ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

эта книга написана отцом и сыном

Новый герой: вторая попытка
Повесть первая трилогии «Новый герой»

Словарь

Афродита. В греческой мифологии богиня любви и красоты, возникшая из морской пены.
Бабло. Деньги.
Байкер. Велосипедист-экстремал.
Базар. Разговор.
Базарить. Говорить.
Баклажка. Пиво в пластиковой бутылке (как правило, ёмкостью в два литра).
Бакс. Доллар.
Балякать. 1. Внушать кому-либо, что-либо. 2. Соображать.
Блин. Ёлки-палки.
Бухло. Алкогольные напитки.
Видео карта. Компьютерное устройство для чтения видеофрагментов: клипов, игр и т. д.
Винда. «Windows» – операционная система компании Microsoft.
Втыкать. Внимательно вслушиваться, понимать, что-либо.
Ганджа. Конопля.
Глушить. Распивать спиртные напитки в течение некоторого времени (не менее получаса).
Гнилой базар. Ненужный, неинтересный разговор.
Гордер Юстейн. Норвежский писатель.
Гружёный. Депрессивный, находящийся в депрессии.
Грузиться. Находиться в депрессии.
Джаз. Мировоззрение.
Джексон Майкл. Король поп-музыки.
Джонсон Роберт. Блюзовый гитарист начала ХХ века.
Драйвер. Дополнительная программа.
Жёвка. Жвачка (термин, употребляемый девушками).
Забить. Не обращать внимания.
Зажигать. Веселиться.
Заморачиваться. Быть озабоченным чем-либо.
Запалить. Поймать на чём-либо.
Зашибать бабки. Зарабатывать крупные деньги.
Звуковая карта. Компьютерное устройство для чтения звуковых файлов: музыки, игр и т. п.
Ибрагимов Николай (1778–1818). Адъюнкт-профессор Казанского университета.
Инет. Интернет.
Кайф. Удовольствие.
Карлтон Б. Джазмен первой половины ХХ века.
Кердык. Всему конец.
Клёво. Чудесно, прекрасно.
Комп. Компьютер.
Круз Том. Культовый американский киноактёр.
Крюгер Чед. Солист группы «Никелбек».
«Queen». Легендарная британская группа. Солист – Фредди Меркьюри. Гитарист – Брайан Мей. Бас-гитарист – Джон Дикон. Ударник – Роджер Тейлор.
Лабух. Музыкант в ресторане.
Лавинь Аврил. Американская рок-звезда.
Левый. Неправильный, плохой.
Линдгрен Астрид. Шведская писательница, автор книг «Пеппи Длинныйчулок», «Малыш и Карлсон, который живёт на крыше» и др.
Макаревич Андрей. Лидер группы «Машина времени», автор книги «Сам овца».
Макферрин Бобби. Виртуозный американский вокалист.
МНС. Младший научный сотрудник.
Морковка. Девушка.
Нарик. Наркоман.
Немеренно не обламываться. Абсолютно не переживать.
Немеренно не обламываться и не заморачиваться. Абсолютно не переживать, сохранять при этом спокойствие
Немеренно. Слишком, сильно, очень, много.
Нереально. Отрицательная оценка чего-либо.
Ничейный Пруд. Пруд у въезда в городок.
Обгашенный. Обкурившийся конопли.
Обламываться. Переживать.
Отмаза, левая отмаза. Оправдание, неубедительное оправдание.
Отмазываться. Оправдываться.
Парить. Рассказывать с особым рвением.
Париться. 1. Расстраиваться. 2. Усердно работать над тем, что плохо удаётся.
Переколбаситься. 1. Скривиться от смеха. 2. Также заменитель многих других глаголов.
Перец. Парень.
Понтоваться. Выпендриваться.
Пугачёва Алла Борисовна. Женщина, которая поёт.
Реально. Хорошо, точно, интересно; положительная оценка чего-либо.
Рокфеллер. Один из богатейших людей Земли.
CD-rom. Дисковод.
CD-rom пишущий. Пишущий дисковод, отличающийся от обычного возможностью записывать собственные диски.
Таунсенд Сью. Британская писательница, автор книг про Адриана Моула.
Тёлка. Девушка.
Тереть. Смотри базарить.
Толстой Лев Николаевич. Великий русский писатель.
«Топ Ган». «Лучший стрелок», фильм 1986 года производства США.
Тормозить. Смотри тупить.
Точняк. Так и есть.
Треники. Спортивные брюки производства СССР.
Тупить. Медленно соображать.
Тусить. Веселиться где-то и с кем-то; просто находиться где-то и с кем-то.
Чава. До свидания (употребляется девушками).
Черни Карел. Австрийский пианист-виртуоз и композитор ХIХ века, педагог, автор сборников фортепианных этюдов и упражнений.
Чувак. Смотри перец.
Чувиха. Смотри морковка.
Шнурки. Родители.
Щелчок. Станция метро «Щёлковская» в Москве.
Экстерн. Ученик, не посещающий школьные занятия, но сдающий экзамены за самолично пройденный курс того или иного предмета один или два раза в учебном году.
УТРО

6 часов 30 минут. Подъём. Душ. Прыщи. Уборка.

Безумно не хочется просыпаться!
Все части тела, кроме одной, вялые. Практически безжизненные. В голове роятся жуки. Сколько мы с Максом выкурили вчера? Всё! Пора завязывать! Больше никаких сигарет!..
Всю ночь мне снилась Галя с лицом Аврил Лавинь. Вот и сейчас она лежит в ванне и кричит:
– Когда ты меня поцелуешь?
Я ничего не отвечаю. Я стою рядом и играю на чёрном игрушечном рояле этюд Черни.
Я играю одним пальцем. Я ещё никогда не играл так красиво! Особенно этюд Черни.
В ванную заглядывает папа.
– Детям до шестнадцати лет нельзя заниматься сексом, – говорит папа.
– Ну, папа! – краснею я.
– А мне уже шестнадцать, – Галя показывает папе язык.
– А нам пятнадцать, – парирует папа и целует меня в макушку.
– Ну, папа! – прошу я. – Ну, папа!!!
– Сынок, – говорит папа, – возьми две копейки! Пойди и купи презерватив!
– Ну, папа!!! – ору я.
Папа сосредоточенно играет на игрушечном рояле «Собачий вальс».
Я думаю: «Где это он видел презервативы за две копейки? В своём восьмидесятом году?.. Нет, всё-таки надо просыпаться… Досчитаю до десяти… до двадцати… и встану…»
– Раз… два… три… Два… три… пять…
Вика вылезает из ванны, как Афродита из пены.
Папа отворачивается, но я вижу, он подглядывает в зеркало. Мне стыдно…
– Семнадцать… двадцать пять…
«Зачем я считаю?» – удивляюсь я.
– Двадцать шесть, тридцать восемь… шестьдесят…
Будильник включает свою отвратительную пикалку. Я шевелю отёкшими пальцами.
Через минуту я направляю энергетику в руку и хлопаю ладонью по кнопке. Будильник затыкается.
Я прислушиваюсь к сердцу. Стучит.
Наконец, я поднимаю верхнюю половину туловища вертикально, но, не выдержав нагрузки, складываюсь пополам. Голова встречается с коленками.
Я просыпаюсь.
Доброе утро, чувак!..
Макс присылает эсэмэску: «Десять граммов никотина убивают слона!»
Я шепчу: «Иди к чёрту!..» и плетусь под душ.
– Душ! О, мой душ! Джаз моей души! Душ! О, мой душ!..
Я возвращаюсь к жизни. Жуки постепенно выползают из головы.
– Душ! О, мой душ!..
Вода смывает с меня вчерашние грехи.
Грех первый – шесть сигарет!
Грех второй – «Серёжа, ты куришь?» – «Нет, не курю! Это Макс!» – «Когда рядом курят, так не пахнет!» – «Ну, папа!!!»
Грех третий – послал Галю!
Грех четвёртый – засмотрелся на её мать!
Грех пятый – нажрался картошки, как свинья!
Грех шестой – это не грех! Папа сам говорит, что эффективнее средства от прыщей ещё не придумали!
– Душ! О, мой душ! Джаз моей души! Не вылезал бы из-под него сто лет!
Закрываю кран и пялюсь в зеркало. Ну и рожа у меня!
Господи! Папа, наверное, шутит про эффективное средство, которое на протяжении всей истории человечества избавляло юношей от прыщей… Это, конечно, приятное занятие, но причём тут прыщи?!. Их же стало ещё больше! Я наспех обтираюсь полотенцем.
Так. Где мой тюбик?
«Быстрый эффект! Гель для умывания от прыщей! Очищает забитые поры, помогая день за днём устранять прыщи!»
Нет, уж! «День за днём» меня не устраивает. Давайте-ка, поры! Очищайтесь! И как можно быстрей!..
Я не жалею крема. Размазываю его по всему лицу и становлюсь похожим на серийного убийцу.
Я выглядываю из ванной. Никого. Прошмыгиваю в свою комнату.
Чёрт! Забыл почистить зубы!
Возвращаюсь в ванную. Отбеливаю порошком резцы. Убойное средство! Можно было бы порекомендовать его Майклу Джексону.
Снова мажусь гелем. Мрак…
В комнате светло. Солнце встало над крышами!
С чего бы начать день?
«Всё надо делать последовательно!» – раздаётся в голове. Папа часто воспитывает меня этим афоризмом.
Ну что ж, последовательно, так последовательно.
Убираю кровать.
Нюхаю серую майку с видом Нью-Йорка. Нормально. Ещё можно поносить. Напяливаю её и влезаю в «долларовые» шорты.
Эти шорты я купил в прошлое воскресенье, когда был на даче у Дрона. Шортами торговала флегматичная старушка при въезде на дачные участки. У старушки были и другие штаники – в красно-зелёную полосочку, и ещё с голубыми цветочками. Но я сразу же вцепился в эти, которые на мне, – с долларами, напечатанными на синем джинсовом фоне. Когда «долларовые» шорты примерил папа, я брякнул:
– Какой кошмар!
Огромные шорты на папе превратились в юбку, из которой торчали две тоненькие волосатые ножки.
Папа обиделся. Пришлось извиняться…
Я достаю из шкафа свежие носки. Вчерашние оставляю на сиденье своего детского стула. Когда-то я сидел на этом стуле за детским столиком и рисовал разноцветные грибы. Я любил рисовать. Не только грибы, конечно, но грибы больше всего…
Сейчас в столике я храню тетради, а на стуле скомканные носки, похожие на синтетические снежки.
Чтобы ещё убрать? Я провожу пальцем по пыльной крышке пианино. Пишу – «Ёж».
Ладно, потом протру.
Доброе утро, Россия! Отличного дня!

 7 часов 00 минут. Кефир. Булка. Физика.

Я ворочаю воспалённым языком. Даже после зубного порошка, вредное действие никотина на ротовую полость не нейтрализовано. Ничего. Сейчас побалуюсь кефирчиком и нейтрализую.
Выхожу из комнаты в прихожую. Гвоздик стучит хвостом. Он лежит в своём углу на матрасике и барабанит по двери, которая ведёт в комнату родителей. Мама в Москве, а папы не слышно, значит, мирно спит.
– Тихо! – шепчу я псу. – Придурок!..
Гвоздик выглядывает из–под старого полотенца. Он похож на мать Терезу.
Я бесшумно проскальзываю на кухню и закрываю за собой дверь.
Фу! Пронесло! Не разбудил папу. Жалко его, пускай поспит. Небось, опять сидел до утра, мучался над своим романом из жизни юных футболистов. Всё ещё надеется прославиться. Бедолага…
Кефир с булочкой – мой утренний паёк. Мой спартанский завтрак. Не перевариваю другую еду по утрам. А кефир с булочкой меня никогда не предают.
Я наливаю холодный кефир в стакан. Разламываю булку и принимаюсь размышлять, о чём я сейчас буду думать. Или о ком. О смысле жизни, об отсутствии бабок или о Гале?
Наверное, всё-таки о Гале. С лицом Аврил Лавинь…
У Гали обалденные губы. Как у коровы. Когда я сказал ей об этом, она обиделась.
– А ты бык! – ответила она.
– Производитель, – добавил я.
Галя поняла не сразу. Потом поняла и засмеялась. Я потянулся к ней, чтобы поцеловать, но промахнулся и ткнулся, как щенок, в её подбородок.
Галя пошатнулась, потеряла равновесие, схватилась за меня. Мы повалились на влажные брёвна плота.
– Ура! – крикнул я.
Галя поцеловала меня.
– Му-у!.. – промычал я. – Му-у…
– Бычок-дурачок… – прошептала Галя. – Приятно?
У меня защекотало в спине.
Как же она целуется! Наверное, так целуется Аврил Лавинь…
Я бы хотел провести это утро с Аврил.
Но надо идти заниматься физикой. Физикой-шмызикой…
Я не доедаю булку. Я не мнительный, но кажется в ней муха.
Остатки я сбрасываю в собачью миску. Повезло псу! Калорийная булка с мухой – Гвоздику это понравится.
Я споласкиваю кефирный стакан и бреду к своему письменному столу. Полистаю учебник до половины девятого, а там видно будет.
Слава Богу, не в шмызиках смысл жизни, а в чём-то другом. Ну, например, в коровьих губах.

 7 часов 30 минут. Физика. Лирика.

Беру физику за десятый. Никак не могу привыкнуть к тому, что я экстерн и сам себе учитель. А кто-то сейчас парится в школе!..
На первой же открытой странице читаю: «Любое тело может стать искусственным спутником другого тела, если сообщить ему необходимую скорость…»
Показать бы это Гале и сказать:
– Я искусственный спутник твоего тела!
– Какой ещё спутник? – нахмурится Галя.
– Ты сообщила мне необходимую скорость! – скажу я и обниму её.
– Что ты мелешь? – разозлится Галя и попытается вырваться. – Отпусти меня! Мы же договорились! Только на даче! На плоту!..
Мне нравится, когда она злится. У неё блестят глаза и вообще…
– Я спутник! – крикну я. – Причём тут какая-то дача?! Мне наплевать на дурацкую дачу!..
Но это неправда. Мне на неё не наплевать. Я жду не дождусь этой самой дачи. Когда мы «случайно» встретимся у Дрона, а потом шумной компанией, человек в пять–шесть, отправимся на шашлыки, а потом отстанем от всех и убежим на плот, и будем, как неделю тому назад, заниматься тем, чем мы занимались неделю тому назад, а потом станем смотреть на звёзды и шептать разные глупости, и читать стихи!..
Посмотри на небо –
Как луна сверкает!
Посмотри на звёзды –
Как они блестят!
Полюби нелепо –
Так всегда бывает,
Полюби. И грёзы
Сразу улетят…
Хорошие стихи. Они мне нравятся. Это мои стихи. Что уж тут скромничать. Я их люблю. Отличные стихи!

 8 часов 05 минут. Папа. Кофе. Посуда. «Война и мир».

Папа вылезает из норы. С кругами под глазами. Лысый. Вялый. Стареет…
Видит меня, машет руками:
– Доброе утро, Америка!
– Доброе утро, папа! – отвечаю я.
Папа лезет щекотаться.
– Ну, папа! – отскакиваю я. – Ты же обещал?
– Правда? – папа чешет живот. – А что обещал?
– Не щекотать!
– Правда? – папа переступает через Гвоздика, который развалился посреди прихожей.
– О! Привет, пукалка…
Пёс стучит хвостом по линолеуму.
– Гвоздик – дурак! – говорит папа и смеётся. – Дурак и болван!
Это утренний ритуал. Он, в общем-то, взбадривает. Иногда раздражает.
Сегодня взбадривает.
– Папа, кофе будешь? – спрашиваю я.
– Кофе? – папа открывает дверь в туалет. – Сейчас, умоюсь…
Папа скрывается за дверью и хохочет. Я понимаю, ЧТО его рассмешило. Я даже знаю, ЧТО он скажет, когда выйдет из туалета.
– Смешно получилось, правда? – спросит папа.
– Что? – скажу я.
– Ты спросил, буду ли я кофе, а я сказал: «Сейчас, умоюсь» и зашёл в туалет.
Правда, смешно? – спросит папа.
– Смешно, – отвечу я.
Из туалета доносится звук спущенной воды. Папа кричит:
– Это я умываюсь! Ха-ха-ха!..
Кретинские у него шутки.
Я ставлю кофейник на небольшой огонь и дежурю у плиты.
Главное, не задуматься! Если задумаюсь – кердык – кофе убежит!..
Я слежу за пеной. Она наполняется крупными перламутровыми пузырьками, набухает, но никак не хочет подняться до нужной высоты!
Нельзя, чтобы кофе вскипел. Иначе он прольётся на плиту, и придётся её отмывать.
А это такая мерзость – возиться с плитой!..
Я не отвожу глаз от пены. В какой-то момент она почему-то опадает, и я поднимаю огонь. Совсем немного… чуть-чуть… Я слежу за пеной, внимательно слежу… Очень внимательно… Ш-ш-ш!
ЧЁРТ ПОБЕРИ!!! Он всё–таки убежал!
Появляется папа. Ржёт.
Я сначала злюсь. А потом тоже смеюсь. Хотя мне совершенно не смешно.
– Эх, – говорит папа. – Учись студент!
Он открывает кран с холодной водой и подставляет под струю губку. Когда губка становится тёмной, папа выжимает её содержимое на запачканную кофейной пеной конфорку. Конфорка шипит. Пена расплывается по плите уродливой лужицей.
– Так удобнее чистить! – заявляет папа и передаёт мне своё мокрое ноу-хау.
Я ошалело вздыхаю и вожу вонючей губкой по плите. Ерунда какая-то!.. Чем я занимаюсь?!.
Но, странно – папин совет действует! Через минуту-другую плита блестит первозданной чистотой.
– Я же говорю, – улыбается папа. – Всё надо делать последовательно! Понял, нет?
– Понял, понял, – отвечаю я, наливая папе его кофе.
– Без сахара? – спрашивает папа.
– Без сахара, – отвечаю я.
Иногда, когда я забываю, и варю кофе с сахаром, папа бесится и орёт:
– Неужели трудно запомнить?!! Я пью кофе без сахара! Без сахара! Без сахара!!!
Но сегодня всё в норме. Я сварил кофе без сахара. Правда, сначала я бросил в кофейник две ложки песка, но потом вспомнил, что папа пьёт «без сахара», вылил сладкий кофе в раковину и намешал новую порцию.
– Молодец! – говорит папа.
Мне приятно, что он хвалит меня. Глупо, конечно, но приятно.
– А где молоко? – папа ищет глазами молочник.
Я вскакиваю из-за стола. Опрокидываю стул.
– Осторожно! – кричит папа.
Кофе выплескивается на стол.
Папа веселится, как младенец. Я поднимаю стул, тянусь за тряпкой. Папа опережает меня. Сам промокает очередную лужу бумажной салфеткой.
Я достаю из холодильника пакет с молоком.
– Спасибо! – говорит папа. – Сиди! Не дёргайся!
Он силком усаживает меня на стул и смеётся:
– Доброе утро, сынок!
Я затравленно улыбаюсь.
– Ты когда уснул? – спрашивает папа.
– Да выспался я! Выспался! – сержусь я.
– Выспался? – говорит папа. – Видел я, как ты выспался! Ты что думаешь, я ничего
не замечаю? Всё же видно под дверью, как ты фонариком водишь!
– Как видно? – удивляюсь я. – Ты что, подсматриваешь?
Папа держится за живот.
– Ой, не могу! Да в щель видно, когда свет горит! А ты что, думаешь, я ложусь на пол и высматриваю, чем ты там шелестишь?
– Да выспался я!
– У тебя глаза, как у суслика! – смеётся папа.
«Ну, читал я «Плейбой», читал!» – хочу сказать я папе. Только боюсь. Я боюсь не того, что он рассердится. Я боюсь, что он радостно попросит: «Дай посмотреть!»
– Ладно, – говорит папа и встаёт из-за стола. – Спасибо, друг!
– Хоть вкусно было? – спрашиваю я.
– Очень! – говорит папа.
Мне снова становится приятно. Я чувствую себя служебным псом, которого за отличную службу наградили костью.
– Я помою посуду! – говорю я и хватаю со стола единственную чашку.
– Да не волнуйся! – говорит папа. – Иди, занимайся своими делами.
Дел у меня, и вправду, много.
– Спасибо, – говорю я.
– Да за что? – отвечает папа. – Тебе спасибо. Чудесный был кофе!
Я возвращаюсь к себе.
Читаю сокращённый вариант «Войны и мира». Я не знаю, зачем я это делаю. Ведь полный вариант я осилил две недели тому назад.
Лев Толстой навалял четыре тома. Мог бы уложиться и в двести страниц. С картинками.

 8 часов 56 минут. Мама. Зуб. Денежки. Бабушка.

Папа садится за компьютер. Он у нас писатель, художник, редактор детских газет, директор, наборщик, макетчик, грузчик, экспедитор – и всё это в одном лице.
Правда, сейчас он считает себя безработным.
– На такие копейки, – горько восклицает папа, – которые мы зарабатываем, не позарится даже последний безработный!..
В общем-то, это так. Бабок со своего бизнеса они с мамой наваривают маловато. Как говорится, хватает только на чипсы собственного приготовления.
– В Швеции, – утверждает папа, – мы бы давно купили собственный дом на берегу фьорда…
Папа подвинут на Швеции.
– А ещё, – мечтает папа, – у нас была бы своя собственная парусная лодка и…
Папа не договаривает то, что произносил не раз: «…и нам бы не приходилось всё время расставаться!»
Каждую неделю наша мама уезжает в Москву. Мы-то живём в небольшом городке, в часе езды от Щелчка.
Каждую неделю мама покидает нас дня на три, а то и четыре, чтобы заниматься Инетом в институте моего деда отца мамы. Кроме обслуживания сайта деда Гриши, который в институте значится директором, мама уже два года создаёт в Инете сайт детской газеты и потихоньку набирает посещаемость. Они с папой очень надеются на всемирную паутину. Ну, пусть себе надеются. Может, и правда, что-нибудь из этого выйдет.
Мама с папой женаты двадцать лет. Мама называет папу Гарюней, а папа маму – Манюней. Раньше меня от этого передёргивало, но в последнее время я стал кое-что понимать. Теперь меня передёргивает не так часто.
– Ёлки–палки! – кричит папа, не успев включить компьютер. – Мы же забыли маме позвонить! Который час?
– Одна минута десятого, – кричу я из своей комнаты.
Каждый день мы созваниваемся с мамой ровно в девять.
Я слышу, как папа бросается к телефону. Но он не успевает. Раздаётся звонок.
Наверняка, это мама.
Да, точно. Она!
– Алло! – вопит папа, как будто не слышал маму целый год. – Доброе утро, Манюня! Я уже шёл тебе звонить!
Мама отвечает. Могу предположить, что.
«Привет, Гарюня! – наверное, говорит мама. – Здравствуй мой любимый муж!»
Как-то раз папа заметил: «Можно подумать, у тебя гарем из нескольких мужей, и я из них самый любимый!»
– А ты?! – вопит папа, наверное, мама спросила, как он спал. – Да ты что?
Что случилось? Я подгребаю к телефону.
– У мамы выпала пломба! – шёпотом сообщает папа и вопит. – Запишись к Стругацкому!
Стругацкий наш зубной врач.
Папа любит вспоминать, как однажды дед Гриша позвонил из Москвы и попросил папу дать ему телефон Стругацкого. Папа очень удивился и переспросил: «Стругацкого?»
– «Да, – подтвердил дед, – Стругацкого» – «Ах, Стругацкого!» – облегчённо вздохнул папа и полез в записную книжку.
После этого папа делает эффектную паузу и объясняет: «Дело в том, что я совершенно забыл про нашего Стругацкого, про врача, и никак не мог понять, почему твой дедушка вообразил, что мне известен телефон Стругацкого, писателя-фантаста?.. Ха-ха-ха! Оказывается, ха-ха-ха… твоему деду понадобился не писатель, а стоматолог, ха-ха-ха!»
Смешливый у меня папа.
Но сейчас ему не смешно.
– Что! – вопит папа. – Записалась уже? Молодец! Когда пойдёшь? Через неделю? А что, раньше он не может? Не может? Хочешь, я приеду?
«Да ну что ты, Гарюня? – наверное, говорит мама. – Не волнуйся, всё хорошо! Как вы там, мальчики?»
– Всё нормально! – вопит папа. – Вот, Серёжка подошёл. Сейчас дам ему трубку! А нерв как?
Периодически у мамы болит тройничный нерв. Она мучается им с пятнадцати лет. Бедная мама…
– Точно?! – вопит папа. – Если что, выпей тегретол! Вот, Серёжка тут стоит. Или хотя бы бенальгин! Не мучайся! Береги себя! Вот, Серёжка…
Наконец папа передаёт мне трубку. Я мычу:
– Ма-ама!
– Серёженька! – я слышу мамин голос, мне становится тепло, уютно и хочется плакать. – Как ты спал, сыночек?
– Хорошо, – мычу я и спохватываюсь. – Что у тебя с зубом?
– Ничего, маленький, не волнуйся! Ты алгебру порешал?
– Да, мам, ты только не нервничай…
– Что случилось?
– Да ничего! Я говорю, я всё решил, все примеры!
– Молодчинка! Приеду, позанимаемся, ладно?
Мама помогает мне по долбанной алгебре. Если бы не мама!
– Ладно, конечно! – говорю я. – Обязательно позанимаемся! Ты как спала? Рано легла? Выспалась?
– Я лёг в три, – подаёт голос папа.
Я машу ему рукой, чтобы не перебивал. Папа обиженно отходит. Гвоздик лупит его хвостом по ноге.
– Ёлки-палки! – вспоминает папа. – Собаку забыли покормить! Гвоздик, друг, извини! Что же ты молчал?
Папа подскакивает ко мне и вопит в трубку:
– Манюнька, пока! Я иду Гвоздика кормить! Целую!
Я глохну.
– Целую! – кричит мама.
Я глохну окончательно и прощаюсь с мамой. Завтра она приедет…
Я сижу на стуле за пианино. Читаю гениальное сокращение «Войны и мира». Чтобы не уснуть, я надеваю наушники и слушаю Макаревича. По-моему, Макаревич неплохо дополняет Толстого.
Папа недолюбливает Макаревича. Он уверен, что Макаревич полковник КГБ.
– Ты в туалете? – зовёт меня папа. – Серёга!
– Я здесь, – отвечаю я из своей комнаты.
– О! А я тебя не заметил, – говорит папа. – Кто выйдет с собакой?
– Я выйду, – говорю я.
– Если ты очень занят, то не надо, – говорит папа.
– Нет, почему? – возражаю я. – Я выйду.
– Ну, смотри, – говорит папа. – А то и я могу.
– Папа, – успокаиваю я. – Ты работай, пиши. Я выйду с Гвоздиком.
– Спасибо, – говорит папа. – Но, если хочешь…
– Папа!
– Ладно, – говорит папа и идёт к компьютеру.
Папа пишет детские повести и сказки и рассылает их по издательствам. В основном, папе отвечают гробовым молчанием.
Правда, в одном издательстве папа выиграл конкурс, но там что-то тянут, каждый месяц откладывают заключение договора и утверждают, что «всё будет, Георгий Константинович, и договор, и денежки!»
Только вот уже четыре месяца папа не видит ни того, ни другого. После пятого разговора с издателем папа зло воскликнул:
– Одни обещания! Козлы! Ведь сами позвонили! Объявили победителем на весь мир! Я что ли к ним набиваюсь?! Сказали бы честно, так, мол, и так! Будем печатать, но потом. Когда у самих появятся бабки! Нет! Мурыжат! И всё это из-за каких–то несчастных тысячи баксов! Мало того! Ведь сначала дадут только пятьсот, а остальные пятьсот – не известно когда!
– Не нервничай, – попросила мама. – Я боюсь за твои сосуды!
– Вот видишь, – папа продемонстрировал мне фиолетовые вены на ляжке. – Это всё потому, что я курил! Двадцать лет! Не кури, понял?! Никогда не кури! Подохнешь потом под забором, как собака!
– Да, папа, – пообещал я.
Чёрт! После таких обещаний хочется курить ещё больше!
Я отбрасываю сокращённую версию великого романа в сторону.
Выйду с Гвоздиком и покурю! Невмоготу больше! Всего одну сигаретку!.. А потом брошу! Нет, честно, завяжу с куревом…
Я собираюсь натянуть на левую ногу носок, как звонит телефон. Это бабушка. Папина мама. Они с дедушкой живут в пятистах метрах от нас. Через дорогу.
– Серёжа! – стонет бабушка. – У нас ЧП?
Они у меня с дедушкой пенсионеры.
– Да, – говорю я, – бабушка. Какое ЧП?
– У нас отключили горячую воду!..
– Ничего, бабушка, не волнуйся. Включат, – успокаиваю я.
– Ты думаешь?
– Конечно!
Бабушка вздыхает. Молчание затягивается.
– Бабушка, – повторяю я. – Не волнуйся.
– Ты выходил с собачкой? – спрашивает бабушка. – Какая там погода?
– Нет, бабушка, сейчас выйду. Как вы?
– Ничего… Дедушка – там, а у меня что-то с желудком… Не пойму, что…
«Дедушка – там» – означает, что дедушка в туалете.
– Чем ты занят? – интересуется бабушка.
– Одеваюсь, чтобы выйти с Гвоздиком, – говорю я.
– Да? – бабушка молчит.
– Алё, – говорю я.
– А к нам зайдёшь? – спрашивает бабушка.
– Не знаю, бабушка…
– Ты давно не заходил, – говорит бабушка.
– Бабушка, я был у вас позавчера.
– Да–а? – искренне удивляется бабушка. – Позавчера? Не помню…
– Да, – говорю, – бабушка. Позавчера. С шести до восьми.
– Ладно! – бабушка перебивает меня и спрашивает по-французски. – Коман сова–а, Серж?
Раньше бабушка была учительницей французского языка. Теперь она пенсионерка.
«Коман сова?» – это «Как жизнь»?
– Сова бьен! – говорю. – Спасибо, бабушка, хорошо.
– Серёжа, – просит бабушка, – посмотри, пожалуйста, на ваш термометр. Какая там температура?
– Сейчас.
Я иду к окну, чтобы взглянуть на уличный термометр. Папа подарил мне его, когда мне стукнуло двенадцать.
– Алё, – говорю я, – бабушка?
– Да… – отзывается бабушка.
– Двадцать градусов, – говорю я.
– Похолодание, – констатирует бабушка. – Я так и думала!
Я говорю:
– Бабушка! Какое похолодание? Тепло!
– Ты считаешь? – не верит бабушка. – Мы должны были выйти за пенсией… Но теперь я не знаю, в чём пойти… Серёженька, как ты думаешь, надевать под плащ кофту или не надевать?
– Да, бабушка, – соглашаюсь я. – Если тебе холодно, надень.
– Ой, прямо не знаю, – сомневается бабушка.
– Ладно, – говорю я.
Бабушка не замечает моего намёка.
– А папа работает? – спрашивает бабушка.
– Да, – отвечаю я. – Позвать?
– Нет-нет, не надо! – пугается бабушка. – Не отвлекай его!
– Ладно, – говорю я.
А мама что делает? – спрашивает бабушка.
– Бабушка! – я начинаю терять терпение. – Мама в Москве!
– Ах, да! Я совсем забыла!.. Хи-хи-хи!..
Бабушка смеётся так долго, что я успеваю за это время надеть носки, джинсы, водолазку и пристегнуть Гвоздика к поводку.
Гвоздик совсем ошалел. Он лает, ноет и подпрыгивает на месте.
– Что за шум? – спрашивает бабушка.
– Это Гвоздик, бабушка! – я почти что кричу. – Мы идём гулять!!!
– Ладно, мамочка, – говорит бабушка. – Когда папа освободится, пускай позвонит… А ты захаживай…
– Ладно! – кричу я и бросаю трубку.
Фу! Ёлки–палки!!!
– Что? – спрашивает папа. – Кто-то звонил?
– Да! Бабушка!
– А, – говорит папа. – Понятно… Ты с Гвоздиком?
– Да!
– Ты чего кричишь?
– Извини, папа, я пойду уже.
– Да, конечно, – говорит папа. – Будь осторожен!
– Ладно! – я выхожу вместе с собакой из дома.
Папа закрывает дверь на ключ.

10 часов 11 минут. Гав-гав. Витёк.

Мы стоим за домом. Гвоздик жуёт траву. Я её курю.
– Ав-ав! – раздаётся за спиной.
Я оборачиваюсь.
– Ав-ав! – к Гвоздику тянется младенец неопределённого пола.
– Правильно! – хвалит младенца бабушка. – Собака! Такса! Скажи: «Такса»!
– Ав-ав! – карапуз пускает слюну, ловит её пальцами и размазывает по лицу.
Я отворачиваюсь. Ну и тип!
Гвоздик нервно виляет хвостом.
– Гав-гав! – бабка уподобляется внуку. – Гав-гав! Красивая собачка! Да, Вовик?
Этого сопляка зовут Вовиком. Я представляю, в кого он превратится лет через пятнадцать. Меня передёргивает. Знаю я таких Вовиков. Одного, к примеру, зовут Ростиком. Чувства юмора никакого. Заикается и всех подозревает в посягательстве на его честь. У этого самого Ростика бабушка живёт во Владивостоке. Он у неё гостил этим летом. Так вот мы с Максом спрашиваем:
– Ростик, эту майку тебе бабушка подарила?
На майке написано: «Нам пять лет!» Надпись приходится прямо на груди Ростика. Ростик у нас человек упитанный.
– За-забей! – нервничает Ростик. – Ща-щас, как дам в лоб!
Мы, естественно, ржём. В общем-то, Ростик прав. Всё в жизни с подвохом. Но такого субъекта грех не подколоть…
Я бросаю сигарету в урну ядовито-зелёного цвета. Такие урны зеленеют по всему нашему городку. Бычок падает рядом. Я подбираю его и забрасываю со второй попытки. Папа и мама с детства приучали меня не бросать мусор на землю.
Я тяну Гвоздика за поводок.
– Пошли, – говорю, – болван!
Гвоздик неохотно отрывается от своей травы. Упирается, как старый осёл. Я размышляю над тем, как поступить: подтолкнуть его сзади лёгким пинком или просто не обращать внимания на его маразматические выкидоны. По человеческим меркам нашему псу далеко за семьдесят.
В тот момент, когда я всё-таки собираюсь сообщить ему некоторую скорость посредством пинка, звонит мобильник. Я достаю телефон из рюкзака.
– Серёга? – пищит трубка.
– Кто это? – спрашиваю я.
– Это я, Витя! – пищит трубка.
– Какой Витя? – спрашиваю я.
– Ну, Витя! – пищит трубка. – Витёк!
– А это ты, Витёк! – узнаю я.
Витя – мой приятель из музыкалки. Когда-то сто лет назад мы занимались сольфеджио в одной группе. Витёк младше меня на два года. Ему тринадцать.
– Как дела? – спрашиваю я.
– Да мать снова бесится! – говорит Витёк. – А так ничего – дышу.
Витёк живет вместе с мамой, папа у него умер. Кажется, погиб в автокатастрофе.
Время от времени, примерно раз в месяц, мать Витька впадает в полуистерическое состояние, и принимается за генеральную уборку. В основном уборка заключается в том, что эта женщина выбрасывает из окна одежду. Преимущественно новую.
В такие часы Витёк почему-то звонит мне и просит переустановить ему «Винду».
Странная просьба, но я в подробности не вдаюсь. Я соглашаюсь.
– Приходи, а, – говорит Витёк. – Мне надо «Винду» подновить. Придёшь?
– Да, – говорю. – Только не сейчас.
– А когда? – голос у Витька становится совсем жалким.
– Часа через полтора, – говорю. – В двенадцать ноль-ноль.
– Ага! – радуется Витёк. – Это хорошо! А еще, ты бы мог поменять CD-rom. Я хочу пишущий.
– Сделаем, – говорю, – не заморачивайся!
Мы с Гансиком возвращаемся с прогулки.
– Всё нормально? – спрашивает папа, вырисовываясь в дверном проёме.
– Да, – говорю, – конечно.
– Этот, – папа кивает на Гансика, – всё сделал?
– Всё, – говорю я.
– Каки-пуки! – замечает довольный папа и снова садится за компьютер.
– А ты как? – спрашиваю я.
– Да как всегда! – задумчиво произносит папа.
Он уже в стране по имени Книга.
– Что? – кричит папа.
– Ничего, папа, ничего, – говорю я, хватаю Гансика подмышки и несу в ванную.
После водной процедуры я смотрю, нет ли у собаки блох, и никого не отыскав, сажусь за родное пианино.
Надо же хоть иногда заниматься любимым делом.

 10 часов 53 минуты. Родственнички. Джаз. Полковник КГБ.

Телефонный звонок. Снова бабушка! Ёлки зелёные! Не успел я и полчаса позаниматься, как меня отвлекают!
– Серёженька, я сейчас буду мыть голову, – сообщает бабушка.
– Ладно, бабушка…
– Вы мне не звоните, пока я не помою. Я сама позвоню.
– Ладно, бабушка… – я сейчас разрыдаюсь от бессилия.
На выручку приходит папа. Отбирает трубку, но это мне всё равно не поможет – заниматься нормально не получится. Знаю по опыту…
Я вяло наигрываю «Джа ду» Карлтона – красивая вещь – и слежу за часами. Разговор длится уже двадцать минут.
Судя по отрывочным папиным фразам, я понимаю, что бабушка рассказывает о своём племяннике, которого судьба занесла в таинственный город Бавлы. По мере того, как бабушка углубляется в жизненные перипетии моего родственника, папа всё больше и больше раздражается. Уже понятно, чем всё это закончится. Так и есть!
Папа орёт в телефонную трубку что-то нечленораздельное и гневно прощается с бабушкой. В хлам злой он отправляется на кухню.
Я снова пробую сосредоточиться и даже заношу над клавишами руку, но понимаю, что это абсолютно дохлый номер. Настроение испорчено.
Я тоже иду на кухню.
Понурый папа сидит на стуле и жуёт яблоко.
Я наливаю себе воды просто для приличия, чтобы посидеть с папой за компанию.
Первым нарушает молчание папа.
– На хрена мне знать, что он попросил в долг у Мики?!!
– Кто такая Мика? – спрашиваю я.
Папа дико улыбается:
– Мика это он!
– Ладно, кто такой Мика?
– Пора бы знать своих родственников! – желчно отзывается папа.
– Ну ладно, ладно! – я вспыхиваю, как спичка. – Почему я должен знать какую-то Мику?!!
– Всё! – мирно произносит папа. – Брек! Не хватало нам ещё поцапаться из-за придурка Мики!
Папа встаёт и целует меня в макушку.
– Всё! Хорош! – говорит папа.
Я сразу успокаиваюсь.
– Мика, – объясняет папа, – твой двоюродный дедушка.
– А! – говорю я. – Ну и что?
– Ничего, – твой двоюродный дядя Алик из Бавлы попросил у твоего двоюродного дедушки Мики из Москвы две тысячи баксов.
– Зачем?
– Чтобы купить своей маме мебель.
– Понятно, – говорю я, хотя мне совершенно ничего не понятно.
Папа садится с ногами на стул, поджимает коленки и продолжает жевать яблоко.
– На хрена мне это знать? – говорит папа.
– А мне? – спрашиваю я.
Мы смотрим друг на друга и начинаем дико хохотать.
Отдышавшись, папа говорит:
– Ты так и не позанимался толком. А когда у тебя прослушивание?
– Кручищев сказал, что в среду.
Кручищев преподаёт мне джаз. Частным образом. Уже больше года.
Вообще–то, Кручищев декан джазового факультета училища «На правом берегу». А в свободное от деканства время он подрабатывает лабухом в крутых клубах и ресторанах. У него четверо детей, он вкалывает, как негр, а сменить сломанный багажник в своём «Жигулёнке» не может. Не хватает денежек… Посмотришь на всё это убожество и задумаешься: «И на фига мне такая перспектива?»
И всё-таки – музыка, а точнее джаз, – это моё. Мне без джаза никак нельзя, не смотря на то, что денег в нашей стране у музыкантов не густо, не у всяких халтурщиков, разумеется, а у настоящих музыкантов. Ну и что?! Прорвёмся!
Прорвёмся…
Весной Кручищев предложил мне поступить в Дунаевку на джазовое двухгодичное отделение для тех, кто окончил музыкальную школу. Я опешил и, естественно, согласился. Лето пролетело безобразно быстро. И вот – в среду прослушивание. Я, конечно, занимался, и, конечно, прослушивание это просто так, для отвода глаз, я же поступаю к Кручищеву. Но всё-таки я волнуюсь. Всякое в жизни бывает…
– Не дрейфь! – говорит папа.
– Да нет, – говорю я. – Всё нормально.
– Ну и правильно, – радуется папа. – Ты молодец.
Папа снова целует меня в макушку.
– А меня, представляешь? Вчера кассирша обманула! – жалуется папа.
Я никогда не привыкну к его внезапным переходам от одной темы к другой.
– Что? – спрашиваю я.
– Да! – возмущается папа, он уже там, в магазине.
– Быдло! – вопит папа, потрясая кулаком. – Я бы их всех раздел догола и высек на Красной площади.
– А что случилось? – говорю я.
– Была распродажа овсяных хлопьев! По двадцать пять рублей за пачку! – кричит папа. – Я взял девять пачек, на двести двадцать пять рублей! А дал пятисотенную!
– Ну? – спрашиваю я.
– Что «ну»? – папа размахивает руками. – А она, стерва, дала мне сто семьдесят пять рублей сдачи!
– Ну ты же заметил?
– Заметил! Ну и что?! – папа с грохотом отодвигает стул. – Она попыталась меня обмануть! Ух!
Папа шумно дышит.
– Да, ладно, – я обнимаю папу. – Не нервничай.
– Да я не нервничаю, – улыбается папа. – Я просто рассказываю! А теперь твоя очередь! Расскажи что-нибудь…
Я рассказываю про Роберта Джонсона – легенду блюза.
В ответ папа рассказывает мне про автоматы с газировкой, которые навсегда остались в СССР.
Я сдуру, позабыв, как папа относится к Макаревичу, начинаю рассказывать про «Машину времени».
– Кагэбист он, твой Макаревич! – заявляет папа.
– Какой кагебист?! – говорю я.
– Самый настоящий! – говорит папа. – Высшей пробы!
– Ну во-от, – я развожу руками. – Папа! Никакой он не кагэбист.
– Он непрофессиональный музыкант и поэт в погонах, – говорит папа. – У него, наверняка, погоны полковника.
Я теряю рассудок.
– Сам ты кагебист! – ору я. – А твоя Астрид Линдгрен – радистка!
Папа встаёт со стула.
– Кто?!! – вопит он.
– То!!! – воплю я.
– Как ты со мной разговариваешь? – поражается папа. – Я твой отец! А ты – мой сын!
– А Макаревич – это Макаревич! – отвечаю я. – И нечего поливать его грязью!
– Да такие Макаревичи в тридцать седьмом году стучали на родственников! – говорит папа.
Я ору, что надо иметь ко мне уважение.
Папа кричит, что если бы с ним в детстве столько цацкались, как со мной, он бы уже стал Макаревичем и Маккартни вместе взятыми.
Я говорю, что это не мои проблемы.
Папа просит, чтобы я оставил его в покое.
Я хлопаю дверью и ухожу.
Вот такая у нас семейка. Не соскучишься…
ДЕНЬ

11 часов 55 минут. «Герой». «Занимательная сексология». Две купюры.

Я выхожу на улицу.
На голове у меня наушники. В голове – потрясающая песня Чеда Крюгера «Герой» из фильма «Человек Паук». Я шагаю по этой жизни и чувствую себя героем. Ещё одним героем.
Я подхожу к дому Витька. Звоню по домофону. Отвечает Витина мама. Её зовут Милой. Кажется, Милой Васильевной. Она впускает меня в подъезд.
Лифт в коме. Стоит на первом этаже с мрачной лифтёршей внутри, которая стучит железякой по дверце.
Я плетусь на четвёртый этаж. Покорив все пятьдесят две ступеньки, я заворачиваю налево. Звонка у Витька нет, поэтому я стучу в дверь. Она тут же распахивается.
На пороге – Мила Васильевна. В розовом халате.
– А, Сашок? – кивает она. – Проходи, Сашок. Будешь салатик из крабов, или курицу с ананасами, Сашок?
Меня передёргивает.
– Мила Васильевна, я Сергей! Нет спасибо, я не буду ничего. Я к Вите.
– Да знаю я, Сергей… Правильно, Сергей, да?
– Правильно. Спасибо.
– Да не за что, господи!.. Вот надень тапочки, – Мила Васильевна пододвигает мне ногой вьетнамские шлепанцы.
– Спасибо, – я сбрасываю кроссовки и надеваю «тапочки».
Шлёпанцы моментально прилипают к потным пяткам.
– Ну иди к нему, раз не будешь салатик из крабов, – хмыкает Мила Васильевна. – А зря…
Я прохожу через коридор, заваленный разноцветным тряпьём. Ужас!..
Зато в комнате Витька царит порядок. На столе лежат учебники. Аккуратной такой стопочкой. Кровать заправлена идеально: по-армейски, без морщинок. На стене, в самом центре, висит плакат-календарь 1993 года с фотографией Тома Круза из фильма «Топ ган». Витя меня не замечает.
– Здорово, Витёк! – говорю я.
Витя сидит ко мне спиной за своим образцово-показательным столом и читает толстую книгу. Он дёргается и быстро прячет книгу в ящик стола. Видимо, решает, что вошла мама.
– А, здорово… – испуганно мямлит Витек.
– Что за книга? – спрашиваю я.
– Да так, – Витёк краснеет. – «Занимательная сексология».
– Понятно, – говорю я. – Ну, ты читай дальше, читай…
Витёк достаёт «Занимательную сексологию».
Я включаю компьютер.
– У тебя что, правда, Винда полетела? – удивляюсь я.
– Ну да, – говорит Витёк.
«А я думал ты из-за матери», – чуть было не вырывается у меня, но я вовремя прикусываю язык.
– А что произошло? – спрашиваю я.
– С кем? – не понимает Витёк.
– Да с Виндой?
– А-а… – Витёк морщит лоб. – Это, наверное, вирус с диска. Я у Ростика диск брал. Аллу Пугачёву…
– Кого?!
– Пугачёву… Для мамы, – быстро добавляет Витёк.
– Нашёл, у кого брать, – говорю я.
Я ставлю новую Винду.
– Серый, – просит Витёк. – А ты можешь установить драйверы для видео карты и…
– Да говори, чего ты!
– И для звуковой карты… тоже.
– Могу.
– Установи, пожалуйста.
– Ладно.
Витёк возвращается к своей «Занимательной сексологии». По-моему, он не дышит.
– Готово, – говорю я через двадцать минут.
Витёк поднимает голову от «Сексологии». Взгляд у Витька блуждает.
– Что? – спрашивает Витёк.
– Готово! – повторяю я.
Витёк протягивает ладошку через стол и неожиданно сильно пожимает мне руку.
– Спасибо! – говорит Витёк. – Спасибо, Сергей!
– Да не за что, – говорю я. – Всегда, пожалуйста.
– Хочешь салатик из крабов? – спрашивает Витёк. – Я мигом! Сейчас принесу! Или курицу с ананасами?!
Сговорились они с матерью, что ли? Мне хочется засмеяться, но я сдерживаюсь.
– Да нет, – говорю я, – спасибо.
– Ну смотри, – говорит Витёк. – А жвачку хочешь? Арбузную?
– Нет, – говорю я, – спасибо. Я пойду. Времени мало.
Я выхожу в коридор.
Мила Васильевна стоит там же, где и стояла, когда я пришёл. Кажется, она, правда, всё это время не сходила с места и не притрагивалась к одежде. Мне становится не по себе. Странные они в этом доме.
– Сашок, – говорит Мила Васильевна. – Спасибо.
Она протягивает мне две купюры по тысячу рублей.
– Зачем? – спрашиваю я.
– Ты их заработал, – говорит Мила Васильевна.
– Нет, что Вы? – я бочком продвигаюсь к двери.
– Бери, я тебе говорю! – Мила Васильевна покрывается пятнами. – Саша!
Я беру деньги и запихиваю их в задний карман, лишь бы побыстрее убраться отсюда.
– Саша, спасибо! – говорит Мила Васильевна. – Витя скажи Саше спасибо.
– Да, спасибо, СЕРГЕЙ! – Витёк зло смотрит на мать, и подтягивает свои треники до пупка.
– Может, поешь, Серёжа? – Мила Васильевна вымученно улыбается.
– Нет-нет, спасибо! Я пойду уже! – я толкаю дверь.
Витёк выходит следом и на лестничной площадке говорит мне:
– Слышь, а ты можешь моим друзьям с компом помочь?
– Ну, могу, – я останавливаюсь. – А… они заплатят?
Витёк энергично трясёт головой:
– В два, а то и в три раза больше, чем мама!
– Тогда, конечно! – киваю я. – А кто они?
– Братья. Миша и Славик, – говорит Витёк. – Записывай их телефоны.
Витёк диктует, я записываю телефоны братьев в свой мобильник.
Потом я иду домой.
Я заработал две тысячи! Надо же…

 13 часов 00 минут. «Богемская рапсодия». Байкер. Промысел.

Я шагаю к супермаркету.
Плеер исполняет для меня мой гимн, мою симфонию, мою колыбельную – «Богемскую рапсодию» «Queen». Мне кажется, что я слушаю её всю свою жизнь. Наверное, я слушал «Рапсодию» даже тогда, когда болтался над нашей планетой вниз головой целых девять месяцев. Чем была бы моя жизнь без «Queen»? Глупый вопрос…
Я забегаю в магазин, чтобы купить печенья и молока. Завтра приезжает мама. Молоко – для неё, для утреннего кофе.
Я прихожу домой. Папа всё ещё у компьютера. Меня встречает довольный жизнью Гвоздик.
Почему-то я не решаюсь сказать папе про деньги. Сам не знаю, почему…
Чтобы как-то уравновесить эмоции, я отмечаюсь на кухне – проглатываю слегка подпорченную сливу. Слива не помогает. Я в лёгком смятении.
Наверное, поэтому я слоняюсь по квартире и рассеянно скольжу взглядом по книжным полкам.
Наконец, я беру в руки книжку «Апельсиновая девушка». Автор Юстейн Гордер. Раскрываю её, но не успеваю прочитать ни строчки. Снова мобильник.
Это Галя.
– Привет, – говорю я.
– Привет, – отвечает Галя абсолютно счастливым голосом. – Как дела?
– Да все реально, – говорю я. – Дел по горло. А ты как?
– Я – клёво!
По-моему, она счастливее Гвоздика.
– Встретила сегодня таааакого перца! – поёт Галя. – Он тааакой прикольный!
– Зачем ты мне это рассказываешь? – я стою перед зеркалом и судорожно пытаюсь выдавить прыщ. – Я же, вроде как твой парень…
– Не-а! – радуется жизни Галя. – Ты мне даже не говоришь, что любишь меня.
– Я говорю, сейчас говорю!
– Не-а! Не говоришь! – Галя смеётся. – А ты знаешь, кто он? Он байкер, а ты-то кто?
– Я – Серж, – отвечаю я.
– Вот именно! Серж! – торжествует Галя. – Ну все, чава!
И вешает трубку.
Дура! Зачем звонила?!
Я бросаю «Апельсиновую девушку» на кровать.
Потом я звоню братьям. Мише и Славику. То, что они обещают мне, переворачивает мои представления о жизни.
Я говорю папе, что снова ухожу, что скоро вернусь, и отправляюсь на компьютерный промысел.
Папа, как всегда, кричит мне вслед, чтобы я был осторожен. Я не очень понимаю, что это такое, но, по-моему, он всё ещё боится того, что я перехожу через дорогу совершенно один.

13 часов 33 минуты. Миха и Славик. Горячее дыхание няни.

По дороге я слушаю «Don’t Worry Be Happy», которую поёт Бобби Макферрин. Эта песня безотказно поднимает настроение. Братья живут в новом доме. В самом блатном доме нашего городка. Дом стоит на отшибе, чтобы простые обыватели не мозолили глаза блатным. И всё это мне не особенно по душе. Но пока я добираюсь до братьев, я прокручиваю «Don’t Worry…» раз пять, и настроение у меня поднимается на вершину самого лучшего настроения. Я благодарю тебя, Бобби Макферрин!
Новый дом возвышается надо мной всей своей блатной высотой, карябая облака блатной крышей, которая похожа на шалаш из песни Николая Ибрагимова:
«Не ищи меня, богатый,
Ты не мил моей душе.
Что мне, что твои палаты?
С милым рай и в шалаше!..»
Я звоню по домофону. Мне открывают.
В подъезде сидит консьержка. Папа бы обязательно с ней поздоровался. Я прохожу мимо, буркнув что-то нечленораздельное. Консьержка смотрит на меня с подозрением. Я чувствую это затылком, и даже тогда, когда поднимаюсь в лифте на последний девятый этаж.
Ещё в лифте я слышу крики, раздающиеся откуда–то сверху. По мере того, как я приближаюсь к цели, крики переходят в вопли, и когда лифт останавливается, и дверцы его открываются, меня встречают два абсолютно рыжих полуголых брата, наперебой орущих:
– Здорово, чуваааак!
– Нам про тебя Витек рассказал!
– Чувак, я Михе говорю: «Бери баклажку!», а он говорит: «Не, надо ганджи»!
– Да, надо ганджи! – Миха выпучивает глаза.
– Будешь? – Славик протягивает мне косяк и тут же суёт его брату в рот.
Миха при этом блаженно улыбается.
Здорово они обкурились.
– Ребят, я вам комп пришел чинить, – напоминаю я.
– Точняк, чувак! – Славик перестаёт дёргаться, как Пиноккио и смотрит на меня почти осмысленным взглядом. Базара нет! Заходи на хату…
Я попадаю в потрясающую двухэтажную квартиру. Я и не думал, что такие квартиры существуют в нашем провинциальном городке. По-моему, здесь комнат двадцать, и лестницы ведут в мраморную бесконечность, где даже потолки мерцают мрамором.
– Познакомься с нашей няней, – елейным голосом произносит Славик. – Её зовут Юля.
Я поворачиваюсь к рыжему Славику и вижу красивую девушку. Она сидит с ногами в кресле, а Славик пытается присесть на подлокотник, но у него ничего не получается.
В конце концов ему надоедает это занятие и, вспомнив, про Юлю, он наклоняется к ней и целует прямо в губы, как говорится «в засос».
Упырь…
– Наши шнурки, – кривляется этот придурок, – на голову долбанутые, вот няню нам наняли.
Славик и Миша начинают бешено хохотать, и стучат ногами по полу.
– Предки – уроды, блин! – откровенничает Миха. – Мы даже в школу не ходим.
Учимся дома.
– К нам во такие тёлки приходят! На индивидуальные занятия! – поясняет Славик. – И у всех – заааадницы!
– Учииилки! – хихикает Миха.
– Ой, заткнитесь! – неожиданно выкрикивает девушка-няня. – Дайте почитать! Мне ваши родители, между прочим, бабла кучу дают, чтобы я за вами, дебилами, присматривала!
– Да ты чё? – удивляется Славик.
– Ты чё? – эхом отзывается Миха.
– Ни чё! Я своим местом дорожу! Валите отсюда! Идите, проспитесь! Я себе диплом купила на бабло твоего папочки! В МГУ! Так что, заткнитесь оба! Поняли? И вообще, к вам молодой человек пришел. Да, молодой человек? – Юля кокетливо смотрит на меня, и поправляет на коленке юбку.
Юбка почему-то не поправляется, а, наоборот, задирается, и мне открывается потрясающий вид.
– Ну, чё, ты, а? Ну, чё, ты, я не знаю! – Славик бьёт кулаком по подлокотнику. – К нам чувак пришел! Друг мой лучший! А ты меня грузишь! Слышь, а как тебя звать?
Славик глупо пялится на меня, на своего лучшего друга…
– Сергей, – отвечаю я.
– Сергей его звать! – сообщает Славик няне Юле. – Ну, чё ты грузишь меня? Неудобно ведь перед другом!
– Ну, блин! В натуре! – Миха садится на пол.
– Дуть траву меньше надо! – раздражённо произносит няня Юля.
– Ребят, успокойтесь! – говорю я. – Где комп? Мне его чинить надо.
– Прости, чувак! – пошатываясь, Славик подходит ко мне и хватает за локоть. – Я забыл… Няня всё мозги мне долбит, долбит… Извини, чувак!.. Пошли!..
Он берёт меня за руку, и, словно маленький мальчик, нетерпеливо тянет за собой.
– Пошли в нашу комнату.
Проходя мимо брата, он пинает его ногой и повторяет:
– Пошли, пошли…
Через минуту мы попадаем в комнату размером с супермаркет. На одной из стен висит коллекция разнокалиберных сачков для ловли бабочек. Я понимаю, что при желании здесь можно найти всё, начиная от газового пистолета и кончая дельтапланом. То есть почти всё, кроме компьютера.
– Где комп? – спрашиваю я Славика.
Славик на автомате подгребает к высокому внушительных размеров ящику и виновато бормочет:
– Извини, братан! Я его в мусорку выбросил, для сломанных игрушек…
Я помогаю Славику вытянуть из контейнера процессор, монитор и клавиатуру. К мышке, которую находит Миха, прилип лягушонок на липучке.
– О–го–го! – радостно гогочет Миха. – Нинзя! А я думал, его Юлька потырила!..
Я включаю комп. Прикидываю, что к чему. Поломка обычная. Даже и не поломка: из Инета залетел вирус, и Виндоус, как ему и положено, полетел. Я принимаюсь копаться в этой фигне, практически позабыв о рыжих братьях. Да и я их, в общем-то, не очень волную…
Через некоторое время в комнату заходит Юля.
– А где придурки? – спрашивает она.
Я пожимаю плечами.
Юля выглядывает на балкон.
– Кальян курят, – говорит она. – Нарики несчастные…
– Что курят? – я отвлекаюсь от компа.
– Кальян.
Я же говорю, в этом супермаркете есть всё, чего только пожелаешь.
Как тебя зовут? – спрашивает Юля и садится прямо на пол, задев моё колено своим мягким плечом.
– Сергей, – отвечаю я. – А тебя Юля, да?
– Да, – говорит она, и мне начинает казаться, что я чувствую её горячее дыхание всей ногой.
– Что делаешь? – спрашивает Юля.
– Да, вот, в компе копаюсь, – говорю я, откидываясь на спинку стула.
От её дыхания моей несчастной ляжке становится так горячо, что я невольно прикрываю её ладонью.
– У тебя сильные руки, – говорит Юля и проводит своими нежными пальцами по моему запястью.
– Я играю на пианино, – объясняю я.
Неожиданно Юля быстро встаёт с пола, опирается на моё плечо и целует меня прямо в губы.
По идее я должен быть ошарашен, но меня смущает только одно: я ждал этого и теперь хочу, чтобы она поцеловала меня ещё раз.
– У меня погиб парень, – говорит Юля, заглядывая мне в глаза. – Скрипач Яша. Он попал в Чечню. Ты похож на него.
Юля целует меня. Потом уходит.
Мне становится паршиво. Так паршиво, что я не замечаю, как заканчиваю работу.
Я выхожу к братьям-наркоманам на балкон. Миха спит на кафельном полу, уткнувшись головой в кадку с искусственной пальмой. Он совершенно голый, а джинсы и трусы валяются рядом, словно не имеют к нему никакого отношения.
– Все готово, – говорю я Славику, который дует в кальян и с дикой улыбкой наблюдает за тем, как за матовым стеклом вздуваются пузыри.
Славик тоже сидит на полу, в чём мать родила.
– Всё готово, – повторяю и сажусь рядом со Славиком на корточки.
Славик выдувает свои пузыри, а в остальном мы молчим.
– Чувааак, – наконец произносит Славик. – Ты гееений… Я сейчас выыыйду из магазииина… и куплю тебе шоколааадку…
Славик смеётся каким-то механическим идиотским смехом.
– Ты хочешь шоколааадку? – спрашивает он. – Шоколадка хорошооо…Я люблю шоколааадку…
Я смотрю на небо и поднимаюсь с корточек, чтобы вдохнуть свежего воздуха.
– Шоколадка это хорошо, – бормочу я. – Хорошо… Я тоже люблю шоколадку.
Потом я громко и зло говорю:
– Чуваки, вы уже обгашенные!
Мне хочется ударить Славика и его уснувшего, невинно сопящего братца, ногой, но я не делаю этого.
– Не сердись, мама! – Славик жалобно щурится. – Уроки я сделал…
Он разводит руками и ухмыляется. Затем эта ухмылка перерастает в улыбку, в безумную улыбку. И Славик начинает плакать, и смеяться, как сумасшедший.
Я хватаю его за шею, резко поднимаю с пола и тащу по квартире.
– Где ванная? – цежу я сквозь зубы.
Славик покорно плетётся за мной. Он уже не плачет и не смеётся. Он просто икает.
– Где ванная? – талдычу я.
– Перед тобой, – откуда-то доносится голос Юли.
«Няня на посту», – замечаю я про себя.
Я втаскиваю Славика под душ и сначала открываю только холодную воду. Но сжалившись, добавляю горячую.
Постепенно этот тип приходит в себя.
– Я сделал компьютер, Славик, – говорю я.
– Ты хочешь денег? – как ни в чём ни бывало справляется рыжий Славик. – Вот триста баксов. И пусть тебе будет хорошо.
С этими словами не понятно откуда Славик достаёт три купюры и протягивает их мне. Я беру деньги. Они мокрые, но настоящие. Я прячу доллары в задний карман брюк и выхожу в коридор. Славика я оставляю в ванной. Его трясёт.

 15 часов 02 минуты. Опрос.

Юля лежит на кровати. Практически обнажённая. В этом доме одни нудисты.
Няня печально курит. Я прохожу мимо и покидаю эту квартиру. Дверь за мной закрывается с тяжёлым щелчком.
Я чувствую себя выжатым лимоном.
Что это было? Триста баксов за восстановленную Винду! Триста баксов и две тысячи рублей за три часа!.. Ещё утром у меня в кармане лежал один единственный помятый полтинник. А сейчас?!. Ёлки–палки! Что происходит?
Я стою в подъезде у окошка и мысленно бреду вдоль Ничейного Пруда, который наподобие средневекового рва опоясал западную границу нашего городка.
Я никак не могу сосредоточиться.
Ладно! Чёрт с ним! Деньги это всего лишь бумажки. Правда, таким манером заработанные бумажки, мне и не снились. Но дело не в этом. Дело, в общем-то, во мне… Что-то я себе не нравлюсь… Честное слово! Нет, не нравлюсь. Поступил я как-то не так… Сволочно поступил…
Да с кем? С этими обгашенными уродами?!.
Да. С ними…
Но за три часа на меня свалилось столько, что делается дурно! В конце концов, я не святой…
Вздохнув, я иду к лифту, вызываю его, сажусь в него, еду вниз, выхожу в вестибюль. Уже у двери меня окликает консьержка. Она сидит за массивным столом, за которым мог бы разместиться генеральский штаб.
– Молодой человек! – зычно произносит тётка. – Вы куда?
Странный вопрос.
– Домой, – отвечаю я.
– Это я понимаю, – говорит консьержка, – но вам нельзя.
Странно…
– Мне нельзя домой? – спрашиваю я.
– Да, – говорит консьержка. – Я должна вас опросить.
– Что? – поражаюсь я. – Допросить?!
– Опросить, – уточняет консьержка.
– О чем? – спрашиваю я.
– Что вы видели в квартире сто восемнадцать? – строго произносит консьержка.
– Я чинил там компьютер, – нервно произношу я. – Что я должен был там видеть?
– Помедленней, пожалуйста! – консьержка не обращает внимания на мой тон. – Я должна записать…
Она пододвигает к себе толстенный блокнот и раскрывает его. Я успеваю заметить, что на обложке блокнота изображены пушистые щенки.
– Подойдите! – командует консьержка.
Я не трогаюсь с места.
– Что было дальше? – продолжает свой допрос консьержка.
Я молчу.
– Молодой человек… – неожиданно консьержка переходит на доверительный шёпот. – Поймите меня верно… Жители этой квартиры платят мне за все сведения о том, что творится в их доме… В их отсутствие…
– Но там сейчас Миша и Славик… – говорю я.
Мне безумно хочется сесть. Я еле сдерживаюсь, чтобы не опуститься прямо на пол.
– Видите ли… – улыбается консьержка. – Вы, я вижу, из интеллигентной семьи… Меня интересуют именно эти молодые люди. Их родители дают мне деньги именно за информацию о том, что делают их дети… Как я уже сказала, в их отсутствие…
До меня вдруг доходит:
– А откуда вы узнали, что я был именно в этой квартире?
Консьержке не удаётся сдержать ухмылку.
– У нас в доме камеры… – довольно сообщает тётка, но внезапно отрывисто бросает, – отвечайте! Продолжайте рассказывать!
– Что рассказывать? – я пячусь к двери.
– Что вы видели в квартире?! Что там происходило, когда вы чинили компьютер?!
– Все было в порядке! – кричу я. – Ребята в полном порядке!..
Я подбираюсь к двери.
– Стойте! – протестует консьержка.
– Там всё хорошо! – бросаю я. – До свидания! Я спешу!..
Тётка вскакивает с места, но слишком поздно. Я распахиваю дверь и выбегаю на улицу.

15 часов 23 минуты. Нич.

Я сижу на лавочке у Ничейного Пруда. У самого берега. Сижу и курю. Уже третью сигарету. Мыслей никаких.
– Ёж!
Это меня. Я оглядываюсь, по привычке пряча сигарету в кулак.
– Чувак, я тут! Перед тобой!..
Я в упор никого не вижу.
Кто-то тупо ржёт.
– Не туда смотришь!
Я кручу головой.
– А! – раздаётся откуда-то сверху. – Ну тебя!.. Сейчас подойду и побазарим.
С песчаной насыпи спрыгивает тень и превращается в Нича. Это Егор Ничаев, алкаш и вор, приятель Дрона по секции горных лыж. Если Нича представляют какой-нибудь девчонке, он, словно бы мимоходом роняет: «Я из семьи МНС – министра по ненормальным ситуациям». Словом, Нич комплексует из-за родителей.
Помимо этой присказки, Егорка любит сообщать, что Ничейный Пруд назван Ничейным в честь него – Нича. Судя по всему, он так самоутверждается.
– Здорово, перец! – Нич протягивает потную ладонь. – Мне тут Дрон пробазарил, что ты реально в компах шаришь. Так?
– Ну, так… – я затягиваюсь.
– Дай покурить, – просит Нич. – Я всё бабло на бухло просадил.
Я даю Ничу сигарету.
– Ну что? – спрашивает Нич. – Сделаешь мне комп?
– Так у тебя же бабла нет, – я наблюдаю за чайкой, которая с пронзительным криком парит над Ничейным Прудом.
– Не вопрос, – Нич судорожно прикуривает от китайской зажигалки. – У предков есть. Возьму.
– То есть, украдёшь? – я прищуриваюсь и тушу сигарету: пускаю на неё длинную тягучую слюну.
– Чё ты меня грузишь? – дёргается Нич. – Я уже договорился со шнурками.
– Ну ладно, – соглашаюсь я. – Только, чтобы потом облома не было.
– Не парься! – Нич хлопает меня по колену. – Всё чики-пуки! Пошли!..
– Пошли, – отвечаю я.
Мы выходим на аллею и идём по ней к дому Нича.
Нич, как всегда треплется.
– Чувак! – жизнерадостно сообщает он. – А я вчера такую тёлочку трахнул! Ты бы видел! Кстати, она вооон в том доме нянечкой подрабатывает. Юлькой зовут. Супер тёлочка!.. Прикинь! Ей двадцать девять лет! А мне, чувак, шестнадцать! Соображаешь, нет?! Я двадцатидевятилетнюю оприходовал!!!
Я останавливаюсь. Меня, словно бы молнией шандарахнуло.
– Как её зовут? – спрашиваю я.
– Юлией! – Нич склабится. – Да ты её знаешь! Точняк! Она же этих уродов нянчит. Братьев! Славика и Миху. Славик со мной учился, выгнали. А шнурки этих придурков ей бабки дают за то, что она их нянчит. Прикинь?! Нянчит!.. Только ей, видно, мало! Она по вечерам натурой зарабатывает. Я как узнал – сразу её снял!..
– Что ты мелешь? – вырывается у меня. – Этого быть не может!
– Чё это не может?! Может! Ещё как может, всё может! Она всё может! – Нич ржёт.
Врезать ему, что ли?
Я иду за ним, как дурак, и не вижу его. Я думаю о Юле…
Не может быть!.. Да, она лежала там, на кровати, в прозрачной рубашке… В общем-то, ничего и никого не стесняясь… Ну и что?.. Она просто лежала и курила…
Я иду за Ничем и не слышу его болтовни.
Так мы подходим к его дому.

 15 часов 40 минут. Глаза.

Это обычный панельный дом. Вонючий подъезд – всё, как положено.
Мы заходим в лифт. Нич нажимает на обгоревшую кнопку шестого этажа. Мы едем наверх.
– У меня предки слегка пришибленные, – говорит Нич. – Ты не обращай на них внимания. Они, блин, тупые в хлам.
Я молчу.
Нич первым выходит из лифта и прилипает ладонью к звонку. Он зло пялится на древнюю советскую дверь, обшитую дерматином, в которой из разных мест торчат пучки грязной ваты. Кажется, он ненавидит эту дверь.
За дверью раздаются голоса. Нич отлипает от звонка, и в этот самый момент дверь распахивается, и перед нами предстаёт мать Нича – одетая в полосатый пиджак, строгую тёмную юбку, старомодные туфли на низком каблуке, накрашенная и причесанная. Из-под пиджака выбивается широкий белый воротник, наподобие тех, которые раньше носили девочки–первоклашки. Ну, к примеру, моя мама…
– Здорово, ма! – бросает Нич. – Это Сергей.
– Здравствуйте! – здороваюсь я.
– Здравствуйте! – торжественно произносит мама Нича и ласково добавляет. – Здравствуй, сыночек.
Затем она, вжавшись в стенку, уступает нам дорогу, чтобы мы вошли в квартиру.
– Проходите, пожалуйста, – приглашает она.
Нич, не раздеваясь, топает в свою комнату. Я в нерешительности притормаживаю и делаю вид, что хочу сбросить кроссовки.
– Что Вы, что Вы! Серёженька! Не надо ничего снимать!
– Ёж! – подаёт голос Нич. – Ты чё застрял?
Внезапно мама Нича берёт меня под руку и проводит в большую комнату, обставленную типично советской мебелью. Из признаков Новой России я замечаю только яркие детские наклейки на тёмном секретере.
В низком кресле у окна сидит мужчина в халате и смятых тапочках. Изо рта у него торчит погасшая трубка. Мужчина читает газету. Наверное, это отец Нича.
Я киваю мужчине. Мужчина кивает в ответ.
На этом наше общение прерывается.
– Серёженька, – шепчет мама Нича. – Можно вас попросить?
От неё резко пахнет духами, и я чихаю. Мне становится неловко.
– Да, конечно, – отвечаю я, доставая платок.
– Егорка… – опустив глаза, произносит она, – Егорка столько занимается! Ему так тяжело! Вы знаете, он у нас такой молодец! Я Вас прошу! Пожалуйста, сделайте всё добросовестно, Серёжа! Мы вам хорошо заплатим…
Она смотрит на мужа. Тот, глядя в окно, кивает. Она продолжает:
– Понимаете, это подарок Егорке! На именины! Это ведь хороший подарок?
– Да, – говорю я. – Хороший.
– А то, – вставляет отец Нича.
Мама Нича благодарно мне улыбается и спрашивает:
– Может быть, Вы чайку хотите? Сушки, может быть?
– Ёж!!! – орёт Нич.
– Нет-нет, – говорю я, – спасибо! Я пойду уже работать.
– Спасибо, вам! – говорит мне вслед мама Нича.
Я снова чихаю и захожу в комнату Нича.
Он лежит на кровати и курит.
– Нич! – удивляюсь я. – Тебя же запалят родители!
– Да чё ты паришься, чувак! – Нич зевает. – Предки не против. Если хочешь, кури!
Вон пепельница.
Нич кивает на унитаз, стоящий в углу.
Мне становится смешно.
– Шутка юмора! – хмыкает Нич и вдруг улыбается мне всем своим круглым лицом, даже ушами.
Я улыбаюсь в ответ.
Нич пускает длинную струю дыма под потолок и вальяжно добавляет:
– Ты иди, работай!
Я смотрю на Нича. Он смотрит на меня.
– Ну чё ты? – говорит Нич. – Ты чё, обиделся?
– Проехали, – говорю я и поворачиваюсь к компьютеру.
Я делаю с ним всё, на что способен. Я обновляю Винду, устанавливаю кучу драйверов, чищу процессор от пыли, добавляю мешок программ, даже подкручиваю вентилятор. Я работаю больше часа. И всё это время передо мной стоят глаза этой женщины – мамы Нича.

17 часов 15 минут. Снова баксы.

– Сергей! – мама Нича протягивает мне триста долларов. – Это Вам!
Чёртово число! Снова триста! И я их беру! Я забираю их своей ненасытной пятернёй! Господи… И при этом я ещё произношу:
– Спасибо…
– Ма, – из-за моей спины выглядывает Нич. – Я пойду, прошвырнусь.
– Иди-иди, сынок…
Когда она смотрит на сына, её лицо начинает светиться.
– До свидания, Серёжа, – говорит она мне. – Спасибо!..
Мы выходим из квартиры.
Нич вызывает лифт.
В лифте он спрашивает:
– Хочешь, я тебя с Юлей познакомлю?
– Я с ней знаком, – отвечаю я.
– Близко? – Нич ржёт.
Я морщусь.
– Да ладно, чувак! – примирительно произносит Нич. – Не заморачивайся!
Я натянуто улыбаюсь и спрашиваю, просто, чтобы не молчать:
– А где она бывает?
– Юлька? – лифт останавливается на первом этаже. – Да она каждый вечер в «Тип-топе» сидит. Можешь придти и снять её, если успеешь!
Нич снова ржёт.
Мы оказываемся на улице.
– Ладно, Нич, – говорю я. – Счастливо!
– Пока, чувак! – роняет Нич. – Удачи с Юлькой…
Я иду домой под песню Битлов «Because» – «Потому что»… На мой взгляд, это лучшая их песня, и одна из лучших песен всех времён и народов.

17 часов 29 минут. Компот и путаные мысли. Макс.

Папа встречает меня на пороге одетый и взволнованный.
– Дедушка в больнице!
– В какой больнице? – не понимаю я.
– Да в нашей, в нашей! – нервно отвечает папа. – Звонила бабушка, сказала, что дедушка пошёл в поликлинику, а оттуда его увезли на «Скорой» в больницу!
– Почему?
– Откуда я знаю!
– А бабушка не знает?
– Не знает!
– Давай, я позвоню по телефону в больницу! – я бросаюсь к телефону.
– Не надо! – раздражённо произносит папа. – Я звонил в приёмный покой! Никто не подходит!
Папа роется в кармане брюк и спрашивает:
– У тебя мелочи нет? Рублей пятьдесят?
– Есть! – я протягиваю папе смятый полтинник.
– Ладно! – говорит папа. – Я в больницу, а ты никуда не уходи.
– Да, – говорю я, – конечно!..
Папа торопливо сбегает по лестнице к лифту.
Я остаюсь дома с Гвоздиком.
– Такие дела! – говорю я псу.
Гвоздик барабанит хвостом по полу.
Так я и не успел рассказать папе про деньги и вообще…
Я звоню бабушке, надо же всё-таки узнать, что там стряслось?
Бабушка долго не подходит к телефону. Наверное, она в ванной, как всегда, что-нибудь замачивает или стирает. Это её любимое занятие. У крана она проводит большую часть суток.
Наконец она берёт трубку.
– Алло! – кричу я. – Это ты бабушка?!
– Да, да! Я! – бабушка запыхалась.
– Как ты, бабушка?! Что с дедушкой?!
– Ничего, Серёженька! Ничего страшного! Не волнуйся!..
Бабушка плачет.
– Бабушка, почему ты плачешь? – ору я.
– Не знаю, – бабушка всхлипывает.
– Что с дедушкой? Ты дозвонилась до больницы?
– Да…
– Ну и что?!
– Они сказали, что подозрение на инфаркт…
– Бабушка не плачь! – прошу я.
– Я не плачу, – говорит бабушка. – Я делаю компот.
– Зачем? – удивляюсь я.
– Чтобы отнести дедушке. Сейчас я пойду к нему… – не договорив, бабушка опускает трубку на стол.
Я слышу, как она уходит на кухню, гремит кастрюлей. Я жду, когда она вернётся к телефону. Но бабушка не возвращается, и я жду, а потом вешаю трубку.
Гвоздик мирно спит на своём матрасике.
Я не знаю, чем заняться.
Наконец я валюсь на кровать и раскрываю «Апельсиновую девушку».
Я пытаюсь читать, но путаные мысли уносят меня от девушки апельсиновой к девушке по имени Юля.
Я цепляюсь взглядом за потолок, испещрённый мелкими паутинками трещинок, и пережёвываю одну и ту же мысль: «Зачем она занимается всем этим? Неужели ей мало платят? Для чего ей продавать себя? Зачем она занимается этим?..»
Но тут звонят в дверь, Гвоздик заходится лаем, мысль запутывается окончательно, и я плетусь в прихожую.
Это Макс.
– ЗдорОво! – говорит он.
– Привет! – радуюсь я.
Это хорошо, что он пришёл. Мой друг.
Мы подпираем на лестничной площадке перила и курим.
– А я сегодня свободный, – говорит Макс и стряхивает пепел на джинсы. – Отец на дежурстве. Мать у бабки.
Он задумчиво смотрит в окно. Смакует собственную свободу.
– Ну и клёво, – говорю я. – Погуляем, если с дедом ничего страшного.
– С каким дедом? – настораживается Макс.
– С моим, – говорю я. – Он в больницу попал. Сейчас папа вернётся, всё расскажет.
– А, – говорит Макс. – А я не помешаю.
– Да нет, – говорю я. – Что ты…
Мы закуриваем по второй.
– Чё делал сегодня? – спрашивает Макс.
– Да так, по всякому… – говорю я.
Мне как-то неловко трепаться про баксы.
– Общался со всякими людьми, – я затягиваюсь, я решаю промолчать, но неожиданно для самого себя начинаю рассказывать Максу про сегодняшний день. Про папу, Галю, маму, бабушку, Витька, Миху и Славика, про Юлю, Нича, его старомодную мать…
Макс достаёт из пачки пятую сигарету.
– Да! – говорит он. – Мощно ты сегодня!.. А мне Валька отказала. Я предложил ей стать моей девушкой, а она мне отказала.
Макс смотрит на заплёванный нами пол.
– Да, – говорю я. – Нереально.
Мы молчим.
Уже темно, и наши сигареты мигают огоньками, как маленькие фонарики.
– Ладно, – говорит Макс. – Я всё-таки пойду. Отмечусь дома, пока мать не ушла. Ты мне позвони, если освободишься.
– Да, – говорю я, и Макс уезжает в лифте…
Я стою в нашем убого освещённом подъезде и жду папу. Почему-то мне не хочется возвращаться в квартиру.
Там Гвоздик, наверное, дрожит у двери и прислушивается к печальным шорохам и внюхивается в грустные запахи, а я, подлец, всё не иду к нему, и не желаю разделить с ним одиночество.
Но вот лифт лязгает дверцами, и появляется папа! Наконец-то!..
У папы усталый вид, и, вообще, он какой-то несчастный.
– Ну как? – спрашиваю я. – Как дедушка? Что с ним?
– Да ничего страшного, – вздыхает папа. – Сердце прихватило! А врач решила перестраховаться и отправила его в больницу.
Мы заходим в прихожую.
Гвоздик вне себя от счастья. Он исполняет танец живота, и в приступе любвеобильности кусает себя за хвост.
– Кушать будешь? – спрашиваю я папу.
– Чайку попью, – папа раздевается до трусов.
Он всегда так ходит по квартире. И летом, и зимой.
Я мою руки. Ставлю чайник.
– А ты ел? – кричит папа из ванной.
– Да, – вру я. – Яичницу, из трёх яиц.
Папа садится за стол. Я наливаю ему чай в чашку с тремя поросятами.
– А себе? – спрашивает папа.
– Нет, – говорю я, – спасибо. Я не хочу.
– Ну, смотри, – говорит папа и деловито выжимает в чай половину лимона.
– А я, – говорю я, – сегодня…
Я запинаюсь.
– Что? – спрашивает папа, дожимая в чай оставшийся лимон.
Я откашливаюсь. Почему-то я вспоминаю, как папа подарил мне жёлтого пластмассового жирафа, когда мне было пять лет, и я температурил с опухшими от аллергии ушами.
– Ну, – говорит папа. – Чего?
– Я сегодня шестьсот долларов заработал.
– Что? – не понимает папа.
– И ещё две тысячи. Рублями, – говорю я.
– Как это? – папа обжигается чаем. – Ёлки-палки!!!
– Да, – говорю я, как можно спокойней. – Я разным ребятам компьютеры наладил…
Представляешь?!
– Да ладно тебе! – папа недоверчиво улыбается.
– Честное слово, – говорю я.
– Ну ты даёшь!!! – восхищается папа. – Покажи!
Я показываю папе деньги, он выхватывает их у меня и кричит:
– Рокфеллер!
Папа возвращает мне баксы и рубли и целует меня в макушку.
– Ну, вообще!!!
У меня звонит телефон. Жаль… Я люблю, когда папа целует меня в голову.
Но телефон не умолкает, и мне приходится ответить на звонок.
ВЕЧЕР

19 часов 10 минут. Настя.

– Привееет… – раздаётся в трубке.
– Привет, – здороваюсь я, – а кто это?
– Это Настя… Помнишь меня?
Конечно, я помню её! Мы познакомились всё там же у Дрона, на даче. Только зимой.
Мы, словно маленькие дети, катались с Дроном на санках, кубарем скатывались с невысокой песчаной горки. В один из таких заездов я свалился с санок, а Дрон въехал в замёрзшую речку, увяз в ней по колено и завопил:
– Спасите!!! Помогите!!!
Я умирал от смеха, но тут из-за горки появилась незнакомая краснощёкая девушка.
Это была Настя. Она бросилась к моему перепуганному дружку и крикнула мне:
– Что ты ржёшь?!! Он же заболеет и умрёт!!!
– Кто умрёт? – обиделся Дрон, вылез из речки, вытянул санки, и, перезнакомившись, мы побежали в дом – греться и запивать горячий чай пирожками тёти Гали – бабушки Дрона.
– О! Насть! Не узнал тебя, богатой будешь! говорю я. Как дела?
– А у тебя? – спрашивает Настя.
– Спасибо, – говорю я. – Живу потихоньку. А ты как поживаешь?
– Я плохо… – печально сообщает Настя. – У меня компик сломался…
Настя громко выдыхает в трубку. У меня закладывает ухо.
– Могу починить! – тут же предлагаю я.
– Нууу… – тянет Настя. – Если тебе не трудно… Мне один знакомый сказал, что ты в компиках разбираешься…
– Да–да, конечно! – соглашаюсь я.
Такой шанс прийти к девчонке упустит только идиот.
– Спасибо тебе… – задумчиво произносит Настя. – Я жду… Ну всё… Чмоки!..
В трубке раздаются гудки…
– Папа! – кричу я. – У Насти испортился компьютер! Она меня попросила придти! Я пойду?
– Да, конечно… – папа стоит на табуретке в туалете.
– Что ты делаешь? – удивляюсь я.
– Лампочка перегорела…
– Помочь?
– Да нет, – говорит папа. – Беги к своей Насте.
– Спасибо! – ору я.
Итак, боевая готовность номер один! Душ, свежие носки, дезодорант!
Я прыгаю под душ, через минуту растираюсь махровым полотенцем и обливаю себя с головы до ног дезодорантом.
Так! Что ещё?
А! Зубы! Я остервенело чищу их мятной пастой, затем, безумно пялясь в зеркало, выдавливаю под носом прыщ, и в ужасе обнаруживаю под ногтями грязь!.. В считанные секунды я выковыриваю её, вспоминаю об ушах, бегу к маминому трельяжу за ушными палочками… Покончив с ушами, в очередной раз смотрюсь в зеркало, прихлопываю на макушке непослушную завитушку и обнаруживаю, что я всё ещё в майке и трусах. Ёлки!..
Я бросаюсь к шкафу за чёрным свитером, натягиваю любимые коричневые вельветовые брюки, цепляю на шею медальон с изображением знака Инь-Янь, хватаю рюкзак, кричу папе, что приду часов в десять, и выбегаю на встречу возможному счастью.
Да! Перед тем, как выскочить из квартиры, все баксы и одну тысячерублёвку я прячу в книжном шкафу, между двумя томиками Сью Таунсенд: «Тайный дневник Адриана Моула» и «Адриан Моул: Дикие годы». Вторую купюру в тысячу рублей я оставляю в кармане. На всякий случай, ну то есть на мелкие расходы…
На автостанции я сталкиваюсь с Борей. Давно его не видел. Он мой сосед с восьмого этажа. Когда–то мы учились в первом классе, а потом вместе выгуливали наших собак. У него смешная чёрная фокстерьериха, и зовут её Ваксой. Наш Гвоздик от неё без ума. Да и Вакса любит его обнюхать.
Я протягиваю Боре пятерню.
– Привет! – улыбаюсь я.
Боря стоит с бабушкой.
– Здравствуйте, – здороваюсь я с ней.
– Здравствуй, Серёжа! – улыбается мне Борина бабушка.
Приветливая она женщина.
А Боря выдаёт:
– Слушай, – надув щёки, спрашивает он. – Это ты в лифте всякую ерунду про ЦСКА намалевал?
– Что? – спрашиваю я.
Я как-то не сразу врубаюсь, что он говорит серьёзно.
– Ты? – повторяет Боря.
– Ты чего? – говорю я. – Как дела? Как жизнь?
– Нет, ты ответь! – не отстаёт Боря. – Что за дела? Весь лифт изгадили!
Я смотрю на него и дико хмыкнув, говорю, тихо так, чтобы не слышала его бабушка:
– А пошёл ты!
Боря краснеет, а я бегу дальше, к Насте, забыв о Боре и мировом кретинизме.
Я бегу быстро, быстрее некуда, тяжело дыша своими прокуренными легкими, и представляю гору поцелуев, которую подарит мне милая краснощёкая Настя.
Вот Настин дом, Настин подъезд, дверь открыта! Я влетаю на четвёртый этаж…
Настя ждёт меня на лестничной площадке в потрясающей чёрной кофте с открытыми плечами, в умопомрачительной жёлтой тюлевой юбке, и улыбка у неё до ушей.
– Я рада, что ты пришёл! – говорит она. – Заходи! Хочешь «Пепси»?
Я прохожу в квартиру. Настя захлопывает дверь. В квартире неприятно пахнет кошкой.
– Нет, спасибо, – говорю я. – Что с компьютером?
– Я вот играла, – жалуется Настя, – а он выключился…
– Доверься мне, – понтуюсь я.
– Ладно, не буду тебе мешать, – обворожительно улыбнувшись, Настя выходит из комнаты…
Минут десять я пытаюсь включить процессор. Он не включается. Больше того, не включаются сканер, колонки, и принтер, которые подсоединены к одному переходнику. Мало того, я вдруг понимаю, что сижу в полутёмной комнате, и свет попадает в квартиру с улицы. В нашем городке чудесные мощные уличные фонари.
В холодном поту, я хлопаю ладонью по выключателю на стене. Люстра не загорается!..
Я ошарашено плюхаюсь на диван.
Тут появляется Настя и заявляет:
– Ты знаешь, у нас в доме сегодня света нет…
Меня переколбашивает. Я ржу, как жеребец. Настя тоже нехотя смеётся.
Успокоившись, я задаю ей вопрос:
– Дурочка, ты хоть понимаешь, что если в доме нет света, то ни компьютер, ни пылесос, ни даже утюг никак не могут включиться?!.
Настя растерянно хихикает. Потом она весело смеётся и говорит, что всё равно рада, что я пришел, и, вообще, нам давно пора встречаться.
Я счастлив. Мы сидим в тёмной комнате и целуемся. Мы, как полоумные, не можем друг от друга оторваться.
Но внезапно наша идиллия заканчивается очередным телефонным звонком.
20 час 33 минуты. Макс.

Это Макс.
– ЗдорОво! Ну что? Пойдём, побродим?
– Конечно, Мэк! – говорю я быстро и смотрю на часы.
Мне становится стыдно. Он терпеливо ждал моего звонка целых полтора часа!
– Я зайду за тобой через семь минут! – говорю я.
– О’кей! – отвечает Макс. – О’кей…
Я отключаю мобильник.
– А я? – спрашивает Настя.
– Завтра мы проведём с тобой чудесный день! – клянусь я.
– Завтра?..
– Завтра!..
Ещё минуты две я во всю целуюсь с ней, а потом, прихватив с пола рюкзак и пообещав, что пришлю вечером СМС-ку, напоследок чмокаю Настю в розовую щёку и выбегаю из квартиры.
Макс живёт с Настей в одном доме. Он уже сидит на лавочке перед своим подъездом и курит. Я приземляюсь рядом, и Макс хмыкает:
– Ну ты даёшь! Ты что, метеор?
– Почти! – отвечаю я, переводя дыхание.
Я не говорю ему про то, что минуту назад выскочил из соседнего подъезда.
– У тебя сигареты есть? – спрашиваю я.
– Пять штук, – Макс выпускает тоненькую струйку дыма, почти невидимую.
И как это у него получается?
– Мало, – говорю я.
– Ща купим, – говорит Макс и закашливается. – Возьми пока одну…
Я прикуриваю её с единственного щелчка зажигалки.
– Молодец! – хвалит меня Макс.
Я не выдерживаю и хвастаюсь:
– Я только что у Насти был!
– У Раздорцевой? – не удивляется Макс.
– Ага!
– Она не в моём вкусе, – Макс аккуратно, кончиком указательного пальца, стряхивает пепел с сигареты.
– Не знаю, – парирую я, – а мне она нравится.
– На вкус и цвет… – замечает Макс.
– Точняк, – соглашаюсь я.
К чему эти споры?..
Мы задумчиво докуриваем сигареты.
Когда я был маленький, папа пел мне иногда перед сном такую блатную песенку:
– Если женщина изменит, я грустить недолго буду,
Закурю я сигарету и о женщине забуду.
Сигарета, сигарета, ты одна не изменяешь!
Я люблю тебя за это, да и ты об этом знаешь…
Мрак! Но тогда, в детские годы, полные наивного сострадания, моё сердце наполнялось огромной любовью и нежностью к папе, к сигарете, и особенно к той женщине, которую забудет мой папа…
Побросав потухшие окурки в зелёную урну, мы лениво поднимаемся с лавочки и направляемся к ларьку.
– Какие возьмём? – спрашивает Макс.
– Давай, «Винстон уан», – предлагаю я, протягивая Максу свою тысячерублёвку. – Пачки две.
– Ого! – Макс берёт деньги. – Серёженька сегодня решил побаловаться табаком!
Макс тихо смеётся и хлопает меня по плечу.
Странное у нас настроение этим вечером. К чему бы это?
Макс просовывает голову в узкое окошко ларька и я слышу, как он говорит:
– Дайте, пожалуйста, две пачки «Винстон уан».
Слева от него белеет табличка: «Лицам младше 18 лет продажа алкогольной и табачной продукции запрещена».
– Макс, – говорю я, – может ещё пива?
– Какого? – не оборачиваясь, уточняет Макс.
– Ну может, «Хайнекен»…
– И ещё «Хайнекен», будьте добры, – говорит Максим в окошко. – А у вас открывалка есть?..
Через минуту он протягивает мне открытую бутылку и сигареты.
Пиво холодное и приятное. И мысли в голове тоже приятные…
Мы бродим по окрестностям и болтаем, бродим, потягивая пиво, и болтаем, и, наконец, я вспоминаю о Юле.
– Слушай, – говорю я Максу, – а пошли в «Тип–топ»! Я познакомлю тебя с потрясающе красивой женщиной!
– С кем это? – говорит Макс, разглядывая яркие звёзды на чёрном небе.
– Ну, помнишь? Я рассказывал, она работает няней у братьев Бортаковых…
– Ну?!
– А вечером в «Тип-топе» она…
– Ну?!
– Что «ну»? – я останавливаюсь.
– Вспомнил! – говорит Максим. – Вечером она цепляет мужиков. Днём няня – вечером – проститутка.
– Да… – ёжусь я.
Мне почему-то становится холодно.
– Фига там! – говорит Максим.
– Что «фига там»? – не понимаю я.
– Ну и что мы там потеряли? – говорит Макс.
Я допиваю пиво. Оно уже тёплое и какое-то металлическое на вкус.
– Мне интересно узнать, – говорю я, – что её заставило работать проституткой, ведь ей много платят родители Миши и Славика?
Максим пожимает плечами:
– Может, ей просто хочется ещё больше денег?
– Может и так, – киваю я. – Но давай всё-таки сходим в «Тип-топ»!
– Ладно, – говорит Макс. – Давай. Только допьём пиво…
– Я уже допил, – говорю я.
– А я нет, – говорит Максим. – Ты покури пока, покури…
Я не хочу курить, но закуриваю.
Я смотрю на небо. Оно необыкновенно звёздное.
На какое-то мгновение дым от сигареты окутывает мои звёзды пеленой, и я тогда думаю: «И зачем мне что-то узнавать? Почему бы просто не походить с другом под этим запелёнатым небом?..»
Макс прислоняет пустую бутылку к бордюру.
– Бабушкам, – поясняет он.
После этого мы идём в «Тип-топ».

21 час 20 минут. Бокал на высокой ножке.

Всё в нашем городке рядом, под рукой, в двух шагах. Через пару минут мы уже поднимаемся по ступенькам, ведущим в клуб-ресторан, где, кстати, можно поиграть и на компьютерах.
На небольшом крылечке стоит охранник и курит. Он даже не смотрит в нашу сторону.
Мы заходим внутрь.
Громкие разговоры, танцевальная музыка и табачный смрад затягивают нас, словно болото.
Посетители жуют или пытаются перекричать музыку и друг друга. Несколько переростков тусуются в углу вокруг двух компьютеров, покоряют свой компьютерный мир.
Зал погружен в полумрак, и лишь одно место освещено прожектором. Это столик, за которым сидит Юля. Она пьёт сок. Оранжевый сок из бокала на высокой ножке.
Я толкаю Максима в бок.
– Мэк, – шепчу я.
– Чего? – Макс пялится на Юлю.
– Это она, – я киваю в сторону Юли.
– Обалдеть… – Макс покрывается испариной.
– Пошли к ней, – говорю я.
Макс стоит столбом, а я подхожу к её столику и сажусь на свободный стул.
– Привет, – говорю я.
Юля недовольно щурится.
– Какого фига? – тихо произносит она.
– Я хочу познакомить тебя со своим другом, – говорю я.
– Какого фига?! – чуть громче повторяет она.
В это время к нам подгребает Максим и, сдвинув столик с места, неуклюже садится на третий стул.
Юля дёргается.
– А это ещё кто? – спрашивает Юля.
Она явно не рада моему появлению.
– Какого фига?!! – шипит она.
Максим нервно сглатывает слюну. Он смотрит на меня своими собачьими глазами и произносит одними губами:
– Фига там… Пошли…
– Это Макс, – говорю я. – Мой друг.
– Какого чёрта вы сюда приперлись?! – Юля злится и становится некрасивой. – У меня тут дела!
– Юля, – говорю я. – Я кое-что знаю.
– Что ты знаешь? – Юля нервно хватается за свой бокал с остатками оранжевого сока.
Я делаю паузу, а потом говорю:
– Ты зарабатываешь проституцией.
Юля морщит лоб.
– Ну, и?! – говорит она.
– Зачем ты этим занимаешься? – говорю я.
– Ты чего – вообще?! – Юля вертит бокалом у виска. – Тебе то что?!
– Зачем ты этим занимаешься? – говорю я.
– Да это моё дело! – почти кричит она. – Хочешь, плати деньги – и я твоя! А нет, так вали отсюда! Понял?!
Макс ёрзает на стуле.
– Писать хочется? – спрашивает у него Юля.
Макс нервно улыбается.
– Я хочу, чтобы ты бросила этим заниматься, – говорю я. – Ты же не такая, у тебя парень погиб, но это ничего! Всё будет хорошо!
Я улыбаюсь. Светлой всепонимающей улыбкой.
Юля смотрит на меня во все глаза.
– Что ты несёшь?! – она зло смеётся. – Какой парень?! Какого фига?! Что ты ко мне привязался?!
– У тебя же парень в Чечне погиб, – напоминаю я.
– Ну, и?! – озираясь, Юля подносит сигарету ко рту.
Макс, как загипнотизированный достаёт из кармана зажигалку и подносит к её сигарете. Юля прикуривает, даже не обратив внимания на моего друга.
– У тебя погиб парень, – говорю я и добавляю, как дурак. – И ты меня поцеловала…
– Я в день по пять мужиков целую, – произносит она сварливо и пускает в меня струю дыма. – Слышишь, отвали!
Я хочу вырвать у неё из пальцев сигарету или сделать что-нибудь ужасное, например, запустить в неё бокалом на высокой ножке, но в это время кто-то визгливо произносит на весь зал:
– Вашу мать! Ну целый день прёт! С утра как попёрло, так и прёт! Тёща на хрен послала, теперь эта молотобойка сломалась!
У компьютеров с погасшими мониторами, размахивая короткими ручонками, голосит лысый толстяк в бордовом костюме.
– Вашу мать! Ну чего тут случилось, мать вашу!
Переростки лыбятся и беспомощно зыркают глазками.
Я понимаю, что с компами не всё в порядке. Во мне просыпается профессиональное любопытство. Я киваю Юле, встаю из-за столика и направляюсь к причитающему толстяку.

21 час 33 минуты. Мишаня.

– Здравствуйте, – вежливо говорю я толстяку, подойдя к компьютерам.
Толстяк окидывает меня маловразумительным взглядом.
– Вы знаете, – говорю я толстяку. – Я могу помочь.
Толстяк оживает.
– А чё! – не верит он привалившему счастью. – Ты шаришь, типа, в них?!
– Ну да, вроде… – отвечаю я.
– Мишаня, – говорит толстяк, и подаёт мне свою пухлую ладошку. – Я, типа, генеральный директор «Тип-топа»… Короче, я тебе скока смогу дам, тока ты постарайся, братан! Сделай всё по понятиям! Лады?!
– Лады, – отвечаю я.
– Что делают молодые люди? – перед нами вырисовывается Юля.
Она строит нам глазки. Скорее, Мишане, чем мне.
– Ой, какой вы сильный! – говорит она толстяку. – Всё никак не могу привыкнуть!..
Юля мечтательно вздыхает.
– А можно вашу руку потрогать? – Юля определённо заговаривает ему зубы. – Вот это бицепсы у вас, да?!
Мишаня улыбается, как идиот.
Юля продолжает щупать его рыхлое тело, а потом прижимается к Мишане с продолжительным вздохом.
– Братан, – говорит мне толстяк. – Короче, ты…
Юля, целует Мишаню в ухо.
Он закатывает глаза и произносит из последних сил:
– Короче, ты тут… типа… ой, прёт, а… короче, сделай… а мы пока с девушкой пойдём, типа, чая выпьем. Акей, братан?
– Акей–акей, – говорю я в спину Мишане, который уже тащит Юлю из зала в неизвестном мне направлении…
Я вспоминаю про Макса, а он, оказывается, стоит рядом.
– Тебе долго? – спрашивает он.
– Не знаю, Мэк, – отвечаю я. – Сейчас разберёмся.
– Ну я подожду, – говорит Макс.
– Да, – говорю я. – Конечно.
Я обнаруживаю «поломку» через полминуты. Видно, сегодня это «фишка» дня – отсутствие электричества. Кто-то, наверняка, кто-то из переростков, случайно нажал на кнопку процессора. На кнопку, которая сзади. Да. На некоторых процессорах, помимо привычной нам кнопки, торчащей на передней части корпуса, существует кнопка на задней его панели. И никто, кроме маленького ребёнка или дебила-переростка выключить её не догадается.
В честь этого события динамик одаривает меня песней «I will survive» – «Я выживу», в исполнении Глории Гейнор.
И тут в тысячный раз за эти сутки у меня звонит телефон.
Это папа.
– Где ты, Серж? – волнуется он.
– Не волнуйся, папа? – говорю я. – Я скоро приду.
– Жду! – радуется папа.
– Не волнуйся! – повторяю я.
– Ты потом домой? – спрашивает Максим.
– Да, – говорю я. – Не обижайся.
– Да чё ты! – удивляется Макс. – Я тоже домой. Мамка, наверное, волнуется. У меня мобильник сел.
– Так позвони ей, – говорю я и передаю ему свой.
Максим набирает номер.
– Я сейчас, – говорю я и иду к служебному входу.
Я прохожу по коридору и нахожу дверь с табличкой: «Михаил Игоревич Гзюба – генеральный директор».
Я стучу в дверь и потом приоткрываю её.
Мишаня лежит на диване, упираясь носом в кожаную подушечку. А сверху, на его жирной спине, восседает совершенно голая Юля и массирует толстяку загривок.
Мишаня мычит, как телёнок. Как ни странно, это мычание нисколько не раздражает, а наоборот, его можно слушать и слушать. Но у меня нет времени. Меня ждёт папа.
Я откашливаюсь. Юля оборачивается и вскрикивает.
Лениво повернув голову в мою сторону, Мишаня крякает:
– О! Братан! Какие люди! Ну, чё, починил?
– Да, – говорю я.
– А чё там было? – спрашивает Мишаня.
– Поломка, – вру я. – Если что, звоните. У меня лёгкий номер. Три двойки, две тройки!
– Акей! – говорит Мишаня и добавляет. Парниш, ты подойди к тумбочке. Там триста баксов для Юльки лежат… Ты их возьми…
Триста баксов!!!
– А мнеее?! – мерзким голоском протягивает Юлька.
– А тебе будет пятьсот, если потрудишься ещё со мной… – блаженно улыбаясь, говорит Мишаня.
Я подхожу к тумбочке размером с банковский сейф и беру с неё деньги.
Юля зло на меня таращится.
– Спасибо, – говорю я Мишане, шурша новенькими купюрами.
Триста баксов!!!
– Не вопрос, братан! – улыбается толстяк. – Только у меня к тебе просьба.
– Какая? – спрашиваю я.
Мишаня ржёт:
– Дверь за собой закрой! Ха–ха…
Мы идём с Максимом по освещённой фонарями улице.
«В нашем городке все улицы прямые, как дорога к храму», – как-то раз сказал мне папа.
Но эта улица, по которой мы идём сейчас с моим другом, кажется мне самой прямой на свете.
На перекрёстке я пожимаю Максу руку и бегу домой.
Подбегая к дому, я вижу, что в нашей квартире светятся все окна.

21 час 59 минут. Герой.

Я еду в лифте. В голове у меня звучит песня АББЫ «The winner takes it all» – «Победитель получает всё». Я чувствую себя абсолютным героем. Заработать столько денег!!!
Рядом со мной в лифте стоит соседская девчонка. Дочь Веры Петровны, портнихи из ателье. Они живут в квартире напротив. Девчонке, наверное, уже лет тринадцать. Надо же, как она выросла!..
Она не смотрит на меня, но я вдруг замечаю, что она классная девчонка! У неё огромные глаза и обалденные губы! Как же её зовут? Не могу вспомнить…
Лифт останавливается на нашем этаже, но мы замешкались и не выходим.
Мы пялимся в открытые двери и не шевелимся.
Неожиданно где-то внизу лает собака, и тогда, мы одновременно пытаемся выскочить из лифта, но застреваем и, толкаясь, всё-таки вываливаемся наружу, как два мешка, набитых картошкой.
Девчонка прыскает и бежит к себе, звеня ключами.
Я притормаживаю.
Когда за ней захлопывается дверь, я в два прыжка допрыгиваю до нашего коврика и звоню в наш звонок.
Я дома… Ох, как же я устал…
И меня встречают Гвоздик и папа!..
А мама приедет завтра!.. Моя любимая мама…
00 часов 01 минута. Планы на будущее.

За один день я заработал почти тысячу долларов.
Что это случайность?
Может ли эта случайность стать закономерностью.
Если да, то жизнь прекрасна!
На такие деньги можно делать всё, что угодно! Можно купить:
а) синтезатор!
б) другую аппаратуру и создать собственную группу!
в) можно осыпать любимую девчонку цветами!
г) купить новую мебель!
д) купить крутой мобильник!
е) купить всем новые зимние ботинки!
ё) подлечиться!
ж) собрать деньги на крутой круиз, например, по Средиземному морю!
з) а ещё можно… как же я сразу не догадался! Можно издать книгу собственных стихов или… книгу папы! Самую крутую книгу из жизни юных футболистов!..
04 часа 11 минут. Сон.

Я вижу сон.
Нам с папой вручают Букеровскую литературную премию.
Мы знамениты.
ПРИЛОЖЕНИЕ

Литературные достижения некоторых жителей нашего городка.

Запись скинхеда Киборга (Влада Пискунова, студента 1–го курса заочного факультета философии МГСУ) в дневнике:
«Где справедливость?!! У Кахи Гогоберидзе из параллельной группы отец торгует мандаринами! Этот Каха мандарины ненавидит! А я их обожаю! Но мой отец работает всего лишь инженером техники безопасности…»

Стихотворение Гали, сочинённое ею в семь лет:
«Я не птичка, я не гномик.
У меня картонный домик.
Я живу в нём целый день.
И зовут меня Снегирь».

Запись Сашка – отца Михи и Славика, сделанная им на спичечном коробке в 1979 году по просьбе приболевшей матери:
«Купить яйцы. 10 шт. и хлебушка».

Запись Мишани (генерального директора ресторана «Тип-топ» Михаила Игоревича Гзюбы) на обратной стороне ресторанного счёта:
«Не забыть напомнить сволочу Гогоберидзе, чтобы вернул галстук с ромашками!»

Надпись в лифте, оставленная Ростиком:
«ЦСКА непобедим! За него нажрусь я в дым!»

Стихотворение тринадцатилетней Юли, написанное к шестидесятилетию её бабушки.
«Бабушка милая, ты моё солнышко!
Звёздочка словно в ночи!
Ты от подушки пушистое пёрышко,
Ты от сердечка ключи!
Нет в этом мире милее старушки!
Ах, как люблю твои добрые ручки!
Ты для меня утешение в жизни,
Я тебя обожаю!»

Записка Витька маме:
«Мам! Я съел все блины! Но пожарил картошку, она на балконе в сковороде, потому что холодильник, кажется, сгорел. Не переживай! Да и зачем нам холодильник, если есть балкон, и пока зима. Целую, Витя. Приду к восьми. У меня сегодня лыжи».

Афоризм отца Нича, записанный перед Новым 2006 годом в «Книжке собственных мыслей и философских выводов»:
«Лето жизни! Оглянись! Впереди – Осень и печальная зимовка среди несбывшихся надежд…»

Стихотворение современного неизвестного поэта, запечатлённое голубым маркером в подъезде нашего дома на последнем этаже у дверей лифта:
«Я не поэт, я гражданин!
Но быть хочу гражданкой!
Родился я, к несчастию,
с ненужною деталькой…»

Сочинение Дрона, написанное им в третьем классе.
«Как я провёл лето. Лето я провёл хорошо. Я был на даче с прабабушкой, бабушкой, дедушкой, мамой, папой и моим братом Петей. Ему два месяца. Всё лето я отгонял от него нашу кошку Басю. Но бабушка сказала, что не стоит. Потому что Бася нянчила даже меня. И я отошёл от Пети. Я пошёл с папой на рыбалку. Папа упал в речку. Потом мы сушили его брюки и рубашку на ёлке. Папу укусила муха. Папа стал грустный, и мы пошли домой. Вот как я провёл лето. Следующее лето мы проведём в Турции».

Надпись, сделанная продавцом мандаринов Гогоберидзе в гостевой книге ресторана «Тип-топ»:
«Все люди братья, сёстры и люди!»

Конец первой повести.

26 ноября 2005 года.

КАРЕН АРУТЮНЯНЦ

НАРЕК АРУТЮНЯНЦ