с местных жителей. Затем Перфильев отправился с данью в обратный путь, а Ребров пошёл морем на Индигирку, устье которой обнаружил приблизительно в 1636-м.

После Реброва и Перфильева, между 1636 и 1639 годами к Яне ходил некий Елеска Буза. Почти одновременно с ним к верховьям Яны отправились через горы на конях Посник Иванов со товарищи. Они проделали головокружительный вояж по диким гористым местам и достигли в 1639 году Индигирки, о чем в отписке ленских воевод Головина и Глебова (1640–1641 гг.) сказано, что «Посничко в прошлом, 147-м (т. е. в 1639-м) году пошел с Янге реки вверх по Толстаку реке на Индигерскую реку в Юкагирскую землицу…». С той поры был открыт путь «с Янги на Индигерскую через Камень (горный хребет) коньми».

Тогда же первые русские дошли до Алазеи, расположенной восточнее Индигирки. А отсюда уже рукой подать до Колымы. И действительно, в 1641-м Михаил Стадухин поплыл вниз по Индигирке и «морем дошел на Ковыму реку». Трудно точно сказать, когда он достиг Колымы. Но известно, что не позднее 1644 года Стадухин поставил там зимовья, в том числе и Нижнеколымский острог, сооружённый примерно в 20 километрахот современного райцентра того же названия.

Продвижение к востоку по северным краям Сибири, по побережью Ледовитого океана шло синхронно движению южными путями, которые привели наших предков в конце 30 – начале 40-х годов на Тихий океан и к Амуру. В этой связи следует помянуть Дмитрия Копылова и Ивана Москвитина.

В 1636-м из Томска были посланы 50 служилых людей под командой Копылова для проведывания «Ленской землицы». Они направились к Енисейску и оттуда по Верхней Тунгуске, Куте (левый приток Лены) и Лене до Якутского острога.

В следующем году Копылов пошёл на Алдан и здесь, в 100 верстах от устья Маи (правый приток Алдана) заложил Бутальское зимовье, из которого в 1638-м отправил под начальством Ивана Москвитина 30 человек на «большое море-окиян». Москвитин проплыл на Маю, потом на Юдому (правый приток Маи) и волоком вышел уже на Улью, впадающую в Охотское море. На морском побережье Москвитин со спутниками прожил два года. За этот короткий срок он обследовал огромное береговое пространство от Тоуя на севере до Уды на юге. Москвитин был также одним из первых, кто принёс своему начальству сведения и об Амуре.

К началу 1640-х наши землепроходцы обследовали север Сибири до Колымы, а на юге вышли на Тихоокеанские просторы. Но следующее десятилетие принесло массу новых открытий, значение которых иногда превосходило предыдущие.
В 1643-м Курбат Иванов проник на Байкал. Как следствие, московские власти получили сведения о бассейне Амура, природные богатства которого воспламенили воображение служилого и промышленного люда и вызвали спешное движение к его берегам.

Результатом заманчивых рассказов о новооткрытом крае стала посылка на Зею и Шилку в 1643 году Пояркова с одной пушкой, 112 служилыми и 15 охочими людьми, 2 целовальниками, 2 толмачами и другими (всего 132 человека) на поиски земель «для государева ясачного сбору и прииску вновь неясашных людей, и для серебреной и медной и свинцовой руды, и хлеба».

Поярков получил обширную инструкцию, которая предписывала расспрашивать «накрепко про сторонние реки, которые в Зию реку пали»; «какие люди по тем сторонним рекам живут, сидячие ли, или кочевые, и хлеб у них и иная какая угода есть ли и серебреная руда, и медная и свинцовая по Зие реке есть ли… и чем кумачи красят и камки и бархаты на Зие ль делают или откелева идут». Русские власти интересовались, «есть ли на Шилку реку из китайского государства привоз и будет есть и судами ль приходят иль коньми и по скольку человек».

Пояркову наказывали дойти, буде возможно, до месторождений руд, завладеть ими и организовать выплавку, «острог поставить и укрепиться всякими крепостьми… и серебреные руды при себе весом плавить». Наконец, Поярков обязан был «по распросу иноземскому и своему высмотру сделать Зие реке и Шилке и в нее падучим сторонним рекам чертеж и роспись».

Поярков отправился из Якутска вниз по Лене, проплыл вверх по Алдану до Учура (правый приток Алдана), а по нему – в Гонам (левый приток Учура), откуда волоком через хребты вышел на Зею. В 1644-м двинулся вниз по Амуру, воюя с окрестными племенами и неся большие потери в людях. Весной 1645-го вышел в Охотское море и обшарил побережье, дойдя до Ульи. В Якутск Поярков возвратился в 1646-м, представив описание и чертеж пройденного пути.

Ещё большую известность получили амурские походы, совершённые «Ярко Павловым, сыном Хабарова», которого якутский воевода Францбеков послал как «старого опытовщика» на князя Лавкая да на Баготу «призывать ласкою под государеву царскую, высокую руку».

В 1647-м Хабаров с 70-ю охочими людьми поднялся по Лене и Олекме до Тунгира, где зазимовал. Весной следующего года он достиг Зеи и Амура, проник во владения Лавкая, но всюду находил покинутые города и селения. Оставив тут часть отряда, пошёл в Якутск за подкреплением и получил 200 человек. Тунгирский волок, который вывел Хабарова, стал потом играть важнейшую роль в присоединении Даурии. Не случайно из-за него у русских вскоре началась борьба с китайцами.

В то самое время, когда Хабаров двинулся на Амур, холмогорец Федот Алексеев и казак Семён Дежнёв вышли на четырёх кочах в море на розыск таинственной реки Анадырь и лежбищ моржей. Поначалу ничего не нашли. Однако, по словам Герхарда Миллера, написавшего в своё время «Историю Сибири», «воспринятая надежда к дальнейшему продолжению морского изобретения не токмо тем не пресеклась, но паче на другой год число охотников из казаков и из промышленных людей ещё более умножилась, так что семь кочей изготовлены были, которые отправились все вместе для упомянутого проведения».

Суда снова вышли в море из устья Колымы в июне 1648-го. Три из них вскоре исчезли. Остальные во главе с Алексеевым, Дежнёвым и Герасимом Анкудиновым продолжали опасный путь. Неподалёку от Чукотского носа коч Анкудинова разбило. Мореходы перебрались на два оставшихся. В исходе сентября 1648 года Дежнёв и Алексеев обогнули Большой Каменный нос (мыс Дежнёва). Высадившись на побережье, имели «бой» с чукчами, в котором Алексеев был ранен.

Скоро судьба разъединила суда, и о том, что стало с Алексеевым и Анкудиновым, сведений нет. Видимо, Алексеев добрался до Камчатки, где и погиб со своими спутниками, о чём Дежнёв рассказал в отписке 1655 года якутскому воеводе: «А в прошлом во 162 (1654) году ходил я, Семейка, возле моря в поход и отгромил я, Семейка, у коряков якутскую бабу Федота Алексеева, и та баба сказывала, что де Федот и служилой человек Герасим померли цынгою, а иные товарищи побиты, и осталось невеликие люди и побежали в лодках с одною душою не знаю куда».

Самого же Дежнёва долго носило по волнам и, наконец, выбросило на берег несколько южнее устья Анадыря. Отсюда путешественник с колоссальными трудностями (достаточно сказать, что шёл по совершенно неизвестной местности зимой) через 10 недель достиг реки Анадырь неподалёку от её устья.

Сам Дежнёв повествует об этом так: «И носило меня, Семейку, по морю после Покрова всюду неволею и выбросило на берег в передний конец за Анандырь реку, а было нас на коче всех 25 человек, и пошли мы все в гору, сами себе пути не знаем, холодны и голодны, и наги и босы, а шел я, бедный Семейка, с товарищи до Анандыри реки ровно 10 недель и попали на Анандырь реку внизу близко моря».

В 1649 году Дежнёв с поредевшим отрядом, построив лодки, тронулся вверх по Анадырю, «громя» анаульских людей. Был тяжело ранен, но ясак всё-таки взял. Основал зимовье – Анадырский острог, пробыв в этих исключительно суровых краях до 1656 года.

Следует сказать, что «бедный Семейка» не осознал всей значимости своего открытия. Основную заслугу экспедиции он видел в том, что её участники «нашли усть той Анандыру реки корга (лежбища), за губою вышла в море, а на той корге много вылягает морской зверь морж и на той же корге заморный зуб зверя того, и мы служилые и промышленные люди того зверя промышляли и заморной зуб брали, а зверя на коргу вылягает добре много».

Понять «Семейку» можно: он нашёл то, что искал. Действительное же значение его экспедиции заключалось в открытии свободного прохода из Ледовитого океана в Тихий.

Итак, к середине XVII века русские прошли всю Сибирь, достигнув её естественного предела – океанского побережья. В сравнительно короткий срок огромная территория стала достоянием Русского государства. Что способствовало такой быстроте продвижения? Речная сеть, прекрасно поставленная природой, слабость туземцев, которых ласкою и уговорами, но, случалось, и «огненным боем» приводили под высокую руку московского государя. Нельзя, конечно, забывать и о поразительном мужестве наших землепроходцев.

Такова внешняя канва событий, связанных с присоединением Сибири к России. Какова механика этого процесса?

Прежде всего, следует сказать о правительственном интересе к сибирским землям. Он был вызван потребностями выросшего государства и, в первую очередь, заботами о бюджете.Поэтому страна, где соболи «черны вельми и велики, шерсть живого соболи по земли ся волочит», притягивала правительственных финансистов, так как пушнина была валютным товаром, выручка от которого составляла существенный источник пополнения казны.

Внимание к Сибири должно было тем более крепнуть, что в европейских районах страны пушные запасы, по существу, исчерпались. Если верить беглому подьячему Посольского приказа Григорию Котошихину, в царствование Алексея Михайловича из Сибири приходило в казну всяких мехов на 600 тысяч рублей (колоссальная сумма), тогда как от промышленных пошлин поступало 500 тысяч. Сбор ясака в Сибири составлял в XVII веке треть всех государственных доходов.

Посылая правительственные войска на восток, московские руководители тем самым способствовали развёртыванию за Уралом производственной деятельности. Служилые люди, промышленники и купцы – первые, кто пришёл в Сибирь. Они сообщили направление российской колонизации территории.

Однако с самого начала возник элементарный, но весьма существенный вопрос: как обеспечить провиантом, в первую очередь, хлебом служилый и промышленный люд. Без решения этой проблемы нечего было и думать об освоении Сибири.

Сперва хлеб завозили из европейской России. Пермь, Соль-Камская, Кайгородок, Вятка с пригородами, Устюг, Соль-Вычегодская и Вымь-Яренская, Чердынь с их уездами поставляли в Сибирь «сошные запасы». Но скоро обнаружилась вся неустроенность и невыгодность такого снабжения. Стоимость хлеба за дальностью перевозок была чрезвычайно высока. К тому же случались перебои: скажем, в тяжёлые 1610–1611 годы хлеб не был доставлен на Верхотурье вовсе.

Но и в спокойные времена он нередко поступал не по наряду. Так, в 1663-1664-м северные города, поставив 12170 четей ржаной муки и ржи (четь муки=5,25 пуда; четь ржи=6 пудов), не довезли более трети нормы. Не справились с разнарядкой и в 1666 году. Или, например, в 1645 году Устюжская земля не смогли поставить сошные запасы из-за неурожая, и обеспечение хлебом было заменено высылкой денег – по рублю за четверть ржи.

Большие и мелкие недоимки случались постоянно. Кроме того, поставщики испытывали огромные, порой непосильные тяготы, о чём заявляли неоднократно: «И тех городов посадским и уездным людям в тех хлебных запасах и в возке ставилась налога великая для того, что от тех поморских городов до Сибири проезд дальний, и многие подводы назад от Сибири не дохаживали». Эти и подобные «налоги» (трудности) вынуждали людей бить челом государю о прекращении возки хлеба в Сибирь.

В Москве также понимали всю бесперспективность снабжения дальних земель хлебом из европейской России и старались обзавестись пашней на месте, особенно в западных уездах Сибири.

Но рабочих рук там не нашлось. Поэтому правительство занялось переселением крестьян из европейской России по «указу» и «прибору», не гнушалось использовать на сибирской государевой пашне даже ссыльных.

Нужно, впрочем, заметить, что перевод «по указу» и по «прибору» применялся лишь поначалу и был скоро оставлен. Его сменила вербовка добровольцев, проводившаяся в поморских городах агентами сибирской администрации. Основным работником на новой государевой пашне стал вольный переселенец.

Уже с конца XVI века начинается приток крестьян в Сибирь, который в следующем столетии усиливается и достигает заметного подъёма. Крестьяне шли преимущественно из поморских уездов, что объясняется как давними связями именно Севера с Сибирью, так и социальным положением населения, не повязанного крепостным правом.

Сначала землепашцы оседали в Западной Сибири, но территория её по своим естественным условиям далеко не везде способствовала образованию крестьянских поселений. Наиболее благоприятные условия имелись в Тобольском, Тюменском, Верхотурском, Туринском уездах, образовавших Тобольский разряд. Именно здесь сгущалось крестьянское население. Достаточно сказать, что из 11 тысяч дворохозяев, насчитанных в Сибири в 1699 году, 8280 жили в пашенных уездах Тобольского разряда. На бескрайних же пространствах остальной Сибири осело лишь 2720 семей. Четыре уезда Тобольского разряда дали в 1669 году 65% казённых хлебных поступлений всей Сибири, а в 1774-м – более 90%. Эти уезды стали житницей Сибири.

Недаром Семён Ремезов (летописец и картограф конца XVII – начала XVIII вв.), характеризуя упомянутые области, писал: «Земля хлебородна, овощна и скотна. Опричь меду и винограду, ни в чем скудно. Паче всех частей света исполнена пространством и драгими зверьми бесценными и торги, привозы и отвозы, привольные».

Так совокупными усилиями правительства, служилых, «промышленных» и «пашенных» людей осваивалась Сибирь, ставшая источником бесчисленных богатств, не оскудевающая доселе.

И наконец, последнее, – но по историческому значению для России, пожалуй, первое. Прирастая Сибирью, Московское царство превращалось в великую Империю, сохранившую множество населяющих её этносов, способную благодаря своим ресурсам и необозримой территории обеспечить им и русскому народу внешнюю безопасность.

Дальновидность наших предков, созидавших эту Цивилизацию, особенно наглядна в наше время с его непредсказуемостью международных отношений и неочевидностью перспектив развития человечества.
Поэтому мы должны не только «держать порох сухим», но и как зеницу ока беречь территориальную целостность Российского государства, созданного потом и кровью наших отцов, дедов, прадедов, пращуров…
ИГОРЬ ФРОЯНОВ, профессор Санкт-Петербургского государственного университета, доктор исторических наук
Источник: http://file-rf.ru/analitics/805