ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

Егор Прончук, водитель первого класса, мужест­венный, можно сказать, человек, встав поутру с левой ноги, рассуждал таким образом: «И чего она от меня хочет? (Это он о жене…) Ведь баранку верчу через день до упора! И все в дом. Не на бутыль, как некоторые (разве что после рейса кружку-другую пивка опрокинешь — и баста!)»

— И чего она от меня хочет?

Вопрос этот он задавал себе уже не в первый раз.

Сначала с раздражением. Потом — с озлоблением.

А после — привык… И как только возвращался домой из рейса и видел уставившиеся на него не­­­м­­и­га­ющие глаза супруги, тут же доставал из кармана «сшиб­ленные» рубли (этак бумажек десять — пятнадцать, по самым скромным подсчетам) и тихо, безропотно отдавал своей благоверной…

— Возьми, Нюра… — говорил еле слышно.

Нюра брала, уходила в спальню и куда-то их прятала.

Куда — Егор Прончук не знал.

Не допущали…

Не доверяли, можно сказать…

Супруга его, Нюра (до замужества — Стеклова), слыла среди местного населения женщиной с ха­рактером. Но никто никогда не слышал, чтобы она била мужа. Нет, такого за ней не водилось…

Просто в свое время, еще в девичестве, «заманила» она Егора, только что демобилизо­вав­шегося из армии, к себе домой и отдалась ему почти без свидетелей.

Вот это «почти» и сыграло свою роковую роль в жизни мужественного до того Егора Прончука, сына потомственных казаков… В «почти» умес­тились разом и соседка, и тетка Наталья, явившиеся в нуж­ный момент, начало которого они контролировали через окошко.

Можно сказать, сыграли свадьбу.

Невесело было на ней Егору, а куда сплюнуть — всюду гости.

Еще целоваться заставили, сволочи…

— Горько! — кри­чали пьяные рожи как с его, так и с ее стороны…

В брачную ночь супруги не разговаривали.

Бы­ло тоскливо.

Устали.

И если честно, вроде бы и темы для разговора не было…

И вот тогда, при свете бра, он увидел отчетливо и запомнил на всю свою жизнь эти немигающие глаза супруги…

И по­чувствовал себя кроликом…

Напротив него сидела-полулежала змея подколодная — Нюрка Стеклова, ныне Анна Игнатьевна Прончук, то есть законная жена, можно сказать, подруга до гробовой доски.

Порассуждав таким образом минутки две-три и вспомнив кое-что из своей жизни, Егор решился встать. Тут же, рядом, посапывала супруга.

Мирно посапывала. И слава Богу!

Упаси боже проснется: бубнить начнет, пилить…

«Тихо, тихо…» — говорит про себя Егор и беззвучно сползает с кровати.

Тапки в руки и бочком… Только бы полы не скрипнули! Проснется — жди беды.

— Спать не даешь, пьянь несчастная…

— Это я-то пьянь? Сама ты стерва!!

Скрипнула, гадина, доска окаянная.

Матюкнулся Егор про себя в адрес строителей.

И за­мер…

Голову повернул к кровати…

Вгрызся глазами в темноту…

Тишина…

Тишина!

За дверью — уже не страшно. Можно и свет включить.

Направо — детская. Спят малыши. Единственная в жизни Егора радость.

Не увидит он их сегодня. Рейс через час.

До Адлера полсуток и еще половина — обратно.

А от Новороссийска — почти сплошной серпантин.

Нервы на пределе.

За день так намаешься, что к вечеру до дому доберешься, куш супруженции сдашь, тут и ноги протянешь…

Выспаться бы!

Нервную систему успокоить, установить на норме…

Почти до кухни дошел, да сердце вдруг заныло.

Повернул назад.

Посмотреть на малышей.

Соскучился. Очень!

Вчера и день вроде свободный после рейса выпал, да пришлось уехать. Дачку достраивать. Не себе. Товарищу. У него отпуск кончается. Время не терпит. К тому же деньги нужны…

Шипит Нюрка!

— Дурак ты… или прикидываешься? Посмотри на других… У всех нормальных людей — машины! За город съездить или на курорт какой!..

— У, стерва, — все так же про себя мыслит Егор, но едет на дачу…

Едет: деньги нужны…

— На рыбалку бы! — сокрушается там Егор! — Эх!

— Эх! — вспоминает детство. Речку в сосновом бору… Полет стрекозы. Дятла стук. Кукушку в лесу… Ку-ку…

— Ку-ку…

Дача эта тоже в лесу. Не до рыбалки, однако…

Раствор месит Егор. По сторонам смотрит… Украдкой.

Ку-ку…

На кухне он наскоро закусил, чем Бог послал…

Бог — то есть Нюра, его законная жена, — послал мало. Или проще говоря — почти ничего! Хлеба кусок и плавленный сырок «Дружба».

У супруги — идея-фикс: к осени накопить на машину!

Накопить — и точка! Без машины — никакого престижа.

Ввела режим экономии, стерва.

Сама-то отсыпается, ей и поголодать можно.

Впрочем, как раз она-то и не голодает. Только прикидывается.

Откуда знать Егору, что жена копченую колбасу, прикупленную по блату, держит у сестры, которая через квартал в пятиэтажном доме живет.

У них и квартира такая же. Только обставлена лучше. И вообще, живут они с шиком. Мужик у сестры — начальник эпидемстанции…

Во живет!

Тема эта была болезненна не только для Егора, вернее, не столько для Егора… Сокрушалась жена. Егору было «до лампочки».

У него тоже трехкомнатная квартира и не в какой-нибудь бетонке, а в кирпичном доме на третьем этаже.

Холодильник есть.

Телевизор. Пока черно-белый. Цветной будет позже. Сначала машина — потом цветной телевизор. Так решила жена года два назад, после совещения со своей матерью.

Машина стиральная.

Радио и магнитофон.

И даже балкон-веранда есть!

Ну что еще надо?!

— Ну что ей от меня еще надо?!

— Сначала машину… Потом — цветной телевизор… Потом… — говорили ему немигающие глаза супруги.

Утром, когда он уходил на работу.

Днем, если оставался обедать.

Вечером, после рейса, при сдаче ежедневной «получки».

И даже ночью, когда они исполняли свой взаимный супружеский долг, Егор ощущал кончиками всех своих нервнов эту мини-про­грамму Анны Игнатьевны Прончук, совершенно необходи­мую, по ее мнению, для благополучия семейного очага.

Ощущал… и чувствовал себя кроликом.

А пока…

А пока до выполнения программы-минимум еще так далеко!

И жена сокрушается.

Стонет по богатству сестриной квартиры и никчем­ности собственного мужика.

— Вот Бог послал! За что мне такое проклятие?

И так каждый день…

Тут не то, что у Егора, тут у железного человека нервы сдадут.

Либо сопьешься, либо банк грабанешь.

Ну, это ты загнул, Егор. Жила тонка банк гра­бануть.

Если что по мелочи… поверить можно. Но так крупно?!

Эх, Егор, Егор!!

Спета песня твоя, да не тобою…

Крути, верти баранку — зарабатывай на жизнь.

«Рублики, рублики… Дайте мне на бублики…»

Вспомнилась ему эта частушка из детства, да слезы потекли.

Плачет и сам не поймет — отчего.

«Рублики, рублики…» — слова и мелодия вертятся в уме.

Он пытается переключиться, что-нибудь вспом­нить, отвлечься от неприятных мыслей, убежать от самого себя…

— К черту!

Что к черту?

«Рублики, рублики…»

«Жизнь эту, вот такую никчемную, к черту!» — думает, думает Егор. А что изменить может?

Нюра, не будь дурой , сразу родила ему двойню. Все как полагается — через девять месяцев. И до тех пор покуда могла, за Егором — мужем своим — ухаживала с особым рвением.

Это, чтоб не бросил раньше времени. А потом все пошло как по маслу, для Нюры, конечно…

Смотрит она — Егор своих деток любит.

Не просто любит — не нарадуется, жить без них, значит, не может.

Учуяла его такую позицию.

Поверила в свои силы и начала такую свою генеральную линию в жизнь проводить… Ох и взвыл же Егор!

И так и сяк брыкался— а куда деться?

Детишки-то ненаглядные!

Покрутился, повертелся.

С тем и остался.

И каждое утро, просыпаясь, Егор Прончук, водитель первого класса, уважаемый в коллективе человек, начинает рассуждать следующим образом:

— И чего это она от меня хочет?

Вопрос риторический, вопрос по привычке, ибо Егору давно все ясно (с тех самых пор, как увидел ее немигающие глаза), чего от него хочут!

Вот так и живут.

Потихоньку.

На машину копят.

Потом на цветной телевизор начнут.

Потом еще на пару ковров…

Потом…

— Потом — суп с котом! — брякнул Егор вслух у самой автобазы.

Сидящие вокруг, в троллейбусе, переглянулись.

Егор сконфузился. Вот ляпнул! Вот ляпнул…

— Эх, ругнуться бы сейчас…

Ругнись, Егор, ругнись, если полегчает.

Да надолго ли?

Напарника своего, Мефодия (имя редкое сейчас на Руси), он недолюбливал. Больно жаден был, охоч до денег, да и девками не брезговал. Роста маленького, упитанный, лысый, но живчик. Все суетился на «подсаде», в диспетчерской… Был, так сказать, «менеджер» рейса, главный распорядитель (по-русски).

А Егор что? Его дело баранку крутить.

Правда, автобус вел и туда и обратно, но так Мефодий всем остальным заправлял…

Выручку делили пополам. Вот и получались те самые рублики (бумажек десять — пятнадцать после каждого рейса, а может быть, и больше?). Но это все Мефодий, напарник, он в делах этих дока.

А Егор что?

Ему баранку крутить. И туда и обратно.

Такое уж разделение труда. Понятно, что нару­шение инструкции… Э! Да что, в первый раз, что ли? Время-то летнее! Курортного сезона разгар. Одним надо в Адлер, другим — в Новороссийск, третьим — в Туапсе, кому-то в Геленджик… И действительно: мало ли кому куда надо…

Впрочем, это не его дело, это их… каждого! И хочешь не хочешь, а на автобус побежишь. Потому что на поезде не проскочишь. На самолете не улетишь. А на автобусе, если голова, конечно, варит, всегда уедешь, выскользнешь из петли курортного сервиса.

Так-то!

На междугородний автобус билеты продают по числу мест. Оно и понятно: сколько мест — столько и билетов. Перевозка людей стоя строго запрещена.

Однако дорога дальная. Постов ГАИ не так уж и много.

Вот и едут безбилетники…

Сидя, стоя… дополняя водителям госзарплату солидным приваром.

Сегодня день начался удачно. Сразу семерых подхватил до Ново­рос­сийска, а чтоб «не замела» автоинспекция — усадили их на доски. Хитроумное приспособление, гарантирующее получение сверх­прибылей в пределах закона. Стоящих нет!

Доски эти кладут между кресел — получается сиденье, только без спинки. Конечно, не очень-то приятно по части комфор­табельности, но, если учесть, что там, на автовокзале, осталось сотни две желающих уехать любым способом, любым рейсом, — и такие вот условия покажутся райскими! Еще спасибо скажешь, что вывезли из этого пекла. А то загорать! Сутки-двое…

В гостиницах мест нет и не бывает… И единственный шанс — уго­ворить водителя «взять»… Если уговоришь — велит за углом подождать. Вот Мефодий как раз этим и заправляет. У него вид такой — и дураку ясно, что к чему. Дока в своем деле.

Уже от Новороссийского автовокзала автобус отъехал забитый до отказа (все кресла заняты и доски «оприходованы» — вроде и яблоку упасть негде), но у причала Шесхарис к ним «прицепилась» группа, человек двенадцать — пятнадцать. И всего-то до Кабардинки…

«Но ведь опасно…» — думает Егор.

— Да черт с ними, деранем по рублю, — предлагает шепотом Мефодий. — Им деваться некуда, заплатят.

«Пят­надцать на два, — считает быстро Егор. Рублей семь верных и за какие-то двадцать минут работы. А перегруз?» — переспрашивает сам себя Егор.

— Так рубликов семь за двадцать минут работы, — «шепчет» свои­ми немигающими глазищами Нюрка Стеклова (кто она ему сейчас, он и сам не поймет, однако же деньги нужны).

Нужны деньги.

И соглашается Егор. Куда деться…

Сердце стонало, а Мефодий запускал оче­редную партию народа.

Доски убрали, автобус забили людьми до отказа…

«Всего семнадцать километров», — мысленно опра­вдывался Егор.

— По червонцу на брата, — пере­считывает Мефодий, и руки потеют от волнения.

Их бы, хрустящие, сейчас бы помять…

Нельзя, однако.

По доставке на место.

Егор, конечно, знает, что такое автобус битком. Еще когда начинал — объяснили. Популярно.

Сидящие что ящики упакованные. На своем месте. Не шелохнутся.

А стоящие — все равно что вода. Перекатываются по салону.

«Вот тебе и опрокидывающий момент!»

Егор, памятуя давние наставления дяди Васи, вел машину осторожно.

Мысль о «воде» в салоне так глубоко засела в его голове, что он страховался на каждом повороте, а здесь их на погонный километр штук десять — пятнадцать! Серпантин… треклятый…

У Егора руки даже вспотели, от волнения, от нервной перегрузки. Он смотрит вперед, не отвлекаясь, и перед каждым поворотом снижает скорость. Егор Прончук — порядочный человек. Не то что Мефодий, предположим. Во всяком случае, именно так считает сам Егор и некоторые его сослуживцы.

Что касается супруги, Анны Стекловой, так она даже вслух выражалась, что «слишком поря­дочный»…

«И за что только бог мне послал дурака этого? Святошу?! Несчастного… Все люди, как люди… А этот…»

И вот так каждый день. Тут не то, что у Егора, у железного человека…

Из-за поворота вынырнул рефрижератор.

Дли­н­ный…

Еще не весь… Только кабина.

Понял мгно­венно Егор — он не успевает.

Сейчас рефри­жератор выползет весь и перекроет дорогу.

Егор резко затормозил. Это все, что он мог сделать, — справа был обрыв.

И все бы хорошо, да сзади МАЗ, этак тонн на пятнадцать, не ожидал такого оборота. В последнюю секунду тормознул. Но — поздно.

Автобус, замерший, у самого края дороги, получил резкий и мощный толчок. Вздыбился. Встал набок на правые колеса, завис над пропастью…

Егор еще успел оглянуться в салон, увидеть растерянные лица. Потом люди стали заваливаться вправо…

«Все равно что вода, — мелькнуло в последний раз у Егора. — Теперь все…»

В следующее мгновение автобус уже летел с обрыва.

Мефодий истошно визжал, как поросенок перед бойней.

Егор же смотрел на людей. Вцепился в руль и смотрел на людей. На последние секунды их жизни. Жизни, которые вот он, Егор Прончук, водитель первого класса, отличный семьянин, непьющий, уважаемый в коллективе человек, угробил здесь, на шестнадцатом километре Новороссийско-Батумского шоссе, за двадцать хрустящих бумажек.

Кто-то кричал от страха, кто-то — от боли…

«Рублики, рублики… Дайте мне на бублики…»

В последний раз вспомнилась ему эта частушка из детства, перед тем как автобус гробанулся о дно оврага.

Вспомнилась, и слезы потекли…

Спета песня твоя, да не тобою…

ЛЕВОН ОСЕПЯН