ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

Читая Г. Нарекаци

1.

С годами смута все ясней,
и все яснее пораженье,
души своей преображенье
все отдаленней и темней.

Сгорает день. Все ближе ночь.
С годами смута все тревожней.
И все трудней и невозможней
надеждой сумрак превозмочь.

Ищу спасительных огней.
Иду, огней не узнавая.
Все чаще благо прозреваю
своих невидимых цепей.

Я сам ковал их, сам сниму.
Не говори, что темен путь мой…
Я поцелую их, пройдя сквозь тьму
своею познанною смутой,

и — посох свой увиденный приму.

2.

…В кромешной мгле дороги дальней —
моя исповедальня жертвы ждет.
Благословенна будь, моя исповедальня,
где смутный инок душу обретет,
увидится безумием своим
и черным хладом окропит
былому
верность…

…Растает, ниспослав мирскую вербность,
он, вознесенный в предапрельский дым!

_____________________

ГРИГОР НАРЕКАЦИ – средневековый монах, оставивший народу «Книгу скорбных песнопений», она почитается как армянская Библия.

Не видя

Сэде Вермишевой
.
Не угаснуть тебе,
не изжить мне тебя,
слишком ярко – неотвратимо! –
ты спешишь
в пальтишке
малиновом
мне навстречу, не видя меня!

Слишком жарко слепит твое золото,
богом выплеснутое
в следы,
разгорающимся горизонтом, –
не закатом, а горизонтом! –
на предгорьях
сухих и сумеречных
хранимое от беды.

Ереван, 1974

Утро в горах, с вершины

И вдруг я понял —
так бывает! —
и вдруг я начал понимать:
оно вплывает —
именно вплывает! —
сквозь горы — Ясностью! —
на всё хотеть плевать,

посметь нырнуть, не выплывать
из состояния просторного,
пейзажного, желанно  горного,
жизнь новую
вершинностью
начать.

Сердечко дико-радостно забилось.
Прохлада утра озарилась.

Мне жизнь свою хотелось величать,
остаться здесь…

…Что это было?
Как назвать?

29.08.2015

Ясная плазма

Что дух питает мой?
Какие силы
дают мне силу
мир объять в душе?
Невыразимостью сладчайшей задыхаться…

Владыкой мира я царю:
я миру – мир его дарю!
И нет предела Ожидаемому Слову!
……………………………..

…То ли мысль пламенеет,
шевелится в коконе чувства,
то ли чувство сияет
в коконе мысли, –
ясная плазма в душе возникает,
душу врачует, легко заливая.
Не воспаляет радостью, болью.
Страхом, печалью не обостряет, –
она красотой обжигает их нежно,
душу смиряет,
освобождает,
полнит достоинством,
взлетом возможным.

Хочется верить в такие минуты –
нет иной жизни, кроме бессмертной.

Встреча

Армения – все выше, все нежней
в душе моей,
и все прозрачней.

Растет ли, грезит ли душа моя о ней,
но влагу слез моих
из душных русских дней
так явно впитывает дух ее, парящий…

Парит ли он,
пригрезилось ли мне,
но я так верю в чудо встречи нежной…

Не страшно мне, что вдруг очнусь
или во сне
о камень мифа разобьюсь
надеждой.

Лоно

Что зовет так и тянет Армении лоно?
Чем так сладко и дико
замирает и грезит душа?

Благосклонен,
огромен цветок ее,
к пашне склоненный,

тенью солнца ложится
в иссохшие комья,

согревает прохладой,
надеждою дня дорожа.

Здесь

Я армянин здесь…
Миф во мне.
Прекрасен мир, его живое,
покрывшее
зеленою волною
густую клинопись
на треснувшей стене.

Дудук

Звуком
вселенской элегии
воспаляет мне сердце
дудук

Эребуни

Так влажно и нежно
тысячелетий прикосновенье –
мгновенно опустошенье!

Горьковатый ромашковый ветер
берет меня в лоно свое
и уносит с холма,
и несет над рекою –
над весенней,
блескучей водой
Леты…

Севан

Вода – холодная,
как камень
на дне морском,

рыбешек
бликов
солнечных
ловлю
губами…

Амберд

Ты обезглавлена судьбой,
тебя песок заносит… Каменистый –
лишь дух витает над тобой,
дозорный,
сердцу чем-то близкий.
Печет, влечет столетий плаха!..
…И – нет уже над ней моей пылинки:
последней,
той,
оставшейся от праха –
рассеянной в жаре песчинки…
… Откуда это кровное родство?
И – нежность смертная…
И – торжество…

Два кувшина

КУВШИН

Я кувшин здесь, сработанный грубо,
но однако же с толком: я – пуст,
я тяну обожженные губы
в иссушенное небо искусств,
я хочу, чтобы ливень прекрасного
вдруг прошел по стране стеной
и оставил бы небо ясное,
над напившимся,
льющимся,
мной…

КУВШИН 2

Всем своим серым горлом,
полном пыли и сохлых былинок,
тянется в небо кувшин из барельефа стены,
замер в пределе голодном своем сокровенном,
жаждет смиренно прообраза: глаз над собой,
жарких рук, круг замедляющих,
ясных картинок этой сухой ереванской весны.
Он теплеет, мне хочется думать,
в долгом взгляде моем откровенном,
и благодарен, мне хочется думать,
что я муку его как свою понимаю,
что не камнем стою,
что нежно и спешно, легко вынимаю,
выдуваю бесследно нажитый сор.
Что водою с ладоней своих наполняю,
ледяною, шумящей с протаявших гор.
Что склоняюсь над ним я, и быстро и чисто –
при смеющихся детях – целую я губы его.

Жара

Жара – изводит здесь… Царит!
А ночью – с сердцем говорит.
В июле ночь совсем иссохла,
коллекцией гиней мерцают окна…
Податлив подо мной хребет моста
через Раздан, горячего, пустого,
и жизнь моя – так вечна и чиста,
как будто не было и нет
пути иного.

Сводя зрачки

Амаррва  шог!
Жары безумной шок!
Не размечтаться о прохладненьком леске…
Не рыбой на песке – горячей мокрой глыбой
стоишь в тени как старый носорог,
щетиной света пообросший рыжей,
сводя зрачки, глаза уставя в рог,
и – дальше рога! – ничего уже не вижу
уже вся жизнь, весь мир – Амаррва   шог!
И бога нет.
И солнце ненавижу.

В походе

Вам – дальше, – вверх! –
к вершине вам идти,
вам покорить вершину нужно,
и к поезду успеть;
мне – вниз бежать,
по осыпи,
к ручью,
где так прохладно,
солнечно и тихо…

Хочу я тоже делать то, что я хочу!
Я знаю уголок –
заросший,
дикий,
там ежевикой спелой тьма,
там камень есть,
похожий на гигантского сома,
он ждет,
он важно водит блики,

и даже кожей можно
думать
о великом,
и не сходить… амаррва шог!.. с ума…

Взоры

Эти женские местные взоры
сумрачные или темные
полные горького яда
грусти и немоты
неприятия или заклятия
разделяющей четкой черты
вечно-закатного солнышка в бархате черноты
блесток роскошной плывущей мечты

невыразимы

Во мгле Гехарда

Так нежен свет твоей косы…
И так мне зябко…

…Спи! Не созрели на палатке
горошинки гранатовой росы.

Таит зарю хребет Гегамский.
Мольбой далекою – во тьме –
Азат – его исток…

И – вновь меня
пронизывает
ток:
горячий снежный ток
армянской неги,
ласки,

и льется в сердце,
льется благодать –
со скал Гехарда
ждать зари безбрежной,
не знать любви,
и ничего еще не знать,
лишь сладко, жарко,
жадно умирать –
всем своим сердцем,
скудным, прежним…

Такая даль…
Каемка гор –
как робкий берег океана.
И так легко – шагнуть в простор,
уплыть в простор
божественно и пьяно…

Все жертвеннее тьма…
И свет сильней…

Во мгле – сияющей и зыбкой –
любовь – жива.
Живет – улыбкой.
Звучит заоблачною скрипкой,
нерукотворной, но своей.
_____________

АЗАТ (по арм. «свободный») – река. Исток – в предгорьях Гегамского хребта. ГЕХАРД – высокое скальное место, с монастырским комплексом 12-13 вв.

Художник духа

Красив армянский алфавит необычайно…
Резьбы узорчатый гранит.
Живая древность.
Тайна…

Звериных символов закрытые глаза.
Достоинство безумия в страданьях.
Одна на всех
кремень-слеза,
впечатанная в камень мирозданья.

Обугленные солнцем голоса,
молитв горячих шумный срок…
Нет, – не ученый – не досужий составитель! –
Художник Духа был монах Маштоц Месроп!
Творец. Ваятель и воитель!

Как воины, плечом к плечу
стоят, теснятся буквы жарко.
Не зная их, любуюсь и молчу,
и образов ищу,
мне близких,
ярких…
______________

МЕСРОП МАШТОЦ – создатель армянского алфавита.

Ночное настроение

Над пропастью,
пастью орущей, —
сгинуть,
в забвение кануть.
Нитью,
созвездия рвущей, —
в  новой  заре воспрянуть!

Не скажет

…Мой день – так ярок,
так глубок,
так одинок и безнадежен!
Но я – сдержусь…
Я царь ему,
я бог,
повержен я, но даже враг
не скажет другу своему –
что я низложен.

На предгорьях души

Так запутанно всё на предгорьях души,
не спешу на вершину,
не решаюсь в долине остаться, –
в одиночестве,
в сумеречной тиши
я ищу перекресток
мгновенного детского счастья,
и не чувствую времени встречи,
не верю в извечность пути.

Без клавиш

Морозного пространства боль –
едва ли здесь забудешь и расплавишь,
иные крылья обретаешь
и на губах иную соль,
а нет в душе прозрачных клавиш,
играющих ей равную любовь.
Невыносимо здесь светило,
и нежность тьмой окружена…

Армения – великая жена,
но нет в ней радости
подруги милой.

Листик

(из окна Ирины и Джеммы Карумян)

Я вижу листик из окна. Окно выходит –
к лозе, прижавшейся к стеклу, к моим глазам,
а за лозою – Айгестана льются кручи,
темнеет утро пылью дождевой,
светило тонет розовой дырой, –
и камень времени, тяжелый, как звезда
Армении, моей надежды лучшей,
прозрачной рассыпается горой.
Уже не властен надо мной надежды след!
Короче кажется дорога,
жизнь короче…

…Так листик, явленный пространству среди ночи,
несет свою лозу в огромность света,
чтоб ягодами лился свет.

(1986, Айгестан)

Память об Армении

День моей жизни нерасторжим,
где-то осталась та жизнь,
которую не дожил…

________________
Об авторе:
Рустанович Николай Дмитриевич. Родился в 1940 году. Москвич. Окончил  философский факультет МГУ. Член Союза писателей Москвы с 1993 года.