ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

Евгений Шешолин родился 9 декабря 1955 года в Краславе (Латвия). До 1972 года жил в Резекне, затем — в Пскове.Трагически погиб 28 апреля 1990 года в Даугавпилсе.

Мать — Ирена Дементьевна Шешолина (урожд. Мацулевич). Отец — Петр Иванович Шешолин.

Детские годы будущий поэт провел в городе Резекне, однако большая часть его жизни прошла в Пскове. Печатался в псковских газетах, был одним из видных авторов псковского андерграунда 1980-х. Вместе с друзьями в 80-х годах издавал литературный альманах «Майя», который печатался в США.
После смерти поэта , в 1993 году, в журнале «Русская провинция» появилась статья о поэзии Евгения Шешолина, автором которой выступил известный, живущий в Пскове, литературный критик Валентин Курбатов (автор книг об В.Астафьеве, М.Пришвине, В.Распутине и др.). Благодаря этой публикации, и множеству появившихся впоследствии сетевых материалов на «Лавке языков», интерес к творчеству Е.Шешолина возрос, и ценность его творчества по достоинству оценили серьезные литературоведы. В 1999 году псковский издательский дом «Стерх» выпустил сборник Евгения Шешолина «Измарагд со дна Великой». Материал о Евгении Шешолине был опубликован в рижском журнале «Даугава» (публикация Всеволода Рожнятовского).

В 2005 году в Латвии, на родине поэта, в стенах Даугавпилсского университета прошла Международная конференция, посвященная творчеству Е.Шешолина, с участием литературоведов из Латвии и России: Пскова, Санкт-Петербурга, Екатеринбурга, Новосибирска. (Организатор конференции — проф. Ф.Федоров).

В этом же году в Латвии, в Резекне, увидел свет сборник стихов «Солнце невечное», значительную работу над составлением которого провел доцент Санкт-Петербургского института культуры А.Ф.Белоусов (он же – автор вступительной статьи к сборнику и нескольких научных литературоведческих работ о творчестве Шешолина). Даугавпилсский университет выпустил сборник литературоведческих докладов, посвященных жизни и творчеству поэта, исследованию его творчества.
Имя Евгения Шешолина включено в «Словарь русских писателей конца 20-го – начала 21 века», изданный в Москве. Его стихи вошли также в академическое московское издание «Антология русского верлибра», а в последние годы печатались в журнале «Встреча» (Москва), переводились на армянский язык (публикации в Ереване). Спустя годы после трагической гибели поэта в Пскове был найден его архив, и благодаря этому готовится к печати новое издание книги, носящей то же название, но в несколько раз превышающей объем материалов (стихи, проза, письма).

На сайте Псковской городской библиотеки www.bibliopskov.ru, благодаря псковским библиотекарям, создана страница Евгения Шешолина. В Псковской областной библиотеке имя Евгения Шешолина неоднократно звучало на мероприятиях, посвященных приграничному сотрудничеству библиотек. В Резекне, в театре-студии «Йорик», был поставлен моноспектакль по письмам и стихам Евгения Шешолина, а в школе, где он учился, проводились вечера памяти поэта.
В поэзии Евгения тесно переплелись Восток и Запад (польское происхождение матери и татарские корни отца).
Евгений самостоятельно изучал фарси, переводил на русский язык персо-таджикскую поэзию. В то же время переводил на русский Адама Мицкевича, а также латышских поэтов, в частности — Фрициса Барду).

Галина Маслобоева (Шешолина), сестра поэта
Текст и фото: russkije.lv

Воспоминание об Армении

……………………………….
……………………………….
……………………………….

Бедный Маштоц,
каменный библиотекарь Матенадарана,
давно забыл черты своего лица.
Ему кажется,
что эти жесткие, зазубренные значки букв
были всегда,
что имя ему дали задолго до рождения,
да и сам он, наверное, не знал начала:
солнце вовсе изменилось,
а ленивое умудренное азиатское время
слизывает неровные углы веков,
но иногда позволяет заглянуть
в свое бездонное черное око…

Когда Ной начинал свою робинзонаду,
на дне моря
люди жили по-прежнему:
обрюзгшие города
возвращались к расцвету
и мельчали;
бессчетные кирпичи туфа
сыпались из кладки
в руки строителей,
ложились на место
и плавились,
чтобы снова влиться
в горячее жерло
молодого Масиса.

Что вынес гребень волны?
Случайно ли выпадение двух шестерок
на этих черно-белых нардах
бесчисленных дней и ночей?
А может быть, повезло другим?
Может быть,
виноградины есть слезы, —
безнадежные,
давно бесплотные
и все-таки сбывшиеся?..
Может быть,
хорошо,
что трава растет на полу дворца,
дни улетают, как километровые столбы,
дети не знают имен прадедов,
и на серых камнях вдоль дороги
почти не видны
следы искусных ногтей Турка?..

* * *

С.П.

Он командовать пехотой
мог бы у царя Тиграна,
он бы мог миниатюру
алой кровью расписать;
он достоин был погибнуть
в жарких ассирийских травах!..
Где он, юноша печальный
из общаги на Лесном?

Где ты, чуткий, будто тополь,
и по-львиному ленивый
юноша тысячелетний
из страны сторожевой?
Джинсы шли тебе не хуже,
чем кольчуга перед битвой;
как-то с веком ты воюешь,
мой далекий Сурик-джан?

Я сегодня брел по карте
наугад усталым взглядом
и оранжевым нагорьем
память нежную обжег.
Я сегодня был настроен
как всегда, но в большей мере,
и о времени в раздумьях,
ты мне вспомнился. Прости.

НАРЕКАЦИ

Как осенью томится спелый плод,
Так он собой измучен, наконец,
Ещё один неутолённый вдох,
Не выдохнув, поймав почти руками,
Так бережно, как полную воды
Большую чашу через сад понёс,
Чтоб вылить в келье на страницу всё,
Теперь он долго чувствовал. Теперь
Уже не сможет не услышать Бог
Его мольбы и чудо Гаваона
Он повторит, и будет мир спасён!…

Пуста наполовину, но уже,
Чиста, как свет, едина, будто вдох,
Испив бессмертье новая страница
Пред ним легла, и, утомлённый, он
Откинулся, забылся и услышал
Уютную благую тишину:

Спускались сумерки, и синий воздух
Застыл смущённый в маленьком окне.
И кто-то разговаривал так тихо
Внутри него, как будто разбудить
Его боялся, и жестокий мир
Был нежен, словно колыбель ребёнка…

Он спал легко, доверчиво и долго.

***

Севером дышит лето,
Дождик не перестанет.
Сердце осталось где-то
В туфовом Ереване.

Снятся крутые горы-
— Сколько в низи ни странствуй.
Будет и шум, и споры,
Только не по — армянски.

Смейся, шути, не сетуй,
Жизнь не держи в кармане.
…Сердце осталось где-то
В солнечном Ереване…

ХАЧКАРЫ (айрен)

Что б не пропасть в потоке лет,
Иль мертвецам в последний дар,
Как память счастья или бед
Армяне ставили хачкар.
На каждом камне- свой узор,
В столетье каждом- свой пожар.
Армения — из жарких гор
Рукой воздвигнутый хачкар.

РИПСИМЭ

Ни игрушкой дворцовой, ни храмом
быть она не хотела!..
О, зачем подарили боги
ей такое прекрасное тело?!..
Мимо пёстрых еврейских лавок,
натыкаясь на всех, как слепая;
мимо наглых легионеров
все бежит, все бежит святая;
испугала старушку с внуком,
рассмешила, толкнув, солдата;
никуда, никуда не скрыться
от безумного взора Трдата!
О, зачем эти жесты, лица
прячут хитрость и выпад зверя?! —
Не спасёт, не спасёт столица,
не поверит…
Вот и топот за нею сзади…
«Стой, ослушница, не надейся!»
И не славы, но неба ради.
Повели с опущенным взором
(А народ запомнил — орлицей!),
и сожгли прекрасное тело…
Ни царицею, ни собором
не хотела быть, не хотела.

***

Мы бродим по Эчмиадзину, —
и он от щедрости веков
рассыпал целую корзину
суровых каменных цветов.

А там, где нет уже и духа
рассеянных в эпохах дней,
там персики — древнее туфа,
и виноград всех стен древней.

Но вновь под чары строгих линий,
душой начертанных в уме,
глотком воды на жаркой сини
нас возвращает Рипсимэ.

Из «ЕРЕВАНСКИХ ЭТЮДОВ»

1.

Над нами — бескрайняя заводь неба,
бездонный колодец солнца.

Нам город дарил подарки-
Восточных хитростей груду,
И Юг меж стен открывался
Двугорбой спиной верблюда,

А выше — бескрайняя заводь неба,
бездонный колодец солнца.

А улицы — вниз и кверху,
и только не могут — прямо.
Наверное, эту землю
Измял великан ступнями.

И только — бескрайняя заводь неба,
бездонный колодец солнца.

Дома пропитались светом,
У персиков вязких — жажда,
Но им всё равно не выжить
и не уменьшить даже
бескрайнюю заводь неба,
бездонный колодец солнца

2.

Когда сквозь ускользанья дым
я вижу город волосатый,
Где камня больше, чем воды,
Где твердь и влага так разъяты,

Мне снова непривычно жарко
В палитре высохшей его.
О! — сухо даже колдовство
Оазисов фонтанных парков.

Вот, вызвать восхищенье с целью,
Худой и жилистый Раздан
Сверлит без отдыха ущелье,
Но воздух воспалён и там.

Но город! С Араратом рядом
Я жесткость солнца забывал,-
Мoих ненасытимых взглядов
Он больше всех насобирал.

СЕВАН

Жёлтое с синим. Цвета Армении.
С небом оттенками спорит вода,
Быстрыми складками волн расстелена,
Телом прозрачным качает суда.

Церковь — как будто из камня выросла-
Кажется вечною частью скалы.
Кажется: солнца и ветра вымыслом
Встали шершавые стен углы.

Может ли словом быть это смерено,
Рифмами разве прольется так
Синь эта с желто-кирпичным берегом,
Этот извечный сухой сквозняк?

ПО АРМЕНИИ

Плывёт Армения. В окне плывут,
Курчавясь зеленью, ущелья Лори,
Плывёт песчано-каменное море
Волнистого солённого Ширака, —
Уж, кажется, все выжгло солнце тут,
Но выплывают города, однако.

Упорные растут здесь города.
И каждый — мысли дерзостный оазис-
Цветком труда в шуршащей жёлтой вазе,
И пусть песок порой взлетает пылью,
Пусть здесь не слишком щедрая вода,
Камней и рук умелых — в изобильи.

Плывёт Армения соцветьем гор
Под белоснежным гребнем Арагаца —
Страна, где жил когда-то Нарекаци,-
Здесь каждый камень помнит строк волненье
И, кажется, поёт в тех давних пор
Порывом вверх его стихотворенья.

И вот он, исполинский Арарат!
Здесь, в этой древней, как земля, долине
Зеленое соперничает с синим,
Земля хранит историю с любовью,
Но царствуют гора и виноград,
И богом — жизнь, чарующая новью.

***

…И снится мне земля, распаханная Ноем,
И бородатый лев, играющий со мною;
Я буквы-червячки застывшие читал,
Но ветер мне мешал, и я не понимал.

Мы не могли читать, мы всё чего-то ждали
И то и дело взгляд невольно поднимали,
И показались мне глаза ее, черны,
И бледное лицо в расщелине стены.

Я слово начерчу на мягкой доброй глине, —
Столетья обожгут, и буквами застынет:
Окаменевший знак, окостеневший звук.
Но время- только взмах двух легких белых рук!

Тысячелетний лев, я камнем стану тоже,
И вереницей дев — все на нее похожи-
Столетья потекут, и в каменную грудь
В холодной тишине ни слова не вдохнуть.

Евгений Шешолин