ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
Действующие лица:
АВТОР — УЧИТЕЛЬНИЦА
— 10 её учеников
Часть 1 – С грустью вокруг философии общества — с муз. Мансуряна
Часть 2 – Истина – друг разумны — с музыкой Хачатуряна
Часть 3 – Философия жизни — с музыкой Амирханяна
Мизансцены, музыка, оформление, плакаты или видео с портретами философов и обложками их книг – на усмотрение режиссёра
——————————————
Звучит музыка Мансуряна
АВТОР-УЧИТЕЛЬНИЦА – Здравствуйте, уважаемые ученики! Первую часть нашего урока сегодня мы с вами проведём в Аудитории № 6. В Берлине 1840-ого года лекции в Аудитории № 6 читал Шеллинг. Ещё не заглохло эхо революции 1830-ого года, ещё впереди буря революции 1848-ого года, и уже 10 лет, как нет Гегеля, но ещё господствует его философия, среди слушателей Шеллинга – его друзья и Энгельс с друзьями, присутствует и Сёрен Кьеркегор. Да и как иначе: ведь Аудитория № 6 – это арена борьбы за господство над общественным мнением в политике и религии. Вот и мы с вами сегодня, друзья мои, ученики, спустя 180 лет, на очередном нашем Открытом уроке в той же Аудитории № 6. Тема нашей беседы: «Философия общества», размышления о путях ко всеобщему счастью. Возможно он, всеобщее счастье или нет? Какой строй государства, какая религия ведут народы к счастью? (К залу) Как знать, может, среди наших слушателей есть новый философ, и он заявит о желании стать участником нашей мыслевой борьбы!? (К своим ученикам) Предлагаю вам взять себе то или иное имя участника и войти в группы — Энгельса или Шеллинга.
Группа Энгельса — Фейербах, Бауэр, Кьеркегор, Штраус
Группа Шеллинга — Ясперс, Шульц, Бёме, Эмерсон
Ученики подходят к столу, берут и показывают таблички с именами и становятся (садятся, ходят) по обе стороны друг против друга возле своих лидеров
Люди вообще склонны к размышлениям о жизни и смерти, о добре и зле, о Боге и Сатане, о смысле жизни и смысле познания, и о многом другом. Но поскольку, сколько людей столько и мнений, и эмоционально они высказываются тоже по-разному, часто поле беседы превращается в арену мысле-битвы. (К залу) Начнём, друзья: поразмышляем вместе о разном на путях ко всеобщему счастью.
—————— 1 ——————-
С грустью вокруг философии общества
ФЕЙЕРБАХ – Что действительно — разумно, и что разумно, то действительно. Это было ведущим принципом философии Гегеля, убеждённостью его в разумности действительного. Твоя же философия, Шеллинг, это философия нечистой совести с лозунгом: чем нелепее, тем глубже.
ШЕЛЛИНГ – Конечно, кому, как не твоей, Фейербах, чистой совести, известно, что именно этот принцип Гегеля стал мишенью для моих атак. «Всё действительное — разумно» — неужто это так, неужто так разумна окружающая нас действительность?
ФЕЙЕРБАХ – Сожалею, что логика вещей не воспринимается тобой как логика мирового разума, абсолютной идеи, как тождество бытия и развития, а не одного конкретного, тебя окружающего, дня. Корень зла в том, что логика ваша берётся не за своё дело: ей доступно только видимо-возможное, а не действительное как данность.
ШЕЛЛИНГ – Но Фейербах, философия ваша – это же печальный эпизод в истории философии. Вы же превозносите философию над религией. Абсолютная идея теряет личностный характер, при переходе к реальному бытию она терпит крушение, — это не христианская философия!
КЬЕРКЕГОР – Шеллинг, у вас будто две философии: негативная и позитивная. Негативная философия ваша скована разумом, а позитивная – пытается раскрыть её, но как, каким другим разумом?
ШЕЛЛИНГ – То есть, вас интересует, как соотносится моя позитивная философия к разуму? Демаркационной линией мой вам ответ: в негативной философии разум соотносится с самим собой, а в позитивной — он вступает в отношения с действительностью. Гегель деформирует бытие, когда отождествляет его с мышлением. Меж тем логика претендует на адекватное постижение действительности, но разум не в состоянии понять её, эту действительность.
ЭНГЕЛЬС – Ваша философия, Шеллинг, вырождается в тео-философию, поскольку разуму вообще непостижимы тайны Бога и христианства.
ШЕЛЛИНГ – Согласен. Я отвергаю и панлогизм Гегеля, и его рациональность бытия, и логическую необходимость, и всеобщую закономерность. Утверждаю метафизическую антиномию Свободы и Необходимости! Моя позитивная философия – это учение о существовании, как система свободы и откровения. И это не противоречит диалектике, но вопрос я ставлю ребром: куда деваются христианские категории в логическом мире необходимости Гегеля? Вы вносите в христианство мифологию, а я от мифологической фантасмагории иду к логике. Триада моей философии: мифология, христианская мистерия и философия откровения! Ведь церковь и сама триадическая: католическая, протестантская и христианская, с её всеобщей любовью! Я хочу, чтоб единая Церковь была единым истинно христианским пантеоном!
ЭНГЕЛЬС – Какая ложная мудрость! Чтобы отрешиться от неё, надо преодолеть высокомерие собственного разума. Ваша «Философия откровения», Шеллинг, завершается «Христологией и Сатанологией», а осью философии являются страсти господни. А вот у Кьеркегора им противостоят страсти истинные, человеческие страсти!
ЯСПЕРС – В эпохи распада необходима «Философия откровения» Шеллинга. Его отказ от пути объективного познания. Сила разума немецких философов в том, что они постепенно осознавали своё неразумие. У философии идеализма возможности прогресса ограничены, как у музы истории Клио: она лучше всех знает, что Прогресс всегда поругаем, но вот — почему? Этого и она не понимает.
ШУЛЬЦ – По утверждению Гегеля, само бытие есть мышление: что не рационально, то лишено истинности. На покрывале Изиды начертано: «Я то, что было, есть и будет». Но слова эти исчезают перед могуществом мысли. Немецкий идеализм достиг завершения в системе Гегеля. Чтобы опровергнуть это мнение, надо совершить ревизию обычного представления о немецком идеале.
БАУЭР – Ваша «Философия откровения», Шеллинг, бесследно прошла мимо своей эпохи, как и эпоха мимо неё. Иррационализм устремился по руслу экзистенциализма. Король в Философии сегодня – Кьеркегор.
КЬЕРКЕГОР – Да, что для всех пустяки, то для меня события огромного значения. Я знаю, что моя жизнь и мои сочинения станут предметом исследований, хотя я захолустный гений, замкнувшийся в себе одинокий и поглощённый одиночеством своим человек. Может, потому, что с детства я подвергался суровому христианскому воспитанию, а в юности наследие отца позволило мне вести богемную жизнь, что привело к разочарованию и депрессии. Любовь была, одна-единственная, но силой ума я не дал вовлечь себя в сети брака: отец семейства убил бы во мне философа- писателя. И я пожертвовал тем, чтоб остаться самим собой. Магистр иронии, я жил в своей комнате, как в осаде. А когда выходил на прогулку, встречал только брань да камни от мальчишек с криками «Либо-либо», так называется моя двухтомная этико-эстетическая работа. Потом были ещё 15 томов сочинений. Датский Сократ, назвали меня, хотя Сократ древнегреческий не написал ни страницы. Я жил в опьянении своим творчеством, как Шехеризада, спасавшая свою жизнь сказочным творчеством. Мученик насмешек, я существовал для людей как полусумасшедший тунеядец, не умеющий общаться с ними. «Несчастнейший» — так я просил написать мне на камне надгробном. Всё в жизни было необъяснимо. И произведения мои инровентированы — устремлены вовнутрь меня самого, в извержения кипящего моего самоанализа и самобичевания. В моём театре я сам был и сценарист, и постановщик, и исполнитель всех ролей, а мизансцены определялись ступенями лестницы, ведущей душу к небу. Казалось, я переписывал на разные лады одну и ту же книгу: фанатично-христианскую. И сомнения не было: я гений, и творчество моё окажет честь моей Дании! И одна только книга моя «Страх и трепет» обессмертит имя моё. Моему времени не суждено было понять меня: в «Мговении» я резко нападал на главу датской церкви, на официозные установления, на богатство ритуалов, блюстителей, предавших идеи Учителя. Работы мои не обсуждались, но учение моё сыграло свою роль, и истории философии принадлежать я стал уже при жизни.
ЭМЕРСОН – Трудной судьбы был и Фрэнсис Бэкон. Парламентарии обвинили его во взяточничестве, осудили и отстранили. Король помиловал его, но на службу он уже не вернулся. Бэкон — истолкователь природы, мечтающий о создании идеального общества. «Знание – сила!» — это его слова. Ум человека часто изображает вещи не в реальном виде, а в том обезображенном, каким он видит их сам по своей природе.
БЁМЕ – Вот-вот, все тайны мира заключены в микрокосмосе души человека. Я философ-самоучка, и знаю, что та книга, в которой заключены все тайны природы, есть сам человек! Тело и душа – как Природа и Божество! В каждой капле, в каждой песчинке есть нечто, что превышает понимание человеческим умом. Без противоположности ничего не обнаружить. Свобода и Необходимость совместимы, как река и её берега! Если люди будут жить без общей власти, держащей их в страхе перед законом, то они будут постоянно в состоянии войны всех против всех. Людям по природе не золота нужно, а простой продукт, и как результат труда коллективного на основе свободы, справедливости и взаимопомощи.
ЭМЕРСОН – У Спинозы есть «О Боге, человеке и его счастье». Бог и Природа как Дух и Материя – не разделимы. Если в природе что-то нам кажется нелепым и смешным, то это от неведения порядка и связи всего в природе. Всё наше знание от теории и от опыта. Монарх тоже должен быть ограничен в правах своих. В «Трактате о государственном правлении» основные принципы конституционного устройства — это разделение власти, законодательной и исполнительной, и это осуществление прав человека на свободу, равенство и неприкосновенность.
ЯСПЕРС – И на свободу мысли! А то чуть влево, чуть вправо и — прямо по центру в тюрьму. Дидро запретили за «Книгу о слепых в назидание зрячим», а за «Племянника Рамо» в заключение отправили. Так что, строй систему, но не будь ему слугой. Или умён лишь тот, кто так же глуп, кто рядом? И ещё о суеверии я: человек суеверен когда? Когда ум его зависит от случайностей, тогда руководствуется он не разумом, а привычкой: она принуждает ум предполагать, что будущее соответствует прошлому.
ШЕЛЛИНГ – Основа познания — интеллектуальная интуиция! Слово, исполненное в человеке – это пророческое слово природы. Природа – Откровение более раннее, чем все написанные. Гениальным, как и просто хорошим, человек не становится случайно, так сказать, на «лишние деньги», сэкономленные мамой. На лишние деньги только лишнее и покупается, а что нужно душе – деньгами не покупается.
ЭНГЕЛЬС – За каждую победу над собой природа мстит. Совершенные общества, совершенные государства существуют только в фантазии. Нельзя уйти от последствий своих действий, как от судьбы. Эсхил сказал лучше меня: «Благостно небес насилье, руль миров держащее в руке». Вера Гегеля в человеческий разум и его права связана с преодолением метафизических преград на пути рационального познания. А пустоцвет вашей «философии откровения», господа неогегельянцы, изуродует диалектику Гегеля.
БАУЭР – Шеллингу — 66 лет. Он придворный философ. Он приглашён королём на роль святого Георгия. Он должен поразить ужасного дракона гегелевского пантеизма. Он тайный советник правительства с большим окладом! Жалкий, заживо умерший романтик с кафедры предаёт своё прошлое.
КЬЕРКЕГОР — Шеллинг болтает совершенно невыносимо: всё его учение о разных потенциях обнаруживает полную его импотенцию. Я одурею, если буду продолжать слушать его.
ШТРАУС – Шеллинг пытается развивать немецкую классическую философию, основываясь на всемирно-исторический процесс философской мысли.
ЭНГЕЛЬС – Огонь угас, мужество исчезло, Шеллинг утратил действующую силу в развитии философской мысли. Король ошибся, сделав ставку на Шеллинга: в борьбе против прогрессивных идей великолепие Шеллинга пало. Он резко повернул от рационализма к иррационализму, от философии к теософии. Диалектическому методу и логике он противопоставил свои субъективные откровения. А Ариаднина нить всей философии Гегеля – это вера в могущество разума! Сущность вселенной, считал он, не в состоянии оказать сопротивление его познанию!
БАУЭР – Как говорит Энгельс, Сенека — дядя христианства: Дерево познаётся по его плодам; никто не пророк в своём отечестве; кто не работает, тот не ест — и много других высказываний его — это сначала из Аттики, потом от стоиков, и – прямо в социализм!
КЬЕРКЕГОР – Бедный Шеллинг, ты обвиняешь Гегеля в воровстве твоих идей: – Это мои идеи, — говоришь ты, — Гегель взял мои идеи! Бедный Шеллинг, ты предал философию ради религии, ты подменил логическую ясность мышления туманом мистической интуиции. Здесь и кончается у тебя, господин Шеллинг, философия, и начинается твоя поэзия, то есть, я хочу сказать, твоя глупость. И что же, неошеллигианцы и гегельянцы, вы раздуваете огонь между собой?
ЭНГЕЛЬС – Всякая философия не прекращается там, где мышление выходит за пределы понятия вопроса. Какая логика здесь сможет продержаться? Два друга юности, товарищи по комнате в духовной семинарии через годы встретились как противники: Гегель гордится разумом, Шеллинг же отграничивает его и принижает. И обратите внимание: Гегель подвергается нападению ещё и со стороны младшего преемника своего – Фейербаха.
ФЕЙЕРБАХ – Да. Я слушал Гегеля в Берлине. Бессмертие души отрицаю. Человек не желает умереть потому и верит в совершенное существо.
ЭНГЕЛЬС – Потому я и не приемлю схоластически-мистический способ мышления Шеллинга. Но я симпатизирую, Фейербах, твоему атеистическому антропологизму.
Тихо звучит музыка Баха
——————————-
2
ИСТИНА – ДРУГ РАЗУМНЫХ
Звучит музыка Арама Хачатуряна
АВТОР-УЧИТЕЛЬНИЦА – Тема второй части нашего урока: «Истина – друг разумных». Конечно, я знаю, кто из вас, мои умные ученики, каким философом увлечён, потому и предлагаю: давайте продолжим беседу с вашими философами. И каждый из вас поделится вопросом, который возник у него к своему философу.
ПЕРВЫЙ — Я — о Гольбахе. Он превратил свой дом в клуб мыслителей, учёных и просветителей. Религия – дурман, отвлекающий от зла, что причиняют людям власть имущие. Бог – порождение страха, невежества и надежды. Человек – порождение природы, и все беды его от незнания законов её. Истина – друг разумных. Ложь и несправедливость – враг общества. Всё во вселенной во взаимосвязи. Человек материален и мыслит, следовательно, мыслит и всё материальное!? А Бог не материален. И революции неизбежны от несправедливости власти. Обо всём этом таком Гольбах изложил в своей книге «Священная зараза». И была эта книга приговорена к публичному сожжению. Я тоже превратил свой дом в клуб мыслителей с общим нашим вопросом: Напишем ли мы в ответ сожжению свою книгу «Священное исцеление»?
ВТОРОЙ – Я — о Джефферсоне. О «Декларации независимости» ещё в 1776 году: о религиозной свободе, о демократических правах народа и правах человека. Задумался и я: — От природы ли или от воспитания в человеке такие чувства как справедливость, совесть, эгоизм, сострадание? И ещё: бунты в обществе — действительно ли они время от времени необходимы так же, как бури в природе!?
ТРЕТИЙ – Я — за Сен-Симона. Борец за утопический социализм, он приветствовал Французскую революцию! Эпохи созидания и упадка неизбежно сменяют друг друга! Кто должны быть у власти: алчные тунеядцы или просвещённые индустриалы? Какие хозяйства больше нужны стране: коллективные или индивидуальные? Необходимо понимание, что от каждого — по способностям, и каждому — по труду. И довольно почестей Александрам, да здравствуют Архимеды! Задумался я: а почему бы во власть Верховную не проходить заслуженно, как академику в Академию!?
ЧЕТВЁРТЫЙ – Я и сам как мой Фихте! Долг людей — достойно продолжать тех, чьими трудами и мыслями они пользуются. Фихте горячо приветствовал французскую революцию, но потом сомнения стали одолевать его: революция не избавила общество от всего того, против чего поднялась, и он отошёл от неё, видя всё ту же агрессию, террор и чистоган. Сомнения одолели и меня: так ли уж бесполезна революция? Если она, как буря, то не повсюду она кончается потопом, но оставляет за собой чистоту и свежесть!
ПЯТЫЙ – Я – Посидоний! Чем шире круг знаний, — говорил он, — тем больше граница с Неизвестностью. — О, я видел угрей, живущих в горячей воде! – Услышал он и тут же ответил: — Значит, варить их мы будем в воде холодной. – Наука, культура, философия очень важны для общества. В целом, это как яйцо, по его форме: скорлупа – это логика, белок – этика, а желток – физика. Вывод-вопрос мой: Выходит, Посидоний, учёному жизни простой и не видать, если чем больше он узнаёт, тем больше у него возникает вопросов?
ШЕСТОЙ – Я — за Эмпедокла! Вот Ксенофан говорит, что невозможно знать: есть боги или нет их, и каковы они по виду. И причина тому — краткость жизни человека, да и неясность самого вопроса. А я пантеист, я знаю, что Дух пронизывает всё мироздание! Из земли всё возникает, и в землю всё возвращается. Вчера суша была морем, завтра море станет сушей. Бог не виден, но он — повсюду! Всё развивается и изменяется постепенно. А изменяется всё из-за борьбы противоположностей: притяжение – отталкивание, любовь – вражда, согласие – раздор. Замыслы Бога кто угадает? Начало всего сущего – нескончаемо-вечная тайна. Вы о потопе — каком? Задолго до Библии Гильгамеш говорил о потопе, да и я такое тоже знал… Сегодня и я вот знаю об этом обо всём, по знаниям их всех, и думаю: вникать ли мне в тайну начала сущего, если она такая нескончаемо вечная?
СЕДЬМОЙ – А я – Платон! Парменид считал, что без бытия и мысли нет, что сознание с материей — в единстве. И Протагор утверждал, что мера всех вещей – человек, а причиной всему — благо человеку, потому предмет для стремления ко всему — ум! Не правда ли, лучше с мудрым камни носить, чем с глупым вино пить! Не терплю ограничений: ни в жизни, ни в умствовании, и против тирании восстать могу, хоть знаю, что опасно это. Мои апории, то есть, рассуждения мои, Диоген любил. Особенно то, что «Мир возник не по воле Бога, а в силу непреложной необходимости». Всё искал и не мог найти ответа: в чьей же воле была та непреложная необходимость!? Так вот это и мой вопрос: какая такая непреложная необходимость была той Воле создать наш мир на отдельно взятой в космосе планете?
ВОСЬМОЙ — О, я – Диоген! Днём — с огнём человека ищу! Почему богатый нищему подаёт, а философу не помогает? Да потому, что знает: нищим он и сам может стать, но мудрым – никогда. Гость мой не проронил ни слова за вечер. Коли он неуч был, то повёл себя умно, а если учён был? Тогда глупо, конечно. Заблуждается каждый, но упорствует глупец. Цицерон часто восклицал: Нет ничего превосходнее ума! Но вот он обвинил Катилину — и казнили Катилину. А через время решили, что казнь та незаконной была. И теперь его самого осудили на смерть. Нет ничего превосходнее ума, и я согласен с этим. Хорошо уму во всем по жизни, но — в политике? О, в её лабиринтах из правды и лжи как не ошибиться, как не запутаться и живым остаться?
ДЕВЯТЫЙ – Мудрейший глупец я – Сенека! Ведь я воспитывал Нерона, думал, на благо людям, но оказалось — на беду всем и мне самому. Чудовище, он обвинил меня в заговоре против него и велел мне покончить жизнь самоубийством. А ведь я растил его в мудрости. — Хуже чем война, страх перед войной, — учил я его. — Жизнь, как басня: ценится не за длину, а за содержание. — Малая печаль говорит, а большая — безмолвна. – Как жить счастливо? — спрашивал он меня. Я отвечал: — Жить в согласии с природой! – Мудрейший глупец, не разглядел я его природу. – А я подумал: Мудрый Сенека? Ведь он ум свой в роскоши утопил, той, что Нерон давал ему. Так что важнее – ум или совесть? ум или честь? Не есть это сам Сатана – ум без морали?
ДЕСЯТЫЙ – Пьер Абеляр я! Частое вопрошание – первый ключ к мудрости: от сомнения – к исследованиям, от исследований – к истине. Человеческие знания во всех областях со временем возрастают, в вере же нет никакого движения: одни и те же заблуждения грозят ей опасностями. Религиозную веру с логикой, со здравым смыслом в ней, пытаются совместить и с «да», и с разными «нет» в ней. Отсюда вся истории моих бедствий – с фанатизма и жестокости церкви, на что я, наивный, хотел открыть ей глаза. О, мой бедный Абеляр. Столько воды утекло с той поры твоей, а фанатизм массы всё ещё мощное оружие не только у церкви, но и у любого властителя. У самой Жизни – своя иерархия в управлении человечеством. И всё же, вопросом задаюсь я: Может, и сама Жизнь ещё продолжается за счёт ума простого, но в подчинении справедливой совести души? Природа не знает морали? Но у Природы нет и той души, что дана человеку, и не потому ли так важно для Жизни – слияние Человека с Природой?
АВТОР-УЧИТЕЛЬНИЦА – Подключусь-ка и я к вам! Я — Фома Аквинский. Хочу сказать, пусть монарх, но без тирании и с возможностью народу восстать против несправедливости. Я признаю самостоятельность науки и философии, как способы постижения истины, но абсолютное первенство отдаю духовному прозрению. Все органы тела, так или иначе, взаимосвязаны, и только мысль и воля – это проявления души, и существуют без связи с тем или иным органом тела. Мартин Лютер начал Реформацию: вывесил у входа в церковь аж 95 тезисов против продажи индульгенций и других злоупотреблений католичества. И верно: принуждение нелепо, да и невозможно; не исполнение обрядов есть главное дело церкви, а следование сути веры. Мысли и чаяния души, подвластны Богу. Надо, но вопрос – как, как собрать воедино разрозненность, по сути единого, христианства?
ПЕРВЫЙ — Волхвы увидели звезду на Востоке и пошли за ней, чтоб младенцу поклониться. То есть, они уже знали и к кому ведут их звёзды, и что ведут они их в Вифлеем. Но зачем же тогда они расспрашивали у всех и говорили, и кто родится, и где Ему должно родиться, и где он, этот Вифлеем? Ведь так слухи дошли и до царя Ирода. — Тоже мне волхвы, — сказал он, — чернокнижники и колдуны. Вот велю извести всех первенцев, и посмотрим, где это он, Сын Отца Своего. – Но ты не можешь стать сильнее Отца, — сказали ему. — Да? Посмотрим, — ответил Ирод, и… И не могу понять, как Бог-Отец допустил такое, чтоб во имя спасения Сына одного за ночь извели всех других детей Его, первенцев Вифлеема, как? Не могу понять ещё и как можно на груди своей постоянно носить страдание: крест, понятно, но — смерть на нём? Помню, восклицание поэта: Уберите Ленина с денег! А у меня мольба моя: уберите Христа хотя бы с нательного крестика! Это же очень тяжело – постоянно быть при страдании, при смерти.
ВТОРОЙ — Дело сложнее: всякая идеология, в том числе и религиозная, самостоятельна относительно. Иное звено в религии порой невозможно объяснить материальными условиями. Мои вопросы к этому – вопросы общие: каковы были первичные условия водяного крещения? От вавилонского культа воды? А обычай обрезания у иудеев и мусульман — от какой такой моральной функции? А догмат непорочного зачатия? Этот сверхъестественный путь рождения выдающихся личностей? Этнография уводит в эпохи группового брака. Земные корни отыскать трудно: недостаточно фактического материала.
ТРЕТИЙ — Религия – явление общественное. Она порождена материальными условиями и оказывает влияние на эти условия силами обычая и суеверного страха. Церковники служат Богу, а люди церковникам – это же им всё лучшее в жертвоприношении. И семейно-брачные нормы, и искусство, и техника, и даже сам язык – всё это из религиозно-магических представлений. Так традиционно-религиозная условность — это тормоз для развития, или это, может, необходимость для сдерживание от хаоса? Как заставить Церковь служить своей цели: сохранению веры, а не окунаться заинтересованно в сети обрядов? А связь морали и права с религией — разве в основе всякой морали — религия?
ЧЕТВЁРТЫЙ — Какова роль религии у народов и у времени сейчас? Истоки опять же в реальных условиях жизни: был страх перед голой силой, потом религиозный долг, божья заповедь, проповедь покорности и повиновения с прямым насилием. Власть открыто презрела церковную заповедь: насилие её получило идейное обоснование у церкви. И нормы морали получили подкрепление религиозными представлениями: «Бог накажет», «грех» «побойся Бога». Дурман? Если дурман, то почему не отвергнуто это, как нелепость? Значит, у религии есть и положительная роль: указывать людям и на идеальные цели! Но люди ищут и ждут от религии удовлетворения своих нужд: их просьбам к Богу нет конца. И потом, человечество одно, а религиозных верований и обрядов у него, разобщающих народы и страны, не слишком ли много? Или такова эта данность от Бога, и ничего с этим человечество не поделает?
ПЯТЫЙ — Ничего человечество с этим не поделает, потому что и само человечество не одно. Представления о жизни земной разные у разных народов. А у китайцев даже две религии, противоположные по духу учений: конфуцианство и буддизм. Хотя народ успешно сочетает их. Конфуцианство – это идеал патриархальности и монархизма, опора на родовые традиции, культ старших везде: в семье и стране; пунктуальность в исполнении установленных обрядов и церемоний, без мистики, без интереса к потустороннему миру. Буддизм – принципиально отрицает земную жизнь, объявляет её сплошным страданием и обманом. Его идеал: отрешение от земного существования и погружение в спокойное небытие – нирвану; он требует монашеского аскетизма, чтобы уйти от мучительных действий. Человек не выбирает религию, он, как в народе говорится: где родился, там и пригодился. У меня вопроса нет: ни к Богу, ни человеку, ни человечеству, ни даже к самому себе: мир прост и ясен, если рано это понимать начинаешь. (Все ему аплодируют с восклицаниями О! — удивления)
ШЕСТОЙ – Я, пожалуй, продолжу тебя. Разные религии по-разному относятся к повседневной жизни, к отдельным мелочам её: греческая религия не касается того, что, где и когда человек ест и пьёт, и как одевается; иудаизм же, напротив, вторгается во все эти сферы, активно и строго регулирует все эти детали, предписывая их или запрещая. Неодинаково и отношение к смерти. Египтяне больше заботились о своём загробном существовании, чем о земном. Иранцы же выбрасывали труп хищникам, как нечистое, ибо смерть – это зло, и прикасаться к нему – ни-ни-ни. От вопроса пока свободен и я, мне бы с самим собой разобраться.
СЕДЬМОЙ – А я, друг мой, продолжу тебя, если не возражаешь. Факт разнообразия религиозных учений связан с разнообразием исторических условий развития каждого народа. Неодинаково у всех и отношение к личности человека: буддизм не сразу перешёл к коллективной проповеди и к церковной иерархии. Иудаизм сохранил общинный характер вероучения. Религии Китая и Японии от человека требуют лишь только строгого соблюдения установленных обрядов. В христианстве твёрдо остаётся строгое соблюдение коллективного начала. Залог спасения человека – в подчинении церкви: она берёт на себя и отпускает ему все его грехи. В мусульманстве строгая общинная дисциплина, но суфии допускают и личное общение человека с Богом. Кстати, и я вот, христианин, понимаю, что религия – это сила, объединяющая народ, но сам больше предпочитаю личное общение с Богом. Поскольку религия зависит от совокупности условий: геополитических, экономических и культурных, то она с необходимостью есть искажённое отражение реальной жизни, выражение бессилия человека перед окружающей его средой. Собственно, как разнообразен мир, так разно в нём проявляется и бессилие человека, и обращение его о том к Богу. Вопроса нет.
ВОСЬМОЙ — А я — о положительной роли церкви. Все её заповеди, без них немыслимо человеческое общежитие, родились из тех норм поведения, которые сложились в социальной практике. Но есть религиозные предписания с обратным результатом: пищевые запреты; погребальные и поминальные обряды – о, здесь такое разбухание суеверных, магических представлений, а цель-то одна: труп изолировать, память лишь оставить; религиозно-магическая медицина — о, тут вымогательство, знахарство, шаманство, жульничанье. Религии играют большую роль, но разную у разных народов: у кого значительную, у кого менее. Отсюда вопрос мой: значит ли это, что придёт и ослабление роли религии? Что свободомыслие увенчает умственное развитие, и не будут преследоваться личности, как некогда в Греции изгнали Анаксагора, и книги его сожгли, а Сократа осудили и казнили. Власти понимали всегда и понимают сегодня, что критика религии на деле есть критика господствующих социальных порядков.
АВТОР-УЧИТЕЛЬНИЦА — Церковь – неотъемлемая часть социальных порядков и потому нетерпима к свободной мысли. А каждый новый уклад жизни требует внимания к развитию научной мысли. До 18-ого века не многие отваживались заявлять право разума на самостоятельность мировоззрения: Бэкон, Гобс, Спиноза — атеизм был в схватке с религией. Слово своё сказали успехи в естествознании, и религии получали удары. Идеология церкви теряла авторитет и в политике, и в искусстве. Герои Диккенса – набожные, а герои Голсуорси бога и не вспоминают, или с иронией, в шутку. Литература французская, немецкая, американская отмечает растерянность церкви в моральных нормах поведения. История религий – это непрекращающаяся история заблуждений ума человеческого: это он постоянно обновляет её вымыслами и фантазиями. Но миллионы образованных людей живут в сомнении: верить-не верить, а вдруг? Есть в религиях что-то, чем держатся все представления, несовместимые со здравым смыслом: установленность, обязательность, запретность. И это в кодексе морали и права. А монастыри, храмы, иконы, традиции и они — делатели религий: священники, муллы, раввины, ламы, патриархи; их партии, организации, школы, факультеты в вузах — это же – государства в государствах! Как же сложно человеку-атеисту.
ДЕВЯТЫЙ – Человеку-атеисту сложно: он и здесь проигрывает, и там; а верующий, он здесь ничего не теряет, а там выигрывает. Такая вот сделка с верой в жизни. Да, религия сплачивает народы изнутри, но она же использует это и в противопоставлении одного другому. Мало людям розни этнической, национальной и по цвету кожи, ещё и религия – основная причина взаимной розни и вражды. Религия – тяжёлый балласт, но народы-государства нуждаются в нём и тянут. Интересы храмов, мечетей, церквей – материальные, но они вдохновляют людей идеями религиозными. Грусть в том, что это не перестаёт придавать и свирепую жестокость: «Истребим врагов божьих!», «Смерть еретикам!», «Бей неверных!». Так зло или добро религии для народов, вот в чём мой вопрос?
ДЕСЯТЫЙ — Религии – это же орудия послушания, подчинения, а следовательно, и сохранения порядка, организованности; аппарат идеологического принуждения через утешение, как поддержку к принуждению. Консервативность церкви в том, что в ней до сих пор ищут утешения. Выходит, религии – не столько отношение людей к Богу, сколько отношения людей и народов меж собой по поводу представления каждым заповедей им своего Бога.
Тихо звучит Комитас
——————————-
3
Философия жизни
Звучит музыка Р.Амирханяна
УЧИТЕЛЬНИЦА-АВТОР — Философия знает в себе и философию жизни: что есть человек в своей действительности день за днём, когда во все щели страха прячет мысли свои и чувства? Ни пафос фатального Шпенглера, ни пафос судьбы Ницше, но пафос сострадательного слияния с внутренним страданием своим Чехова: человек так прекрасен, но отчего же он плох так? А в нём всё должно быть прекрасно: и лицо, и душа, и одежда, и мысли! Человек — биологическое существо, наделённое созерцающим духом. Чувствование его есть и зарождение мысли его. И видимое видится ему, лишь тогда, когда воспринимается чувством его. Изначальны чаяния человека в поисках совершенного мира, вера его в то, что такой мир возможен: мир без деления общества на сословия, мир с имущественным равенством, с непротивлением злу насилием. В снах героев у классиков поиски мира такого: Сон Обломова у Гончарова, Сон счастливого мужика у Златовратского, Сон Веры Павловны у Чернышевского, Сон смешного человека, Сон о золотом веке и Сон Дмитрия Карамазова у Достоевского. Гордость моя, умные ученики мои, предлагаю вам взять себе новое имя, чтоб продолжить наши мыслепоиски в пространстве философии жизни.
И снова ученики берут листочки с именем новым для участия своего в беседе. Тут же спускаются и портреты их.
ДОСТОЕВСКИЙ – Великий Инквизитор у меня в «Братьях Карамазовых» говорит: «Я дарю вам счастье, и не спрашивайте, какова цена земного рая, это моё дело». Но если свобода — цена счастью, то не высока ли цена? И если слёзы ребёнка — цена счастью, если правота утверждения измеряется слезой ребёнка, — зачем такое счастье? Что царство божие во мне, тебе и другом – это хорошо, но отчего оно вокруг нас так ужасно? Есть Запад и Восток, есть север и Юг, но ни у кого нет реально положительных сил, чтобы реализовать План Совершенствования мира. И в отдельно взятой стране не позволит он состояться государству Умно-идеальному. Кто он? Да извечный союз Глупости с алчностью и злобой. Подумать только, вся История – один долгий рассказ о взаимном истреблении. Государство, говорите? Это же надзор, дипломатические дрязги, аресты, наказания, военные шалости. Я спросил у учёного дипломата: Где она есть, земля с Умным государством? Нет такой, говорит. Если кто Умный и встрепенётся, тут же другие сообща его и придушат. Один у другого землю с его запасами себе отобрать стремится, и не заботясь, что сам Бог дал каждому – своё, и — Делитесь, сказал, дружите.
УЧИТЕЛЬНИЦА -АВТОР — Земля — моя, твоя, его, того, другого – это же одна единая на всех Природа-мать! Она разумнее всех Государств. И она терпелива. Но как только кто утрачивает чувство меры, Она тут же возвращает его в равновесие средствами своими: потопом ли, огнём пожара иль вулкана. Так что же, человечеству никогда не иметь идеала: государство — счастье для всех — утопия? А вы знаете ему определение? И какое оно, по-вашему, это государство, где счастье – одно на всех? Должностная иерархия? Да, без неё никак. Но нет частной собственности, нет семей, все дети растут в едином городе для детей… Нет, лучше мне не продолжать.
ТОМАС МОР – А я всего лишь хотел подвести разговор наш к государству утопическому, тому, что у меня в моей «Золотой книге, столь же полезной, сколь и забавной, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия». Бессмертная работа, — сказали мне! И это когда? В 1516 году! В эпоху Возрождения! Я тогда опирался на «Государство» Платона – эту утопию античного мира. И обратите внимание: Платон дал не Ухронию, а Утопию. Греческое «У» означает «не», «хронос» – время, а «топос» — место. У-топия – это место, которого нет! Как войду в У-топию, так вместо счастья, сразу — в центр идейной борьбы. Потому что построение нового уже по сущности мировоззренческой — это всегда Утопия. А потому, что строится светлое будущее каждый раз по чужим чертежам, коих, ох, как уже немало. К тому же в утопической республике очень много такого, что более желаемо, нежели ожидаемо. — Утопия — это вечный вопрос повернуть ли историю вспять или подтолкнуть её вперёд? И каждый раз, как всегда, истина утопии оказывается преждевременной, не ко времени настоящего. В любом случае в Утопии господствует время субъективное: утопист жаждет сохранить преимущества опыта, устранить недостатки в нём и соединить всё то с конструкцией социальной утопии: с его машинами, препаратами, архитектурой и — с новыми людьми!
АГАСИ — Вот-вот, в них-то и вся проблема — в новых людях! На уровне метафоры, Утопия — в снах Достоевского: Сны, кажется, стремят не рассудок, а желание… перескакиваешь через пространство и время, через законы бытия и рассудка и останавливаешься лишь на точках, о которых грезит сердце. А ведь это ещё когда было христианское видение мира: без зла, со всеобщим счастьем! У Пушкина есть об этом в его устремлении ко времени «…когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся»!
Убеждённый утопист — не аналитик, он человек веры. Он идёт напролом ради идеи: Кампанелла шёл к «Городу Солнца»; Этьен Кабе выстраивал в «Икарии» свой земной рай; Гракх Бабеф на гильотину шёл за ради своей Утопии, а Роберт Оуэн разорился на своих американских экспериментах. А Сталин построил-таки социализм, может, и по теории Маркса, но Сталинский социализм – это идеальный мир, реализованная утопия. Но каким кошмаром обернулась и она? У Ленина о том ещё в 1921 году: «Жизнь смеялась над нашими планами… мы рассчитывали на лучшее… это было ошибкой: мы впадали в бюрократические утопии, и реализовалась из наших планов лишь ничтожная доля».
УЧИТЕЛЬНИЦА-АВТОР — Социальная утопия есть и в народных сказках: долог и труден путь в тридесятое государство, где и живая вода, и молодильные яблоки, и всеобщее воскрешение, как победа над смертью. Там и представление о Правде — как об истине, справедливости, праведности. Но — Про правду слышали, а кривду видели, — говорили и говорят в народе, ибо даже в сказках — одному добиться счастья ещё можно, но всем – нет… — это Утопия. Овидий утверждал, что первым Бог посеял Век Золотой: век, не знавший возмездия! Гесиод рисовал время, когда люди жили, как боги: со спокойной и ясной душой. А апостол Павел увидел новое небо и новую землю в граде, где жили только одни праведники. А утопический «Город солнца» в государстве Совесть, Кампанелла увидел, находясь в неволе. И как символично, что на вечный вопрос «Что делать?» Чернышевский искал ответа из тюрьмы. И неудивительно, что политики, как правило, народ случайный, совсем не знающий даже что такое категорический императив Канта.
ЛИКУРГ – Правитель я был, Ликург. Издал я закон о всеобщей воинской повинности и простоте. Но богатые в народном собрании побили меня: Как смеешь ты равнять детей простых и наших? – Разве и сам я не живу умеренно и мудро, к чему вас призываю? – Не слушали меня. Глаз мне выбили. Решил: отрекусь от них. Но – от кого? От своих? Подумал и понял, как мне надо поступить, чтобы сохранить неизменными законы мои. Сказал им: Оставлю я вас. Но сначала уеду на время, если вы дадите клятву, что законы мои до моего возвращения будут для вас неизменными! Заручился я их клятвой и уехал. А через время велел прах мой развеять, и ушел из жизни. Ушёл, чтобы дать жизнь правильным законам для службы людям.
УЧИТЕЛЬНИЦА-АВТОР – Поделюсь и я с вами с парой выписок мною из прочитанного: — Дослушав до конца, мы забыли начало, а забыв начало, как поймём мы конец? — Послушай, ты же хромой, зачем ты идёшь? – Не бежать же мне, иду, биться иду. — А ты, слепой, зачем идёшь? – Я притупить собою меч врага смогу. — Ну, а ты, старый, зачем идёшь? – Заслонить собою молодых смогу. Они драться до смерти могут, а надо, чтоб до победы! Мы всегда сначала молим о певце, воспевающем Победу, а потом и о самой победе. — Семь городов о Гомере спорят, потому что заложник Тигран, прежде чем стать Гомером, у каждой двери в них милостыню просил. – И это правда? Так и было? – И да, и нет. Давно было. Похоже, что было. — Дыхание в нас от Отца единого. Но сила нам отпущена разная. И невдомёк нам, до какой межи начертан Роком Путь наш — Дневной и Ночной. Великое достоинство современного писателя есть сочетание в его творчестве двух начал – эпического и субъективного — это то, что составляет плотную ткань произведений Агаси Айвазяна.
АГАСИ – Да, я знаю, как велика вера в силу слова и у великих моих коллег. Гоголь писал и верил, что Россия увидит себя в его «Ревизоре», увидит и устыдится! и исправится! Верил, что стыд – это сила для исправления! Да. А у Лескова?! Его герой вырезает из бумаги огромные буквы, чтобы ими по небу написать: Ужаснитесь, люди, того, что вы делаете! Устыдитесь! Верил, что прочтут и стыд почувствуют. Да. У Куприна «Тост» его! Это он на сегодня — из будущего 30-ого века! Там много мнимо смелых решений, есть даже проблемы пола. Да. А у Гёте — «Фауст»? Вопрос о родстве, о братстве, о причинах немирного состояния мира — морально глухого и нравственно бесчувственного? Да. И у Гаршина трагедия его как символична! Носитель зла мира у него — Красный цветок: он впитал в себя все слёзы, всю желчь, всю невинно пролитую кровь, и если его сорвать, — думает герой, — и убить, — срывает он его… Но цветок тот, Красный, оказался не один: за ним второй, и третий… и рука его закоченела, и унёс он с собой в могилу, пусть хоть один этот, но свой трофей. Да. Вот и у меня, Айвазяна, в романе «Солёный граф» герой мой в таком же личном состоянии пытается мыслью проникнуть в свет и тени своего армянского космоса. Но лишь немо прозрение своё пред концом своим всем оставляет: Сохраниться каждое «я» может лишь со своим народом. Да.
Звучит музыка Р.Амирханяна на слова А.Айвазяна «Ераз им еркир…»