ИНТЕРВЬЮ
«Пока ты смотришь в бездну,
бездна смотрит в тебя»
Ницше Фридрих
«Наша Среда online» — Генрих Хачатрян, художник по прозвищу Sev, что значит «Черный» очень необычный скульптор из Армении. Его произведения, созданные из собранного мусора, отличаются хорошим вкусом и оригинальностью. Кто бы мог подумать, что такую кучу мусора из разных найденных никчемных материалов, посредством сварочного аппарата и горелки, можно преобразовать во что-то реально заслуживающее внимание.
Sev — один из самых интересных современных художников, которые хотят разнообразить современное искусство и используют для этого самые необычные материалы. Талант мастера по-настоящему оригинальный и креативный. Его скульптуры — объекты очень выразительные, утончённые и порой загадочные. Кажущаяся брутальность материала умелыми руками мастера становится послушной и преобразуется в красивые формы. Временами, художник, демонстрирует свое мастерство на своих персональных выставках, «сжигая» собранный мусор на глазах ошарашенных зрителей, словно маг, создавая, казалось бы. из «ничего» настоящее произведение искусства.
С 1985-ого года художник создал более 3000 работ, принимал участие в более чем 200 выставках: в Армении, Эстонии, Литве, Франции, Германии, Боливии, США. Его работы находятся в частных и общественных коллекциях 10 стран. Свой творческий стиль художник назвал Pyrorelief. С 2000 года Sev Генрих Хачатрян проживает в США, в Лос-Анджелесе.
— К языкам у меня всю жизнь было особое отношение, я всегда считал язык важным явлением и даже, когда начал заниматься искусством, для меня творчество стало еще одним способом коммуникации.
— Фактически, в юные годы ты больше думал стать филологом?
— Вообще-то я в детстве мечтал стать писателем-фантастом. Первым романом, который я прочел в детстве, в возрасте 10 лет, был фантастический роман Карена Симоняна «Тайна свинцовых людей». Спустя годы мы с автором познакомились и часто общались, особенно после того, как он переехал во Францию. Книга для ребенка такого возраста была большой, и мама удивилась: «Ты уже читаешь такие толстые книги?», а я ответил «Уже прочел». Читал я много и разное: сказки, рассказы, повести, и мне подумалось, что я сам смогу сочинять. Но когда я начал пробовать, то понял, что у меня не всё выходит, и что для этого требуется больше читать и многое изучить. В 1984 году, в возрасте 30 лет, я пришел к выводу, что писать у меня не получается. Ницше говорил: «Каждое слово – маска, за каждой маской – ловушка». К тому же я читал очень много книг о семантике, в результате я решил, что со всем этим мне не справиться, и что опыты с литературой следует отложить в долгий ящик. В те годы существовали только две редакции: «Авангард» и «Гарун». Огромное количество своих опусов я относил им. В «Гаруне», почти во всех отделах, читали мои произведения и очень хвалили, но каждый раз говорили, что печатать их не могут.
— Почему же?
— Объясняли тем, что в нашей стране на эти темы не пишут.
— То есть, были конкретные темы, на которые писать разрешалось?
— Конечно, допускался только социалистический реализм. В ту пору я еще не писал острой фантастики. Правда, было несколько больших начатых вещей, но услышав вынесенный мне вердикт я не стал их продолжать и сжег весь свой архив.
— Жалко, конечно. А что дальше?
— Дальше последовала служба на Байконуре. Есть такой анекдот: «При запуске искусственного спутника в Китае 1.000.000 человек получили грыжу: 500.000 при натягивании резинки, 500.000 — от смеха. Но не обошлось без трагедии. Примерно 50.000 человек, не успели отпустить резинку и улетели вместе со спутником». Подобную картину я увидел, оказавшись на Байконуре, стал свидетелем, как запускаются ракеты, и какой из этого результат.
— Чем занимались на Байконуре? Запуском ракет?
— Я служил в стройбате. Место, где я служил, назывался колхоз «Дергунова». Командовал нами подполковник Дергунов, и наша часть носила его имя. Мы рыли ямы, мешали бетон, строили бараки.
— Ясно, но для меня все же осталось загадкой, зачем нужно было сжигать свою литературу? У тебя уже была страсть к огню?
— Да, конечно. Еще с детских лет у меня была тяга к стихии огня: жечь огонь, устроить пожар, с детства любил заниматься пироманией, как и все дети. В этом же есть некая магия. Вместе с этим, в ту пору я начал изготавливать ассамбляжи.
— Вот-вот.
— Мне друзья – художники говорили: «Ты, как писатель-авангардист, можешь писать о наших выставках и картинах, и можешь стать нашим искусствоведом». Но в ту пору я еще не владел достаточно необходимой для искусствоведа информацией, да и чем занимается искусствовед не очень-то представлял. Но после того, как я сжег свой архив, мне захотелось самому попробовать что-то построить. Еще с детских лет, мне нравилось конструировать, уже в 14 лет я как-то построил макет робота, потому что мечтал, что став взрослым, построю механизм, который будет выполнять за меня все мои обязанности, а я буду заниматься тем, чем захочу. С ранних лет я был награжден еще одной особенностью – ленью. (хохочет).
— «Я обожаю ленивых людей. Именно ленивые люди двигают нашу жизнь вперед, именно они способствуют прогрессу. Когда трудолюбивые ходили пешком, ленивые изобретали велосипед. Пока трудяга будет долбить стену кувалдой, ленивый изобретет динамит» — говорил фантаст Сергей Мусаниф.
— Итак, я начал изготовлять ассамбляжи, и как-то на наш двор привезли специальные длинные трубы, с помощью которых долбили яму, чтобы пробить артезианский колодец, из которого можно будет черпать воду, чтобы поливать сад. Я облазил соседние дворы, где только можно было набрал массу металлолома, и из собранного материала построил высокую колонну размером в 4 метра. Эта колонна стала моим первым объектом, она до сих пор высится в нашем дворе. Первое время я работал в деревне и создавая работы, перевозил их в город, но когда, как и другие художники, начал выставляться в центре, в скверике Сарьяна, то сварочный аппарат перевез в город. В городе я продолжал изготовлять объекты малых форм, пока не нашел, изоляционную ленту, которую можно использовать в конструировании больших объектов. И еще мне позволили использовать муфельные печи, которые были у друзей моего брата. Печи дали возможность получать невероятно прекрасные эффекты.
— По сути, в твой творческий процесс заложены твои изобретательские навыки и любовь к эксперименту?
— Ну конечно, я никогда не переставал проводить эксперименты. Даже часто над самим собой. (смеется).
— Эта особенность свойственна и мне.
— Естественно, если человек любознательный, его невозможно ограничить или поместить в какие-то рамки, ведь он не удовлетворится только тем, что услышал, пока не испытает это на себе. Если меня что-то заинтересовало, но что-либо в этом вопросе показалось сомнительным, то я непременно должен был это попробовать на себе.
— Я слышал, что с тобой произошло необычное событие в Москве, куда ты ездил после нарвского фестиваля.
— После фестиваля в Нарве я поехал в Москву, там я должен был встретиться с приятелем и для этого поймал такси. Водитель очень недовольно отреагировал: «Так это же совсем рядом» – сказал он. Было 12 часов ночи реакция была понятна. «Не волнуйтесь, — говорю – я вам хорошо заплачу». «Так садитесь же» — сказал он, я сел и мы поехали. Когда мы проезжали проспект Вернадского, в это время перед моими глазами появилось видение панорамы сверху: как такси повернуло в сторону и другая машина сбоку въехала в него. Увидев мысленно эту картину, я напрягся, крепко вцепился в переднее сиденье, уперся зонтом в пол и стал ждать. В это время в наше такси врезалась другая машина, как мне и привиделось. Я отключился на несколько секунд, очнулся и увидел, что со всех сторон на нас смотрят многочисленные лица незнакомых людей. Водитель неподвижно лежал, упершись руками в руль. Как только я вышел из машины, раздались голоса: «Ну, слава Богу, пассажир живой». После такого переживания я понял, что можно безо всяких посторонних средств возбудить те состояния, которые могут вызывать внушения. Потом только я узнал о существовании эндорфинов.
— Удивляюсь, почему ты не стал заниматься керамикой?
— Керамика требует проводить много действий, много операций, а леность для меня являлась ведущим инструментом, и потому я находил самые короткие пути и самые удачные эффекты для получения результатов, а как известно, в творчестве эффекты играют очень важную роль. Когда представляешь свое творчество, работы должны обладать своими авторскими особенностями, авторским почерком, фактором неожиданности, своими архетипами. Я мог работать неотрывно целыми сутками, время от времени только попивая кофе. Для меня сон в молодости не являлся непременным процессом, мне было достаточно уделять сну в течение дня всего два часа. Я мог днем работать, создавая собственные произведения, а остальное время предоставлять чтению. Это происходит, когда твоя внутренняя энергия используется полноценно и зависит не только от физического состояния, но и от душевного. Такая затраченная энергия быстро восстанавливается.
Когда состоялась выставка группы «3-ий этаж», в Доме художников проходила еще одна выставка, «Выставка одной картины». Я создал свое произведение. Пришли мои товарищи художники Кики (Григор Микаелян) и Армен Аджян, посмотрели, одобрили, и после этого мы пошли смотреть их работы. Когда я вернулся, то решил, что свою работу на выставке не представлю, поскольку по сравнению с произведениями друзей, она показалась мне слабой. Я завернул ее и забросил под кровать. Света, моя жена, мне говорит: «Ты куда закинул ее, утром же ее тебе на выставку нести». «Нет — говорю,- я не буду участвовать, а Света говорит: «Столько времени работал над ней, столько времени обсуждали, и теперь отказываешься? Какая проблема? Испугался что — ли?». Уже ночью, когда все заснули, я достав изоленту, решил сделать другую рельефную работу. Когда ее закончил, уже было утро, а я весь в мазуте, и волосы, и борода, не говоря уже про руки и ноги. Теща проснулась, чтобы уйти на работу и удивленно посмотрев на меня сказала: «Выглядишь прямо как трубочист». Я помылся, привел себя в порядок, забрал работу и отправился на выставку. Когда я показал работу приемной комиссии, они сразу решили, что ее вывесят у входа. Я оставил работу и отправился в соседнюю кофейню. К этому времени ко мне подошли другие участники выставки и говорят: «Слушай, сначала твою работу решили повесить у входа, но затем передумали, и теперь хотят повесить работу Артура Ошаканци, а твою в другом месте». Я говорю: «Мне без разницы, где её повесят». Вечером, когда уже проходило открытие, иду на выставку, смотрю, а там на переходе с первого этажа на второй – большая пробка, на площадке у моей работы собралось человек 25, идет бурное обсуждение и это никому не дает возможности пройти.
— В течение всей нашей беседы, у меня параллельно проглядывает твоя связь с кибернетикой, которой ты занимался на факультете Политехнического института, почему ты не продолжил учебу?
— Я сам часто задумываюсь над тем, какую роль в моем творчестве играют мои познания в области кибернетики, больше помогают или мешают? Вообще-то если подумать, то человеческое сознание подобно кибернетическому устройству и его можно запрограммировать.
— И я о том же. Но не могу понять, почему ты от нее отказался?
— Пока бы я стал осуществлять свою мечту в кибернетике, чтобы построить робота, который бы реализовывал все задачи вместо меня, возможно мне не хватило бы и 30 лет. По сей день кибернетика еще не дошла до больших высот, роботы могут бегать, делать сальто-мортале, но, я мечтал не об этом и потому решил все это испробовать в искусстве. Я научился программировать собственные мысли, для этого, прежде всего, надо уметь создавать файрвол, который фильтрует трафик и смотрит, чтобы в мое сознание не проникла никакая «зараза». Работа в мастерской над своим произведением – это своего рода медитация, и в процессе всегда возникает новая идея.
— Сев, на твой взгляд, какую роль в творчестве художников Армении сыграл «3-ий этаж»?
— Группа «3-ий этаж» была интересным проектом и сыграла в искусстве того времени очень важную роль. Правда, существование ее было недолгим. Поскольку она многое потеряла, когда некоторые из лидеров группы, будучи нонконформистами, превратились в конформистов.
— Хотелось, как лучше, получилось — как всегда. Разве не всегда благие намерения так заканчиваются?
— Так бывает, но обычно, в процессе хоть что-то важное от задуманного ранее проекта в результате сохраняется. Как-только люди искусства становятся официозом или получают статусы деятелей культуры, заслуженных или народных художников, или становятся звездами ТВ или СМИ, они начинают перекраивать реальные события. Если вспоминать тех, кто входил в группу «3-ий этаж», то со временем становится ясно, что те, кто много позже вошел в состав группы начинают несправедливо претендовать на роль ее первых участников, а порой и создателей группы. Художники, которые были в группе с самого начала, но вынуждены были оказаться от нее вдали, легко забываются, даже, если они неуклонно продолжают придерживаться основных канонов группы. О них часто умалчивается. Этот прием называется «убийством характера». Александр Зиновьев в своей книге «Зияющие высоты» говорил: «Молчание – худший вид погрома». До 2000 года я находился в Армении, и был не только участником группы «3-ий этаж» но и активным издателем журналов и газет, организатором выставок. Философией армянской культуры стал считаться постмодернизм, и начались обсуждаться темы о массовом искусстве, об Академии искусств, а все остальные формы стали считаться неприемлемыми. Наши противники называли нас авангардистами, или точнее, «якобы авангардисты», как высказался в «Литературной газете» 1993 года один известный армянский искусствовед: «армянские авангардисты – это неблагодарные псы». Когда искусствоведение использует такого рода выражения против своих противников-оппонентов, это говорит о том насколько мы правы.
Теперь некоторые новые художники-авангардисты активно принимают участие в китайских биеннале, но ставить между ними и теми, кто были первопроходцами знак равенства нельзя, и хотя бы искусствоведы и культурологи обязаны эту разницу различать. Если ты когда-нибудь почитаешь наши манифесты «3-его этажа», написанные в ереванском кафе «Козырёк», то удивишься: там все о дадаизме, футуризме, особенно тексты Армана Григоряна. А сегодня он утверждает, что искусство должно быть политическим. Конечно, это его дело писать плакаты, но это вовсе не значит, что все остальные тоже должны забросить свое творчество и создавать только политическое искусство. Художнику вовсе не нужно быть в политике. В чем разница между соцреализмом и культивированным постмодернизмом? В свое время так начинался московский соцарт. Читал мемуары Жана-Люка Годара, где он вспоминает, что как только фашисты вошли во Францию, он, как истинный человек искусства сразу сбежал.
— Но у Годара большинство фильмов политического характера.
— Художники делают много политических работ. Разве проект Азата Саркисяна «Шизореалити», сделанный в дни, когда президентом страны был Роберт Кочарян, не политического характера? Но ведь Азат не состоял в какой-либо партии и не выдвигал их партийных тезисов. Его проект был против дебилизма всюду. Правительство не нуждается в чьей-либо защите, оно вместе с доверием получает всё: власть, деньги, авторитет, все права. С него надо спрашивать, а не защищать.
— Как ты переехал в Америку?
— Мы поехали в Америку туристами. Света, моя жена, изначально поставила условие, чтобы я и не думал, что можно будет остаться. «Иначе, — предупредила она – я разведусь и одна вернусь обратно. Детей одних я ни за что не оставлю». Но когда я позвонил брату в Армению и сообщил, что все идет хорошо, выставка проходит прекрасно, и что мы собираемся по ее завершении вернуться обратно, он замялся и осторожно спросил: «А, скажи пожалуйста, есть ли возможность остаться?».
Спрашиваю у него: «Ты же первым был против того, чтобы я ехал, что могло так измениться за два месяца?». «Да, — говорит он, — положение в стране очень сильно изменилось». И действительно, ведь к тому времени произошел обстрел армянского парламента, и много других неприятных событий.
— Какие выставки проводились в Лос-Анжелесе?
— Первая выставка состоялась в Лос-Анджелесе сразу, как я отправился в США в художественной галерее Bergamot Station, это комплекс галерей. Мой друг, Сергей Джавадян, арендовал там территорию, где и состоялась наша выставка. Выставка длилась две недели и состояла из двух частей, из которых первая была моя авторская, вторая коллективная. Другую выставку вместе с Кики (Григорий Микаелян) мы сделали в Глендейле (северный пригород Лос-Анджелеса). В целом, выставок было много. Как-то мне предложили сделать скульптуру у входа в аэропорт, пригласили одну женщину-искусствоведа, которая собиралась написать рецензию на мои творческие мотивы. Она посмотрела мои работы и говорит мне: «Ты, фактически, создаешь ресайклинг-арт».
— Ресайклинг-арт — это направление, когда искусство создают из старых, отслуживших предметов быта, превращая их в арт-объекты?
— Именно. Спрашиваю: «И ресайклинг-арт — это ваш искусствоведческий ключ к моему творчеству?». «А чем он плох? — говорит она – ведь это направление в искусстве, граничащее с эко-артом. Ресайклинг-художники, как и эко-художники призывают к устранению пагубного воздействия на окружающую среду бытовых отходов и поиску альтернативных ресурсов и энергии. Вопросы «замусоренности» очень актуальная и серьезная тема». «Да, — говорю, — я собираю мусор и изготовляю из него свои работы, но я не пропагандист этого направления, и не считаю, что собирать мусор – это самая глобальная задача на свете. И меня не интересуют популистские подходы такого характера». В результате я, конечно, от проекта отказался. Мне часто говорят: «Ты приехал из советской страны, а выходит, что ты самый радикальный индивидуалист». Я отвечаю: «Именно так, и это потому, что я приехал из страны, где видел, что такое коллективизм, знаю, что собой представляет ложный социализм, что есть ложное светлое будущее человечества, и о какой цивилизации, которая лишена самого важного составляющего социума — индивидуального индивидуума может идти речь?».
Беседу вели: Арутюн Зулумян и Зинаида Берандр
