ИНТЕРВЬЮ
Все. Это наше последнее танго.
Сигареты оставь на столе.
Смотришь пристально, страстно, так жарко.
Ты уже растворилась во мне.
Помолчи. Этот танец не терпит
Болтовни и посредственных сцен.
Это страсть, что пощечину влепит,
Эта страсть не прощает измен.
Неизвестный автор.
«Наша Среда online» — Уже многие годы художник Гагик Варданян не живет в Армении, но это вовсе не мешает ему быть в курсе событий, происходящих на Родине. По своим взглядам он уже давно вышел за рамки форм, которые присущи армянскому художнику. Он уже давно не признает национальный традиционализм, хотя и не считает себя глобалистом. Долгие годы Гагик прожил в Аргентине, в Буэнос-Айресе, где царствует «магический реализм». Аргентинцы — очень творческий народ. И если работать или заниматься делом у них не очень получается, то артисты, скульпторы, художники, певцы и танцоры из них отличные. В Буэнос-Айресе сразу бросается в глаза обилие памятников и монументов. Есть очень много старинных, серьёзных и строгих. Они изображают революционеров, президентов, национальных героев. Таких памятников в городе около 300. Памятники продолжают строить и по сей день, и аргентинское памятникостроение шагает в ногу со временем. В городе постоянно появляются новые и новые неожиданные фигуры. Но сегодня Гагик Варданян местом жизни для себя выбрал США, Калифорнию. «Здесь я могу быть полностью свободным от социальных проблем, которые способны только заморочить художнику голову, здесь я обретаю полную свободу и могу заниматься только своим искусством, что я и делаю» — говорит Гагик.
— Гагик, в каком городе Вы родились?
— Я родился в городе Ереване в 1960-м году.
— Можете рассказать о своей семье?
— Мой отец был рабочим-металлургом. Но он год проучился в терлемезяновском училище, а затем добровольно отправился в армию. Когда он вернулся, то был вынужден оставить рисование. Может это и стало причиной того, что я начал рисовать. Отец ни к чему никогда меня не принуждал, он был очень мудрым человеком, и все предоставлял мне делать по собственному желанию. Когда он женился, то имея семью, заниматься чем-то еще, кроме работы, у него не хватало времени. Рисование для отца осталось невоплощенной мечтой.
— Как случилось, что Вы решили стать художником?
— В 13 лет у меня пробудился интерес к творчеству, и я поступил учиться рисованию во Дворец пионеров. Там были хорошие учителя. Но важнее было то, что в эти годы я посетил Союза художников, там регулярно проходили выставки. Ходить на выставки было для меня праздником и я не пропускал ни одной. Потом, закончив школу, я поступил в терлемезяновское училище изящных искусств, после которого поступил в Художественно-театральный институт. В эти годы я познакомился с художником Рубеном Адаляном и его творчеством. Это мне дало очень многое. В те годы выставлять свои картины разрешали только после окончания института, но я принял участие в молодежной выставке, которая состоялась в Доме журналистов. На этой выставке появился искусствовед Генрих Игитян, увидев мои картины, он изъявил желание посетить мою мастерскую. И уже в возрасте 19 лет, в Музее Современного искусства у меня висело 6 абстрактных картин. Это вызывало интерес уже тем, что кроме этих картин, никаких других абстрактных работ в Музее не было. Всем было интересно, кто этот новоявленный художник. В те годы я находился под огромным влиянием французского художника – дадаиста Франсиса Пикабиа. С искусством Пикабиа я познакомился по книге, которую обнаружил в Общественной библиотеке. В Музее Современного искусства я познакомился со многими художниками, стал узнавать многих авангардных художников, да и сам получил признание. В институте я пережил глубокое разочарование от учебы и намерен был бросить учебу.
— Что послужило причиной вашего разочарования?
— Атмосфера в институте оказалась уж очень консервативной и скучной, у преподавателей было мало знаний, представления о классической живописи у них ограничивались русской живописью, живописцами Репиным или Суриковым, а не итальянской или нидерландской живописью, это очень быстро осваивалось и заканчивалось. Я очень хотел перебраться учиться в Москву, рассчитывая на то, что там могу оказаться в более активной атмосфере, но на переезд в Москву средств у меня не оказалось. Меня хотели отстранить от учебы, якобы я не придерживался их академической программы, но ограничились тем, что урезали стипендию. Я рассказываю, как все происходило, а то, что относится к моим тенденциям в искусстве, то у меня каждый шаг имеет свою размеренную концепцию.
– Какие выставки, состоявшиеся в Армении, сохранились в Вашей памяти?
— Очень важной выставкой, и не только для меня, но и для других, оказалась выставка, организованная нами вместе с Варданом Товмасяном и Григором Микаэляном. На творческой арене появился Вардан и предложил нам организовать выставку-хэппенинг, который состоялся в музее детского рисунка. Хэппенинг прошел прекрасно. Он представлял собой театрализованное представление, в котором появлялись образы Сальвадора Дали и Пабло Пикассо. Пикассо, разрывая созданную нами копию картины «Менины» Веласкеса, выбирался наружу. Сценарий принадлежал художнику Рубену Абовяну, который нынче является самым успешным в коммерческом плане художником. Присутствовало так много зрителей, что мы были вынуждены отложить хэппенинг, чтобы повторить его на следующий день. Но вечером пришли «люди в черном», заявили, что эта выставка оскорбляет чувства и закрыли выставку. Хочу отметить, что это была единственная выставка в истории армянского искусства, которую закрыли. Сегодня многие представляются диссидентами, но кроме этой выставки, ни одна другая, не подвергалась такой экзекуции. В первое время Генрих Игитян был настолько доволен выставкой, что заявил, что ее следует перевести в традицию, и каждый год открытие сезона выставок начинать с нее, но ближе к вечеру, после появления «черных людей» он заявил, что вовсе не собирается подставляться и предложил организаторам собрать все произведения и убраться. Людей, способных реально переживать, думать и действительно жить искусством, было очень немного. У армянских художников развито спортивное мышление. Для них важное место занимает тот, кто что-то успел сделать первым. А спортивное мышление ведет к нечестности и все портит. Рассказывая историю советского искусства, мы никогда не забываем о бульдозерной выставке. Но когда мы говорим об армянском авангарде, мы не отмечаем, что исключено, чтобы такая мощная организация, как КГБ обходила бы армянских художников, занимающихся авангардом. А ведь на самом деле, все находилось под контролем. Что касается выставки «3-ий ЭТАЖ», то уже тогда я понял, что это проект Перестройки. Он не подвергался критике, не обсуждался, и был принят сразу. Необходимо было показать, что и у нас в стране есть авангардисты. Это были люди, которые месяц назад вовсе не были авангардистами. А почему именно в Армении это нужно было сделать? А потому что у армян огромная эмиграция. Этот, закончившийся неудачей хэппенинг оставил для меня и последствия. Опять поднялся вопрос о моем отстранении из института. И хотя меня не отстранили, но по окончанию института, определили в один из самых отдаленных районов, Ноемберяновский, расстояние до которого от столицы 5 часов езды. Да и создание музея современного искусства способствовало возможности улучшить контроль над авангардистами.
– Похоже, что в России у Вас было много выставок. Какие?
— Не сказал бы, чтобы много, но несколько выставок было. Я очень хотел переехать в Москву учиться. В 90-х я как-то организовал выставку в Петербурге, о ней была заснята передача каналом «5-ое колесо» и показана по телевидению. Впервые в свое время я получил очень высокие отзывы о своем искусстве в Петербурге. А в Москве я принял участие в выставке, которая называлась «Борщ». Но несомненно, русский авангард имел для меня очень важное значение: Малевич, Родченко — это художники, которые сопутствуют мне всю жизнь. Очень люблю русскую литературу. Я принялся со словарем читать роман Достоевского «Братья Карамазовы», что помогло мне хорошо освоить русский язык. Потом я стал читать Исаака Бабеля, Михаила Булгакова, Леонида Андреева.
– Многие художники считают, что, обретая стиль, художник теряет свободу творчества, другие полагают, что только найдя стиль, художник обретает себя. Какого мнения придерживаетесь Вы?
— Это очень интересный вопрос. Сегодня нужно учесть, насколько все быстро меняется. Прежде всего, хочу отметить, что сегодня ни обладание стилем, ни его отсутствие, не имеет большого значения, поскольку, действующий художник постоянно пребывает в обоих состояниях. Временами ему сдается, что он обрел свой стиль, но его может постигнуть разочарование, и он его меняет. Я всегда напоминаю художникам, что не следует забывать о том, что мы живем в XXI-ом веке, и для сегодняшнего авангарда наши армянские авангардисты очень устарели. На днях, встретив человека, который с восторгом рассказывал о творчестве Марселя Дюшана, я задумался, неужели им не проще обратиться в гугл, где все написано гораздо лучше и интереснее, чем рассказывает этот человек. Возникает ощущение, что в Армении время остановилось, и дадаизм, который существует около века, все еще может являться новостью. На самом деле, все, что когда-то людей объединяло, сегодня перестало существовать по той простой причине, что информационные поля стали слишком насыщенными. Иметь такую мощную базу, как сегодня, это успех и несчастье одновременно. Но вместе с этим, мы можем обрести полнейшую свободу, когда нам может показаться, что все то, о чем мы узнали в информационных полях, мы тоже способны создавать. Настали времена, когда человеку суждено представляться одному. Сегодня художнику предстоит быть в полнейшем одиночестве. Внезапно исчезли все «измы» и скопились в одном индивидууме. У меня теперь существует одна единственная задача, представить себя, Гагика Варданяна единолично. В связи с этим я организовал в Лос-Анжелесе выставку, которая называется «Ризома».
— В том смысле, который имеют в виду философы Жиль Делез и Феликс Гваттари?
— В то время, когда в мире каждую секунду рождается что-либо новое, корни могут находиться где угодно. Но чтобы пользоваться ризомой, художник должен обладать очень смелой и быстрой мыслью, огромным мастерством, чтобы, воспринимая все новое, одновременно, быть в силах реализовать собственную идею. Это может с тобой произойти в любой день, в любую секунду. Мне становится смешно, когда кто-то представляется как 1-ый поп-артист какой-либо страны. Уже само понятие это содержит второстепенность. Мое предложение, заняться искусством XXI века – это претензия раскрыть новые горизонты, на которые способны только отдельные, очень редкие индивидуумы. Многим думается, что сегодня в искусстве имеет место застой, но на самом деле это не так, нет никакого застоя. Поскольку искусство это — живой развивающийся механизм, оно обладает возможностью постоянно самоочищаться. И по этой причине, сегодня рождаются новые очень сильные художники и исчезают узурпаторы, которые заполняли собой все поля. Сегодня некоторые утверждают, что люди покупают имена, а не творчество художников. Только эти люди забывают о том, что чтобы создать имя, нужно сотворить искусство, а создать имя очень сложно, для этого необходимо работать денно и нощно. Почему постоянно звучат имена Пабло Пикассо или Винсента Ван Гога? Да потому что это уже не просто имена, а легенды. В конце- концов, следует понимать, что любые «измы» имеют ограничения, что это уже расчерченное пространство, имеет границы, но в XXI – м веке у нас есть возможности сломать эти границы и выйти за их пределы. Как это сделать, зависит от индивидуальности художника.
– В каких странах у Вас проходили выставки?
— Понятно, что в Армении у меня были персональные выставки. Были выставки в России, Германии, Аргентине, в США во многих галереях.
– В какой стране Вам понравилось больше всего?
— На меня имела очень сильное влияние моя жизнь в Латинской Америке, где я прожил многие годы. Я свободно владею испанским языком, хорошо знаком со многими аргентинскими художниками.
– Однако, местом своего жительства Вы выбрали Калифорнию?
— Сейчас у меня есть приглашения, представить свои картины в нескольких галереях в Майями. Где жить, для меня не имеет большого значения, для художника не имеет значения то, где он живет. Я работаю до 12 часов и так устаю, что не могу задаваться вопросом где я живу. Мне очень понравилось в Буэнос-Айресе. Наверняка Вы слышали об аргентинском танго. Я хочу через понятие аргентинского танго рассказать какой является вся Аргентина. Особенность аргентинского танго заключается в том, что каждое движение в нем совершено неожиданно: в тот момент, когда пара должна совершить круг, этого круга они не делают и резко отстраняются, в тот момент, когда, кажется, что сейчас должны поцеловаться, они отворачиваются. В этой неожиданности совершаемых движений и заключается вся прелесть этого танца, это завораживает взгляд. Такой же неожиданной является архитектура в Буэнос-Айресе. Аргентинские художники, почти все, большие романтики. Сегодня бытует суждение, что эта горячая латиноамериканская кровь очень важна в творчестве и по этой причине есть большой интерес к латиноамериканским странам. Еще в Латинской Америке есть гаучо – это социальная и субэтническая группа в Аргентине, Уругвае и штате Риу-Гранди-ду-Сул в Бразилии, близкая по духу американским ковбоям. В Бразилии этот термин используется для обозначения всех жителей указанного штата. Но я выбрал жить в Калифорнии, где нет социальных проблем и у меня есть возможность сосредоточится на собственном творчестве.
— Является ли США удобной страной для художника?
— Я люблю, когда арена борьбы большая и ты понимаешь, что ведешь серьезную борьбу с другими серьезными художниками. И потому я люблю США, люблю ее свободу. Если другие ищут деньги, чтобы не работать, художник ищет средств, чтобы работать спокойнее. Калифорния очень многоцветная, здесь много цветов и поскольку здания очень высокие, ваш взгляд и небеса находятся на одном уровне. Например, в Петербурге, чтобы увидеть небо, вы вынуждены поднять голову, а здесь нет и это очень сильно влияет на сознание. Поэтому я здесь делаю очень цветастое искусство. Но это абстрактные картины. Я назвал свое направление «Новым импрессионизмом». Я изображаю природу, но изображаю в абстракции. США очень разнообразна. Составить об США единое мнение невозможно. Когда после войны американцы вернулись в США, они увидели, что в отличии от европейских стран, где они побывали, в Америке мало искусства. Но, поскольку здесь проживают умные люди, они решили страну заполнить искусством и для этого они освободили меценатов искусства от налогов. Это очень сильно подняло значение художников и усилило желание заниматься искусством. Стали возникать новые музеи.
– Есть ли у Вас другие увлечения или хобби?
— Я пишу. Недавно вышла моя книжка под названием «Домой из рая». Очень люблю бокс, но не занимаюсь, потому что кроме искусства ни на что не хватает времени. К тому же мне уже 60 лет. Знаете, что говорил Шагал в аналогичных обстоятельствах? Будучи 90-летним он как-то заявил: «Мне уже 90, и я скоро я умру, и я поеду рисовать на том свете».
– Как Вы относитесь к эксперименту в процессе творчества?
— Очень хорошо отношусь, вся жизнь – есть эксперимент.
— Жизнь – да, а искусство?
— Искусство не бывает без эксперимента. Говорится, правильную дорогу находит тот, кто заблуждается. Это заблуждение и есть эксперимент. Остальные дороги для академиков, они знают, сегодня будет так, а завтра так. Все у них просчитано правильно. Искусство находится за пределами сознания, оно есть неожиданность. У меня есть афоризм: Когда ты накапливаешь, то что ищешь, ты не находишь, а становишься коллекционером. А это очень скучное занятие. Но я люблю проводить эксперимент, готовый довести до конца, даже ценою жизни. Ценю искусство, которое рождено благодаря труду и крови, страданию и любви. И потому очень люблю Ван Гога и Хаима Сутина.
– Назовите любимых художников.
— Долгое время на меня оказывало влияние искусство Пабло Пикассо. Я, как и он, родился 25 октября. Он волновал меня своими трансформациями в искусстве, своим высоким мастерством. Сейчас очень высоко ценю искусство Марка Ротко и Лучо Фонтана. Очень люблю Альберто Джакометти, Константина Бранкузи.
— А искусство Арчила Горки?
— Я очень высоко ценю его творческий путь, но его искусство я понимаю, а вот искусство Лучо Фонтаны – нет.
— Между прочим, так привыкал к любимым художникам Морозов. Он выбирал работы, которые его пугали и постепенно приучал себя к ним. Я говорю о картинах Анри Матисса и Пабло Пикассо.
— Очень ценю то, с каким трудом Арчил Горки преодолел в себе традиционное армянское и вышел на широкую арену. Очень люблю Матисса, он удивительный художник. Сегодня, есть художники, которые утверждают, что хотят создать новое искусство, а не совершенное. Они даже не понимают, что создать что-либо новое и есть создать нечто совершенное. Отделив новое и совершенное друг от друга, художники впадают в заблуждение. Микеланджело всегда новый, потому что его творчество совершенно. Сегодня в мире говорят о египетских пирамидах, о Микеланджело и Леонардо, Ван Гоге и Пикассо. Некоторые художники были очень удивлены, когда выяснилось, что искусство Ротко ценится выше, чем картины Веласкеса. Эти традиционные понятия вводят в жизнь много заблуждений.
– Кого из художников Вы бы выбрали себе учителем, имея такую возможность?
— Я уже вышел из того возраста, чтобы выбирать себе учителя. У каждого творящего искусство человека есть мера, когда он может позволить себе учиться. Мой лимит уже кончился. Сейчас пришло время создать свое искусство, а это очень сложно. Но меня окрыляет фраза Гете, что мечта – это скрытая в человеке возможность.
— Гагик, а о чем Ваша книга?
— Это очень маленькая книжка с моими афоризмами. Она об искусстве, о жизни и смерти. Я потерял сына, которому было всего 25 лет.
— Соболезную.
— Книга о творчестве Ван Гога, Матисса, Пикассо, о невероятной тупости людей.
— Меняется ли Ваше отношение к постановке творческих задач или Вы постоянно решаете одни и те же задачи?
— По большому счету, цель никак не меняется, но меняются сопутствующие обстоятельства: технические задачи, размеры, эксперименты.
– Должно ли искусство обладать чертами национального характера?
— Сегодня искусство не может ставить таких вопросов. Это было бы нечестным по отношению к искусству. Вот скажите, в последней своей войне мы воевали национальным оружием? Нет больше национального. Я не глобалист, но я не могу не любить искусство Пабло Пикассо только потому, что он испанец, и больше любить искусство Мартироса Сарьяна, только по той причине, что он армянин. Отрывая наших художников от мирового искусства, мы тем самым ставим их в жутко консервативные рамки. И делаем это ради того, чтобы искусственно создавать для себя кумиров.
— Как Вы относитесь к ремеслу в работе над картиной?
— Для меня ремесло занимает очень важное место до момента, когда начинается творчество. Когда начинается творчество, художник теряет контроль над ремеслом, и не очень осознает, что делает, и тогда создается то, что создается и это важный момент, который требует преодоления. Я ребятам говорю, если я предоставлю и вам и Ротко красную краску, и, когда и вы и он покроете краской картину, я смогу запросто определить, где покрашено вами, а где покрашено им. Такое ремесло я очень ценю.
— Какое напутствие Вы дадите начинающим художникам?
— Я бы пожелал, чтобы художники подняли свою планку требований к искусству, уж слишком низко она висит. Она, практически занижена так, чтобы быть доступной их уровню. Я бы посоветовал молодым, много работать, обрести профессионализм. А профессионализм бывает двух уровней. Первый уровень, когда художник рисует мастерски, соблюдая все пропорции и чувства меры, второй уровень — высокий профессионализм начинается тогда, когда художник обретает полное знание о том, когда и как в истории искусства возник каждый мазок, который, рисуя картину, он наносит на холст. А это требует колоссальных знаний.
Арутюн Зулумян,
Зинаида Берандр
