ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
По «Избранной прозе» Лукиана
Действующие лица:
1. Арис
2. Лукиан отец Ариса
3. Натурщица-1 — Гера
4. Натурщица-2 — Монах
5. Учитель — Менипп — Эрот
6. Филон — Зевс
7. Философ — Геракл
8. Нигрин — Сосед — Асклепий
9. Купец — Прометей
———————————————-
Декорации и мизансцены – на усмотрении режиссёра
- ———————
АРИС — Вот и закончил я школу. Чему учиться дальше? Настоящее образование стоит больших трудов и больших денег, чего нет у меня. Ремеслу какому-нибудь? Это да! Обрадовал бы родителей скорым заработком. В детстве любил я игрушки лепить, может – в скульпторы податься? Добрая мысль – начало дела!
В мастерской скульптора
НАТУРЩИЦА-1 – О, какой милый мальчик! Выбери меня! Подруга, может, и симпатичней меня, но я, Искусство ваяния, Скульптура, я люблю реальную жизнь, конкретную, трудовую! Разная я: грубая и сильная, нежная и весёлая. Я сделаю из тебя крепкого широкоплечего мужчину! Все женщины будут хотеть побыть у тебя. Если выберешь меня и поживёшь со мной, мастером станешь!
НАТУРЩИЦА-2 – Это верно, милый юноша, с ней ты таким и станешь. Но останешься простым ремесленником. Будешь недалёк умом, простоват в общении; друзья не будут искать твоего общества; враги не будут бояться. Сделаешься добычей более сильного и будешь трепетать перед власть имущими. А я – Образованность! И если выберешь меня, я открою тебе источник совершенства: душу мудрую, достойную! Я украшу её благоразумием и любовью ко всему прекрасному: ты прочитаешь и узнаешь о деяниях Фидия, Поликлета и других древних мужей. Ими не будешь, но собою, Личностью новой стать — можешь! Больше того, со мной ты узнаешь не только что и кто были раньше, но и то, что совершается теперь, и во что всё это перейдёт в будущем: в короткий срок открою я тебе дела божеские и человеческие. Ты станешь знаменит, тебя будут чтить и хвалить, ты будешь ходить в роскошной одежде и сидеть на почётном месте в театре! Каждый будет подталкивать другого, указывая на тебя: «Вот он!». И будут считать счастливцем твоего отца, имеющего такого сына. И даже уйдя из этой жизни, ты останешься в ней среди образованных людей. Сократ был воспитан скульптурой, но понял силу образования, перешёл ко мне и стал Сократом!
НАТУРЩИЦА-1 – Что обещаешь ты юноше милому? Стать образованным и несчастным? Не слушай её, юноша, такой красивый! С нею ты станешь несчастным в трудной жизни своей.
АРИС – Не ссорьтесь, женщины. Арис меня зовут. Я понял: чтобы стать знаменитым, мне надо выбрать вас обеих: ночь моя тебе, Образование! А день весь целый я с тобой – Труд, отрадный мне, Скульптура!
2 . ————————-
АРИС – Я выбрал себе занятие, отец, – философию! Это учение на всю дорогу жизни, где постоянны то рассуждение, то вопрос, то проблема. Добродетель живёт далеко, путь к ней долгий и крутой. Наука долгая, а жизнь коротка. Напряжение, бдение, созерцание… или помереть, затерявшись в толпе? Стать рядовым профессионалом или достигнуть блаженства, став философом?
ЛУКИАН – Гору силой не взять, сын. Я помогу тебе. Иди за мной.
АРИС – Сейчас я и не готов брать гору. Готовлюсь. Но возьму её сам. И муравьями покажутся с высоты люди внизу.
ЛУКИАН – Неизвестно. Судьба может стащить тебя с горы, когда ты будешь уже близок к вершине. Ухватит за ногу, и ты – прочь от несбывшейся мечты.
АРИС – Зловещи слова твои, отец. Мне и дня хватит – побыть бы только мудрым и блаженным.
ЛУКИАН – Глупость. Блаженство не в мудрости, но в богатстве, славе, в удовольствиях.
АРИС – Эти блага твои, отец, связаны с телом, и в меру хороши. Но живут они в страхе и гневе, желаниях и лишениях, раздорах и огорчениях. Меж тем есть и другие блага: Мудрость, Красота, Справедливость, Смелость!
ЛУКИАН – Браво, сын! Я очарован речью твоей. Но скажу тебе, учитель твой, философ, с криком и бранью грозил ученику своему, Диону, не уплатившему ему. Еле отняли юношу от рук его. Учитель твой – ростовщик, даёт под проценты.
АРИС – Так этот Дион известен в нечестности, кидала, проценты не платит. Негодяй.
ЛУКИАН – Даже так? А если он не может, не в состоянии оплатить эти проценты? Что же это за философия такая у твоего философа?
АРИС – Не о себе печётся он, дети у него маленькие, о них заботы.
ЛУКИАН – А у Диона тоже дети, маленькие, ради них влез под проценты. А ты о нём — «негодяй». Ясно, сын, стар я, чтоб рядом быть. Один пойдёшь своей дорогой, мне по ней – поздно.
АРИС – И никогда не поздно.
ЛУКИАН – Поздно. Тем более, что к философии ведёт не одна дорога. У неё ведь много разных направлений, да?
АРИС – Много: сократики, платоники, перипатетики, эпикурейцы, стоики.
ЛУКИАН – Много дверей. Лучшую для себя определил? Перед которой остановился?
АРИС – Я выбрал стоиков.
ЛУКИАН – На основе чего?
АРИС – Они придерживаются той середины, которую все признают лучшей.
ЛУКИАН – А если ни одно не устраивает меня – оставишь одного? Погибать в презренной толпе?
АРИС – Как же быть, отец, если ни одна мысль моя тебя не удовлетворяет?
ЛУКИАН – Как быть? Да просто послушать меня, глупого. Допустим, что добродетель твоя – это страна, в которой живут люди только высочайшей мудрости. Денег там нет, и, значит, наслаждения, желание славы им не ведомы. Они не грабят, не обманывают, не насилуют – все довольны только законностью, братством, равенством, свободой и прочими житейскими благами.
АРИС – Мечта! Жителем такой вот страны я и хотел бы стать! Могу рассчитывать на право гражданства?
ЛУКИАН – Даже если голым туда придёшь, дверь перед тобой никто не захлопнет. Да там почти все граждане – иностранцы. Всяк, кто обладает умом, упорством в труде, силой характера, кто не хнычет, не киснет, не жалуется на судьбу и обстоятельства, тот и равноправный там. Даже слов таких, как знатный, богатый, безродный, слуга, раб – не услышишь: все равны перед главным законом, который именно об этом! Так я и сам не прочь быть гражданином такой страны, просто пока проводника себе не нашёл. Хотя многие уверяют, что они оттуда. Спрашиваю – откуда? Один указывает на Восток, другой уверяет, что это на Западе, третий клянётся, что это на Севере, четвёртый божится, что это точно на Юге. Вот ведь как, четыре дороги, и все к одной и той же стране. Понял, в чём трудность? Дорог много, проводников по ним ещё больше, но главного нет. Чего нет? Веры нет: в какую сторону пойти, за кем и с кем, чтобы оказаться именно в такой стране? Ты понял?
АРИС – Не готов я к ответу, отец. На сегодня нет у меня возможности узнать, кто из проводников прав. Сам я пока на одной своей, да и то, пытаюсь понять: верная ли она? Можно бы довериться Судьбе, но и она, если что не так, упрекнёт: Сам виноват. То не ты — за мной, не звала я поводырём тебе, а я — за тобой, охраной тебе. Так что, цель-то одна, но попасть в неё может и стрела чужой судьбы. Да и заблудиться можно. Опасностей много. Мне остаётся идти за стоиками – Сенека, Зенон, Эмпедокл…
ЛУКИАН – Смешно. Прости. Допустим, я пойду за тобой: ты родной мне, и я тебе поверю. Так другие станут винить меня: поверил сыну, а он ведь не достаточно знает нас, только приблизился. Нечестно слушать одного, не зная другого. Если эфиоп станет утверждать, что на земле и нет других людей: жёлтых, красных, тем более, белых, — не посоветуешь ли ему самому по миру большому поездить да посмотреть?
АРИС – Справедливо. Потому и изучаю я других, что могу в них и через них себя увидеть, то соглашаясь с ними, то возражая им.
ЛУКИАН – Вот этот-то процесс и бесконечен – во времени и в поколениях. Это, как у детей, которые строят свои дома-города на песке, потом сами же их и разрушают, да ещё с таким удовольствием. Или, как стрелки, которые стреляют в чучела, что соорудили сами. Или, как женщина, муж которой обижен, что она не предупредила его о дурном запахе у него изо рта, отвечает, что у неё не было опыта общения с мужчинами другими, и она думала, что это вообще характерно для мужчины. Так каков же конечный выбор твой в большой истории философии?
АРИС – Свой, отец. Буду разбираться сам. Не стану привлекать ни жён чужих, ни чучел, ни, тем более, стрелков.
ЛУКИАН – Добро. Я буду позади тебя. Должно быть, речи твои будут изумительны. Нужен буду в делах если, дай знать.
3 ———————————
АРИС – Добрый день, отец! Настроение бодрое? Сегодня философствовать будем?
ЛУКИАН – Отчего же нет, можно, если у тебя настроение боевое.
АРИС – Боевое, вот именно! Скажи, отец, если тебе скажут, что 2 * 2 = 4, неужели ты не поверишь, а станешь искать другого, кто скажет тебе 5 или 7?
ЛУКИАН – Поверю сразу.
АРИС – Так вот стоики тоже знают, что 2 * 2 – никогда не 5.
ЛУКИАН – Так это же аксиома. А ты найди двух философов двух направлений, которые не расходились бы во взглядах на понимание начала и конца, Бога и смерти, судьбы и души, правды и подлости. Если в ДА находят НЕТ, а в НЕТ тут же найдут ДА, кому же верить, за кем правда? Эпикурейцы добром признают наслаждение, стоики добром считают красоту и утверждают, что всё телесно, а Платон говорит о бестелесном.
АРИС – Если двое вошли в музей, и там пропала чаша, мы станем искать её у обоих?
ЛУКИАН – Да.
АРИС – А если у одного за пазухой её найдём, станем обыскивать другого?
ЛУКИАН – Нет.
АРИС – Вот и ответ мой: если я у стоиков уже нашёл истину, мне незачем тратить время на других.
ЛУКИАН – Но могла же у него быть не та чаша, не музейная, другая? Следовательно, надо было обыскать и второго, но… но он уже ушёл. Истина затерялась, а первого уже осудили. Если бы в философии мы отыскали одного, кто ведёт в страну Блаженства, наши затруднения были бы окончены.
АРИС – Нет такого. На одну только мысль: Что есть смысл жизни? – ответ многовариативен. Тут, как в лабиринт, войти легко, а выйти… даже не знаю, возможно ли?
ЛУКИАН – Может, нить Ариадны выведет из лабиринта? Но за сколько лет?
АРИС – А кто же наша Ариадна? И откуда нить эта такая у неё?
ЛУКИАН – При трезвости мысли и умении сомневаться перестанешь быть читателем-слушателем, но станешь судьёй. Необходимо очень долго жить, чтобы изучить Пифагора, Аристотеля, Эпикура, Сократа, Платона.
АРИС – Ты повергаешь меня в сомнения, зачем? Невозможно отыскать истину? Зачем е жить? Зачем ты так не любишь философию?
ЛУКИАН – А чем же я, по-твоему, сейчас с тобой занимаюсь? Твой учитель определяет для тебя, что такое Правда. А я знаю, что в почёте Ложь. Она мягко и льстиво красивее. А Правда – с жестокостью и часто – наотмашь. Если ты влюбился в статую, а я буду говорить, что это простой серый камень, ты же станешь подозревать меня в плохом к тебе отношении, а я просто хотел, чтобы ты не обманывался.
АРИС – Сдаюсь, отец, я повержен. Что же мне не заниматься философией, этой важной составляющей образованность образованного человека?
ЛУКИАН – Я говорил не так. На изучение всей философии и века Феникса не хватит. Я только старался понять, что лучше: философствуя жить, или жить, философствуя?
АРИС – Да, но главное в каждом учении можно освоить в несколько часов. Смог же Фидий только по одному когтю льва, в соразмерности с ним, рассчитать всего льва!?
ЛУКИАН – Сильный довод. Хочешь сказать: по части — познать целое? Но я слышал и обратное: знающий целое, знает часть. А то, по фрагменту картины – всю картину, как? Да, тысячи книг написаны на главные вопросы философии. Но, не умея ответить и не читая книг, шли к гадателю, чтобы тот по печени животного подсказал бы путь. И сейчас идут к гадателю: из кружки вытаскивают бумажку с именем философа, учёного, поэта, композитора или ещё кого, и так узнают по какому пути пойти или сына своего к тому готовить.
АРИС – Согласен, смешно. И жалко глупость живущую. Но, согласись, ты же можешь по одному, двум глоткам определить какое всё вино там, в бочке!
ЛУКИАН – Ловко ты, однако, ускользаешь! Но думая, как выскочить из сети, попадаешь снова в ту же сеть.
АРИС – Каким образом?
ЛУКИАН – Берёшь пример знакомый, а сравниваешь его с непохожим: вино и философия – не вижу сходства. Разве что в том, что и философы, как купцы, могут подмешать его. Бог скрыл все блага философии на дне – в винном осадке. Вот пример для сравнения. В бочке – семена, разные: пшеница, фасоль, чечевица, горох. Ты хочешь купить семена, просишь отсыпать тебе на ладонь для пробы. Так разве глядя на пшеницу, ты сможешь сказать, чист ли горох, не пересохла ли чечевица?
АРИС – Нет, конечно. В такой философии, как в бочке Данаид: сколько ни наливай, всё тотчас утечёт. Ты каждый раз загоняешь меня в тупик — хочешь, чтоб я отказался от философии?
ЛУКИАН – Ничуть. Хочу сказать, что для неё, кроме выбора, ещё и ум нужен: острый, критичный, исследовательский. Чтобы тебе, как члену Ареопага, Верховного суда, то есть, днём уметь смотреть и слушать, а суд свой вершить в темноте: не видя лиц подсудимых, а только слыша их слова.
АРИС – А не получится ли, как у рыбака, который сеть тяжёлую вытаскивает, но там не рыба, а горшок, песком набитый?
ЛУКИАН – Вот! Истина – это нечто ненайденное, потому что все лгут. Вот угадай: сколько у меня в руке бобов: 5, 10? Скажешь – 3, и я соглашусь, но у меня их 6, а я солгал, чтоб в радости своей ты мне ещё и монетку бы оставил.
АРИС – Ты хочешь сказать, что истиной вообще никто не владеет? Что верить некому? Что нет дороги другой, кроме как своей? Но какой, если выходит, что ни один философ не поможет открыть Истину? Так и прожить в невежестве?
ЛУКИАН – Ты ищешь учителя? Кого из философов предпочитаешь?
АРИС – Я почитаю Сократа, восхищаюсь Диогеном, люблю Аристиппа.
ЛУКИАН – Но хорошему Учителю и самому хочется хорошего Ученика. Подготовь себя: научись смотреть и видеть, слышать и понимать, отличать одно от другого так, чтобы каждый за столом, как стакан воды, не передвигал бы тебя, куда захочет другой.
АРИС – Если я всё это одолею, зачем тогда учитель мне, отец? Тебе спасибо!
ЛУКИАН – И меня благодарить не спеши: я же не нашёл, не показал, я только приблизил тебя к пути, на котором трудиться с толком надо. А то найдёшь одного учителя, а у другого спрашивать станешь, правду ли тот говорит, и так без конца: на каждого судью – другой судья. И куда заведут бесконечные поиски истины, тоже неясно. Это как доказать бытие Бога тем, что жертвенники ему существуют, а не собственным духоощущением Его.
АРИС – В угли ты обратил мои стремления. Мне начинать по новому кругу?
ЛУКИАН – Не по новому – по другому. Все философы гоняются за тенью осла. Не станешь же ты жаловаться на судьбу за то, что не можешь опуститься на дно океана или взойти на небо. Причиной огорчения – надежда? Прости. Не мог я оставить тебя проводить жизнь и далее во сне. Это так отрадно, сын, проснуться и заняться полезным делом. А не так, что услышал: там есть женщина невиданной красы, и тут же кинулся её искать, уже в неё влюблённый. Я бы принял философию стоика – «Блаженство на вершине!», если бы не видел его внизу среди всех, одинаково умеющих печалиться и радоваться, гневаться и лгать, будто он презирает богатство. Многие гнались узнать, как жить, и ничего не поняли; устраивали пиры, а умерли от голода; монашествовали, а в 80-ть лет возжелали любви. Добродетель, сын мой, в делах и поступках, а не в речах, противоречащих друг другу. Пренебрегая плодами, что толку листья собирать? Не познав себя, создавать себя умом и опытом другого?
АРИС – Неужели ты прав, отец? И да, и нет, думаю я. Мы не просто беседуем: ты во мне сейчас видишь другого, что должен быть завтра, я же внимательно всматриваюсь и вслушиваюсь в тебя сегодняшнего, в твоё, мне родное, «я». Во мне уже немало разных «я», и я не готов ещё отказываться от других, мне читать их – уму наслаждение, их красота не за тридевять земель, руку протянул – на полке книжной много «я», что ждут меня. Теперь велю им дольше ждать: намерен я, отец, если благословишь на то меня ты, намерен в путешествия пуститься.
ЛУКИАН – Благословлю. Вернёмся к этому. Хочу, чтоб ты ещё услышал, что у соседа нашего.
4. ——————————
УЧИТЕЛЬ – Вы привели ко мне сына за мудростью? Я её ему давал. Но вами я не доволен: вы не уплатили мне в срок, и за опоздание полагается процентный штраф.
СОСЕД – Да брось ты, чудак. Еще и обижен за какие-то словечки сына: ходит да бубнит: «случайное, закономерное, воображаемое, реальное». Но это не помешало ему испортить дочку друга моего. От суда бы не ушёл, если б я за неё не заплатил. Может, по части буйства, злобы, бесстыдства и вранья он чуть лучше, но что толку, когда он мне доказывает, что раз сейчас день, то не может быть ночи, или что Бог совсем и не на небе живёт, а прогуливается меж нами. Мать ему: Ты что несёшь, сынок? — А он ей: Ты среди рабов и нечисти живёшь, потому и не понимаешь. – Понял, да, учитель? Так плату тебе за что?
УЧИТЕЛЬ – За что? Даже не за то, что я сделал вашего сына лучше, а за то, что не сделал он благодаря философии. В школу родители детей отправляют – почему? Да потому, что если и хорошему не научатся, то хоть плохого не сделают, пока в стенах школы находятся. Так что, какое имеет ко мне отношение, что сын твой обидел девушку, ударил свою мать, оскорбил тебя, отца, — вы же меня к нему учителем нанимали, не воспитателем. Воспитатели его вы, родители, — воспитывайте.
СОСЕД – Ах, вот как, философия, значит, не воспитывает? Зачем же терять сыну время на неё, а мне, отцу, ещё и тратиться на это, да ещё с вашими процентами?! Это что за новости?
5. ————————
АРИС – И смешно, и грустно.
ЛУКИАН – А вот ещё басню Эзопа послушай. – Сидел человек на берегу и считал набегающие волны. Сбился со счёта, стал горевать. – Что ты, мой милый, горюешь о волнах, которые протекли? Не заботься о них, начни считать сызнова.
АРИС – Я понял тебя, отец. От философии я, конечно, не отступлюсь, но жить стану гражданином – жизнью, общей со страной. И даже внешне постараюсь измениться. Знаю, тебе не очень нравятся моя борода и длинные волосы.
ЛУКИАН – Да. Но я не настаиваю: это твоё право на твой вкус к представлению себя обществу. Главное, держись дела, слова найдутся.
6. ————————-
ФИЛОН – Привет, друг! Ты изменился. Стал высокомерным, не общаешься с нами. И вид у тебя странный. Что за причина этого всего?
ЛУКИАН – Странный? Да нет, и никакой другой причины, кроме счастья. Я счастлив!
ФИЛОН – О, это может наполнить гордостью! И в чём же оно?
ЛУКИАН – Я стал свободным. Я стал богатым. Не совсем, как ты, но я стал здравым.
ФИЛОН – Прояснишь, как такое происходит?
ЛУКИАН – Боль в глазу усиливалась, и я пошёл к глазному врачу. Но не дошёл — зашёл к философу Нигрину.
7. ————————-
НИГРИН – (обнимает его) Ну, рассказывай, как поживаешь!?
ЛУКИАН – Да вот шёл к врачу глазному, а зашёл к тебе, узнать, как ты?
НИГРИН – О, представь, я только что из Греции! Сирены замолчали бы перед сладостью слов философов, Гомеровский эпос показался бы тебе устарелым, услышь ты, как они вещают, как высмеивают человеческие блага: власть, славу, богатство. Забудешь о болезни глаз, увидишь, что душа твоя слепа! Я опьянён был их философией!
ЛУКИАН – То есть, приобрёл трезвость и воздержание? Поделись же! Я жду.
НИГРИН – И не проси, я сам готов рассказать. Представь, как моряк ищет в ночи маяк, так я вспоминаю Грецию! Я слышу голос её философов в моей душе!
ЛУКИАН – Не води вокруг да около, итак…
НИГРИН – Итак, попробую. Но знай, слова их были лучше! Я так не смогу. Я лишь, как актёр, перескажу.
ЛУКИАН – Уже готов я хлопать тебе, но если будешь медлить, стану свистеть. Кончай сравнения, начинай рассказ.
НИГРИН – Всё. Перехожу. Представь, философы так воспитаны в своей бедности, что если кто захочет завести богатство, они тут же стараются перевоспитать его, направить на путь умеренности. Ведь сами они люди дельные, живут сообразно с природой и им необходимы тишина и спокойствие. А в столице с душ стёрты добродетель и стыд, честность и справедливость. Богачи отвлекают внимание блестящей одеждой и толпой своих спутников среди безнравственных песен, лести, обмана, глупых шуток, пустого и громкого смеха. Наслаждение здесь можно получить через «все ворота»: глаза, уши, нос, рот, органы сладострастия — грубые страсти текут грязным потоком и размывают все улицы. Представь, приехать, чтоб увидеть всю такую вот суету? Да ещё и ложную дружбу разных доносчиков? Наблюдать драму с множеством действующих лиц: этот из раба стал господином, а этот из нищего попал во власть; этот станет другом, а тот — врагом. И у всех свои надежды и своё крушение. Судьба играет людьми, а они – несмышлёныши: одни — высокомерные и трусливые, им лишь бы одежда, кольца, дворцы да замки, за заборами высокими. Другие, бедные, им поклоняются, и этим приводят их к бездушной гордости. Богатые скупили все земли, нет, они им не нужны, но во что-то же надо деньги большие свои вложить. А философы, странный народ, всё пытаются научить людей добру и умеренности. Представь, они и новые появились, с новым учением о всеобщем шуме-хаосе людском, о толкотне в тесности среди разноверных, разнокожих, разнотерпимых, и о всех тех разностях они, прорицатели, — на площадях, театрах, компьютерах, в прессе разной и в разных телепрограммах, о завещаниях они и разных похоронах. Представь, я понял: люди живут глупо и умирают глупцами, с одним лишь горячим желанием: чтоб и зимой на их могилах цвели бы розы алые. Вот и как с ними, такими, быть? Противостоять зрелищам и соблазнам стоит немалого труда: они отовсюду надвигаются на тебя. Приспособиться? Нет. Я решил укрыться у себя дома и от бурной тревоги всеобщей, и от часто вынужденного общения. Самоизолировался, так сказать, чтоб успеть пообщаться с мудрецами мёртвыми: они на полках у меня в избытке! И, представь, надёжнее живых. Ты меня понял, да?
ЛУКИАН – И представил, и понял, и поддерживаю, и от вынужденного общения со мной тебя оставлю. На время, правда. К врачу глазному всё же я пойду. А мы с тобой, как сейчас говорят, будем на связи.
8 ——————————-
АРИС – Я больше не могу, отец, всё, я больно ранен.
ЛУКИАН – Остаётся пойти к ранившему тебя, и просить его вылечить тебя. Думаю, не сложно, если это она, женщина.
АРИС – Ты угадал, отец, но лишь частично. Есть и она, девушка сердца моего, но тот, ранивший меня, я сам. Я заболел желанием увидеть мир, пуститься в странствия решил и — сразу так много разных направлений! И бред, бред: а что если странствия мои начать мне с царства подземного? Как думаешь, проводника найду такого, чтоб туда, и ненадолго чтоб, и обратно?
ЛУКИАН – Шутить изволишь, сын, чтоб не сказать, что бредишь. В проводники я не гожусь, пока. Разве что, если вдруг судьба тебе пошлёт Мениппа. Вот он туда дорогу, точно, знает. Иногда по заданиям разным Бога, в мир живой ненадолго приходит.
АРИС – Пойдём, отец, в храм Господень, помолимся?
ЛУКИАН – Думаю, у Господа слух хороший, Он нас и отсюда услышит. Но лучше сам бы, один пошёл, с ранением таким тебя. Поди, сын, в тишине там посиди, помолчи да подумай.
9. ———————————
АРИС – Менипп? Верить ли мне глазам своим?
МЕНИПП – Да, Арис, это я. Покинул Аид я на время: взглянуть, как бедный люд живёт.
АРИС – А я, Менипп, собрался в Аид, посмотреть, как там приходится философам известным. Тебя хотел искать, и вот такая встреча!
МЕНИПП – Ха-ха, выходит, я – оттуда, ты – туда? Один?
АРИС – Тебя искал! И встретил вот! Скажи, надолго ты сюда.
МЕНИПП – На день всего. Скажи скорей, что делается на земле, и что в стране твоей?
АРИС – У нас и на земле – одно и то же: у народа – ничего, олигархи меж собой всё поделили, поназастроили. Во вражде взаимной: разделились на белых и чёрных, старых и новых, в конфликтах смертельных за власть, грабят, лгут, проценты наживают, разврат, деньги взвешивают, обучают и воспитывают за плату, мстят безбожно друг другу.
МЕНИПП – Жаль, жалкие, не знают, какие решения в Аиде приняты против богатых. Клянусь, Цербером, избежать не смогут.
АРИС – Что ты говоришь, неужели там издают законы, относительно тех, кто ещё здесь?
МЕНИПП – А как же, там знают, принимают, а через время уже здесь издают и исполняют. Человеческая жизнь подобна длинному шествию под предводительством Судьбы. Выхватит она, кого случится, и даст ему корону, другому – платье раба, третьему – красоту, а иного сделает безобразным и смешным: разнообразное зрелище устраивает Судьба себе. Иногда переставляет начало с концом, как, к примеру, Креза делает бедняком, а Филиппа Македонского, в Аиде я видел его, – сапожником.
АРИС – Странно. Ну, а Сократ, что он там делает, и Диоген, и другие философы, они как там?
МЕНИПП – Интересного мало. Сократ так и ходит меж другими, а другие — уж и не спрашивай.
АРИС – Ты говорил о постановлении, направленном против богатых, как это?
МЕНИПП – Ах, да, их обвиняют в разном и большом числе преступлений (достаёт документ, читает с интонационными пропусками) Постановление. Ввиду того, что…. Да вселятся их души в ослов и пребывают в них в течение века. Слышу: Цербер рычит, залаял, придал, значит, постановлению этому силу закона.
АРИС – Выходит, лучшая и самая разумная жизнь – жизнь простых людей?
МЕНИПП – Да, Арис, главное, чтоб настоящее было удобно. Остальное обходи со смехом. И не привязывайся ни к чему. И ещё, не спеши в Аид заглядывать: войти туда не трудно, выйти – невозможно. Тебе и другим. А я поспешу, мой день заканчивается. Да, вот ещё что, в свой поход ты возьми запас самоуверенности и беззастенчивой наглости. А стыд, скромность, приличие оставь дома: они, не то чтоб бесполезны, но прямо вредят общению. Одежду носи яркую, цветистую, и книжку держи в руке. И ещё 10 – 15 сладких слов держи всегда наготове, и тогда народу за тобой будет – толпа! Она будет думать, что ты превосходишь их всех необычностью и образованностью. Говори с ними без страха, не останавливаясь, не давай им говорить, пусть слушают. Стихи читай, пой. Держи себя как тиран своего положения, никому не уступай. Станут видеть в тебе оратора. Обещай им горы золотые средь серебряных долин в стране Счастья. Не женись, как я когда-то, на старухе богатой, женись на прекрасной Риторике! Она понесёт тебя на крылатой колеснице Платона! Вот так.
10. —————————-
Сватовство невесты.За столом: во главе слева — Филон, справа — Лукиан; в ряд перед зрителем — Нигрин, Купец, Монах, Философ, Учитель, Арис.
ФИЛОН – (спустя время после того, как все собрались) Проходите за стол, гости дорогие! Занимайте места сами: кто, где и с кем рядом. День торжественный: Арис с отцом пришёл просить руки и сердца невесты, дочери моей! (Арес — около отца)
УЧИТЕЛЬ – Я первый, к ученику моему, Аресу, поближе.
ФИЛОСОФ – А я так поближе к Учителю.
МОНАХ – Нет, позвольте, я.
КУПЕЦ – Да какая вам разница, всё равно же, вот, рядом.
НИГРИН – Ну, а у меня проблем нет: Другу хозяина, мне по должности полагается быть поближе к нему. А где невеста?
ФИЛОН – Она пока на своей половине.
НИГРИН – (разведя руками, показывает на стол) Филон! Не помолвка, а пир роскошный! И еды, и людей! Среди умных людей приятно, я как в храме!
КУПЕЦ – С тобой согласен я, вот и мне, богачу, не всё среди богатых быть, приятно мне и среди умных.
МОНАХ – Не-не, не согласен я с тобой, Купец, стол — подстать за ним сидящим: разных лакомств вволю вижу же не только я один.
УЧИТЕЛЬ – Нет, начинять себя закусками я спешить не стану.
ФИЛОСОФ – Ты думаешь, ещё вкуснее что-то будет?
МОНАХ – (кладёт еды в тарелку, встаёт) Прости, Филон, я буду стоя, ходить буду.
ФИЛОН – Пусть будет так, раз тебе это приятнее.
МОНАХ – (оглядывая стол) Где повкуснее, там и приятнее. (Через голову Купца) Здесь, например (кладёт в тарелку себе, поднимает чашу с вином) Из золота да серебра посуда вся твоя? Нехорошо, порок это, грех (отпивает с наслаждением).
ФИЛОН – Могу дать тебе чашу деревянную. Велеть принести? (Монах отмахнулся, ест)
ФИЛОСОФ – (тоже встал с тарелкой и чашей и сел на пол, поджав ногу одну и вытянув другую) И часа нет, как за столом, а уже один не видит другого, и пришли зачем, забыли.
КУПЕЦ – (встаёт, пошатываясь идёт с чашей и тарелкой в сторону Философа) А как тебе, Фи-ло-соф, мой дар же-ни-ху и невесте, ви-дел? (спотыкается о ногу его, падает на него, тот отталкивает его, потасовка меж ними)
НИГРИН – (хлопает) Прелюбопытнейшее зрелище! Браво, Философ, держи удар! Глядите, люди умные на Купца этого, на ногах не стоит, а драться желает!
УЧИТЕЛЬ – (из-за спины Философа наклоняется, поднимает бумаг, что рядом с ним) Господа, а я вот зачитаю вам из речи Философа – Обращение к народу!
ЛУКИАН – Учитель, ты там что-то перепутал. Насколько я знаю, Философ готовил обращение к жениху и невесте.
УЧИТЕЛЬ – (впивается в бумагу невидящими уже глазами) Да, верно, вот что-то вижу (бубнит, произносит) … счастье не в куске жареного зайца, не в чаше крепкого вина…
ФИЛОН – (перебивает) Напитки все выпиты, а еда – на столе. Закусывайте, кушайте, (показывает на блюдо) курица целая под соусом.
ФИЛОСОФ – (поднимается, подходит) Духом ослеплён, позабыл иль не подумал… прелюбодействовал с женой его, и срам потерпел великий…
УЧИТЕЛЬ – Я не даю под проценты. Я не беру за горло моих учеников, если они вовремя не отдадут мне плату.
АРИС – Смотрю, отец, и думаю: нет никакой пользы для человека быть образованным и искушенным в науках, если он себя не может держать в лучших правилах. Правильные мысли исчезают в желудке с необузданной едой и питьём, и тут уже ничто не может удержать падение человека. Я понял: небезопасно это – обедать со столь учёными людьми. Позволь мне выйти.
ЛУКИАН – У Филона сад хороший, пойдём, передохнём. Сначала ты, я незаметно следом (выходят)
ФИЛОСОФ – Сегодня с меня довольно, я завтра расправлюсь с вами, как следует.
КУПЕЦ – А я сегодня, прямо сейчас, если не скажешь мне, на каком основании ты безразличным считаешь богатство. Расправлюсь, как с этой курицей (берёт за ножку курицу на блюде)
ФИЛОСОФ – Э, нет, о бессмертии души поговорим потом (берётся за другую ножку курицы)
КУПЕЦ – Я первый это взял. Ты свадебное стихотворение прочти, народ послушает.
УЧИТЕЛЬ – (ладонями прикрывает курицу) «Не то попало в того, стороной пролетело»
МОНАХ – (с чашей вина) «И будто Ион поднял кубок во время суматохи и передал ему, чтобы не сломался (пьёт). Ион тоже сказал (прячет чашу себе за пазуху), что сделал это из заботливости.
НИГРИН – (завернул еду, положил в сумку, поднялся) И всё же, друг Философ, запомни, что не безразличным ты считаешь сегодня страдание (плюхнулся на место, лицом в тарелку, заснул)
ФИЛОН – (подошёл, погладил Нигрина по голове) Заснул друг мой. И Монах готов. Учитель и Купец, Философ с ними… ночь на дворе, велю постелей им четыре приготовить. «Много странных даров посылает судьба, И много нежданного боги вершат. Но то, что мнилось, то, увы, не сбылось».
11. ——————-
АРИС – Отец, я прочитал твою «Правдивую историю», где с самого начала ты говоришь, что «правдиво в ней только то, что излагаемое – вымысел». Я понял, что это лишь форма укрыться от множества обвинений потом, и стал доверчиво читать «Историю», как «Правдивую». Но, отец, начиная с грандиозной вражды, войны Луны с Солнцем, ты часто вспоминаешь Гомера, его Одиссея, как бы сравнивая себя с ним. Вот (зачитывает)«… мне пришло в голову, что в древности здесь наверху произошло нечто подобное, на основании чего Гомер говорит о кровавом дожде, который Зевс пролил на землю…». Сам я думаю, что не могут быть во вражде Солнце и Луна, потому как я нахожу их Очами Бога: Солнце — око дневное божье, Луна — око ночное божье.
ЛУКИАН – Во как, интересно. А что дальше у тебя там по моей «Истории»?
АРИС – Дальше, признаюсь, много странного для меня, не знал, что фантазии могут быть так…
ЛУКИАН – Продолжай, так что? Ужасны, да?
АРИС – Неожиданны. Ты как будто сам житель луны, лунатик. У вас там одни мужчины на Луне. Родят без женщин. Богатые — в одежде из стекла, а бедные — из меди. Мёд вместо соплей, кочан капусты над задом мальчиков, и дальше, прости, отец, столько пошлого… и смешно, и досадно. Ты даже в желудке чудовищного кита, глотающего корабли, пожить успел. Да ты просто перенёс на Луну жизнь Земли в её наоборотном виде, в форме комедии.
ЛУКИАН – Догадался?! Согласись же, что это лучшая форма сказать о Правде и Кривде, о Справедливом и Жестоком, не надоедая морали-зи-рованием, Господи, слово-то какое. Но не комедия, нет. Комедия открыто высмеивает. А форма Диалога позволила мне в величавых беседах соединить и согласовать эти два рода искусства.
АРИС — Какой счастливый ум у тебя, отец мой, Лукиан из Самосаты! Ты так мудро проникаешь в самую сущность событий, что, исходя из них, предвидишь и будущее! Я восхищён, отец! У тебя и поступки твои не расходятся с твоими принципами.
ЛУКИАН – Спасибо, сын. Но что тебе так понравилось, запомнилось что?
АРИС – Многое! И два источника на острове со сладкими ветрами: когда вы шли на пир, из одного пили радость, а из другого смех, и пир ваш был царством нескончаемого веселья!
ЛУКИАН – Не можешь забыть огорчения так несостоявшегося пира своего, сын? Я тебя понимаю.
АРИС – (помолчав) И дальше, на острове том ты встречаешься с известными людьми, поэтами, философами. И снова – Гомер! Но ты говоришь, что он и не Гомер вовсе, а…
ЛУКИАН – Ааа, да-да! Я тогда порасспрашивал его: откуда он родом и сам ли он один написал все стихи? Оказалось, что он вовсе не Гомер, а Тигран, родом из Вавилона, но когда заложником попал в Элладу, там его Гомером и назвали; и что сначала он написал «Илиаду», а потом «Одиссею». Я сразу заметил, что он не слеп, и спрашивать об этом, конечно, уже не стал. Среди всех поэтов он занимал первое место, но почему-то победителем был назван Гесиод. А про Гомера пустили слух, что не он действительный автор известных произведений.
АРИС – Значит, кто-то знал, что он не Гомер, а Тигран, потому и пошли разные слухи?
ЛУКИАН – Похоже, что так. И знаешь, почему я сказал об этом в «Правдивой истории», что в форме множества вымыслов? Да потому, что над вымыслом ещё посмеются, а вот на правду так сразу и набросятся со своими вымыслами. Писать историю – это болезнь образованных людей: каждый видит в себе Фукидита или Геродота. Особенно после такого события, как война, войны: Война – мать всего. У нас на этом помешались все: война с варварами, поражение в Армении и победы потом. Включать в сочинения клятвы – неприлично, потому я и не клянусь, что в словах моих – правда. Вот один историк, описывая возвращение войска, в предисловии восхваляет себя и свою родину Милет и добавляет, что поступает лучше Гомера, который почему-то ничего не упомянул о своей родине.
АРИС – Значит, и правда не Гомер, а Тигран, заложник в чужой стране. Потому и свою настоящую родину назвать не мог, и другую не смог, так ведь? Родина? А она которая: где родился? Или по зову крови? Или где рос и вырос? Или та, куда поневоле попал?
ЛУКИАН – Судя по Тиграну-Гомеру, так родина — по зову крови. Родина та, где высший призыв — это призыв сражаться за Отчизну, а высшая мера наказания — это изгнание из страны.
АРИС – Чувствую, вернусь я потом к этой истории Тигран-Гомера. А вчера, отец, я бродил с тобой, таким весело-умным, по твоей Равнине Глупости, и по стране Сновидений с двумя её храмами в центре, посвящёнными Истине и Обману, и узнал, что правит этой страной Страшитель, сын Напраснорожденного… трагедия.
ЛУКИАН – Да… Напраснорожденный Страшитель. Не трагедия это — беда. Безобразное это, потому и беда. То безобразное, что в сочетании с необычайностью, ещё более безобразно. Птолемей однажды привёз в Египет две диковины: черного верблюда и двухцветного человека: половина его белая, а другая половина – чёрная. Но успеха не имел Птолемей: новизна эта удивления не вызвала — выше её народ ставил соразмерность частей и красоту целого. А трагедия? Трагедия — это чувств высоких пробуждение, высоких мыслей и душевных сил!
АРИС – Замечательно! А давай, отец, вернёмся к «Разговорам богов». У тебя много разных «Разговоров…»: и «Разговоры гетер», и «Разговоры в царстве мёртвых», и ещё…
ЛУКИАН – Я понял, сын, больше других тебе интересны «Разговоры богов».
12. ——————
ПРОМЕТЕЙ – О, Зевс, освободи меня! Довольно уже, сколько ужасов я натерпелся, прикованный к скалам Кавказа. Пощади!
ЗЕВС – Пощадить, говоришь? Тебя? Да на голову твою мало навалить ещё и весь Кавказ за два преступления твои: за то, что ты, покровитель воровства, вор! Украл у меня! от моего огня!? И что? передал его таким животным, как люди!?
ПРОМЕТЕЙ – Согласись, Зевс, что у дурного тоже есть два полюса: положительный и отрицательный. Да и потом, я же не даром прошу: я, Зевс, открою тебе что-то очень важное, если ты освободишь меня.
ЗЕВС – Хитришь! А может быть, и нет? Ты же знаешь, что будет, если ты еще и хитрить вздумал.
ПРОМЕТЕЙ – Так если ты поймаешь меня на злом умысле, у тебя же нет недостатка в цепях, и ты не забыл, где находится Кавказ, зачем же хитрить?
ЗЕВС – Так говори скорей, что за услугу оказать ты мне желаешь?
ПРОМЕТЕЙ – Если я скажу тебе, куда ты сейчас собираешься идти, поверишь мне и дальше в моём прорицании?
ЗЕВС – Нуу, да. конечно, не тяни же, говори.
ПРОМЕТЕЙ – Ты собирался идти на свидание к Фетиде.
ЗЕВС – Угадал. И дальше что?
ПРОМЕТЕЙ – Не ходи к ней, Зевс: если она родит тебе сына, он сделает с тобой то же самое, что ты сделал со своим отцом Хроносом.
ЗЕВС – Не хочешь ли ты сказать, что я могу лишиться своей власти?
ПРОМЕТЕЙ – Да не сбудется такое, Зевс! Но сочетание с ней именно этим тебе и угрожает.
ЗЕВС – Если так – прощай, Фетида. А участь твою облегчит тебе Гефест, сейчас же велю ему перековать тебя.
13. —————————
ЭРОТ – Прости меня, Зевс, не знаю, правда, в чём провинился я, но прости, ребёнок я, неразумный.
ЗЕВС – Это ты ребёнок? Да ты, Эрот, старше меня самого. Нет бороды у тебя, и волос седых нет, но старик ты, к тому ж негодяй…ный.
ЭРОТ – Чем же я, по-твоему, старик, так сильно обидел тебя, что ты связать мне крылья мои хочешь?
ЗЕВС – Подумай сам, бесстыдник, сколько раз поиздевался надо мною ты, заставляя меня превращаться то в быка, то в лебедя, в орла, в сатира, то в золото, то в облако? И это всё при том, что ни одну женщину ты не заставил влюбиться в меня самого, в меня вот такого, каков я есть!?
ЭРОТ – Но, Зевс, они же смертные, они же не смогли бы перенести вида твоего.
ЗЕВС – Да? А Аполлона любят все.
ЭРОТ – Не все, Дафна от него бежала, хотя у него нет бороды. Если хочешь нравиться смертным, не носи с собой молнии, не потрясай громами, придай себе человеческий вид: повязку на волосы, платье другое, обувь другую и… походку изящную, увидишь, спутниц у тебя будет больше, чем менад у Диониса.
ЗЕВС – Фу-фу-фу, не хочу нравиться, если для этого надо сделаться таким, как Дионис, фуу… уходи.
ЭРОТ – В таком случае, Зевс, откажись от любви, это ведь не трудно.
ЗЕВС – Трудно. От любви отказаться трудно. Иди и думай над более подходящим мне видом для этих самых капризных таких женщин смертных.
14 ——————
ГЕРА – Ты охладел ко мне, Зевс, хочу понять, почему?
ЗЕВС – И ты ещё спрашиваешь? Ревность твоя не знает границ: мало, что ты превратила Ио, эту молодую красавицу в тёлку, ещё и приставила к ней злодея Аргуса. Хорошо, я велел убить его, а её переправить подальше от тебя, в Египет и уже в образе царицы. Что же мне делать, если ты так глупо ревнуешь даже к этому мальчику-виночерпию.
ГЕРА – Да, потому что иногда ты кажешься мне развратителем молодых, и это меня оскорбляет.
ЗЕВС – Перестань, почтеннейшая моя, ну хочешь, прислуживай за столом мне сама, а его отошлю я к Ио в Египет? Пойми, Гера, ты мучаешь себя сама. А хочешь, он станет слугою тебе? Вишь, обрадовалась как! Нет? Ты плачешь? Ну, Гера, единственная моя, не бойся: плохо придётся тому, кто захочет тебя обидеть.
ГЕРА – Даже тебе самому, если это ты меня обижаешь?
ЗЕВС – Да, Гера, да, раз ты и этого хочешь.
ГЕРА – Нет, не хочу… Скажи, Зевс, как по-твоему, какого поведения Иксион?
ЗЕВС – Хороший человек он и прекрасный товарищ на пиру. Был бы недостоин, не допустили бы его в общество богов.
ГЕРА – Но он именно недостоин! Бесстыдник он и не достоин общаться с нами!
ЗЕВС – Гера! Я что-то должен знать, чего не знаю?
ГЕРА – Да. Меня хотел он соблазнить, меня! Реши теперь сам, как надо его наказать.
ЗЕВС – Ах, негодяй! Посягнул на святость нашего с тобой брака? Опьянел от нашего нектара? Мы виноваты сами, Гера, мы слишком далеко зашли в нашей любви к людям. Они, несчастные, увидя роскошь нашу, какой нет у них на земле, решили вкусить всё то любовью?! О, любовь – большая сила! Она владеет не только нами, но и людьми, а он же человек, Гера!
ГЕРА – Человек! Замечательный! Наказывать его? За что? Ведь это его жена родила тебе от тебя Пирифоя!
ЗЕВС – Ах, Гера, Гера, ты всё ещё помнишь шалости мои на Земле?! Ну, хорошо, накажу его я… и знаешь, как? Велю Эроту сделать из облака, из тучи, нет, из облака велю сделать призрак, совсем на тебя похожий, он утолит свои желания и перестанет страдать тобою. Согласись, Гера, как будет нам смешно.
ГЕРА – Ничуть не смешно, ведь он будет думать, чувствовать, знать, что совершил свою любовь со мною.
ЗЕВС – Вот только не говори глупости! Обманут будет только один Иксион: подумай сама, ведь никогда Гера не будет облаком, а облако Герой!
ГЕРА – Ты не знаешь людей, они грубы и невежественны: он вернётся на землю и там расхвастается своей любовью с самой Герой.
ЗЕВС – Вот если он такое себе позволит, жена моя единственная, тогда наказан будет мною жестоко, и не за любовь, а за хвастовство, вот!
ГЕРА – Да, вот ещё что, ты постоянно нахваливаешь Диониса за его изобретение – виноградную лозу и вино. Но разве ты не видишь, какие жуткие безобразия творят опьянённые? Теряют самообладание, совершают преступления и прямо впадают в безумие под воздействием вина.
ЗЕВС – По-твоему, виновато во всём этом вино и сам Дионис? А не сами люди, которые ни в чём не знают меры? Не зная никаких границ, без конца льют в себя, как в бочку, это вино, не желая даже смешать его с водой. Но, Гера, чувствую, беспокойство твоё не о Дионисе и его виноградной лозе, скажу прямо, к кому очередная ревность твоя?
ГЕРА – Ох, Зевс, к тени моей, к самой себе.
15. —————————
ЗЕВС – Вы всё ещё ссоритесь? Асклепий, Геракл! Перестаньте спорить друг с другом, как люди! Это неприлично и недопустимо среди нас, богов! Не мешайте мне обдумать тут одно дело среди людей.
ГЕРАКЛ – Асклепий оспаривает у меня моё право сидеть возле тебя, Зевс, с правой стороны.
АСКЛЕПИЙ – Потому что я заслужил этого больше тебя!
ГЕРАКЛ – Ах, ты, поражённый молнией, не тем ли ты это заслужил, что Зевс убил тебя потому, что ты делал недозволенное, и только из жалости дал он тебе бессмертие?
АСКЛЕПИЙ – А ты, Геракл, не попрекал бы меня огнём, если бы помнил, как сам горел на Эте, позабыл уже?
ГЕРАКЛ – Да, но жизнь моя на твою не похожа. Я сын Зевса! Я совершил много подвигов, очищая мир от чудовищ, сражаясь с дикими зверями и наказывая преступных людей! А ты что? Бродяга-знахарь! Лекарствами своими помочь ты ещё можешь, но подвиг совершить, достойный мужа, — нет!
АСКЛЕПИЙ – Хорошо говоришь! Забыл, что это я тебя недавно вылечил, когда привели тебя ко мне наполовину изжаренного Хитоном. И ещё, зато я не был рабом, не носил женское платье, и в припадке безумия я не убил детей и жены, и ещё я…
ГЕРАКЛ – Ах, я всё время говорю об этом наедине с самим собой.
АСКЛЕПИЙ – Тогда понятно, почему результат так плох: слушатель твой глуп, наверное.
ГЕРАКЛ – Если ты не замолчишь, бессмертие тебе не поможет: я вот сейчас схвачу и сброшу тебя вниз головой, и сам Пеан не сумеет починить твой разбитый череп.
ЗЕВС – Послушайте, довольно! Это вы так ещё при мне, представляю, как любите вы друг друга, когда одни. Хватит. Подите вон от меня, займитесь каждый своим делом!
16. ———————-
АРИС – Отец, думаю, ты возражать не будешь: я всё же точно решил жениться!
ЛУКИАН – Думаю и я, сын, что возражать не буду, если ты хотя бы скажешь мне, кто она, кто счастьем в дом ко мне войдёт.
АРИС – Ты знаешь, кто она. Ты помнишь пир в доме отца её. Пир, безобразный по сути.
ЛИКИАН – Дааа… Я всё же потом навестил Филона, видел и дочь его, и, знаешь, сын, я про себя благодарил судьбу твою, за то, что так, безобразием тем, она расстроила твою помолвку ту. Между нами мужчинами, сын, и представить бы не мог, чтобы ты, во цвете лет, такой красивый и вдруг рядом с тобой… прости… ну, безобразно некрасива она.
АРИС – Прощаю, отец. Ты просто не вслушался в то, что я тебе сказал. Я не наложницу себе нашёл, они были, и лицом красивы были. А теперь я жену себе нашёл: с душой красивой, с добрым нравом, знающей скромность и стыд. И она, отец, составит счастье в доме моём, если ты не примешь нас.
ЛУКИАН – И где она сейчас?
АРИС – В доме отца своего. Хотел я, чтобы мы с тобою вместе… нет, ничего, пойду я сам один.
ЛУКИАН – Постой. Не спеши. Разве я не всегда с тобою рядом? Ты как-то сразу позабыл, что мы такое друг для друга! Так вспомни песню нашу, сын (напевает, обнимает его, так и уходят)
К О Н Е Ц