КУЛЬТУРНЫЙ КОД

История жизни народной артистки Армении ЛЕЙЛИ ХАЧАТУРЯН

Продолжаем публикацию глав из книги «Лейли», вышедшей в издательстве «Антарес» в 2010 году по госзаказу Министерства культуры Республики Армения.
Эта книга – история жизни ведущей актрисы Ереванского ордена Дружбы Народов Государственного русского драматического театра им. К.С.Станиславского, народной артистки Армении Лейли Хачатурян, представительницы легендарного армянского рода Хачатурянов, записанная с ее же слов. Вместе с тем, это история жизни армянской интеллигенции, рассказ о трудном, но замечательном времени расцвета искусства в Армении.

Текст публикуется с согласия автора литературной записи книги Армена Арнаутова-Саркисяна.

Продолжение. 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 

Фред Тертерян

Я приступаю к довольно печальной странице моей биографии, печальной, потому что безумно жалко, что со мной рядом нет сейчас моего дорогого Фреда Тертеряна, замечательного композитора и интеллигентнейшего человека. Я горжусь тем, что долгие годы дружила с ним, дружила очень интересно. Наша дружба основывалась на самых тонких, высоких интеллектуальных материях. Нам было хорошо вместе. Он обладал сложным характером, но, тем не менее, мне с ним было всегда легко, и даже когда уже в последние годы мы редко встречались, встретив его, я могла сказать: «Фред, ты мне нужен как воздух!», — и это была правда. С ним мне было всегда очень, очень хорошо…
Я не могу точно вспомнить, как началась наша дружба… Он не ереванец, приехал из Баку с младшим братом своим, поступил в консерваторию на композиторский факультет в класс Эдварда Михайловича Мирзояна. Гера, его брат, не сразу, но чуть позже тоже поступил в консерваторию на дирижерский факультет и окончил его в классе у замечательного дирижера Сурена Габриэловича Чарекяна. Гера очень быстро по окончанию консерватории начал дирижировать оперы, и именно те оперы, большие и сложные, которые дирижировал сам Чарекян… Они с Фредом казались очень разными, даже внешне отличались. Фред, я бы сказала, некрасивый, но такой значительный, аристократ, вместе с тем невероятно ироничный. Ирония была написана у него на лице, чувство юмора необыкновенное! А Гера, Гера очень красивый, красавец, просто красавец…
Впоследствии случилось большое горе. Гере было всего 35 лет, когда он умер от инфаркта. Он жил по соседству с моей близкой подругой. Я, ничего не подозревая, днем поднимаюсь на лифте к ней, смотрю какой-то ажиотаж на площадке, он жил этажом выше. Моя подруга мне говорит: «Только что умер Гера. Его на лифте спустили и увезли…». Это был шок! Конечно, Фред уже сидел в комнате, жена, дочь Герочки была маленькая… Какое-то совершенно ужасающее горе. 35 лет… От инфаркта… Фред страшно переживал, но был предельно сдержан. Только со мной он позволил себе на минут пять расслабиться и разрыдался, а так он был убит горем, но сдержан… Светлый, цветущий, красивый, талантливый наш Герочка…
После приезда Фреда и Геры через какое-то время приехала из Баку их мама Кармен Иосифовна… Фред много рассказывал о своем замечательном отце, который рано ушел из жизни. Я как-то гостила три дня в Баку вместе с моим папой. Мы приехали из Кисловодска на поезде, надо было делать пересадку на Ереван, и Фред попросил нас побыть его гостями. Тогда как раз их вещи для переезда уже в основном были собраны, стояли какие-то коробки, ящики в их квартире, но я успела заметить грандиозную библиотеку его отца, нотную библиотеку. Сколько нот, по-моему, все мировые оперы, все было в этой библиотеке.
Отец его, будучи врачом, как рассказывал Фред, прекрасно пел и был большим любителем оперного искусства. Мы провели чудесные три дня, в Баку у нас и родственники, и масса друзей, но Фред не отпускал нас, он так хотел, чтоб мы побыли именно у него, потому как здесь в Ереване Фред был самым частым гостем и любимым человеком в нашем доме…
Все, что связано с Фредом это очень яркие и в то же время, я повторяю, печальные страницы. Я не смогла ответить на его глубочайшие чувства, не смогла… Но это не помешало нам оказаться настолько умными, чтобы не потерять друг друга и сохранить что-то очень красивое, ценное, важное, видимо самое главное в наших отношениях…
Композитор он был замечательный, очень серьезный. У него оригинальная музыка. Его симфонии исполнялись даже в Германии и очень полюбились в этой стране, он часто ездил туда на гастроли. Даже когда Фреда не стало, его музыка продолжала там исполняться…
Мне он дорог еще и потому, что он стал близким человеком нашей семье. Он прекрасно общался с моими родителями, с моими друзьями, но всегда чувствовал себя не очень уверенно. Конечно, ему бы хотелось, чтоб я хоть как-то ответила на его чувства. Наши отношения могли бы измениться, но не получалось. Я не могла, не могла…
Приехала его мама из Баку, она даже какое-то время гостила в моем доме, но для мальчиков своих она снимала милую хорошую однокомнатную квартиру на перекрестке улицы Спандаряна и проспекта Ленина, в угловом доме на втором этаже. Я бывала часто у них, а Кармен Иосифовна жила у нас и достаточно долго. Они собирались обосноваться в Ереване, подумывали о жилплощади, что, в конечном счете, и произошло. Фред получил квартиру в Доме композиторов и стал соседом Константина Орбеляна, у них даже был общий перегороженный балкон…
Он оказался талантливым не только в музыке, во всем! Все, что он сделал в своей квартире, весь интерьер, который создал сам, своими руками, все говорило о его незаурядных способностях. Удивительные натюрморты в плане не только красок, но и дерева… Все очень красиво, необычно и с большим вкусом. Он все время что-то мастерил… И, конечно же, папина библиотека -лавное украшение его большой комнаты. Он очень трепетно относился к каждому сборнику романсов, оперных клавиров…
Фред ужасно любил красиво одеваться, то есть потрясающе! Он был всегда одет во все самое модное, и по цвету, и по стилю, очень красиво, всегда элегантно. Я даже иногда себя неловко чувствовала, хотя тоже была страшная модница и, в общем, одевалась так, как это было принято и нужно в данной ситуации, но Фред исключительный! Эти стираные и глаженые рубашки, которые мама его, еще не приехав в Ереван, присылала из Баку! Это обязательно для него должна была делать мама. Целыми пачками прибывали рубашки для Герочки и для Фреда…
У Фреда был чудесный белый костюм. Ну, потрясающе он в нем выглядел, изумительно! И вот, значит, у нас в саду много фруктов, сезон вишни, весна. Мама моя затеяла вишневые вареники. Конечно, Фред и еще один мой друг Рубен Матевосов были приглашены на вишневые вареники. И вдруг, оба приходят в белых костюмах! Почти, может быть, в одинаковых белоснежных костюмах! Я в ужасе говорю: «Фред, мы же будем кушать вишню! А вдруг что-нибудь случится…». Он с царственным пренебрежением отнесся к моим словам, и мы спустились в сад. Мама уже варит вареники, а мы в саду. Уже были абрикосы, замечательная тута, к которой я старалась не подпустить ни одного, ни другого, потому что иногда она падала и тоже оставляла пятна на одежде. Но они пренебрегли и этим и чуть ли не залезли на дерево. Да, они вели себя весьма по-мужски, забыв совершенно о своих роскошных костюмах… Когда мы сели за стол, я села рядом с Фредом и всячески старалась прикрыть его салфетками, чтобы вишневый сок, который полагается подавать к вареникам, не попал на костюм… Они счастливые и довольные ушли от нас в этот вечер, а папа мой сказал: «Да, ну и вырядились!». Смешные были ребята, но, слава Богу, все обошлось…
У Фреда была потрясающая дубленка, очень красивая! Я с ним после концерта возвращаюсь домой, на мне тоже шуба, а рядом с нами идет близкая ему женщина, и она идет в совершенно непонятном, я бы даже сказала, странном наряде. Странно уже быть так одетой, не говоря о том, чтобы прийти на концерт в таком виде… Тем не менее, я ничего не замечаю, не обращаю внимания, а Фред, ну надо знать Фреда, он ей говорит: «Между прочим, знаешь, — конечно, шутя говорит, чувство юмора, чувство иронии у него было грандиозное, великое, просто, — ты могла бы не идти рядом с нами…». «Да, да, — она говорит, — идите вперед, а я за вами…». Я не буду называть эту женщину, это не так важно, а важно как он на это прореагировал, хотя, я повторяю, сказано все было очень мило и шутливо, но как! Невероятная, бесконечная ирония, выражение его лица, глаза, брови… Как это было вкусно, вместе с тем, осторожно, тактично, но до одури смешно…

Меня всегда поражала его культура, его какое-то совершенно особенное воспитание. Был факт в нашей с ним жизни, на который любой другой человек прореагировал бы иначе, то есть он мог порвать дружеские отношения, мог быть задет до глубины души поступком, который имел место. С моей стороны, хотя и косвенно, но я все-таки была замешана в этом. Он сделал вид, как будто ничего не случилось, и это меня потрясло! Я поняла его человеческий уровень, уровень культуры, воспитания…
А дело было в следующем. В нашем театре ставили «Маскарад» М.Лермонтова. Известно, что все спектакли «Маскарада» по Советскому Союзу в основном ставились на музыку Арама Ильича Хачатуряна, на потрясающую музыку, которая звучала по радио, по телевидению, фрагментами, целой сюитой, исполнялась всевозможными оркестрами и была очень и очень известна. В нашем спектакле я играла баронессу Штраль… Режиссер Александр Григорян вдруг мне говорит: «Ты знаешь, я хочу попробовать поставить спектакль не на музыку Хачатуряна, а на музыку Тертеряна…». Я очень удивилась. Меня это чуть-чуть как-то задело, потому что не скрою, я безумно любила и люблю сюиту к спектаклю «Маскарад». Но Фред был друг, близкий друг, замечательный композитор, и я только спросила: «А какая музыка? У него очень хорошая, но сложная музыка…». Он говорит: «Вот я слушал отрывок его симфонии, мне очень понравилось, мне кажется, на замысел моего спектакля эта музыка хорошо ляжет…». «Ну что ж, замечательно…», — сказала я, и мы поехали вечером, договорившись с Фредом, к нему на квартиру. Поехали я, мой муж Геннадий Коротков, который играл Арбенина, и Александр Григорян. Музыка очень понравилась всем, и мне в том числе, прекрасная музыка! Она, безусловно, была значительна, глубока, неординарна, в общем, я не слышала такой музыки больше нигде. Мы договорились, что Фред будет приходить на репетиции, будет так сказать непосредственным уже участником нашей постановки…
Начались репетиции. Мы репетировали очень активно, интересно, и в один прекрасный день Александр Самсонович сказал: «Я ошибся. Все-таки надо делать спектакль на музыку Арама Ильича…». Прекрасно помню свое состояние, я стояла на выходе… Вы знаете, я начала плакать. Особенно когда включили музыку… Оказывается, она уже была готова для этой репетиции, очевидно чтоб попробовать. Я поняла, что без этой музыки уже не смогу играть спектакль. При всем моем глубочайшем уважении к близкому, очень близкому и любимому другу, к его уникальной в своем роде, потрясающей музыке, я поняла, что в «Маскараде» должна звучать музыка Хачатуряна. Не случайно
Алексей Толстой говорил о музыке к драме «Маскарад»: «Так, как выражена эпоха Лермонтова в музыке Хачатуряна, она не выражена больше ни в одном произведении»… Все изменилось моментально, изменилась игра актеров, мне трудно даже описать, какая атмосфера одновременно и легкости и, вместе с тем, совершенно другого жизненного плана воцарилась на сцене. Мы все стали какими-то другими…
Но мы не успели сообщить об этом Фреду, то есть Григорян не сказал ему, что все-таки решил вернуться к музыке Хачатуряна. Во время одной из последующих репетиций открылась дверь в зрительный зал, и вошел Фред. Я стояла на сцене, и мне показалось, что я сейчас упаду в обморок. Мне стало так стыдно, так неловко, как будто я в чем-то была виновата… Я от всего сердца приветствовала назначение Фреда как композитора в спектакле и искренне этому радовалась. Просто я не представляла, как можно ставить «Маскарад» без музыки Хачатуряна, но приветствовала музыку Фреда, думала, мы как-то все это освоим, это может быть очень интересно… И вот он вошел, и самое страшное, я поняла, что он ведь ничего не знает, а уже на весь зал звучит музыка Хачатуряна… Это была очень тяжелая минута в моей жизни…
Прошли годы, уже давно нет этого спектакля, а я вспоминаю и вспоминаю этот день еще и потому, как потрясающе повел себя этот замечательный человек! Он прошел в зрительный зал, сел в пятом ряду, репетиция не была остановлена, с ним поздоровался режиссер, который вел репетицию из зала, сказал, что объяснит все, а я готова была прыгнуть со сцены и начать ему что-то объяснять, что-то говорить, но, конечно, это было невозможно, шла репетиция. Звучала музыка, звучал романс Нины, сюита почти подряд шла, она не была прервана, шла своим чередом как у Арама Ильича… Репетиция закончилась, Фред подошел к Григоряну, они начали о чем-то беседовать, потом подошла я, и он сказал: «Я знаю, что ты тут совершенно не причем. Не нервничай, не надо! Я очень рад, это правильное решение, я приветствую это решение…». Интеллигентный, в высшей степени корректный, аристократ… Фантастическое воспитание, выдержка, такт! Вы знаете, он был очень искренен в этот момент. Я не знаю, что он в эту минуту чувствовал, но он был искренен, хотя бы потому, что очень любил музыку Хачатуряна. Он обожал этого композитора, не смотря на принципиальные различия между ними по композиторской музыкальной стилистике…
Впоследствии я стала глубоко вслушиваться в музыку Тертеряна, ходила на симфонические вечера в филармонию, где она звучала. Я понимала, что это совершенно какая-то особенная музыка, ее ни с чем не спутаешь. И, в общем-то, это его музыка, ничего общего ни с кем другим не имеющая, Его абсолютно индивидуальный почерк, в своем, в каком-то очень глубоком, я бы сказала даже, тяжелом, каком-то сначала, вроде бы, не очень доступном, но очень современном стиле. Поэтому, очевидно, она так нравилась заграницей и исполнялась там, особенно в Германии. После того как не стало Фреда я знаю, что его музыка там исполнялась, в Германию даже приглашались наши музыканты. Я была счастлива, что он продолжает жить как композитор…
Прошли годы, и мне бы очень хотелось, чтоб у нас в Ереване музыка Тертеряна звучала чаще — это ведь наша гордость…

Что мне сказать… Судьба так распорядилась, очень скоро я стала испытывать великие бедствия в своей жизни. Умер мой отец, а кем он был для меня, я уже говорила, но я о нем буду говорить всегда! Умер он, в общем-то, я считаю из-за меня. Я тяжело заболела, могла даже больше не встать… Я буду без подробностей особых, просто хочу сказать, что так переживать, как переживал мой папа, я не видела больше таких людей. Он дышал мною, чуть-чуть приоткрывал дверь в мою комнату, а я делала вид, что сплю, чтобы не было лишних вопросов, переживаний, а он подходил близко, брал мою руку…
Знаете, я не буду сейчас утомлять никого, мне, кстати, очень трудно об этом говорить, об этих самых тяжелых страницах моей жизни, потому что очень скоро я потеряла папу. Потеряла… В это время моему ребенку исполнилось два месяца. У меня случилось послеродовое заболевание, и я могла бы, наверное, умереть, если не стимул. Великая сила природы материнства подняла меня и заставила действовать. Я была нужна этому маленькому существу, его надо было как-то кормить… Но как только мне стало лучше, от инфаркта чуть не умер ночью папа. У него случился обширный, кошмарный какой-то инфаркт. Конечно, все были поставлены на ноги, приходили самые лучшие врачи со своими рекомендациями, лекарствами… Может быть, если б это случилось сегодня, нам удалось бы спасти папу. Тогда еще не могли лечить это заболевание. Сейчас инфаркт лечится, я знаю многих людей, которые после этого живут долгие годы, дай Бог им здоровья… Папа мой прожил после инфаркта всего два месяца. Он лежал, не шевелился, говорили, что нельзя двигаться. У меня не было молока, я вынуждена была своего ребенка два раза в день возить к подруге, у которой тоже грудной ребенок, и она кормила его, иногда сама приезжала ко мне. В общем, началась какая-то страшная, тяжелая и кошмарная жизнь…
В то утро, утро дня папиной смерти, я так же собиралась ехать с ребенком к подруге. Мальчику моему было уже два месяца. Папа сходил с ума, буквально, каждую минуту он хотел ви¬деть этого ребенка. Никогда не забуду, я занесла малыша в папину комнату, посадила ему на грудь, и мальчик мой улыбнулся, улыбнулся ему. Это было что-то необыкновенное! Он даже как-то засмеялся, мы услышали детский смех! Счастью моего папы не было предела! Я расплакалась даже, говорю: «Пап, вот видишь, он тебя уже любит, уже узнает!». Я взяла ребенка, надо было ехать, и сказала: «Папа, я очень скоро вернусь, покормлю его и вернусь…». «Да, да, иди, — сказал он, — иди…», -протянул мне руку, в одной руке я держала ребенка, а вторая была с папой. Медленно моя рука сползала с его руки, я вышла, села в машину и поехала к подруге. Какая я была счастливая, потому что мальчик мой улыбался!
Подруга кормила малыша, и вдруг вбегает наша домработница… У нас была очень хорошая домработница, девочка, которая особенно в эти трудные времена помогала мне по хозяйству. Я с такой любовью вспоминаю эту русскую молодую женщину… Она вбежала и на всю квартиру закричала: «Леля, папа умер!», -отом как-то присела на корточки, а потом упала… Я молниеносно запеленала ребенка, села в машину, и мы уехали домой. В доме уже был народ, врачи, которых тут же вызвали, мама в полубезумном состоянии металась из одной комнаты в другую, что-то старалась кому-то подавать, что-то спрашивала, быстро-быстро дом начал наполняться людьми, полно народу, ребенка надо куда-то уносить…
Это самое большое горе в моей жизни. С одной стороны Бог мне даровал мальчика, а с другой так быстро не стало отца, на которого я молилась. Я так была счастлива, что родила сына, мы еще не успели даже дать имя мальчику, я тяжело болела, и папа… В этот же вечер я сказала: «Теперь мы знаем, как мы его назовем, назовем малыша именем папы…». Вот так… Мы назвали его Вагинаком, но все, и я в том числе, по сей день зовем моего сына Вадимом. Точно так большинство друзей и моя мама обращались к папе. Мама никак не могла выговорить «Вагинак» и всю жизнь называла папу Вадимом, Вадюшей…

… Я хочу вернуться к Фреду Тертеряну… Как мягко, как тактично вел себя мой дорогой друг, который сам тяжело пережил потерю своего отца в более молодые годы, но я знаю по его рассказам, кем был для него отец. Как он меня поддерживал, как он поддерживал маму, как он что-то организовывал! Арам Ильич в это время был заграницей. Конечно, через два дня и он, и все родственники из Москвы, из Тбилиси, все приехали в Ереван. Народу было много, похороны «замечательные»…
С одной стороны очень тяжело, столько фотографий сделано в этот день, но на них запечатлены люди, которых уже нет, которые в эти тяжелые дни были со мной, в том числе и мой дорогой друг Фред Тертерян. Этот тяжелый период моей жизни старался как-то скрасить, как-то уберечь меня от переживаний, от каких-то обязанностей и хлопот вот этот человек…
Мы продолжали дружить. Он приходил в театр на мои спектакли, я ходила на его концерты. Мы встречались в основном в нашем доме, иногда я бывала у него, уже в его новой квартире, очень уютной, сделанной собственными руками…
Потом постигло меня еще одно горе, умерла мама, очень близкий Фреду человек. Они очень дружили, много беседовали, прекрасно общались, им как-то было о чем поговорить. И Фред снова проявил себя очень сильным, могучим человеком. Он встречал всех моих друзей и коллег из театра, распоряжался, что-то все время предпринимал, делал, организовывал…
… Мама моя тоже умерла от инфаркта. И, как ни странно, я опять виню себя в этом. Я в это время училась в Москве, а папа и мама были здесь вдвоем. Как выяснилось, мама безумно скучала без меня. Она была очень сдержанным человеком. Видимо профессия юриста, прокурора наложила на нее отпечаток некоторой сдержанности, некоторой, может быть даже, суровости, хотя она была очень нежной и любящей матерью. Ее обожали все родственники. Будучи русским человеком, она дружила со всеми родственниками армянами, зачастую не понимая язык, она была очень гостеприимна, и все любили приходить в наш дом именно к ней… Она, как выяснилось потом, очень скучала без меня, просто тосковала. Сначала скрывали от меня ее болезнь, не хотели отрывать от учебы, но потом я приехала…
… Что мне сказать, это печальные страницы моей жизни, и они связаны с Фредом. Я не могу забыть всего, что сделал для меня этот светлый, умный, прекрасный человек…
Дружба наша крепла все сильнее и сильнее… В это время я уже была невестой Микаэла Левоновича Таривердиева, мы были обручены… К этой странице своей жизни я вернусь, потому что это самая большая, самая обширная страница моей личной жизни. Я буду рассказывать о нем, наверное, много… Как достойно опять-таки повел себя Фред. Как он принял все, ничем ни мне, ни Микаэлу Левоновичу так и не показал той боли, которую я ему еще раз причинила. Редкий человек, мой дорогой друг… Я тяжело перенесла его преждевременную кончину…
Дорогой Фред, я никогда, никогда Тебя не забуду! Очень тяжело Тебя вспоминаю, именно в силу того, что так неожиданно… так неожиданно и так рано Ты ушел… Как рано…
Дорогой мой Друг… Любимый Друг…
Пусть земля Тебе будет пухом, а память вечной…

Продолжение