История жизни народной артистки Армении ЛЕЙЛИ ХАЧАТУРЯН
КУЛЬТУРНЫЙ КОД
Продолжаем публикацию глав из книги «Лейли», вышедшей в издательстве «Антарес» в 2010 году по госзаказу Министерства культуры Республики Армения.
Эта книга – история жизни ведущей актрисы Ереванского ордена Дружбы Народов Государственного русского драматического театра им. К.С.Станиславского, народной артистки Армении Лейли Хачатурян, представительницы легендарного армянского рода Хачатурянов, записанная с ее же слов. Вместе с тем, это история жизни армянской интеллигенции, рассказ о трудном, но замечательном времени расцвета искусства в Армении.
Текст публикуется с согласия автора литературной записи книги Армена Арнаутова-Саркисяна.
Братья Хачатуряны
Папа! Папа мой… Дорогой и любимый папа со всей своей громадной семьей… Конечно, надо обязательно рассказать обо всех братьях Хачатурянах!
Четыре брата — Сурен Ильич, Вагинак Ильич, это мой папа, Левон Ильич и Арам Ильич Хачатуряны.
Сурен Ильич, самый старший, окончил Московский государственный университет, историко-филологическое отделение, работал режиссером в Первой студии Московского художественного театра, впоследствии переименованного во Второй МХАТ, работал со Станиславским, с Вахтанговым. Он был режиссером, очень эрудированным и очень интересным человеком. Кстати, в 1919 году в Москве его усилиями создавалась Армянская драматическая студия. Он выехал в Ереван и Тбилиси для набора молодых студийцев, и ему удалось увезти в Москву из Закавказья около пятидесяти человек талантливой молодежи. Впоследствии многие из них составили основной костяк нашего Ленинаканского драматического театра и нашего легендарного Национального академического театра им. Г.Сундукяна, завоевавшего себе положение одного из лучших театров СССР. Об этом театре я еще буду рассказывать…
Дядя Сурен был в высшей степени педант, интеллигент, красавец, одним словом аристократ! Помню, как он учил меня кушать редиску с маслом. Я была совсем маленькой, меня подкатывали к столу, знаете, стулья такие были высокие, усаживали кушать со всеми вместе, вешали нагрудничек, дядя Сурен надрезал редиску, намазывал туда кусочек масла, клал мне осторожно в ротик и спрашивал: «Нравится тебе, деточка?», — я сразу же кивала. Я так его боялась…
Когда мы ждали его в гости, весь дом становился на уши: «Дядя Сурен приедет! Дядя Сурен приедет! Ой! Ай!», — приехал!!! Элегантнейший, красивейший! Когда он приезжал, начинался кошмар. Скатерти, салфетки, чашки, ложки, вилки, посуда… Это не так, то не так, так не принято… Все должно было соответствовать этикету! А то… Вот такой он был… Он очень рано умер, к сожалению, от менингита, упал у театра на асфальт и ударился головой. В связи с этим очень быстро все стало идти на нет, все в его жизни…
Затем по годам идет мой папа Вагинак Ильич Хачатурян. Папа — целая особая линия в моей жизни! Он был финансистом по специальности, окончил Тбилисское коммерческое училище. Папа остался в Тбилиси, а братья уехали учиться в Москву. Он им очень помогал, это были трудные годы. Папа делал все, чтобы его братьям Сурену, Левону и Араму жилось в Москве немножечко легче, хотя бы, чтоб они не голодали. О папе я буду рассказывать много, о моем родном любимом дорогом папе…
Затем идет Левон Ильич — певец с изумительным голосом, обладатель потрясающе красивого баритона, изумительного! Красивейший
мужчина, прекрасная внешность, ну артист, настоящий артист! Этот большой человек, он был ужасно робкий. Я все время приставала к нему: «Ну почему ты не на сцене? Тебе бы петь на сцене!». Его много раз приглашали в разные театры, но он ужасно, панически просто, боялся сцены. Как странно, правда? Он стеснялся… Это было удивительно!
Супруга его Антонина Арсеньевна была его концертмейстером, она, собственно, сначала была его педагогом. Он всю свою жизнь проработал в Государственном радиокомитете Москвы. Пел много, много озвучивал кинофильмов. Один из них, к примеру, «Свинарка и пастух» — песнь ашуга, которого в этом фильме играет замечательный артист, я даже не знаю его фамилию… Я долгое время не знала, я уже смотрела этот фильм, восхищалась, мне нравилась замечательная музыка, и я не знала, что одну из лучших песен в фильме исполнял мой дядя Левон Ильич Хачатурян. Замечательный музыкант! Из Московского радиокомитета его и хоронили… Очень торжественно хоронили и очень грустно…
Последний, самый младший брат — Арам Ильич Хачатурян. Композитор, который начал заниматься музыкой в девятнадцать лет. В этом
возрасте он отправился в Москву и поступил в музыкальный техникум им. Гнесиных. Он занимался на виолончели, а затем перешел в класс композиции. Учился в Московской консерватории в классах Н.Мясковского и Г.Литинского…
О нем можно говорить бесконечно. Это гордость! Гордость семьи, гордость нашего народа, всей нации, гордость тогда еще огромной страны, а теперь и всего мира. Он стал гражданином мира! Его любят в каждой стране, где исполняется его музыка, а она звучит везде… Я помню, приезжали в Ереван музыканты из Бразилии, они пришли к нам в гости и заявили, что считают Хачатуряна своим национальным композитором. Это как-то странно прозвучало, даже смешно, но так искренно… Наверное, не стоит перечислять города, страны, где музыка его безумно популярна и любима. О нем я буду говорить много, потому что эта та самая красная нить моей биографии, без которой жизнь моя не состоялась бы…
Все они родились в Тбилиси, в очень скромной семье. У дедушки Ильи Воскановича имелась переплетная мастерская, еще у них была маленькая дача в Телави. Все в этой семье оказались музыкально одаренными. Бабушка Кумаш Сергеевна прекрасно пела, очень красивая была женщина. Дедушка тоже был красивый мужчина, да и сыновья — один лучше другого… Я умирала, вообще, из-за дядек своих, из-за каждого из них!
Расстраиваюсь… Воспоминания будоражат меня… Я очень остро ощущаю все это, заново переживаю и страшно тоскую по тем временам, когда мы были все вместе, были рядом…
Дедушка и бабушка
Мне хочется поподробнее рассказать о дедушке и бабушке, которые сопровождали прекрасное время моей жизни, у которых я чему-то училась, и вообще, мне было просто приятно их общество. Очень добрые, светлые, очень хорошие люди.
Они были обручены, еще не зная друг друга, когда бабушке Кумаш исполнилось всего 9 лет, а дедушке Илье 19. Но, не смотря на это, обручение оказалось счастливым. Взяв в жены 16-летнюю Кумаш, Илья увез ее в Тифлис, где и появились на свет все пятеро детей: старшая дочь Ашхен, которая умерла в возрасте 1,5 лет, и четыре сына — Сурен, Вагинак, Левон и Арам.
Дедушка был красивым, музыкально одаренным человеком, он все время что-то напевал. И я хочу особенно отметить один интересный факт — колыбельная «Воскан ахпер», которую он постоянно напевал, она, например, легла в основу главной темы Второй симфонии. Дядя Арам написал ее в годы войны. Эта колыбельная пелась в нашей семье всем детям, и мне тоже.
Дедушка был очень добрый, мудрый… Помню, мы поехали в Москву и остановились у дяди. Как-то, все куда-то ушли, я осталась с бабушкой и дедушкой, и говорю ему: «Дедуля, я очень хочу чай со смородиновым вареньем!». Он говорит: «Ну, что же ты, я только-только закрыл все банки…». «Нет, — говорю, — открой, пожалуйста, банку варенья и давай попьем чаю!». Он улыбнулся, сколько любви было в этой улыбке и какого-то удивительного лукавого восторга… Он поцеловал меня крепко-крепко и с огромным удовольствием открыл банку варенья. Варенье было вкусным, нам было безумно весело, он шутил невероятно, мы вместе пели, смеялись, он рассказывал какие-то смешные истории из своей жизни, из жизни бабушки…
Вы знаете, я всегда вспоминала эту улыбку деда, когда уже мой внук, маленький, пухленький, с огромными зелеными глазами, Рафуля мой очень серьезно о чем-то мне сообщал, о чем-то для него в этот момент очень важном. Я подозреваю, что выражение моего лица отображало именно тот дедовский лукавый восторг…
Бабушка тоже обладала прекрасным голосом. У нее было совершенно особенное чувство юмора. Это удивительно, она очень рано ослепла, она была слепой всю свою жизнь. Как говорили врачи, и как рассказывал мне папа, она ослепла после событий в 15-м году. Вследствие повсеместного уничтожения армян в Османской Империи, во время Геноцида перерезали всю ее родню, ни одного живого человека не осталось. Они с дедушкой в то время уже были в Тифлисе, это их и спасло. Вся родня у нее погибла, и дедушка рассказывал, что она плакала день и ночь. Остановить ее слезы было невозможно. Видимо сильные переживания и оказались причиной потери зрения.
Конечно же, в нашей семье этот факт не мог оставаться без самого трепетного внимания. Конечно, ее водили по врачам, особенно когда они переехали к дяде в Москву и первое время жили с Арамом Ильичем. Но ничего нельзя было сделать. Так на всю жизнь эта женщина осталась слепой. Но чувство юмора, ее потрясающе красивая улыбка и смех, какой-то гортанный такой смех… Я всегда, еще даже девчонкой, когда бывала в плохом настроении, смотрела на нее и как-то даже кидалась и целовала ее за то, что она умеет вот так смеяться.
Слепой человек — она постоянно осязала все, стремилась к любой работе, хотела чем-то помочь, все время что-то хотела делать. В общем, это была трагедия нашей семьи. Сыновья ее -и Арам Ильич, и Левон Ильич, и Сурен Ильич, и мой папа Вагинак Ильич, с которым она прожила в Ереване большую часть жизни и похоронена здесь, рядом с ней и лежит папа… Они все ни на секунду не забывали об этом, и каждый старался для нее что-то сделать…
Будучи школьницей, и потом уже студенткой, я наблюдала отношение моей мамы русской казачки к этой армянской женщине, которая не очень хорошо говорила по-русски, хотя, конечно, Москва сделала свое дело. В те годы она научилась говорить с таким очень милым акцентом… А мама моя, какой она сумела проникнуться грандиозной человеческой сердечностью к бабушке, меня всегда это приятно поражало.
Любовь, которую бабушка к себе вызывала, мне кажется это естественно, она была достойна любви. Дядя Арам очень волновался, он писал письма, писал даже мне и всегда спрашивал: «Как бабушка, чего ей хочется? Знаешь Леля, я тебя прошу, купи ей вот «такие-то» конфеты или вот «такие-то» фрукты…». Ему, наверное, не надо было этого писать, мы все к ней были очень внимательны. Дома и конфеты были, и фрукты, и все, все, все для нее. Мы следили, чтоб ей было уютно, приятно и хорошо.
Я дружила с бабушкой. Может показаться вроде бы странным, но не видя меня, она всегда говорила, что мой смех, какие-то мои выражения, я с ней говорила по-армянски, напоминают ей ее саму. Она была со мной всегда очень откровенна, рассказывала какие-то случаи из их жизни в Тбилиси. Бабушка очень любила город Тбилиси, до последнего называла его Тифлисом. Ей было как-то уютно в этом городе и хорошо всегда. Муж, четыре сына, дом, дача, все было очень скромно, но, тем не менее, это было, и она была настоящей хозяйкой. Когда она мне об этом рассказывала, она по-армянски так сладко говорила: «На Головинском проспекте, это сейчас проспект Руставели, у нас был дом…», — таким нежным голосом говорила с настоящими сладкими тифлисскими интонациями. Начинался неимоверно красочный рассказ: «В этом доме была переплетная мастерская. Ученик дедушки, который учился у него переплетному делу, он был такой хороший мальчик, такой хороший! Он помогал мне по хозяйству, был как член нашей семьи… Тифлис, Тифлис, наш Тифлис, наш дом…».
Она безумно любила всех своих сыновей, никогда никого не выделяла, очень высоко, всегда очень тонко говорила о каждом из них…
Мы часто секретничали, и бабушка как-то призналась мне, что не хотела больше рожать детей, то есть уже пятого ребенка она рожать не собиралась. И что только она с собой не делала, предпринимала всякие меры, все, что было возможно, даже несколько раз прыгала с какого-то шкафа, чтобы с ней что-то случилось… Но по воле Божьей пятый ребенок должен был родиться, и родился самый любимый, самый талантливый сын — Арам Ильич Хачатурян! Я помню, во время нашей беседы я вставила фразу: «Вот, бабусик, и родился самый любимый твой сын! Дядя Арам!». «Да, да! Вуй ме! Арам джан, Арам джан! Цавт танем!», — говорила она…