• Сб. Окт 5th, 2024

Левон Осепян. Картины, писанные маслом по чёрной клеёнке

Янв 31, 2016
Пролог (или эпилог)
Левон Осепян
Левон Осепян

Это утро Пиросмани не помнил, как, впрочем, и многие предыдущие.

Когда Арчил, сосед-сапожник, отворил дверь в каморку, он увидел Нико, лежащего на лохмотьях под самой лестницей, и спросил:

— Ты что делаешь, Нико? Вставай, дорогой! Праздник на улице!

 

Пиросмани с трудом открыл веки, не человека увидел — пятно.

Сказал:

— Умираю…

Просто сказал и умер.

 

Однажды днем

Пиросмани долбил стену старого заброшенного дома.

Знакомые кинто и духанщики, которым случалось проходить мимо, спрашивали его:

— Слушай, Нико! Что ты делаешь?

— Камень долблю, — отвечал он с достоинством.

— А ты разве умеешь?? — спрашивали они его.

— Нет, — отвечал Нико добродушно.

— А зачем тогда долбишь???

— Так, хочется!

 

Кинто и духанщики качали головой, проходили мимо.

Сначала Пиросмани отвечал всем.

Потом тем, кого хорошо знал.

А потом надоело.

 

Начался дождь.

И негде было укрыться.

Достал тогда из-за пазухи сверток.

Развернул… Большой ломоть хлеба и брынзы кусочек.

Молча и неторопливо съел.

А дождь лил и лил. Промок до нитки Нико. Посмотрел на небо.

Подставил руки под струи дождя. Вздохнул глубоко…

И опять за работу.

Дождь лил, не переставая, до вечера.

Когда Пиросмани закончил долбить стену, было уже темно.

Наощупь сложил инструмент и ушел.

Он не пришел на следующее утро.

Не пришел и на другое.

И никогда после…

 

Назавтра солнце пробилось сквозь тучи в середине дня и осветило бессмысленные линии на стене старого заброшенного дома на окраине Тифлиса.

 

ДВОРНИК

Думал Нико.

Долго думал. О смысле жизни. Никак зерно мудрости отыскать не мог.

По-разному думал.

И от размышлений таких устал.

Не молод уже был…

Покидала его жизнь, а зерна отыскать не мог… Присел на скамью.

Не заметил, как ночь опустилась…

Шел человек по песку.

Следы оставались.

От ног босых.

Шел весь оборванный, лохмотья болтались на ветру.

Вдали, в серой дымке, крыши домов.

Хотел рассмотреть, да набежала толпа.

Заслонила. Стала орать, мотать головою.

И увидел тогда Нико, что это Христос, несущий свой крест.

А крест преогромный.

— Господи! — подумал Нико. — Неужели он самый?

Христос повернул голову, увидел Нико и сказал что-то.

Но Нико не услышал…

Орала толпа. Жаждала зрелищ.

Христос, сгорбленный под тяжестью ноши, как мог пожал плечами и снова что-то сказал, но тихо.

И Нико не то что услышал — сердцем понял.

Толпа

Нико видел эту толпу. Обыкновенная толпа. О,сколько перевидел Нико их на своем веку!

Но вот Христос его поразил.

Нес ведь тяжесть неимоверную. И кнутом его били холуи проклятые.

А он шел, словно не ощущая тяжести этой, обративши к таким, как вот он, Нико, свой про­светленный лик.

И был наивен в вере своей в будущее.

— О, Господи! Ты ли это? — вопросил Нико к нему.

Господь не ответил. Кто-то ударил Его в спину, и Он упал на колени. Но крест свой не бросил.

 

— Эй, ты! — раздалось вдруг над ухом.

Очнулся Нико.

Ва! Ночь на дворе.

Мужик с фонарем.

Пригляделся — дворник.

— Эй, ты? Делаешь что? — спросил его дворник.

Нико показал рукой на небо (нет крыши над головой, не видишь разве?), покачал головой и ничего не ответил…

Дворник поднес фонарь ближе, осветил лицо Пиросмани, увидел большие молящие глаза.

Подумал.

Сказал:

— Шел бы ты… нельзя здесь ночевать. Не положено…

 

Закрыл глаза Нико, увидел крест на земле, себя под крестом. Пытается встать… Сил не хватает…

 

— Шел бы…

Встал. Ящичек взял.

Шел не спеша.

С достоинством.

И долго смотрел ему вслед мужик с фонарем…

 

То, что он увидел однажды

Сидел Нико за столиком, уставший, и пил вино.

Бутылки три уже выпил, а боль не утихала.

С утра привязалась и никак отстать не хочет, как будто и без того забот мало, мучений мало?

С утра бродил Нико по городу, искал работу.

И боль за ним.

Он в трактир.

Она за ним.

Он на улицу…

И она тоже…

Нет работы!

Вот только боль.

Пытался убежать… не вышло.

 

А что болит, и сам не поймет.

Ну что за жизнь?

Еле до вечера дожил.

Стало прохладней, и боль чуток поутихла.

Вот и поспешил он в подвал.

К привычной бутылке вина.

Три уже выпил, а боль не отставала.

 

Глянул Нико в стакан.

Глаза помутневшие (кто скажет, сколько разума в них осталось?).

Глянул и ничего не увидел, кроме красного сухого вина.

Вокруг пили, веселились, песни горланили, дым столбом стоял, шашлык жарился!

Глянул в стакан Нико и ничего не увидел, кроме матовой по­верх­ности вина (цвета не разобрать).

Пробежал духанщик, толстый, как бочка.

— Вина! — кричали ему.

— Мяса! — неслось отовсюду.

Глянул Нико в стакан напоследок и обмер.

Увидел он лицо мальчика, за ним — горы, над горами — небо, а в небе — солнце.

Как юно это лицо и прекрасно… и смотрит Нико в глаза и улыбается горько и мудро…

 

Что сделалось с ним?

 

Вскочил Нико с диким воплем:

— Будь проклята жизнь эта!

И бился головой об стену, пока не обессилел, не потерял сознание.

Упал.

Духанщик и кто-то еще вынесли тело.

На стене остались две полоски крови.

Одна поменьше, другая побольше.

(Скажет ли кто, на этом ли месте висели картины Нико, пи­санные маслом по черной клеенке?).

 

ЛЕВОН ОСЕПЯН