ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

ЛЮБЛЮ ТВОИ АРМЯНСКИЕ ГЛАЗА

Люблю твои армянские глаза.
В них мир заоблачных творений,
Воспетых воскрешенным миром.
В них боль. В них стон. В них дождь.
И в них гроза
Разбитых судеб поколений.
В них песнь, зовущаяся лирой.
Люблю твои армянские глаза.
Большие. Черные. С печалью.
Глаза, в которых столько света,
В которых юная слеза-лоза,
Рожденная небесной далью,
Ждет солнца. Ждет тепла. Привета.
Люблю твои армянские глаза…

САРКИС

Солнце
на лице Саркиса выжигает дополнительные годы.

Ветер
с лица Саркиса сдувает нежную молодость.

Земля
на лице Саркиса корой заменяет кожу.

Глаза Саркиса наполнены закатом за Масисом.

Волосы Саркиса изъедены сединой.
Руки Саркиса похожи на кирзу.

Ноги Саркиса вросли в приграничную зону.
Саркис из камней сооружает дамбу,
чтобы остатки армянской земли
не уносились Араксом к туркам.

Саркис выращивает арбузы на минном поле.

Саркис строит два дома на границе,
чтобы его сыновья стали стражами армянской земли,
как он, Саркис, сын Мисака…

Мы с Саркисом ровесники,
но для меня он — отец…

У АРАРАТА — ТВОИ ГЛАЗА

с тобой –
поцелуй на цыпочках
на пределе жизни в стратосфере
и так славно быть дурочкой
с глазенками, в которых «я верю»
у Арарата
на абрикосовой дудочке
кровится  не наша песня
за деревянной дверью
спрячусь  от поднебесья
в яме глубокой
свернусь клубочком
умолчу слова
не ведущие к счастью
отныне
у Арарата твои глаза
я затихаю
и – точка…

ЛЮБОВЬ ПО-АРМЯНСКИ

***
колючий
как придорожный репейник
я прохожая
ты липнешь и колешься…
любовь по-армянски…
***
здесь камни
не тверже людей
здесь солнце
не горячее сердца…
***
как много кармина
в армянских горах…
алы татарские губы…
***
ни разу не сказал «люблю»
но любишь крепче базальта…
***
в чашке кофе –
армянский глаз…
ресницы
длиннее моей жизни…
***
заскорузлые сосны
ползут по скале…
три тысячи над уровнем моря…
***
в скалах
лики многовековых воинов…
назад
ни шагу…
***
в гроте
пью слезы из каменных ладоней…
слезы,
очищенные от соли и боли
самим Богом

ДВА КРЕСТА

На мне два креста:
русский и армянский.
Какой из них тяжелее?
Не знаю, но оба тянут к земле.
К поклону.
Иногда я перекрещиваюсь
справа налево,
иногда слева направо –
как поведет рука.
Я потеряла родину,
но еще не обрела новой
и в постоянном чувстве бездомности
бреду по жизни.
Моей душе не нужен приют,
ей нужен дом,
и поэтому чувствую,
что еще не родилась
для моей, настоящей, жизни.

КАРСКАЯ СУРА

Если бы по воле Божьей
я родилась в твоём старом и пыльном городке,
на улицах которого продают поношенную обувь
и чистильщики до блеска натирают ботинки
важным в своей усатости эфенди,
то любила бы тебя до скончания века,
зная твой нрав и уважая традиции.

Я бы укротила в себе казачью лихость
и цыганскую вольность,
как ты примирил две крови —
армянскую и тюркскую,
выкрасив свой дом армянской кладки
в нелепо жёлтый цвет потерь,
но сохранив маштоцевскую вязь деда
на наличнике над дверью.

У закрытого Храма двенадцати апостолов,
презрев министерство религиозных дел,
нас тайно обвенчал бы священник,
облачённый в мусульманский чапай, в то время,
когда мулла свежевал барана
и готовил шашлык во славу Аллаха.
И был бы скромен и тих наш стол
на земле неупокоенных душ…

На плечи бронзового Ататюрка,
отлучённого от всех божьих домов,
гадят птицы мира —
для них нет различий
по национальности
или религии.

Меня никто не называл дождём…
«Мой дождь», — тихо говоришь ты,
поглаживая мою светлую простоволосую голову
и вспоминая о том,
как давно Божья благодать
не проливалась искристым ливнем,
растягивая дугу радуги,
в твоём пыльном маленьком городке.

Неужели не я буду тебя любить
до скончания века.
Неужели не ко мне
ты будешь идти
по позвонкам и рёбрам своих предков
среди ковыля Иоанна
с армянской лилией в руках
и со сбивчивой речью на обветренных губах…
Мертвецам нет возвращения,
как нам невозможно сделать шаг
навстречу друг другу.

В твоём городе никогда не пойдёт дождь,
а мои иссохшие соски
никогда не будут кормить твоё дитя.
Мы превратимся в молитву и проклятье,
усмиряя скорбящий дух плотью.
И опрокинутые горы будут плакать магмой.
И будут плакать Христос и Мухаммед,
прижавшись друг к другу в храме,
над куполом которого
спорят с небом
Крест и Полумесяц.
И будем бесслёзно плакать мы,
боясь хулы и сокрывая тоску,
по разные стороны границы,
пока Господь не сотрет всё,
чтобы нарисовать новую картину мира.

НА СЕВЕРНОЙ ВЕРШИНЕ АРАГАЦА

Ветер исхлещет
Плетью нежные плечи.
Я провинилась.

Ветер и горы –
Извечные спутники.
Я – третий лишний.

И на вершине,
Застыв в немом восхищеньи,
У неба прошу прощенье
За то, что не ценила жизнь.

Елена Шуваева-Петросян