ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
Неоновый свет дневных ламп и отдаленное зарево за вспотевшими окнами разбудили моих подопечных, для них, как и для меня, настало утро. Удовольствие служить им помогает мне не думать о корысти. Я уверяю себя, что мной движет чувство заботы о них, а значит — любовь.
Вот уже седьмой год маленькая кроличья ферма приносит мне скромную возможность быть. Ведь весь смысл существования в том, чтобы предать время забвению, слиться в единый поток вечности. Не отрывать у бездны отрезок бытия в надежде придать ей форму независимой идеи, чтобы потом, на исходе, с ужасом осознать свою ничтожность. Я просто живу без грандиозных намерений. Этой весной умерли две старые самки. Смерть застала их изношенные жизнью тела глубокой ночью. Самка калифорнийского альбиноса лежала свернувшись клубком: видимо, ей было холодно или, может, она, как и мы, в объятиях смерти познала всю глубину одиночества. Думаю, она хотела вернуться к маме, в застеленное ее пухом гнездо. В ту заботливую теплоту, насыщенную ароматом молока. Подальше от прожитой жизни…
Моя бабочка, застыв у дверцы своей клетки, глядела на меня потухшими глазами. Ее маленькая лапка с черным окрасом, словно обутая в сапожок, повисла сквозь решетку. Я еще слышу ее мысли, это звуки, похожие на фрагменты симфонической музыки, напоминающие наши слова и эмоции; легкий смех, боль. Смех, равнодушие…
Она была одной из самых плодовитых самок. Никогда не проявляла агрессии, а оставленные мной запахи в ее личном пространстве не вызывали паники. Ведь многие крольчихи, учуяв постороннее присутствие во время лактации, отказываются вскармливать потомство. Бывало, словно протестуя против моего вторжения, они пожирали собственных детей. В этих ангельских созданиях дремлет каннибал. Таких приходится выбраковывать. Они идут под нож. И все же я склонен думать, что в этом случае работает не биологический механизм, а договор между мной и животным. Строгое выполнение всех правил, это некий ритуал. Чтобы избежать возможных трагедий, особое внимание приходится уделять ранимой психике молодых самок. Ведь я несу ответственность за зло, которое таится в них.
Намеренной задержкой кормления надо вызвать у кормящей самки легкое чувство голода, но ни в коем случае нельзя лишать доступа к поилке. Потом отвлечь внимание вкусной едой и безо всякой спешки аккуратно преградить вход в родильный отсек. Это может встревожить ее, но через две-три минуты самка вернется к еде. Во время этой процедуры я часто упрекаю их в том, что они способны принять разумное решение, только исходя из двух источников — слуха и обоняния. Прежде всего я смазываю кисти рук остатками пищи, желательно загаженной ее пометом или мочой, чтобы острый нюх не смог отыскать следы моего присутствия, и только потом открываю крышку родильного отсека. За три-пять дней до окрола, в укромной полутьме, в нише настила из соломы или лугового сена крольчиха стелет уютное гнездо, похожее на облако. У самок с более развитым чувством материнства гнездо напоминает космическую туманность, сжатую и ставшую осязаемой разлитую тишину. Глупо утверждать, что у животных нет разума, что они живут, руководствуясь только инстинктами.
Детеныши рождаются слепыми, их голая кожа настолько прозрачна, что вскормленное молоко окрашивает маленькие животы в желтый, с оттенком красного, цвет. На первый взгляд эти существа могут показаться омерзительными и к тому же до отчаяния беззащитными, но это не так: они прекрасны и способны защитить себя требованием жить. Даже легкое беспокойство может встревожить эти крошечные создания, все приходит в движение, они подпрыгивают из стороны в сторону, издавая щенячьи писки, в надежде уткнуться мордочкой в сосок матери. Я находил их выпавшими из клетки и пролежавшими на бетонном полу всю ночь, когда нерадивая мать просто исторгала их из своего чрева. Но несмотря на их живучесть, мне необходимо вмешаться во имя общего блага. Я должен знать, сколько в помете приплода, их состояние на это время, утилизировать мертворожденных и убить слабых. Это очень просто: надо резко скручивать им шеи.
В этом году зима настала раньше обычного, уже в конце октября порошу сменил снежный покров. Я сократил поголовье самцов, выбракованных самок. Провел чистку на предмет дальнейшего содержания среди годовалого молодняка и получил впрок солидное количество ценного и питательного мяса.
К забою животного нужно относиться с таким же усердием, как и к лечению: одним законом — помоги. Они чувствуют смерть, и моя задача, прежде чем убить, рассеять в них страх.
Для начала надо усмирить животное, иначе забой может стать бессмысленной жестокостью. Левой рукой я держу его за задние лапы в подвешенном состоянии до тех пор, пока оно не перестанет сопротивляться. Затем поглаживая жертву по спине и цокая языком, успокаиваю. Ровное, глубокое дыхание говорит о том, что животное устало, подчинилось и успокоилось. Во время работ мне часто приходится обращаться с ними грубо, и они привыкают к неприятностям в надежде на скорое освобождение. Но не в этот раз. Резкий удар ребром ладони в затылок, судорога по всему телу, надрез шейной артерии.
Я знаю два способа очистки кролика: о первом узнал из книги, а второй — просто набил руку в спешке работы. Разрезаю на спине шкуру, просовываю под кожу пальцы и разрываю ее. Остается освободить тушку от пяти пуповин, окончания лап и в области шеи. Иду по длинному коридору. Двадцать метров, двадцать один шаг. Я сам построил эту ферму, создал этот мир и отгородил его от пустоты. Всю жизнь противоречу самому себе. Ведь знаю, что надо раствориться в едином потоке вечности, не отрывать у бездны отрезок бытия. Знаю.
Я благоустроил клетки вдоль глухой стены в три яруса, предусмотрев все зоотехнические принципы. Построил и уделил каждой особи личную среду. Всего лишь требуя взамен понимания. Словно обглоданные кости, повсюду разбросаны ивовые ветки. Следы от зубов, оставленные на молодых прутьях, похожи на иероглифы, они легко читаются. Подбираю одну, не хочу произносить вслух: голод, голод, страх.
Вчера самец серого великана забрался в соседнюю клетку и ранил молодую шиншиллу. Повсюду комки пуха в запекшейся крови. Молодая шиншилла забилась в дальний угол, еле переводит дыхание. Она была обречена. С таким ранением, как у нее, я не мог помочь и гуманности ради отнес ее в забойник. А грозный великан, отбивая задними лапами короткую дробь победителя, время от времени отмечал свои новые владения едкой мочой. Сегодня он глядит на меня кротким взглядом и, как ни в чем не бывало, будто дитя, просит еды. Он счастливее меня. Ведь на нем нет греха пролитой крови. Кажется, он думает, я их бог, и раз я есть, значит им все дозволено.