ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

Писать о поэте Сэде Вермишевой – это значит почувствовать себя Алладином, получившим волшебную лампу и вошедшим в подземную кладовую сокровищ. Что-то мерцает, блестит со всех сторон, загадочно светится, и ты стоишь среди этого мерцания, не зная, к чему прикоснуться… Вот я протягиваю руку и беру блестящий камешек. Он не  декоративен, он испускает загадочные импульсы, в нём что-то борется, жжётся. Он бросает мне вызов: разгадай меня, следуй за мной в моих взлётах и падениях, стань участником моих битв, побед и поражений…

И ты чувствуешь, что не можешь просто так это оставить. Тебя уже заполонили, тебе нужно вникнуть, понять. Откуда, из какого источника исходят эти импульсы. По мере того, как углубляешься в этот волшебный мир, всё яснее понимаешь: это вера в могущество поэзии,  в её почти неземную силу. И она, эта вера,  диктует такие слова:

Принимайся же, душа,
За дело,
Рук не покладая,
Сотвори
Собственные правила удела,
Где лишь праведники правят,
Не цари,
От зари до ночи,
Без предела,
Передышки, прочерка, пробела, —
Как свеча пред алтарём –
Гори!
И к тебе придут моря и веси,
Расположатся стада у самых ног…
Всё молчит.
Но светлое предвестье
Возникает…
Или просто
Бог!

Какая смелость! Какая дерзновенная вера в способность поэтического слова преобразить мир и вступить в диалог – страшно даже выговорить – с Богом! Кто решится? Кто посмеет? Она, эта хрупкая женщина. Сэда Вермишева. Поэт, говорящий с мирозданием, с Богом – на равных.
У кого-то другого это звучало бы претенциозно, патетически. У неё – естественно. Это может звучать естественно, только если поэт чувствует  себя причастным, даже ответственным за мировой порядок. Такую ответственность чувствует Сэда Вермишева. Ибо это её мир, её дом. Играть в это невозможно. Надо жить этим.

Я живу в часовых поясах
Всех миров,
Вне времён и законов…

(из цикла «Цепь иероглифов»)

Неспокоен нынешний мир, волны вражды и бессмысленного зла заливают его. Каждый из нас думает об этом с грустью, но у Сэды Вермишевой эти волны проходят сквозь сердце. Она воительница, она не склоняет покорно голову перед злом. Её на власть не избрали, воинским званием не наградили, она – воин-доброволец, вооружённый только разящим словом. Иногда она впадает в отчаяние, и у неё вырываются горькие слова бессилия перед лавиной зла – но за этим всегда следует взлёт надежды. Ведь можно поговорить об этом с Богом, попросить помощи. Ведь есть Слово – носитель любви и добра. И неутомимый воин выходит в бой за добро – и хочет верить в победу…

Сэда хотела бы видеть мир упорядоченным, разумно устроенным, воплощением справедливости и добра. Она хотела бы организовать действительность согласно своим идеалам. Но действительность хаотична,  непредсказуема, полна бессмысленной жестокости и фанатизма. Удивительно ли, что душу поэтессы охватывает страшная тревога? Сэда никогда не чувствует себя посторонней, она всегда лично ответственна за то, что происходит в мире и что не обошло стороной и её родину. Где оно, светлое предвестье? Где выход, где спасение?

…Как охранить,
Как спасти свою душу,
Как малых детей
От беды уберечь?
Огонь охватил океаны и сушу…
Яви мне подмогу,
Владычица– Речь!
В последнем усилье,
Горячем и чудном,
На твёрдую кромку спасенья
Ступить…
В пути бесконечном,
Бессрочном и трудном
Из чаши небесной
Бессмертье испить.

Я должна сделать небольшое отступление и рассказать, как я пришла к ней и как она пришла ко мне. Как она стала близкой, в то же время оставаясь далёкой. И всегда – загадочной.

Сэда – армянка, поэтесса, пишет и печатается в Ереване и в Москве. Я израильтянка, прозаик и публицист, пишу и печатаюсь в Израиле и в Москве. Судьба свела нас, потому что обе мы печатаемся, среди прочего, в московском альманахе «Муза». В этом альманахе много прекрасных стихов известных поэтов, но что-то зацепило меня среди этого изобилия, остановило внимание на стихах Сэды Вермишевой. Начала искать её стихи во всех номерах альманаха, которые у меня есть, в литературных сайтах в интернете. Достала книжку её стихов первого периода творчества. И с каждым новым прочитанным стихотворением усиливалось притяжение  к этой далёкой женщине, интерес к ней. Мне просто необходимо было узнать человека, стоящего за этими строчками. Человека, смеющего говорить с Богом.

Я написала ей. Она ответила. Теперь нас связывает дружба. Это настоящий подарок. Дружба двух женщин, никогда не видевших друг друга. Кое в чём похожих, но в целом очень разных.

Она происходит из старинной аристократической семьи, среди её предков были князья. Я – из семьи людей очень простых, занимавшихся торговлей в буржуазной Латвии. Она экономист, общественный деятель; стихи пишет с юных лет. Я – бывшая ссыльнопоселенка (нас, семью бывших буржуев, сослали из Риги в Сибирь). В годы, когда она получала прекрасное образование, я работала на самых разных работах. Сэда оставила Ереван и большую часть времени проводит в Москве; я оставила СССР, нашла своё призвание журналиста в Израиле. Писать что-то своё начала в пенсионном возрасте. Между нашими судьбами трудно найти что-то похожее. Но…
Мы обе – женщины в возрасте, который называют пожилым только из вежливости. Обе родились в малых странах. Обе принадлежим к народам, прошедшим сквозь суровые исторические катаклизмы. Обе влюблены в русский язык. Наши идеалы схожи, хотя и не совпадают. В нашем отношении к событиям оказалось много общего. Мы обе ищем, задаём себе вопросы, куда идёт мир и  как надо жить, но  находим разные ответы.
Мы обе ненавидим жестокость, стяжательство, показную роскошь, национальную и религиозную нетерпимость. Этого достаточно для дружбы. Поэтому – близкая. Далёкая –географически, близкая – душевно. Но, невзирая на душевную близость,– всегда загадочная.

Она загадочна – потому что ни одно её стихотворение не рисует конкретную картину, ограниченную временем и местом.  Пейзажной лирике  Сэды Вермишевой тесно даже в самом прекрасном саду, она всегда вырвется на просторы вселенной, хотя бы в одной-двух строках выразит неразрывную связь её поэтического мира с бесконечностью во времени и пространстве. Загадка для меня: сразу ли она пришла к этому ощущению своей слитности с мирозданием? Или начинала скромно, камерно? Ответ даёт  маленькая книжка её стихов – не самая первая, но одна из первых, изданная в 1974 году. Приведу из неё начало стихотворения «Армения», в котором  поэтесса отметает рамки своего  времени и говорит о вечности:

Я – щербатая клинопись,
Непрочтённая,
На скале.
Я – сто тысяч раз погребённая, —
Поклонитесь моей земле.

Здесь и далее будет много цитат. Я ведь нахожусь в пещере Алладина и не хочу оставлять все сокровища себе. Ими хочется делиться, мне даже делается жалко тех, кто не прочтёт эти стихи, рвущиеся с листа бумаги в души людей.

Кто из поэтов не писал о любви к родной земле! Казалось бы, все возможные образы уже кем-то созданы, все ракурсы использованы, что уж такого здесь можно добавить, что не было бы сказано ранее другими? Но давайте вслушаемся в эти строки – и увидим, что тема бездонна, неисчерпаема в воображении большого поэта:

Я хочу прикоснуться взглядом
К скалам твоим и кручам
И назвать каждый выступ зубчатый,
Как назвала бы сыновей –
Именем звучным.
Смуглый хозяин мест этих,
Вечер,
Спустился с небес к тебе,
Чтобы встретить
На крышах твоих
Горячие маки,
И, воды Зангу пропуская сквозь пальцы,
Ввысь уходящие песни создать…

А вот другое маленькое стихотворение из той же книжки, без заглавия, начинающееся как будто с простого, очень земного образа, но тоже заканчивающееся прорывом ввысь, в мировое пространство. Приведу его целиком:

Словно бабочка
На дальнем рассвете
Я из кокона выйду,
Я раскрою глаза,
Я очнусь.
Над родною землёю склонюсь
И далёких созвездий
Я горячей рукою коснусь…

Мы видим, что уже на ранних этапах своего творчества Сэда не ограничивает себя  скромной камерной ситуацией. Нет, ей нужна вся родная земля, но и этого мало: ей нужны далёкие созвездия. Без этого она словно заперта в клетку. Она отталкивается от бытовой стороны жизни, от забот о материальном благополучии – словом, от того, чем живут миллионы людей:

Так страшно жить
В каморке тесных правил,
Стать общим местом
В книге бытия…

(Здесь и выше – стихи из книги «Мерцающий пунктир», 1974 г.)

Если у читателя возникло ощущение, что Сэда Вермишева – человек не от мира сего, что она витает в космической сфере своей поэзии, то это будет в корне ошибочное впечатление. Несмотря на богатство её поэтического мира, поэзия для неё – не главное занятие в жизни. Она политолог, экономист и общественный деятель,  а стихи пишет в свободное от работы время. Она не станет прилагать усилий к тому, чтобы стать «раскрученной», как теперь принято говорить о «модных» поэтессах, гнаться за  известностью, за славой. Кто придёт к ней, к её стихам – тот придёт; кто не придёт – не надо. О том, чтобы делать своё творчество источником дохода, она и не помышляет.

И ещё одна загадка: каким образом в личности такого «космического» поэта сочетаются отталкивание от всего «приземлённого» и интерес к таким «типично земным» областям, как политика и экономика, в частности Нагорного Карабаха, в представительстве которого она является экспертом? Но не только эта беспокойная область занимает её, но и вся Россия. И в этих «земных» сферах она мыслит масштабно, со знанием дела  анализирует  фундаментальные проблемы экономики и общества – в её случае России и Армении – и связывает эти проблемы с положением в современном меняющемся мире.

Любя всей душой Россию как свою вторую и главную (после Армении) родину, Сэда не скрывает своего резко отрицательного отношения ко всему происходящему в нынешней России. Она отвергает всё то, что происходило с начала горбачёвской перестройки, в период правления Ельцина и больших экономических реформ; видит в том, что было сделано тогда, причину всех бед нынешних дней. Капитализм с его жестоким девизом «выживает сильный», со сказочным обогащением немногих и разорением многих, вызывает у неё отвращение. Состояние России она в одном из своих интервью называет «узаконенным беззаконием». Именно в тот переходный период крушения социалистической системы хозяйства, по её словам, «принимались законы, не только узаконившие невиданное в истории человечества ограбление народа, но и предусматривающие колонизацию страны, превращение экономики второй по мощи мировой державы в сырьевой придаток Запада».

В том, как она аргументирует это утверждение, есть немало справедливого; она выступает со знанием дела, она специалист, вооружённый цифрами, процентами, фактами. Но когда она переходит от действительного к желаемому, с её выводами трудно согласиться. Здесь я ступаю на зыбкую почву разногласий с Сэдой – разногласий, причиняющих боль нам обеим. Мы осторожно перепрыгиваем с кочки на кочку, чтобы не увязнуть в болоте этих разногласий и остаться с тем, что нас объединяет.

Сэда идеализирует прошлое (за исключением периода сталинского террора, разумеется) и считает, что в социалистической системе хозяйства не надо было ничего менять – более того, что её можно восстановить. Она не хочет помнить о многих отрицательных сторонах режима – или верит, что они были несущественны, что можно их устранить и создать «социализм с человеческим лицом». На базе таких законов, какие приняты в России теперь, по её убеждению, невозможно здоровое развитие общества.

В конце 80-х, когда закачались устои привычного уклада жизни, когда возникло предчувствие больших перемен, Сэда испугалась. Не только она: неизвестность всегда пугает. Особенно, если то старое, которое начинает давать трещины, было дорого и мило.

Страшусь. И знаю, что страшусь.
И всё-таки себя я вызываю
Для разговора с Родиной
Из нор своих.
Начало знаю. А конца – не знаю.
Но Мир таков, что в Мире нужно быть.
И осознать себя. И обозначить.
Мне нужно истин свет
Для Родины добыть,
А не из нор глухих
О них судачить.

(1987 г.)

Это поиск своего места в стремительно меняющемся мире. Выбор стороны. И Сэда выбирает. Она душевно с прошлым, она хочет своим телом, своим словом преградить лавину, накатывающуюся на Родину.

Я не могу строго судить её за этот выбор. Возможно, я в чём-то несправедлива. Я ведь смотрю на то прошлое, которое ей дорого, с сегодняшней колокольни. После того, как было опубликовано множество материалов о преступлениях советского режима, не только в период власти Сталина, как были написаны серьёзные исследования о  структурных пороках социалистической системы хозяйства, все мы задним умом крепки. А в 60-х годах, когда я ещё жила в Советском Союзе, разве я думала, что эта система когда-нибудь рухнет?

Был период, когда и я верила в возможность «немного подправить» режим,  чтобы он стал более «человечным», но со временем поняла, что без тех «мелочей», которые хотелось бы убрать, он не может существовать и разваливается. У меня на глазах происходил аналогичный процесс на моей маленькой родине, в Израиле, где режим был «почти социалистическим». И у нас наступил момент, когда система не могла функционировать дальше. И я тоже не люблю необузданный капитализм, который царит у нас теперь, ненавижу непроходимые социальные пропасти между слоями населения. По сути дела мало кто любит капитализм; но приходится признать, что это единственная система, которая оказалась устойчивой. Неизбежное зло. Оно, по-видимому, ближе всего к человеческой природе.

Переход из одной формации в другую – это всегда тяжёлый процесс. Люди, которые его направляют, должны быть мудрыми и крайне осторожными, действовать «в шёлковых перчатках». Я не была в России в то время, но если судить по тому, что слышала и читала, лидеры там не отличались мудростью и вместо пинцетов действовали топорами. Модель капитализма, которую они создали, мягко говоря, восхищения не вызывает. Совершенно безрассуден закон о плоском подоходном налоге. 13% с рабочего и 13% с миллионера. Такого нет ни в одной стране. Это превратило Россию в фабрику, производящую бедняков и миллиардеров. Миллиардеры же, вместо того, чтобы поднимать отечественную промышленность и создавать рабочие места, строят дворцы и вывозят капитал за границу. Добавьте к этому укрывательство от уплаты даже этого мизерного налога и беззастенчивое разворовывание средств государственного бюджета…

Стоит ли удивляться тому, что чуткая душа поэтессы не принимает такую действительность? Неприятие нынешнего уклада России породило в творчестве Сэды исполненные горечи строки:

И будут тщетны все усилья:
Нам  сладить с веком
Не дано.
Мы —  дети кризиса России,
Мы –
Непроросшее зерно.

(2003 г.)

Вместе с горечью, которую можно понять, в них слышится тоска о якобы прекрасном прошлом – и тут уже дорожки расходятся. Но ведь с самого начала, взяв в руки сверкающий камень из пещеры Алладина, я обязалась следовать за падениями и взлётами поэтессы, за её отчаянием и торжеством. Несмотря на горечь, есть и взлёты надежды:

Мир будет двигаться, идти,
Ещё не всё пропало –
Мне сердце подсказало!
Он весь – во мне,
В моей горсти –
И бездны, и начала.

(2013 г.)

Она верит, что злым силам века её не одолеть, ей подвластны Пространство и Время, она иногда оступается, но всегда встаёт,  улетает в свою вселенную, в которой живёт с юных лет. Бывают минуты, когда тревога за свою страну и её людей становится невыносимой – и тогда она обращается к Нему, Всевышнему, у неё с Ним давний диалог, она говорит с Ним запросто, на «ты»:

…На плечо в лучах рассвета
Господь мне опустил
Ладонь,
Сказал:
— Живи!
Отныне слогом
Ты будешь говорить моим.
Ты под моим надёжным кровом,
Твой голос будет мной храним
В пути бессрочном и бессонном…
Когда ж идти не станет сил,
Явлюсь тебе я в Слове
Новом,
В пространстве грозном,
Опалённом…
И прегрешенья отпустил…

Не только крушение социалистического строя, но и распад Советского Союза был воспринят Сэдой болезненно. Ей тесно не только в маленькой Армении, но и в обширной России; она хотела бы видеть её окружённой подвластными малыми странами, согласно прежнему лексикону – союзными республиками. Есть в ней имперское мышление, непонятное мне. Да ведь эти страны не хотели быть в союзе, их держали в нём насильно! Разве такое насильственное покорение совместимо со справедливостью? В беседе с редактором газеты «Слово» Сэда Вермишева говорит (цитирую с сокращением): «Перед Россией стоит историческая задача – перейти к собиранию земель, возвращению территорий и населяющих их народов в историческое лоно, воссоздавая культурную среду и геополитический расклад сил прошлого времени».

Здесь она идёт ещё дальше путинского «собирания русского мира». Каждое слово в этой фразе вызывает возражение. Разве Россия является историческим лоном для финнов, литовцев, казахов, таджиков, народов Кавказа? И почему Россия должна воссоздавать для них культурную среду? Разве насильственное присоединение земель других народов укрепит Россию как государство, сделает её более управляемой?

Можно было бы ещё многое сказать на эту тему, в частности о попытке подвести под главный тезис философскую основу с помощью ссылки на Константина Леонтьева, публициста и философа начала прошлого века. Согласно Леонтьеву, в «собирании земель вокруг территориального ядра» присутствует деспотизм, но он «диктуется соображениями безопасности существования формы», то есть государства.

А Ваша Армения, Сэда? Вспомните пушкинские слова: «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань». Неужели Вы хотели бы видеть трепетную лань – Вашу любимую маленькую Армению – впряжённой в колесницу российского кесаря, кучер которого огреет её кнутом, если она не выдержит темпа бега его мощных коней?

Это тема, относительно которой мы «согласились не соглашаться». Избегаем говорить об СССР, но если бы каждая из нас описывала эту страну по своим воспоминаниям, то получились бы рассказы о двух разных странах.

Я из прошлого величья,
Из совсем другой страны.
В тёмном поле сердце кличет
Отлетевшей были сны.
И куда ни кинешь взгляда –
Всё утрата,
Всё мираж…

(Из цикла «Преодоление»)

Да было ли величье? Была ли быль – или только сны? Может быть, мираж был именно там – в мнимом величии прошлого?  У кого спросить? У жителя городской коммуналки, где на стене у входной двери было шесть звонков? У старухи из послевоенной выморочной деревни? Или у тех, что «отоваривались» в специальных магазинах, кого лечили в закрытых больницах – не в тех, для народа, где на питание больного отводилось 1 руб. 20 коп. в день? У каждого воспоминания – своё лицо. Только в России у прошлого так много лиц.

Оставим этот спор, в нём не может родиться истина. Моя натура публициста, любящего полемику, втянула меня в него слишком глубоко. Ведь мы говорим  о большом поэте, об экономисте с большими познаниями в своей области и о страстном общественном деятеле – сочетание, которое трудно себе даже представить, настолько оно велико и внутренне противоречиво. И весь  этот тяжкий груз разных ипостасей несёт на плечах реальная женщина, у которой, помимо общественной деятельности и поэзии, есть своя личная жизнь.

Любовь женщины с таким сложным внутренним миром, с таким накалом страстей – могла ли она быть простой и безоблачной? Ей нелегко  с самой собой;  нелегко и тому, кто рядом с ней. В её любовной лирике об этом говорится намёками, аллегорично. Сэда отвергает попытки запереть её в рамки быта, отлучить от безбрежного пространства, в котором она чувствует себя хозяйкой. Отсюда конфликты, от которых она страдает, ведь и ей, как всякой женщине, хочется простого счастья. Но вновь и вновь она убеждается:  ей мало того, что скрывается за этим понятием, родное мирозданье зовёт её, и душа разрывается между противоположно направленными силами, между домашним очагом и жизнью «во всех временных поясах»…

Как чисты и проникнуты стремлением к счастью эти строки о молодой любви:

Уронить себя в руки твои
До рассвета,
До всплеска зари.
Где-то спит
Чуть прикрыто ветрами
Золотистое лето,
И спускаются с неба к нему косари.
И восходит над миром
Это слово из света.
И плывёт далеко.
И всю жизнь забирает в ладони свои…

(«Мерцающий пунктир», 1974 г.)

В этом маленьком стихотворении, в немногих его  строчках, отразилось всё своеобразие внутреннего мира Сэды. Начало так нежно, так трепетно… Казалось бы, вспыхнувшее чувство должно вызвать, хотя бы на время, желание укрыться в своём интимном уголке, забыть всё, что вне его… Но Сэда не в состоянии окружить себя  стенами даже в такие минуты. Мир её любви неполон без «золотистого лета», без неба над спящим лугом, и слово её любви – «это слово из света», что восходит над миром и плывёт далеко, и в нём вся жизнь.

В этом уже заложено зерно конфликта. Любимому трудно понять такое мироощущение и ещё труднее принять его. Жить с поэтом вообще нелегко, а с таким, как Сэда,  многократно труднее. Назревающую драму выдают строки её стихов. Вот, здесь же, буквально на следующей странице:

Всё на свете так просто,
Так просто…
Но клинок,
Которым тебя пригвождают
К ритуалу и будням,
От напряженья дрожит,
И любовь,
И природа в тебе погибают.

Но любовь не погибает так легко и просто, и драма двух людей, виноватых только в том, что они разные, продолжается, проходит сквозь обиды и примирения, встречи и расставания. Сэда знает, что есть и её доля вины в этой драме, если неспособность измениться можно назвать виной. В её стихах перемежаются резкие упрёки и новые вспышки чувств, решительные слова о расставании и нежные слова о новых встречах.

Обойду я и в смерти твой дом
Стороной.
И за мною пойдёт
Только дождь проливной…
Наступает конец
Даже нашему спору.
И прощения нет.
Места нет и укору.

Казалось бы, всё кончено? Не будем спешить с выводами. Мы уже знаем, что за падениями следуют взлёты, что после порывов отчаянья возрождается любовь:

«Вернись!» –
Я скажу.
Мне не надо
Ни жизни другой,
Ни судьбы.
И далее – трогательное обращение к любимому:
Не стой же на стуже,
Не стой на краю!
Я сердцем развею
Обиду твою.
На топких дорогах
Давай устоим!
Прозреем, очнёмся,
Друг друга простим.

(Здесь и далее – из цикла «Старая тетрадь»)

И они вновь вместе, идут на компромиссы, но не могут обуздать себя и причиняют боль друг другу. Кто же победил в этом противоборстве? Эта драма – из тех, в которых нет победителей. В стихах, при всей остроте коллизии, всё же преобладают  мотивы любви и умиротворения.
Дадим самой Сэде слово для подведения итогов:

Мы жили – как жили,
Парили,
Любили,
Мы жизни себя без оглядки
Дарили –
Остыть мне уже
Недосуг…

Этими словами закончу это повествование о дорогом мне человеке, большом поэте, близкой, далёкой и загадочной Сэде Вермишевой.

Ривка Рабинович
Израиль