ИСТОРИЯ
“Наша Среда online” – В этом июле исполнилось 60 лет Резне в Оране, когда сторонники независимости Алжира зверски убили жителей портового города Оран французского происхождения (пье-нуар), в том числе женщин и детей. Эта бойня стала переломным моментом в истории этого города. События начались в день провозглашения независимости Алжира 5 июля 1962 года и продолжались еще два дня. Оценка числа жертв разнится: от 95 человек (алжирские источники) до 3500; а также о 453 «пропавших без вести».
Современники всю вину возложили на президента Пятой республики Шарля де Голля. Выход французов из Алжира стал еще одной причиной противостояния разных лагерей Франции. Однако, история показала: де Голль хорошо понимал, что будет обвинен, но посчитал, что продление колониальной политики только увеличит число жертв с обеих сторон. К тому времени уже более десяти лет как Франция признала суверенитет Вьетнама в рамках Французского союза. Французская ойкумена стала стремительно сжиматься, как шагреневая кожа.
На первый взгляд, кажется парадоксальным, почему страна, предоставившая сотням тысяч армян, бежавших от резни в Османской империи 1915-1923гг. право обрести новую родину, сама не смогла Резню в Оране квалифицировать как геноцид.
Конечно, здесь есть не вполне допустимое сравнение. Все-таки армяне потеряли родину, а французы – колонию.
Геноциду армян во всем мире, и во Франции, как одно из стран, принявшей вместе с Россией и США, наибольшее количество жертв (сегодня, по некоторым оценкам проживает от 350 до 500 тысяч человек), тоже посвящено большое количество исследований, монографий, романов, фильмов. Крупнейший геноцидовед, автор книги “Геноцид армян. Полная история” профессор Сорбонны Раймон Кеворкян родился уже во Франции.
Среди этого списка нет ленты Алена Роб-Грийе “Бессмертная”, снятой режиссером в 1963 году. Это и понятно – вдохновитель жанра “антироман”, один из значительных режиссеров “новой волны” стал перед собой цель универсальную: поговорить об аутентичности исторических памятников, ценности культур, фальсификации истории и девальвации смыслов, памяти, воссоздании оригинальных культур и возможности копипаста всего сущего, даже собственной смерти.
В режиссуру Ален Роб-Грийе пришел после того, как увидел руины своего родного Бреста, когда вернулся с принудительных работ из фашистской Германии.
Армяне Франции уже стали не только важной частью культурных, научных процессов на своей новой родине, но и пассионариями, сражавшимися в Сопротивлении. Героически погибла группа рабочего-коммуниста, поэта, переводчика, национального героя Франции Мисака Манушяна в 1944 году.
Для самих французов спасение армян, пострадавших от геноцида в Османской империи, было и гуманитарным миссионерством, и желанием продлить дни своей европейской реальности, которую уже давно стали теснить выходцы из арабских и африканских колоний. Но тут не было никакой геополитической конъюнктуры. Армения, ее древняя уникальная культура всегда была привлекательна для французских путешественников, востоковедов. Поэтому когда пришел 1915 год, и началась острая фаза армянского геноцида, французы ( несмотря на то, что сами героически сражались на фронтах Первой мировой), нашли в себе силы оперативно спасать армян.
В сборнике, составленном историком Айком Демояном “Геноцид армян на первых полосах мировой прессы”, есть многочисленные вырезки из французских изданий разного времени. Директор ереванского музея-института геноцида армян Айк Демоян сам скупал эти печатные артефакты на развалах в Париже. Французы уже с 1850 годов поддерживали христианских братьев, подписанных османщиной под уничтожение.
Этот альбом, иллюстрирующий турецкую “культуру насилия”, помог издать меценат и учредитель Института политических и социальных исследований Черноморско-Каспийского региона Вардкез Арцруни.
В сборнике есть, например, гравюра с первой полосы газеты L’Illustration, на которой изображены погромы христиан в Бурсе в апреле 1853 года. На первой полосе Le Ilustre в 1860 году была представлена сцена литургии монахов-мхитаристов острова Св.Лазаря в Венеции. Цветная иллюстрация на первой полосе L’Illustration изображает повседневную жизнь эрзурумских армян.
Soleil du Dimanche печатает портрет командующего турецкими войсками в Фессалии Ибрагима Эдхема -паши на фоне последствий насилия в мае 1897 года.
***
Многочисленные рецензии и статьи о ленте “Бессмертная” Алена Роб-Грийе, до конца не считывают те послания, которые зашифровал режиссер, создавший фильм по своему сценарию. В некотором смысле философским антиподом для него становится идея автора “Заката Европы” Освальда Шпенглера о невоспроизводимости культур, их замкнутости. Ведь в фильме есть абсурдистская сцена, которая странно трактуется героями: жители Стамбула до сих пор то ли строят, то ли восстанавливают Византию. А художественным антиподом для него становится миниатюра Хорхе Луиса Борхеса о Турции, где он побывал со своей подругой Марией Кодамой. Она вошла к сборник “Атлас. Личная библиотека”.
Вместе они посещают Стамбул, всего три дня и Борхес снова доказывает, что пока он пишет миф, упускает историю. Мало того, он выдает две страницы откровенной лжи.
Он снимает верхний туристический слой, наслаждается впечатлениями от Босфора, бухты Золотой Рог и наслаждается приятным языком, который для него звучит как “смягченный немецкий”.
Он говорит, что “мы” ( люди европейской культуры и европейского исхода -прим. В.О. ) “представляем себе жестокую страну: это знание восходит к Крестовым походам – наиболее жестокому начинанию, отмеченному в истории, и при этом до сих пор не разоблаченному. Если подумать, то христианская ненависть была ничуть не меньше столь же фанатичной ненависти ислама. На Западе великие турки-османы до сих пор остаются безымянными. Единственное дошедшее до нас имя – это Сулейман Великолепный”.
Странно, что для такого начитанного человека, Борхес говорит лишь о покорении Константинополя. И для Запада турки не были безымянными. Вена пережила две турецкие осады в 1529 и 1683, турки были известны в Венеции и на Родосе, когда в 1522 году изгнали с острова рыцарей-госпитальеров. Западу хорошо была известна резня на Хиосе 11 апреля 1822 года, и трагическая судьба христианских народов в Османской империи… Имена Абдула Гамида I, II не сходили с передовиц европейской прессы. А армяне появились в Аргентине уже в 1890е, во времена гамидовских погромов, а ведь тогда геноцид еще не вошел в острую фазу. Кстати, в горах Аргентины есть населенный пункт Армения.
Скорее всего, Роб-Грийе и не читал эту страницу воспоминаний аргентинского писателя. Но если бы прочел, он бы понял, что слепой Борхес так и не “увидел” реальной Турции, так как ему вообще было свойственно создавать свой миф о чем бы то ни было. В очерке “Борхес и Слепота” я подробнее пишу о том, какие причины привели его в конце жизни к одобрению режима Августо Пиночета.
В отличие от Борхеса Ален Роб-Грийе никогда не прятался в чреве библиотеки от политики и социальной жизни. Возможно, в его первом кругу друзей не было армян, но он не мог не сталкиваться с ними как на литературном поприще, так и в киноиндустрии. В списке создателей “Бессмертной” есть несколько армянских имен и одно греческое. Молодая женщина Катрин Сараян, якобы подруга L ( в ее роли снимается супруга режиссера Катрин Роб-Грийе армянского происхождения), в конце фильма также, как и главная героиня, теряет национальную идентичность. Она предстает в одежде погибшей L, с ее же прической в повторенной сцене знакомства на берегу Босфора. Режиссер передает грустный привет самому знаменитому писателю армянского происхождения Уильяму Сарояну, который по рассказам своих родителей знал Битлис по каждому камню, двору, церкви или саду. Но когда он приехал впервые в город своих предков в 1964 году, он не узнал его и не нашел ни одного армянина.
Если бы турки, впустившие в страну Алена Роб-Грийе для съемок этого фильма, понимали его скрытые художественные и личные задачи, вряд ли бы он состоялся. Вспомним, что после участия в фильме Анри Вернёя “Майрик” египетской-французский актер Омар Шариф, сыгравший в нем отца, попал в турецкие “черные списки”.
Катер, на котором плывут герои в так любимом туристами Bosphor turu, проходит мимо дворца султанов Долма Бахче, построенного в стиле барокко в 1842-1853 годах архитектором Карапетом Бальяном. При повторе кадров уже зияет выбитыми глазницами окон. Или, может быть, это уже не Долма Бахче…
***
Два года назад по сценарию Роб-Грийе Ален Рене снял фильм “В прошлом году в Мариенбаде”. Критики отмечали, что фильмы, которые предшествовали и последовали сразу за «Мариенбадом» в карьере Рене, показали политическую направленность и интерес к современной тематике (атомная бомба, последствия оккупации Франции во время Второй мировой войны, и табуированная тема войны в Алжире), «Мариенбад» же пошёл в совершенно ином направлении и сконцентрировался главным образом на решении стилевых задач. Комментируя свой уход от политической тематики, Ален Рене говорил: «Я делал этот фильм в то время, когда, я думаю, и это правильно, во Франции нельзя было сделать фильм, не затронув тему алжирской войны. И действительно, не проистекала ли закрытая и удушливая атмосфера „В прошлом году“ из тех же самых противоречий”.
Здесь важно зафиксировать, что фильм Рене был создан за год до резни в Оране. Поэтому решать стилевые задачи и только для Роб-Грийе было уже невозможно.
В “Бессмертной” ему нужно было говорить об Алжире иносказательным экспериментальным языком. Обычно в описании создания этой ленты мы находим те тенденции в европейском кино и живописи, которые оказали влияние на режиссера. Среди них и марроканский цикл Анри Матисса, ленты “Ночь” и “Приключение” Микеланджело Антониони. Но в этом очерке взаимосвязи отходят на второй план, это удел кинематографистов.
***
Итак, Ален Роб-Грийе выбирает местом действия “Бессмертной” Турцию, и не случайно. Его привлекает не этника и не ориентализм. В Стамбуле Роб-Грийе царит та же атмосфера загнанности, лабиринта, удушья, что и на его родине, и даже панорамные съемки на Босфоре не разрешают напряжения героев, ни услаждают наш зрительский окоем. В руинах и трущобах, и даже в прекрасных объектах, приятных туристическому глазу, есть немые свидетели подлинной истории города, улицы которого уже полвека назад были залиты армянской и греческой кровью.
Всего восемь лет назад этот средневековый ужас вновь повторился. В сентябре 1955 года снова прошли погромы греков, армян, евреев не только в Стамбуле, но и в Измире, когда-то греческой Смирне. В 1955 году, когда английские войска покидали Кипр, а Греция готовилась взять остров целиком, в Салониках агент турецких спецслужб бросил в дом гранату, где родился Ататюрк. Последствия этого действия подробно развернуты Орханом Памуком в нобелевском фолианте «Стамбул. Город воспоминаний». После спецвыпуска стамбульской прессы по всему городу, на площади Таксим собрались погромщики и стали быть лавки в Бейоглу.
«Самые страшные события происходили в трех районах города, где жило много греков: в Ортакёе, Балыклы, Саматье, Фенере…Банды погромщиков разоряли и поджигали скромные бакалейные и молочные лавки, врывались в дома и насиловали греческих и армянских женщин. Можно сказать, – продолжает Памук, – что по своей свирепости они не уступали солдатам Мехмета Завоевателя, грабившим Стамбул после его взятия. …Позже выяснилось, что их организаторы, поощряемые властями, говорили погромщикам, что те не понесут никакого наказания за свои действия. Любому немусульманину, рискнувшему показаться на улице в ту ночь, грозило линчевание. Наутро Истикляль и другие улицы Бейоглу были усеяны вещами, которые грабители не смогли унести с собой из разгромленных лавок, но с наслаждением разломали и разорвали на куски…Рядом стояли танки, слишком поздно прибывшие для усмирения беспорядков В те дни лавочник Алааддин под влиянием растущего турецкого национализма стал продавать в своей лавке маленькие турецкие флажки…»
В Стамбул неизвестно при каких обстоятельствах попадают – Он и Она, почти ноумены. В этом городе, где по свидетельству Памука, самой главной интонацией является тоска – “хюзун”, приходилось бывать и мне дважды: и каждый раз по дню.
Герой Жака Дониоля-Валькроза говорит, что он – французский учитель, известный как N. Его также, возможно, зовут Андрэ. Перед нами человек с выраженной французской идентичностью. Он говорит только на французском языке, хотя понимает и турецкий, не исключено, что благодаря аффектации и жестикуляции говорящего. Поэтому вполне оправдано то, что он заблудился в Стамбуле и нуждается то ли в сопровождении, то ли в переводчике. Стамбул в предлагаемых обстоятельствах раскрывается как многоуровневый хронотоп, как христианский Царьград Константинополь.
На Босфоре он видит красивую женщину L. Возможно, ее зовут Лале или Люсиль, или Элиан.
Она стоит вместе с господином М, это турок в черных очках и двумя доберманами. По легкой, снятой на берегу залива мизансцене не скажешь, что нас ожидает дальнейшее трагическое развитие сюжета, где М из то ли отца, то ли любовника превращается в преследователя. Возможно, он связан с похищением белых женщин и принуждением их к занятию проституцией.
Ее идентичность размыта, она франкофонка, но не француженка. Говорит на французском, как на своем родном, но вместе с этим она переходит на турецкий и как будто греческий, хотя турецкий, по ее свидетельству, она знает всего лишь как турист. Мы не знаем, откуда она и чем занимается.
Имя ее вовсе не турецкое, Лале в переводе с персидского означает тюльпан. Она похожа на femme fatal, хотя искренность, с которой она пытается открыться N, намекает нам, что ее чувство неподдельно. Роб-Грийе снова, как и в “Мариенбаде” создает героев-анонимов, не только развивая приемы экспериментального “нового романа” (который как и “новая волна” так ударили по литературе и кинематографу, что они больше не вставали), но полностью встраивает свой поиск в философию Жака Дерриды с его “деконструкицей”: механический разбор на составные части, игра текста против смысла и вообще разрыв языка с мыслью. Ни одно слово не равно самому себе. Ни один герой.
Примечательно, что еще сравнительно недавно, обезличенными героями во французской культуре могли быть только проститутки в “Дневнике” Гонкуров. Они вспоминали свое посещение публичного дома, когда перед ними произошла отвратительная сцена обеда, где женщины не имели даже собственных столовых приборов.
L играет супруга Жака Дониоля-Валькроза Франсуаз Брион. Но интимных – гаремных, на роскошной тахте, в комнате, похожей на будуар, но в османском стиле – не будет. Герои лежат на ней порознь – в мучительных рефлексиях, воспоминаниях или представлениях о счастье, которое вот-вот должно наступить.
Большую часть фильма герои не находятся вместе. Справедливо замечает автор очерка “Мир из пыли” Анастасия Ткалич: “Для Роб-Грийе метаморфозы являются неотъемлемой составляющей мира, свидетельствующей о его неточности, о не вполне надежном креплении «развалин», из которых он составлен. В фильмах Роб-Грийе большое число таких «неточностей». В одном из эпизодов «Бессмертной» (L’immortelle, 1963) сцена сближения главных персонажей состоит из трех монтажных кусков, то есть как бы из трех предложений, уточняющих друг друга, рисующих разные черты одного события”.
Фильм, начинающийся с запечатления яркой турецкой солнечной реальности, с экспрессивного крикливого женского мугама, на фоне сельджукской крепости, которая, кажется, тянется как цепь гор со своими зубьями разрушенных башен и устремляется в неведомое пространство.
Но постепенно картинки из мирного древнего города, праздность и гедонизм его нарушают лишь торговцы и рыбаки, начинают изображаться в другом регистре, переключаются из плюса в минус. Все истинное становится ложным, древнее – сфальсифицированным, гармоничное – угрожающим.
Короткие реплики как L, так и жителей города – уколы саблей, словно выпускают из призрачного, придуманного кем-то Стамбула его жизнеутверждающую, человеко(туристо-) любящую плоть.
“Вы сами видите, что этот город не настоящий. Он возведен для оперетты и любовной истории”.
“Но я дам вам совет: будьте осторожны. Вы не знаете эту страну”.
“Это вовсе неправда, что он сказал. Мечеть вовсе не древняя. Она построена после войны”.
“Кладбище…Или то, что они здесь называют кладбищем – клочок ненужной земли с бегающими козлами…С детьми, играющими с мрамором на тропинках…Там тоже могилы. Это не настоящие могилы, они здесь никого не хоронят. Они используют. Это кладбище должно быть закрыто. Тогда они были все закрыты. Они все одинаковые. Их сотни по всему городу. Тянутся порой на мили и мили. Вы думаете, что это очень старое, потому что камни наклонились в разных направлениях. Они кладут их так нарочно, чтобы лучше выглядело. Когда они полностью рушатся, они используют их для мощения улиц или бордюров” – износит L этот, кажется, бессвязный автоматический текст. Однако, в нем зафиксировано уничтожение турками культуры автохтонных народов – греков и армян. Центр Стамбула построен из надгробий армянского кладбища. И в тоже время они делают там, где это коммерчески выгодно, “исторический объект”.
…Мне случалось видеть в центре Анкары остаток маленького мусульманского кладбища с покосившимися обелисками, испещренными арабской вязью. Их облик тоже очень печален. Здесь тоже порой в почти современном городе с уничтоженными историческими слоями нападает “хюзун”. Пожалуй, турецкий писатель черкесского происхождения Памук, отсидевший в тюрьме за призыв к признанию геноцида армян, увязывает в себе грусть по османским временам. Тогда культурный облик страны во многом определяли армяне.
Стамбул Роб-Грийе от трансцендентальной части мирового исторического пространства, расположенной на перекрестке Востока и Запада, начинает то сжиматься до локуса где-то в трущобах, тупиках, маленькой комнаты. Или же превращаться в плоское пространство двора или площади, снятой ярким, белым прямоугольником по-шахматному с застывшими на нем мужскими фигурами в духе картин предтечи итальянского сюрреализма Джордже де Кирико. Метафизические кладбищенские пейзажи со старинными обелисками начинают дополняться громоздкими бетонными сваями. Попадающий на них свет от фар проезжающих машин выявляет в них ложную сущность новодела.
Так, сцена в кафе, где встречаются N и L, со временем приобретает вовсе не светлое, целомудренное измерение. Молодые красивые девушки, по виду европейки, сидят рядом с галантными и одетыми в европейские костюмы мужчинами. Но при повторе кажется, что всем им угрожает быть завербованными в публичные дома. И жизнь девочки лет восьми, смотрящей в даль моря, кажется, тоже под угрозой. Ее юбочка колышется от бриза, так же, обнажаются и ноги L, когда она падает на песок то ли в жажде соития, то ли мучимая страхом, что ее может убить N, как какой-нибудь ревнивый турок из городской газетной хроники.
Гибель L в белом роскошном автомобиле по пути в никуда продолжает их бесконечную бессмертную историю. Камера залипает на ее чувственном, слегка удивленном лице с распахнутыми глазами.
Формально погибает она из-за страха наехать на непонятно откуда-то выскочившего добермана: словно Цербера. На самом деле ее смерть так же не равна самой себе.
N, как Орфей, отправляется за ней, по следам их чувства, которое еще и уже не любовь, возможно, флирт чужих людей, волей случая столкнувшихся на берегу Босфора. Он погибает в этой же белой машине, с таким же открытыми удивленными, так ничего и не осознавшими глазами.