КУЛЬТУРНЫЙ КОД

Не так уж часто встречаются люди, способные реализовать свой потенциал в самых разных жанрах и видах творчества. Нина Габриэлян — феноменально одарённая личность: поэт, прозаик, переводчик поэзии, художник, культуролог… Началось всё со стихов, красочных, плотных, фактурных:

От полуденного сада
В пору зрелости отъят
Этот красный, волосатый
Душно чувственный гранат…

Уже первые журнальные публикации стихов молодой московской поэтессы обратили на себя внимание крупных поэтов и литературоведов: Евгения Винокурова, Михаила Курганцева, Левона Мкртчяна, которые приняли участие в ее дальнейшей литературной судьбе. Это был конец 70-х годов прошлого века. На сегодняшний день Нина Габриэлян – автор нескольких поэтических сборников. Ее поэзия обращена ко всем пяти чувствам человека: зрению, слуху, осязанию, обонянию и вкусу. И всё же больше всего в этих стихах цвета — насыщенного жаркого сарьяновского цвета! Это и «чёрный жар винограда», и «фиолетовый блеск баклажана», и «красный зной», клокочущий в венах, и «жёлтое дыханье жажды»…

Однако при всём изобилии красочных эпитетов, сравнений и метафор, поэтесса никогда не переступает ту грань, за которой начинается вычурная манерность. В её стихах поэтическая дерзость образов гармонически сочетается с безупречным вкусом, яркая цветовая палитра, усиленная богатой звукописью, совершенство формы — с философской глубиной содержания, экспрессия — с классической строгостью просодии. Вместе с тем за массивным фасадом физического, вещественного, плотного мира в стихах Габриэлян всегда брезжит нездешний свет метафизического начала. Погружаясь вглубь материи, поэтесса обнаруживает там всё новые и новые проявления реальности и ирреальности мира. Её художественный взгляд, как микротом, пластает и пронизывает материальные слои, достигая того уровня, где «Мир как есть он — слепящий свет, // Нестерпимый для смертного взгляда». Она чутко улавливает многомерность мира и взаимопроницаемость всех его предметов и явлений. Неслучайно для её стихов столь характерна «скрябинская» синестезия, когда цвет «звучит», а звук обладает ярко выраженной цветовой характеристикой: «Звуки: чёрный, лиловый, алый // Хлынули вниз по стене…» (Из цикла «Сны Комитаса»). Она способна заглянуть и в то «Пространство, где между предметами // Не существует границ, // Где разницы нет между цветом и линией, // Между камнем и телом…» и ощутить единосущность мира во всех его телах, явлениях и миражах. В её стихах нет «мёртвой» материи, здесь всё живёт и дышит: «Льётся огненное слово// В души детские растений» и поёт дерево, «разметав свои волосы длинные», плывут «в едином ритме // души камней и зверят», а «Хищное солнце гложет куст»…

Тогда же, в конце семидесятых Нина Габриэлян занялась художественным переводом. Более чем в тридцати книгах опубликованы её переводы из армянской поэзии (Костандин Ерзнкаци, Ваан Терьян, Егише Чаренц, Ованнес Шираз, Ваагн Давтян и др.), а также казахской, индийской, африканской, малайской… Это очень талантливые интерпретации иноязычной поэзии, счастливо сочетающие в себе тонкое проникновение в стилевые и содержательные особенности оригинала с мастерским воплощением их на «великом и могучем».

А в конце 90-х годов Нину Габриэлян потянуло на прозу. И здесь, как и в поэзии, ей удалось сказать своё весомое незаёмное слово… Её проза, опубликованная в России и переведенная на ряд европейских языков, подчас парадоксальна. Но она не имеет ничего общего с «парадоксами» тех псевдомодернистов, которые стремятся к разрушению традиционной формы, будучи движимы лишь пиаровским желанием Герострата что-либо разрушить. Габриэлян не разрушитель, она настоящий новатор. И новаторство это обеспечено всем золотым фондом обширного и подчас горького жизненного опыта писательницы, её острым аналитическим умом, её активной гражданской позицией и редким в наши дни умением вчувствоваться во внутренний мир другого человека и, что особенно важно и ценно, искренне сострадать чужой боли через резонанс боли собственной.

Особый пристальный интерес у писательницы вызывает «человек на пороге» (выражение из словаря М. Бахтина). Герои её прозы: мужчины, женщины, дети, молодые люди и старики, чаще всего предстают перед читателем в некие переломные моменты жизни, в наиболее драматических, а то и трагических обстоятельствах и кризисных ситуациях. Это может быть внезапный душевный надлом, болезнь, разрыв с любимым человеком, взросление, неожиданный поворот событий… То есть те психологические состояния или периоды жизни человека, когда его прежние представления о мире рушатся, все чувства обостряются и истончаются, а сознание и подсознание «работают» очень интенсивно, на психологическом форсаже, стремясь во что бы то ни стало «освоить» и сгармонизировать новую пугающую реальность…

Ее рассказы и повести зачастую предстают в форме потока сознания, с резкими переходами из одной реальности в другую, из прошлого — в настоящее, из яви— в сон, из летнего полдня детства – в скорбную больничную палату старости. Здесь проявляется ещё одна, очень важная особенность многих рассказов Габриэлян — нелинейный характер событийного времени. Писательница работает как бы на микроуровнях, где время может течь одновременно (прошу прощения за невольную тавтологию) в разные стороны, по нескольким траекториям, в различные фазовые измерения, а может оказаться закольцованным, замкнутом само на себя, подобно ленте Мёбиуса.

В рассказах и повестях Габриэлян немало страниц, тяготеющих к трагифарсу: писательница не лакирует жизнь, она понимает, что человек заведомо неидеален, зачастую противоречив, порою трагичен, порою нелеп. Однако она никогда не опускается до насмешки над своими незадачливыми героями — её проза сострадательна. За всей суетной сложностью жизни, драматическими коллизиями сюжетов, нередко парадоксальными поступками персонажей прозы Габриэлян сквозит тоска по красоте, гармонии, полноте бытия… Вот, например, описание летнего сада, в который всё время мысленно пытается вернуться пожилая вдова из рассказа «В саду»: «Сад шелестел, исторгая из своих глубин жёлтые, зелёные и розовые запахи, удивлённо ойкал губами лопающихся бутонов и разрисовывал воздух голубыми стрекозами и смугло-красными бабочками». Этот сад её молодости, где героиня была счастлива и любима, резко контрастирует с нынешними обстоятельствами её жизни — старостью, физической немощью и постоянным страхом, что новый поклонник дочери, которого вдова про себя называет «Тот человек», своим вторжением в квартиру окончательно разрушит хрупкий мир, созданный её воображением. Казалось бы, обычная невесёлая житейская история. Но написана она с такой психологической точностью, рельефностью, с таким проникновением в глубины человеческого сознания и подсознания, что частная, казалось бы, семейная коллизия предстаёт здесь как некий микротомный срез человеческой жизни как таковой, во всей её сложной простоте и противоречивости, не вмещающихся в прокрустово ложе однозначных оценок. К тому же сам образ сада, пронизанного цветом и светом, приподнимает эту маленькую грустную новеллу над обыденностью и как бы выводит её в иное измерение: по сути, перед нами архетипический образ утерянного рая, по которому ностальгируют герои многих произведений Габриэлян.

Живописность стихов и прозы Нины Габриэлян, их цветовая и смысловая насыщенность рано или поздно должны были заставить её обратиться непосредственно к живописи. Портрет, пейзаж, натюрморт — всё это уже зримо присутствовало в её литературных произведениях, воплощенное на вербальном уровне. Писательница как бы примеривалась к новому для неё виду творчества, пока ещё не рискуя самой дерзновенно взять в руки палитру, мастихин и кисть живописца. И вот в середине девяностых случилось то, что не могло не случиться — Нина Габриэлян отважно взяла в руки кисть, и поток живописных образов буквально хлынул на суровые полотна. Её картины сразу же, с первых выставок, обратили на себя внимание и любителей живописи, и специалистов-профессионалов. Вот что, в частности, пишет об этой новой грани творчества Габриэлян искусствовед, научный сотрудник Государственной Третьяковской галереи Вера Головина: «В натюрмортах Нины Габриэлян ожившие предметы «вступают в диалог»… Мёртвая натура одушевлена, подвижна. Этот эффект достигается при помощи цветовой перспективы и подвижной деформации самих образов. Художница словно портретирует не сами предметы, а формирующую их силу. Группы этих предметов создают собственное поле притяжения, собираясь в маленькие миры, особым образом организуя иллюзорное пространство листа» (Вера Головина «Стихия живописности в творческом методе художницы Нины Габриэлян»).

Многие уже обращали внимание на генетическую связь живописи Нины Габриэлян со средневековой армянской миниатюрой, для которой столь характерно экспрессивное смещение пропорций в изображении человека. Это вполне справедливое наблюдение, только с учётом той разницы, что Габриэлян пишет отнюдь не миниатюры, а полотна достаточно больших размеров. Кстати, её стихотворение «Средневековая армянская миниатюра», написанное задолго до того, как поэтесса обратилась к занятиям живописью, я бы отнёс к числу самых замечательных в её творчестве. Процитирую несколько строк:

Горячий чёрный зной навис над древним краем,
Над смуглым ужасом иссохших детских лиц.
Художник Киракос рисует двери рая,
И яркую листву, и разноцветных птиц…
Твори, ведь у тебя такая есть свобода,
Как велика она — размером в целый лист:
Там дерево цветёт, и под зелёным сводом
Стоят апостол Пётр и Марк-евангелист.

Перекочевали из её литературных произведений в живопись и некоторые сквозные мигрирующие образы — символы и знаки: дом, сад, очеловеченные деревья, кувшины…Она работает во всех основных живописных жанрах: портрет, пейзаж, натюрморт, бытовые сценки… Её портреты до гротеска остры, психологичны. Художницу волнует не только и не столько физическое сходство, хотя и оно, безусловно, наличествует, сколько внутренний мир человека. Все её картины самобытны, оригинальны, глубоки.

Вершин своего живописного мастерства она достигла абсолютно самостоятельно, хотя тут, несомненно, сказалось и её тесное общение с крупными художниками современности. Это московский художник Борис Отаров, с которым Нина Габриэлян дружила на протяжении последних пятнадцати лет его жизни. Он первым разглядел в колористической насыщенности ее стихов задатки будущего живописца. И Роберт Кондахсазов, заслуженный художник Грузии, тбилисский армянин, знакомство с которым переросло в многолетнюю дружбу домами. Особенно часто Нина и Роберт общались в последние годы его жизни, когда он с семьёй переехал в Москву. Меня с Робертом тоже связывали тесные дружеские отношения с тех давних времён, когда я ещё жил в Тбилиси и помогал ему в обустройстве его метехского дома над Курой, и я знаю, что он высоко ценил живопись Нины. С разрешения семьи художника хочу процитировать несколько строк из ещё не опубликованной маленькой статьи Кондахсазова, посвящённой Габриэлян: «Переехав в Москву, я застал Нину уже художником, причём очень зрелым, вполне сложившимся… Эта духовная зрелость была обретена ею благодаря поэзии… Отсюда эта первородность её картин, эта тотемизированная пластика её ликов, натюрмортов и пейзажей, огромная энергетика живых и «мёртвых» объектов её картин… Цвет на полотнах растекается подобно лаве, превращается в некую первичную, нематериальную субстанцию существует как самодостаточная энергетическая аура и не окрашивает предметы, а материализуется в них».

Общеизвестно, что художественное творчество, как правило, базируется на правополушарном, картинно-образном мышлении. Но в творчестве Нины Габриэлян мощно задействовано и мышление левополушарное, рационально-логическое. Это, в первую очередь, относится к её научной, исследовательской деятельности. Она — автор ряда серьёзных статей о литературе и искусстве, участница многих международных научных конференций в России и за рубежом. Её исследования на стыке культурологии, философии, семиотики, психоанализа, филологии и искусствознания опубликованы в солидных научных журналах и в тематических сборниках. И здесь её безупречный художественный вкус подкреплён обширной эрудицией, чёткой логикой и научной интуицией.

Все грани творчества Нины Габриэлян (литература, живопись, наука) находятся в диалектическом единстве, в единой кристаллической решётке интеллекта и чувства, разума и души, раскрепощённой эмотивности и строго выстроенной рациональности. Полагаю, что сравнение с безупречно чистым кристаллом здесь более чем уместно, ибо все творческие ипостаси Габриэлян, подобно отшлифованным граням кристалла, отражаются и преломляются друг в друге, образуя то виртуальное многомерное пространство, в которое так и тянет погружаться вновь и вновь…

Глан Онанян, член Союзов писателей России, Москвы и Грузии, доктор философии

(Опубликовано в газете «Еркрамас» 07.03.2014)