ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
«Наша Среда online» — Сируш была статной и красивой женщиной. Если б не натруженные и крепкие руки, она вполне бы сошла за греческую богиню бальзаковского возраста. Все её называли Сира. Никто и не думал, что она выйдет замуж за Папина — маленького, проворного и чернявого шофера, вечно разъезжающего с геологами на своем виллисе по пыльным проселочным дорогам Армении. Результатом их брака стали пятеро детей — три пацана и две девчушки. Дом у них был большой, с широкой верандой, где в мешочках вечно сушились всякие коренья, травы, ягоды шиповника и боярышника, а под стенкой располагалась старая деревянная тахта с темно-вишневыми мутаками — тугими подушками, похожими на сардельки. Днем сюда, на широкую тахту, складывалось для глажки собранное с веревок белье: свежее, накрахмаленное до характерного хруста и дотошно выстиранное накануне, а по вечерам собиралась вся семья: за редкими разговорами пился чай с мятой или чабрецом, звонко трещали цикады, и где-то совсем близко в лесу ухала сова.
Урцадзор находился недалеко от Хосровского заповедника, а дом Сиры и Папина располагался на краю деревни. Их участок, на котором выращивался овощи, картофель, табак и подсолнухи, упирался в заповедник, там же у них находился домик-времянка, где всегда в сезон полевых работ под рукой было все необходимое. Часто Сира после работы в поле или в саду оставалась там ночевать, предварительно отправив детей домой, так она хотела отдохнуть от семейных дел. Но, уже на следующий день, по одному или по двое дети, а потом и муж перебирались к ней. Тогда она через пару дней возвращалась в большой дом, и, опять, все семейство постепенно перебиралось обратно. При этом никем не задавались лишние вопросы, и со стороны становилось ясно, что магнитным стержнем в семье была, конечно, Сира.
Эти переброски семьи происходили в самый тяжелый сезон сбора табака. Ранним июньским утром, где-то в пять утра, в предрассветной тиши, женщины, с белыми косыночками на головах, надев матерчатые перчатки и сорочки с длинными рукавами, начинали свою тяжелую работу по сбору табачных листьев, согнувшись, обрывая их начиная с самого нижнего ряда табачного стебля. Надо было успеть все поле обработать до восхода солнца, так-как качество листьев резко падало на солнцепеке, да и табачная смола мешала, делая работу в дневное время суток невозможной. А днем предстояли не менее сложные дела: эти же самые листья нанизывались на синтетические нити и свешивались для просушки в специальных деревянных сушильнях-сараях. А далее шли сортировка и сдача табачному заводу. Надо сказать, что платили по тем временам очень хорошие деньги, и это была неплохая мотивация для селян.
Работа в поле ранним утром имела свою прелесть. После короткой летней ночи земля просыпалась со звуками и запахами. Постепенно в сумраке начинался более ярко прорисовываться ландшафт, воздух становился серо-голубым, пронзительно кричали птицы, по-деловому гудели пчелы, просыпалась земля. Доносилось довольное мычание коров, которые после утренней дойки были уже готовы дружной стайкой идти на пастбища у окрестных склонов гор. Пастуха в деревне не было, его роль все исполняли по очереди, это так и называлось «очередь». Все владельцы коров были потенциальными пастухами, а те, у которых было коров побольше, в ровно столько раз чаще вели деревенское стадо в этой роли. Как-то очередь дошла до Папина, который очень не любил это дело, ведь, будними днями разъезжая с геологами по делам, ему приходилось отдыхать в редкие воскресенья, а тут подходила «почетная» очередь быть пастухом. Однако, проблема сама собой решилась.
Как-то, в пастушью очередь Папина, до деревни докатилось известие, что одна корова сбросилась с обрыва. Больше всех это известие ошеломило селянина Апо, у которого была всем на зависть самая молочная и породистая корова (полукровка местной кавказской породы и швица). Вместе с любопытной детворой, жадной до развлечений, Апо стремглав бежал по полям и лугам до стада. Нашел свою корову в целости, сохранности и, задыхаясь от жары, но спокойный, вернулся в село. По дороге нанес визит вежливости хозяевам суицидальной коровы, посоветовал завести им породистую, а в солидарность купил впрок пару килограмм свежего мяса. Однако, к вечеру еще одна печальная весть дошла до села. Еще одна буренка повторила акт суицида. На этот раз ею, конечно, оказалась породистая полу-швейцарка Апо. Горю Апо не было предела — причитания, слезы, не хватало только пышной процессии. Еще долго в окружении Апо никто не говорил на болезненную для него тему: корова, пастухи, порода – на все было наложено негласное табу. Ну и Папин был навеки и единогласно исключен из списка «очереди», не без его же помощи, я думаю…
Папин был многословным, активным мужчиной, его трудно было представить застывшим на пару минут, что шло в контраст с молчаливой и грациозной Сирой. Когда он, активно жестикулируя, рассказывал что-то жене, которая, к примеру, чистила зелень, то его голова появлялась то в проеме окна на веранду, то из спальни, то он выходил из чулана, на ходу закусывая яблоком, сам себе задавая вслух философские вопросы и сам же отвечая на них. Это пара была некой идиллией контрастов.
Как-то он решил перегнать водку из груш, благо урожай груш всегда у них был отменный. Подготовился по полной программе: привёз мешок сахарного песка, прикупил дрожжей, снял с погреба и как следует промыл 20-литровые штофы. За пару часов вместе с детьми нарвал море груш. Приготовил ингредиенты в двух бочках, специально предназначенных для этого и оставил томиться-дозревать. Эти несколько дней Папин переживал, как бы не было перепадов температуры. Каждое утро, прежде чем уехать на своем пыльном виллисе по делам, он долго вглядывался в горизонт, пытаясь разглядеть смерч, цунами или пылевую бурю. Только после этого садился в машину и исчезал, оставляя за собой облачко пыли и до смерти перепуганных кур… Через неделю начиналось священнодействие. Водка варилась прямо во дворе, в саду; сизый дымок лениво расползался по округе, вяло напоминая селянам, что Папин очень занят и его не надо отвлекать ни по каким причинам. Такой же дымок вился и во многих дворах Урцадзора, еще раз доказывая, что жители этого села хлебосольны и любят застолья. И вот, наконец, наступил долгожданный момент, когда три штофа да пару бутылочек из-под коньяка «Двин» наполнены чистейшей грушевой водкой. Всегда после этого Папина наполняло некое умиротворение – дерево посадил, детей вырастил, дом построил, водку перегнал!..
На все эти его геройства Сира смотрела молча и безмятежно. Кроме одного единственного случая. Как-то жмых от производства «целебного напитка» был выброшен в водосточную канавку, которая петляя проходила через весь сад. Было жарко, даже куры, которые в жару прятались в тени деревьев или же важно заходили в прохладную тень веранды, куда-то исчезли. Ближе к вечеру их исчезновение стало явным. Сира позвала кур, бросив под раскидистым шелкопрядом горсть проса – однако, ни привычной суеты, ни птичьего ажиотажа.
-Куда запропастились эти бестии, — Сира, сама себя спрашивая, двинулась в глубь сада. Каково же её изумление, когда она нашла кур, беспорядочно валявшимися, в разных местах обширного сада. Первая мысль у Сиры была — куры подцепили какую-то инфекцию и одновременно сдохли. В доме никого не было, пришлось опечаленной хозяйке взять садовую тачку, нагрузить на нее тушки всех двадцати двух курочек и одного петуха, и отнести к дому. Но, как практичная хозяйка, она решила все-таки уменьшить долю потерь – хотя бы общипать перья у кур на новую подушку. Тут же, придвинув к себе большой таз, она проворно начала выщипывать перья у всех жертв эпидемии. Скоро таз наполнился перьями, а тачка розовыми голыми тушками. Сира решила отнести тачку подальше от села исходя из эпидемиологических соображений, благо жили они на окраине. Там же в придорожной канаве были сброшены тушки жертв. Постояв на минутку над братской могилой несушек и бравого петуха, Сира поспешно вернулась домой, перед собой таща с легким дребезжанием пустую тачку, а по дороге уже обдумывала откуда достать-купить новых кур. Уже ближе к вечеру, когда усталое летнее солнце садилось за горизонт, а семья в полном составе уселась за большим столом на веранде кушать летний обед, произошло нечто странное: по одному в калитку качающей походкой начали заходить странные маленькие существа, отдаленно напоминающие птиц. Они двигались словно сомнамбулы, медленно, беззвучно и по цепочке двинулись в сторону хлева, а впереди, конечно, был голый петух. Принявших на грудь курам пора было укладываться на насест. Больше всех удивились дети и Папин, откуда они могли предположить, что это были их птицы, прошедшие экзекуцию у Сиры. Сира сразу же поняла, что виновником всего был, конечно, Папин и его самогоноварение. Грозным голосом, но почти тихо, она спросила:
— Ты куда слил жмых?
Папин только успел глазами показать на садовую канавку, как все произошло как в кино – Сира размахивая кухонным полотенцем погналась за Папином, который ловко перемахнул в сад и юрко исчез среди деревьев.
-Ирод, из-за тебя я живьем замучила моих кур!
-Клянусь, я не думал! Я не виноват! – последовал отдаленный ответ, где-то с верхушки деревьев. Папин забрался на старую орешину и долго там сидел, как он потом объяснил соседу, из-за невообразимой жары.
После этого случая калитка крепко закрывалась Сирой, чтобы не смущать селян голыми телами своих птиц, и не стать темой для анекдотов, а одномоментный случай алкоголизма кур совсем и не снизил яйценоскость. К осени куры обросли перьями, лишь петух навсегда потерял свою былую красоту — был жалок и смешон, хоть и хорохорился, но был голосист как прежде.
В один из летних дней случилось такое, что брак Сиры и Папина чуть не затрещал по швам… К концу дня, возвращаясь с работы, Папин решил подбросить пассажирку, одиноко голосовавшую на дороге, тем более, что было им по пути. Это была молодая женщина, одетая «по-городскому», с большими и шумными серьгами в ушах. Папина она заинтриговала, и как только он захотел начать разговор, конечно, о погоде, как вдруг она тихим и неприятным голосом сказала:
-Слушай, ты, гони 50 рублей, живо! Если не дашь, я порву на себе платье и скажу, что ты меня пытался изнасиловать, понял? Тогда загремишь по полной программе!
Столько безоговорочности было в этом приказе, что Папин на момент потерял дар речи.
-Откуда мне столько денег? – с трудом он произнес, переживая за идиотизм ситуации, в которую попал, и продолжил — ещё неделя до зарплаты, слушай, у тебя есть совесть? У меня семья, пятеро детей. Давай я тебя подвезу куда надо, мне денег не надо, честное слово.
-Семья, жена, дети? Ещё лучше, тогда ты просто обязан мне дать эти деньги! Давай быстро шевели мозгами, думай откуда возьмёшь!
Вся счастливая семейная жизнь Папина за секунду прошла у него перед глазами, и он решил пойти на крайний поступок, поехать с этой авантюристкой к себе домой, к Сире.
-Хорошо, поедем ко мне домой, я тебе дам денег.
Всю оставшуюся дорогу ехали молча, только Папин потел и переживал, рисуя себе в воображении расстроенную Сиру, и боялся представить, что будет, если она ему не поверит.
Виллис привычно, но грустно, въехал в родной двор. Без всякого энтузиазма Папин вышел из машины и направился к дому, откуда несся вкусный аромат готовящегося обеда. Жена была на кухне, ей оставалось добавить мелконарезанную зелень в кастрюлю и выключить плиту.
-Мой руки, скоро дети придут, — привычно сказала Сира, отправив душистую зелень в булькающее нутро кастрюли. Тишина. Непривычное молчание за спиной насторожило Сиру, повернувшись, она увидела мужа в смятении. Молчаливый диалог супругов длился секунду, но Сире сразу стало ясно, что случилось что-то невообразимо плохое.
-Давай, говори… — немногословно потребовала прояснения ситуации Сира.
-Там женщина… денег хочет… пятьдесят рублей… говорит, если не дашь, в милицию пойду и скажу, что… пытался изнасиловать… — дрожащим голосом, шёпотом из себя выдавил Папин. Такого поворота событий не ожидала Сира. Она устало опустилась на стул, потом резко встала, подошла к окну, увидела сидящую в виллисе женщину, которая, беспечно вытянув руку из окна машины, разглядывала свои наманикюренные ногти, так же резко обернулась к Папину, у которого на лице было написано: «Я принимаю все свои совершенные и несовершенные грехи как в этой жизни, так и во всех предыдущих и последующих…», и со всей силой надавала по щекам мужу. Папин с трудом принял эти оплеухи, повторяя каждый раз, как заклинание: «Клянусь, у меня ничего не было с ней, клянусь, клянусь!». Надо было что-то делать Сире, сейчас она почувствовала себя полководцем в этом конкретном сражении, её безумный взгляд остановился на большом кухонном ноже с прилепившимися кусочками свежей зелени. Взяв его в руки, она вышла во двор, к машине. Шантажистка не ожидала появления столь дородной женщины, и, тем более, с кухонным ножом в руке. Открыв дверцу машины Сира подозрительно тихо сказала:
-Считаю до трех, выкатывайся отсюда, чтобы духу твоего здесь не было! А то за себя не ручаюсь!
Пигалица трезво оценила ситуацию и неловко, чуть не упав, выскочила из машины, и лишь, отбежав на безопасное расстояние, повернулась и быстро выкрикнула:
-Дура деревенская!
После этого случая Папин почти неделю был сам не свой: не было той его философской многозначительной болтовни, он был немногословен и несколько апатичен. Но, работа, дела, размеренная семейная жизнь вернули ему прежний блеск глаз и былую активность. Лишь одно изменилось у него в жизни – он больше ни под каким предлогом не брал попутчиков на дорогах.
А Сира какой была, такой и осталась – красивая и молчаливая мать большого семейства.
14.01.2016