МАТЬ ЮРОДИВАЯ. ПЕСНИ
(фреска)
ВЫХОДИТ КСЕНИЯ ЮРОДИВАЯ ИЗ МЕТЕЛИ
***
ОдЪжду разрывала
И ноги задирала.
А послЪ — на снЪгу —
Въ алмазахъ одЪяла —
Пить изъ грудей давала
И другу, и врагу.
Пить изъ грудей! — ихъ много.
Въ нихъ млеко и вино.
Въ крови, слепой, убогiй,
Безрукiй и безногiй —
Всякъ, отъ червя до Бога,
Дышалъ въ меня темно
И ползъ, сосцы хватая,
И падалъ на бЪгу…
Я корчилась, святая,
На каменномъ снЪгу.
Рычали и катали,
И сапогомъ — въ уста…
А платье разорвали
Отъ срама до креста.
ГОРЯЧАЯ КАРТОШКА
Пока ты зеваешь, соля щепотью рот,
Пока слепнями на снегу жужжит народ,
Пока на помидорину Солнца жмуришься,
Кобыла, дура, дурища, дурища,
Пока безрукий водовоз свистит в свисток,
Пока тощий пес глядит себе промеж ног,
Пока грохочут булыжники-облака,
Пока держит револьвер у виска
Девчонка в мерлушке — играет, поди,
В рулетку!.. — на ней жемчугами — дожди,
На ней чернью-сканью снега висят,
У ней, как у зайца, глаза косят;
Пока… — над картошкой — пар-малахай… —
И закричу: не стреляй!.. —
не стреляй!.. — не-стре-…
…ляй!..
…и она выстрелит — и я картошку схвачу
В голые кулаки,
как желтую свечу,
Стащу у торговки с мышиного лотка, —
Принцесса, не промазала нежная рука!
Вы все прозевали
Царство, Год и Час.
С мякиной прожевали
великих нас.
Вы скалили нам
саблезубую пасть.
Вот только лишь картошку
разрешили украсть —
Горячую лаву: сверху перец и лук,
И серп и молот, и красный круг,
И масло и грибочки… — торговка — визжи!
Вон, по снегу рассыпаны монеты и ножи!
Вон, рынок бежит, весь рынок визжит!
А вон на снегу синем девочка лежит —
В шапке мерлушковой, в мочке — жемчуга,
Балетно подвернута в сапожке нога…
И я над ней — голодная — кол в рот вам всем —
Стою в клубах мороза, из горсти картошку ем!
Мы обе украли: она — судьбу, я — еду.
Украсьте нас орехами на пьяном холоду!
Венчайте нас на Царство, шелупонь-лузга-казань:
Царевну-лебедь-мертвую, княжну-голодрань!
Стреляют… хлещут… свищут…
идут нас вязать…
Вареною картошкой…
мне пальцы… унизать…
О клубеньки-топазы…
о перец-изумруд…
Кровь на снегу… все в шапочках… мерлушковых… помрут…
И тот, кто ломал мне руки, бил, не жалея сил,
Носком сапога на красный снег
картошку закатил.
ПЛЯСКА НА АРБАТЕ ВМЕСТЕ С МЕДВЕДЁМ. ЗИМА
Снег синий, сапфир, зазубринами — хрусть!
Меня перепилит, перерубит: пусть.
Люди: медведями топчется толпа.
Солнце-сито. Сеется рисова крупа.
Вы на сумасшедшенькую пришли поглядеть?!.. —
Буду с медведем в обнимку танцевать, реветь!
Цепь его побрякивает россыпью смертей.
Повыше подымайте кочанчиков-детей.
Катайте по плечам детей-яблок, детей-дынь:
Гляньте — медведь валится, пляшет, пьяный в дым!
Напоила я его водкой из горла,
А закусить ему перстеньком своим дала.
Как убьют плясуна, станут свежевать —
Станет в ране живота перстень мой сиять.
А сейчас сверкают зубы — бархат пасти ал…
Брось на снег, царь калек, рупь-империал!
По снежку босая с бубном резво запляшу,
Деньгу суну за щеку, чисто анашу.
Ах толпень! Сотни рыл! Тыщи гулких крыл!
Чтоб медведь вам землю носом, будто боров, рыл?!
Никогда! Это зверь вольный, как зима!
Я его кормила коркой. Нянчила сама.
Я плясать его учила — бубна не жалей!.. —
На погибель, до могилы, до рванья когтей!
Из-под когтя — красно…
Пятна — на снегу. .
Влей мне в бубен вино! Поднесу врагу.
Повозки шуршат, сапоги по льду хрустят,
Мыши ли, павлины ли поглазеть хотят!
А медведь мой топчется, топчется, топ…
Положите с черной шкурой меня —
в сосновый гроб.
И я пальцами вплетусь в смоль седых шерстин:
Спи, мой зверь, плясун глухой, мой последний сын,
Мой танцор, царь и вор, метина меж глаз:
Отпоет единый хор сумасшедших нас.
***
О, так любила я цветную,
меховую, рогожную толпу!
Видала я ее живую.
Видала я ее в гробу.
Мне каждый помидор на рынке,
чеснок был каждый — царь!
Одни обмылки и поминки.
Один пустой мышиный ларь.
Цветносияющее Время,
родное, нищее, — прошло.
Уже не стремя и не семя:
Я под босой ногой — стекло
В грязи.
Ты не увидишь блеска.
И ты раздавишь всей ступней.
И боль. И кровь. И выкрик резкий
Чужой. И хруст последний мой.
С ПЕТУХОМ НА РУКЕ
Вот она я — иду, к любови гожа
И к топору!
Петух сидит — вцепился больно в кожу
Плеча. Петух, я не умру?!
Я смертна?!.. — наплевать:
Мне петуха держать,
Мне дитяток рожать,
Мне у столба стоять —
Плевком костер тушить… —
Собаки!.. — с вами жить.
Иду. Расчески подворотен.
Длинных улиц
Петуший драный хвост.
Я с петухом! Для ваших дохлых куриц —
Живой погост!
Красивых баб из бытия изъяли.
Красивых мужиков
Перестреляли — вон, на снежном одеяле —
Вповалку — мертвых дров —
Не счесть…
……а я девка сильная. А я с петухом. А я — косы сивые — На облаке — верхом. А вы — лишь о золоте! А вы — грызть-хлебать! Я — в дыму и холоде — Кукарекну хохотом, Забью крылом-голодом, Полечу над городом, Снег зачну клевать!
Мой ход подобен вееру разврата,
Когда жара-ханжа —
На небесех. Любой подачке рада.
Я мед слижу с ножа.
Слизну коровье масло… слезку сыра… —
Вот, плюну вам во снедь! —
Иду, поджавши брюхо на полмира:
Достойно залатать веревкой дыры.
Достойно умереть.
Достойно жить вот так.
Отвержен уголь.
Отвержена зола.
Заплеван и загажен красный угол.
А я, петух, дошла!
Вот она Красная, Отверженная Площадь,
Вот Лобная Свеча —
Кричи, петух, визжи, заржи, как лошадь,
При виде палача —
Гляди кровавым зраком вечной нощи
С девчонкина плеча!
……Петух мой чудесный.
Он знает народ.
Он манны небесныя
Блестки клюет.
Обман ваш поганый
Он видит насквозь.
Под клювом-наганом —
То гвоздь, то гроздь.
Он знает: народу
Веселье давай.
За жизнь и свободу —
Тугой каравай.
За веру и славу —
Динарий-медяк.
Медалей кровавых
Пустой перебряк.
Мясных расстегаев
В печи переброс.
Он воплем пугает! —
А смеху — до слез.
Ты, красная птица.
Гляди, что за люд.
Им лишь бы упиться —
В мешок наблюют.
Да, мы не святые.
Да, голь-голытьба.
Такие простые,
Как наша судьба.
А зерна в желудок —
За трех и за двух.
Народ жирных уток
Ты видишь, петух?!..
Ты зришь ли болотных,
В пуху, куликов —
На кочках мерзлотных,
В мерцанье оков?!..
Я по снегу, птица,
Свищу босиком!
Мне жизнь моя снится!
Мне смерть нипочем!
Я малая мышка!
Я волк! И я лис!
Кричи, петушишка!
Вопи! Захлебнись!
Ори!.. —
как распустишь
Огненный хвост!
Меня ты не пустишь —
Босую — до звезд.
…………………………………………………………..
“Зачем ты, девка, с петухом танцуешь?!..
Вяжи, лови, держи!..” —
“Зачем, халда, на Площади ночуешь…
На мостовой… скажи…” —
“Ей руки за спину!.. — а петуха прибейте,
С петрушкою — сварите детям суп!..” —
А с ним — меня.
Меня не пожалейте.
Ни рук живых. Ни губ.
Ни легких стоп, прошедших по оврагам,
Брусчатке и жнивью.
Ни кос, что на ветру зубчатой драгой
Терзали жизнь твою.
Ни алых щек. Ни ярких глаз громадных,
Как фонари,
Громадных, ярких, бедных, безотрадных,
Как зимний хлеб зари.
Над нищим городом Москвой иль Магаданом,
Железным и седым,
Над красным петухом, безумным, пьяным,
До клюва пьяным в дым,
До гребешка, до перьев врастопырку,
До пламени хвоста,
Где все сгорит — все бублики и дырки,
Все бренные Лубянки и Бутырки,
Вся радуга Креста.
И, ярче радуги, ширей костей и камня,
Крепчей и кирпичей, и плах… —
Убейте мя!.. — но голыми руками,
Но голыми, веселыми руками… —
Стою!.. — петух в руках!
И прямо в гребень я его целую,
В огонь, в зубчатый страх,
Да, прямо в смерть, красивую,живую,
Еже пылах — пылах!
……И слышу — кукарекают: “Вон лежит ничком Дура стоеросовая — Дура с петухом. Что он кукарекал нам — Было не понять. На шубе дурки дырку нам, Ой, не залатать…”
Сколько пуль на снегу —
таков, сочти, и год.
Петух убитый
в руку
меня клюет, клюет.
Все пули-дуры склевал.
Все у него в зобу.
Вот живой он сидит
на моем гробу.
А гроб мой две лошадки
на Ваганьково везут.
А за ним два грузовика
с елками ползут.
Ведь назавтра Новый Год —
глухой да немой.
Ты надень на петуха
нательный крестик мой.
***
Дай мне бутылку черного
В пятерню.
Я лишь Небу покорная.
Ему — не изменю.
Дай мне бутылку красного!..
Петуха — на ощип…
В жизни нет ничего прекрасного,
Если твой Бог погиб.
У ПРОРУБИ
Я к синей проруби сошла —
Ох, горячо!.. —
Вода блестит больней стекла,
И руку я — до дна, дотла —
По плечо.
А частокол железных крыш!..
А под водой ерши…
Я ночь. Я маленькая мышь.
Ни души.
Все люди сытые спят; И все несытые спят; И яйца фонарей горят Пасхальным золотом; Осколки льда хрустят, свистят Под сапогом и молотом.
Сажусь. Ко льду примерзнет зад.
Выдерну золото из кос
И леску сплету, и — ловись, сазан,
И ловись, судак, и не верь слезам,
Вон их сколь в мире — слез…
Кто ко мне Ты — по воде?.. Льдины, льдины в бороде… Голые стопы, худые… Дай скорей Твои следы я Подберу — за шубу — хвать!.. Я, птенцы, я ваша мать… Подаяние мое… Пятки кус… Пурги белье.. .
…Он шел ко мне,
Он шел ко мне
По слюдяным водам.
Дымилась борода в огне,
Льнул аметист к ногам.
Весь рыжий беличье старик,
Кривой, как гриб сухой,
Он шел ко мне, летел, как крик,
Над ночью мировой.
Его огонь горел в ночи.
Во льдах текла река.
И так Он выхрипнул:
-Молчи!
Юдоль твоя легка.
Он сел со мной на синий лед.
Горбушку раскроил.
Вот так и наша жизнь пройдет,
Сгорит до легких крыл.
До ангельских, из-за спины
Воздетых — ко звездам…
-Старик, а брови ледяны. .
Еще дай хлеба!..
-Дам…
И так у проруби сидим,
Босые мы, вдвоем,
Сидим и жесткий хлеб едим,
И зимний хлеб жуем.
И ночь нам звездами солит
Горелый бок земной,
И так у нас вдвоем болит,
Внутри, под ребрами болит —
Не у меня одной.
…Исусе Ты мой, Исусе!.. Умрут ледяные гуси… С медведей сдерут меха… Подари мне петуха! Рыжая борода… — Я сам — петух хоть куда…
Да только ты не курица…
Щурится.
И тайно, во мраке,
Воет и плачет собака,
Как старуха у гроба,
У сахарного сугроба.
***
Я каменная баба.
Вот каменная грудь.
Вот каменный живот мой.
Вот каменный мой путь.
Вот я иду по свету.
В меня камнями бьют.
Вот я иду по снегу,
Власа мои — Салют.
Вот я стою — населец
Широкой Площади.
Мне каменное сердце,
Мальчонка, пощади!
Не бей!.. — стреляют искры…
Вороны — в небо — влет…
Я жду: ударит выстрел,
И камень запоет.
Столь горя в жизни было,
Что медь и лба, и плеч,
Спины булыжник стылый
Не смогут в землю лечь.
Кровей и криков груды…
Горящих ликов руды…
Холодных тел ломоть…
Столь было в жизни чуда,
Что стала камнем плоть
Навек.
***
Ну, сбегай же с ума.
Это просто.
Видишь, бьются в осколки — задарма —
Лица и звезды.
Полотенце ветра трет,
Трясясь, отирает
Мне мокрые щеки
и кривой рот,
И лоб — от края тоски до края…
И нет ничего под Луной,
За что я бы не заплатила.
Спой надо мной,
священник больной,
Без паникадила.
СХОЖДЕНИЕ С УМА
Снег — белый лис. Хвостом он заметет
И век, и час, и год, уста мои и рот,
И рода знак; испод; стежки и швы
Морозных игл; костей; сухой травы.
Я так проста. Пуста, как чан и кадь.
Схожу во тьму. Мне нечего терять.
Все пело. Все летело. Все ушло
Водой — в пески; нутро мне обожгло,
А нет нутра.
Я — волос из хвоста
Лисы-зимы. Святая простота.
Мне надо только пить. И хлеб. И воздух — жить.
Скамейку, где мне голову сложить —
Вокзальную ли, прачешную… — мир
Такой простой, немой, из черных дыр.
Навозник съел его и короед.
Теперь насквозь мне слышен хор планет.
Как бы рубаха ветхая моя —
Пурга, слепая плева бытия:
Метет, свистит… кудрит… кудесит… жжет…
Пустые лица. Это мой народ.
Пустые бочки тел, плечей, грудей и щек.
Подковой — зубы, жгущие кусок.
Одна грызня. Один удел: добыть,
Пожрать, смолоть. Усы подъяв, завыть —
Кровь с морды — кап — на полную Луну.
Она пуста. Я в кулаке сомну
Газетою — ее. Я выброшу кольцо
Ее — в сугроб. Я плюну ей в лицо.
Куда ни гляну — пусто. Гардероб —
Ни зипуна. В еловых лапах гроб
Пустой. Кого хоронят днесь?!..
Вождя?!..
На обшлагах — две запонки дождя.
Пустые лица плакальщиков. Вой
Пустой — над непокрытой головой.
Ни мысли в ней. Я плачу это. Я.
Плач. Косы. Снег. Вот вся моя семья.
Вот жизнь моя. Она, как вой, пуста,
Долга, тяжка, грязна, грешна, свята.
Она — одна. Я это сознаю.
Прими ж с поклоном чашу ты мою,
Скудельный тот, сей сирый алавастр,
Куда — на дно — с консолей и пилястр —
Вся штукатурка ссыпалась, века… —
Пустой сосуд, легчайший, как рука,
Его все били, били — не разби…
Его верблюды клали на горбы,
А как хлебал солдат из фляги той —
Под пулеметом — сласть воды Святой!.. —
Он полон был. Он лил. Он извергал
Багряный шар. Он воды изливал
Околоплодные, что серебра светлей.
Поил сосцами нищих и царей.
А нынче — пуст.
А нынче вся зима
Сошла с ума. И я сошла с ума.
Луна пустая — светит голова.
В ночи я ни жива и ни мертва.
И я встаю. И надеваю дрань.
И выхожу — в ночную позднь и рань.
И я иду. Эй, ты, любимый люд!
Какие шапки носят?!.. — все сожгут.
Какой ты, люд, стал пышный да цветной.
Павлин ли, мандарин… — а вон с сумой
Кудлатый нищий, пьяный, дикий пес.
И ты, мой люд, ему не вытрешь слез.
Увешался мехами от ушей
До срама!.. страусят и лебедей
На бабские ты кички общипал,
Ты, скотий кнут, ты, царь Сарданапал,
Чем исковеркал ты язык родной?!..
Не лапай. Я не буду ни женой,
Ни подворотной халдушкой тебе.
…А пот и соль сверкают на губе…
Дай вытру… дай и слезки оботру…
Я среди вас ступаю на ветру
Босая, и глаза мои горят,
И флагом во пурге горит наряд!
И вся я — Аллилуия в ночи!
Меня одну не сдюжат палачи!
Больницы, ямы, тюрьмы не сгноят!
Мой царский ход! Мой выезд! Мой парад!
Я победила вас — тем, что ярка.
Что в поднебесье — мне лишь облака
Сготовлены. Что я кидаю крик
Над горами монет. Кидаю лик —
В собранье рыл. Кидаю хлеб-кулак
Тебе, богач несчастный и бедняк,
Тебе, посудомойка из чепка,
Тебе, старик Матвей, тебе, Лука!
Мой разум помрачен?!.. Всегда бывал
Во мраке — свет. Всегда горел подвал
Под черною тюрьмой. Всегда мерцал
Во мраке — поцелуй: из всех зерцал.
Темно. Слепа. Ступня по льду. Хрустит
Хрящ жалкий, кость. Упала!
Бог простит
Тебя, кто мне подножку… под уздцы. .
Как надо лбом твоим горят зубцы!..
Корона… Заметает снег ее…
А я пуста… И в грязное белье
Завернута, как с кашею горшок…
Я — твой пустой стакан… на посошок…
Возьми меня, потомок ты царей.
Над головой воздень. Ударь. Разбей.
Устала я лишь морды созерцать.
Клешни да когти жать и целовать.
Точить елей, лить мирро и вино
На торжников и курв — им все одно.
Иду в ночи. Вот дом. Его стена,
Как масло, режется звездами.
Сатана
Тут пировал. Как по усам текло.
Разбей меня. Я тусклое стекло.
Да не ослепни: меж осколков — сверк! —
Алмаз: Я ЧЕЛОВЕК. Я ЧЕЛОВЕК.
***
Дыряв мой мир.
Дырявей шляпы.
Дырявей сита-решета.
На дыры не наляжет лапой
Раскидистая тень Креста.
Он изнутри изъеден.
Боли
Не будет, коли час пробьет.
Те, кто вопил в зенит: “Доколе?!..” —
В беспамятный вмерзают лед.
Ни памяти не будет в мире.
Ни красоты — одна дыра
Взамен лица. Пирог на пире —
Во вспоротом дыму нутра.
А если лиц не будет, то и
Сердец не станет.
И, дрожа,
Умрет последнее Святое
На ярком лезвии Ножа.
***
Все на свете были мальчики и девочки.
Лишь одна я — кудлатая старуха.
Все на свете пели песни и припевочки.
Лишь одна я жужжала медной мухой.
Анфилады и палаты, залы, зальчики…
И халупы, и дощатые сараи…
Все на свете были девочки и мальчики.
Лишь одна я, старуха, умираю.
Как умру — вот стану я собаченькой,
Вот кощенкой стану я облезлой…
Девки, девочки, пацанки, шлюхи… — мальчики… —
Стану старым Ангелом над бездной.
НА ТАЙНОЙ ВЕЧЕРЕ
Меня вы в грудь не толкайте.
Я тихо приду сюда.
На стол все миски поставьте.
А вот вино и вода.
А вот это пламя погашено
В светильнике —
под скамьей…
Какие лица. Как страшно.
Давай, притворюсь немой.
Здесь курят. Здесь соль кидают
Щепотью через плечо.
Здесь плачут. Как здесь рыдают.
Как любят здесь горячо.
А вот и пирог на блюде,
И свечки возожжены…
Какие родные люди.
И все умереть должны.
Да все ли, Господи?!..
Все ли?!..
“Да, все, блаженная. Все”.
И в круг за столом расселись.
И брызги в моей косе.
То — кто-то рядом заплакал.
То — масло кипит в котле.
То — дождь сквозь крышу закапал.
Как больно жить на земле.
Не слезы то и не масло, —
То Царские жемчуга!
Хозяйка — так скулы красны —
Несет на шапке снега,
Задохшись, входит с мороза,
Хватает с вином пиалу…
Мои распущены косы.
Я — тут, на полу, в углу.
Хлеб ножиком острым ранен.
А в кружках горит вино.
Дитя заводских окраин,
Железное веретено,
Гляжу на бутыль, горбушку,
А может, и мне нальют…
Тяну железную кружку —
Пусть тайну мне выдают…
Да нет. Не надо мне тайны.
Пора отправляться в путь.
От сердца и до окрайны —
Худые ребра и грудь:
Под теплой сирой тельняшкой,
Собачьим полшубняком…
Огрызком. Опоркой. Одяшкой.
Огарком. Рыбой с душком.
Товарняком. И флягой,
Где чистый плещется спирт… —
Порожняком, бедолагой,
И печенью, что болит —
Сожженной цингой печенкой,
Барачной, полярной, той,
Запястий пытальной крученкой
Да кровью под голой пятой…
Да, Тайная наша Вечеря!
Да, пьет втихаря народ!
Да, жжет в поминанье свечи,
Заклеив ладонью рот!
Да, так опрокинет стопку,
Как в глотку забьет себе кляп,
Как кинет в печь на растопку
Надгробных еловых лап!
Да, войнами сыт по горло
И революцьями тож,
Втыкает в свой хлеб
позорный,
Заржавелый, Каинов нож…
А свечи горят, как в храме!
А бабы, как на похоронах,
Ревут, блажат меж гостями,
Меж красной икрой на блинах!
Вино красно. И варенье
Красно. И судьба красна.
Народ исчерпал терпенье,
А жизнь у него одна.
И бац — кулаком — о столешницу.
И встанут из-за стола.
И я, мышонок и грешница,
Речей ваших пересмешница,
Небес ваших тьма-кромешница,
И я меж вами
была.
***
Наползает черное крыло
На: колбасы, зразы, стразы,
маракасы, ананасы.. .
Наставляю черное стекло —
Закопченное — на ярость Солнечного Глаза.
Накрывает беспробудный мрак
Белую парчу, ах, бешеного блеска.. .
Я не откуплюсь. Давай за так.
Вот моих волос тугая леска.
Так хватай из неба и тяни,
Черная рука, меня за космы —
И забью, как в колокол, в огни,
Отзвоня последние вам дни
Ярко, страшно, весело, раскосо!
И поднимут лица тяжело.
Взглядами изловят в поднебесье.
Не стращай ты, черное крыло.
Буду вместо Солнца — вам тепло?!..
Буду птицей — вместо бесьей песни.
Буду лодкой — пясти кость — весло:
Во Иной вас Мир перевезу.
Из пустых вам дыр утру слезу.
Молоко вам с губ я черное
Утру.
Я одна! я!.. курва непокорная!.. —
За вас умру.
***
Вы, звери мои и птицы!
Вы, ягоды на лотке!
Мне вами наесться,
напиться,
Нажиться… — ножик в руке…
Вечерняя вы свобода.
У Солнца вы борода!
Торчу посреди народа —
Изюм,
птичий глаз,
звезда…
А люди… а злые люди. .
По морде — наискось — шрам…
Кроши мою плоть на блюде —
Синицам и снегирям!
Кинь кости мои — собакам,
Так воющим на Луну,
Что я — булыжником в драке,
Рубином в раке — сверкну.
ЗОЛОТАЯ ГОЛОВА
Не богиня… не гадина…
И зачем еще жива…
Почему же мне не дадена
Золотая голова?!..
Я бы гладила ее медные блики,
Золотые — ниткой — швы.
Я б отбрасывала с лика
Пряди золотой травы.
Я б ощупывала ночами
Гудящий золотой котел:
Вот она корона,
вот оно пламя,
Вот он, золотой престол.
Вот она, золотая слава —
По трактирам, на путях;
Вот они, скипетр и держава
В крепко сцепленных костях.
***
На тебе кус калача, родная: он похож на топаз,
Что нагло воткнут в шапку Мономаха.
На тебе дохлую курицу
с мертвым закатом глаз,
На мою соленую рубаху.
На тебе все мое —
а у меня ничего-то и нет!.. —
Я тебя, дура, обманула:
Только тот свет,
только этот свет,
Да только я уж и свечу
задула.
ЖАРЮ КУРИЦУ ПОСРЕДИ УЛИЦЫ,
НА ПЕПЕЛИЩЕ:
Она, как и я же, бродила среди вас нищей.
Она, как и я,
зерна со льда клевала —
Конфеты, монеты…
ошурки, окурки…
птенцам из клюва давала!..
Не думала, квочка, гузкой тряся,
что ее изловят,
Перебьют голени,
гребень проткнут,
выщиплют белые брови,
Ощиплют все по волосочку —
и там, где срам куриный,
И там, где Пасхой — золотое яйцо
в ограде свечей старинных…
Курочка-дурочка, жарься.
Ты мне другом была.
Никто над тобой не сжалился
В дыму железа, стекла.
Курочка-дурочка, тише.
Паленым пахнут снега.
В багровой тьме не услышат,
Как ты мне дорога.
Черная ли, пеструшка…
Белая ли, как лед…
Костер. Сковородка. Кружка.
Голодные зубы, рот.
Сгорело дотла жилище.
Святыню, скарб не спасли.
Я жарю на пепелище
Святую пищу любви.
Зима. Как занес в холод, Боже,
Пожар — свечой — на чердак…
Идет по людской коже
Куриной кожи наждак.
И мы, Боже, только куры,
На перьях рисуй звезду.
И мы дураки и дуры,
И жариться нам в Аду.
И ты… подойди, мальчонка,
Крыло согни, отломи…
А жареная печенка,
Любимая меж людьми?!..
А белое мясо, грудка,
Как сладко его кусать?!..
Антошка, Петька, Мишутка,
Ушанка-рухлядь-ухвать…
Щербатые, пацанята,
Что жметесь, — поближе, ну…
Я в дольнем мире треклятом
Ломоть вам в зубы втолкну.
Огрызок тощего мяса:
Живое — вживе дотле!.. —
Чтоб вы своего часа
Не знали на голой земле.
На тебе, Федя, кусок,
и тебе, Коля, кусок;
А я сама привяжу за Живый-в-помощи-поясок
То, что вы не догрызли:
Кость воли,
Ребро жизни…
Будет курий скелет
на черном поясе моем
С моим животом танцевать вдвоем:
Жареный клюв меня в пупок — клюк!
Ай ты, девка, отбилась от рук…
Курица волнуется,
шумит лебеда,
От огня — только дым,
горе не беда!..
Вот беда — от огня…
только смрад и дым…
А голодные глядят…
над костром… над ним…
А голодные глядят
на сковороду,
А голодные едят
да мою еду,
А голодные… уже — сытые они…
Ты крестом сожженной лапы
их да осени…
ЮРОДИВАЯ И СКОМОРОХИ. ХОРОВОД
Кувыркайся бесом, прыгай,
Колесом ходи!
Нынче сброшены вериги.
Выпиты дожди.
Черноземные ковриги
Съедены, поди!
Люди, люди, мы не боги, —
Мокрые зверьки!
Посреди сугробов — крохи,
Люди, мы лишь скоморохи,
Дудки да гудки!
Вот он ты — гудок фабричный.
Вот он — заводской.
Вот — сиреною больничной!
Вот — истошный крик опричный!
Праздника отлом коричный…
Долгий — волчий — вой…
Кто варган тащит,
кто дудку;
Кто — побудку и погудку
Во трубу трубит;
Эх, война, дурная телка!
Вместо глаза — мертвой щелкой
Зыркнет инвалид…
Жизнь — веселье дикой пляски!
Жизнь — мазки кровавой краски
На седом снегу!
Люди, люди, скоморохи, —
Сброд, цари, святые, лохи, —
Больше не могу…
………………………………………………………
Скоморох, скоморох,
скоморошенька!
Из котла поешь мою окрошеньку:
Скелетами — трубы,
Пистолетами — губы,
Уши заячьих снегов,
Ульи красные гробов,
Флагом — Ангела крыло
В небо бьется тяжело,
Резкий визг стальных повозок,
Бородищи, от мороза
Сыплющие серебром
На ветер, где мы помрем…
И, дай Господи, не спиться —
Лица, лица, лица, лица,
Медию — по белизне,
Поплавком — на глубине,
И с глазенками слепыми,
И с зубами золотыми,
И со ртом, где гаснет ложь,
И с улыбкою как нож… —
Что ж
ты замер, скоморох?!
Черпаком лови горох!
Лук — тяни! Хватай — морковь!
…Холод. Жизнь. Еда. Любовь.
Музыка — из дудок всех.
Из луженых глоток — смех.
В кулебяке — рыба-сом.
Дай с тобою — для потехи —
Я пройдуся — колесом.
………………………………………………..
Пляшу, плясица!
Гармонь в руках гудит.
Седая псица —
Весь мир в меня глядит.
На по — хо — роны
Деньгу я соберу!
Нам нет закона
На площадном юру.
Гармошку вертит
Калека в кулаках.
Он был от смерти
Верней чем в трех шагах.
Под визг, плач, хохот
Я площадь пяткой бью.
Монетой — холод
Летит в щеку мою.
А я танцую!
И снега белый мох,
Как мех, к лицу мне!
И плачет скоморох —
Солдат поддатый,
Еловый инвалид:
Ништяк, ребята,
Там больно, где болит.
…………………………………………………………………..
И пошла ПЛЯСКА СКОМОРОШЬЯ.
Кувырк, врастопырк, пробей пяткой сотню дыр’к! —
Летит ракша, кряхтит квакша,
А на пятках у тебя выжжено по кресту,
А и прикинули тебя жареной лопаткой ко посту,
Швырк, дзиньк, брямк, сверк!.. — стой:
Лезвие — под пятой:
Из распаханной надвое ступни —
Брусника, малина, рябина, — огни:
Глотни!.. — и усни…
обними — не обмани…
Пляши, скоморохи, — остатние дни!..
………………………………………………………………..
Ты, дядька-радушник, кровавый сафьян!.. —
Загашник, домушник, заржавелый наган:
В зубах — перо павлинье, сердчишко — на спине:
Вышито брусникой, шелковье в огне!
Бузи саламату в чугунном чану,
Да ложкой оботри с усов серебряну слюну:
Ущерою скалься, стерлядкой сигай —
Из синей печи неба дернут зимний каравай!
Кусочек те отрежут! Оттяпают — на! —
Вот, скоморох, те хрюшка, с кольцом в носу жена,
Вот, скоморох, подушка — для посля гулянки — сна,
Вот, скоморох, мирушка, а вот те и война!
Гнись-ломись, утрудись, — разбрюхнешь, неровен
Час, среди мохнатых, с кистями, знамен!
Венецьянский бархат! Зелен иссиня!
Зимородки, инородки, красная мотня!
Красен нож в жире кож! Красен ледолом!
А стожар красен тож, обнятый огнем!
Лисенята, из корыта багрец-баланду — пей!
Рудую романею — из шей на снег — лей!
Хлещет, блея, пузырясь, красное вино!
Блеск — хрясь! Рыба язь! Карасю — грешно!
А вольно — хайрузам! Царям-осетрам!
Глазам-бирюзам! Золотым кострам!
Мы ножи! Лезвия! Пляшем-режем-рвем
Шелк гробов! Родов бязь! Свадеб душный ком!
Ком камчатный, кружевной… а в нем — визга нить:
Замотали щенка, чтобы утопить…
Ах, ломака, гаер, шут, — ты, гудошник, дуй!
А сопельщика убьют — он-ить не холуй!
А волынщика пришьют к дубу, и каюк:
Гвозди рыбами вплывут в красные реки рук…
Ах, потешник, гусляр! Пусть казнят! — шалишь:
Из сороги — теши ты ввек не закоптишь!
Хрен свеклой закрась! Пляши — от винта!
Бьется знамя — красный язь — горькая хита!
Красная рыба над тобой бьется в дегте тьмы:
Что, попалися в мереду косяками — мы?!
Напрягай рамена, чересла и лбы —
Крепко сеть сплетена, не встанешь на дыбы!
Не гундеть те псалом! Кичигу не гнуть!
Пляшет тело — веслом, а воды — по грудь…
Пляшет галл! Пляшет гунн!
Пляшу я — без ног!
Что для немца — карачун, русскому — пирог!
А вы че, пирогами-ти обожрались?!..
А по лысине — слега: на свете зажились?!..
Заждались, рыжаки, лиса-вожака:
Нам без крови деньки — без орла деньга!
…пирогами, берегами, буераками, бараками, хищными собаками,
Банями, глухоманями, услонами-казанями,
Погаными пытками, пьяными свитками,
Вашими богатыми выручками,
вашими заплатами-дырочками,
Кишмишами, мышами, поддельными мощами,
Учеными помощами, копчеными лещами,
Ледяными лесами, красными волосами,
Сукровью меж мехами, горячими цехами,
Чугунными цепями, цыплячьими когтями,
Вашими — и нашими — общими — смертями, —
Сыты — по горло!
Биты — по грудь!
А умрешь — упадешь — зубов не разомкнуть:
Крепко сцеплена подкова, сварена сребром —
Ни ударить молотом,
ни разбить серпом,
Ни — в скоморошью — рожу — кирпичом:
Из-под век — кровь на снег,
Ангел — за плечом.
……………………………………………………………………………..
-Эй, возьмитесь за руки, красные люди!.. —
Не взялись.
Горкой красного винограда на грязном зимнем блюде
Запеклись.
-Эй, что ж вы не пляшете, скоморохи?!..
Ноги отсохли, ну?!.. —
На морозе распахнуты шинели, ватники, дохи.
Всех обниму: огляну.
-Эй, что молчите…
на меня колко глядите…
как… елка в Новый Год?!..
И с гармонью инвалид
харкнул из глотки холодный болид:
-Дура. Война-то… идет.
………………………………………………………………………………..
…Она все бегала, трясла
За ветхие рукава
Народ; руки, как два весла,
Хватала — и вперед гребла!
А люди в спину ей: “У осла
Разумней голова”.
Она так мнила: скоморох!..
С колокольцами,
в алом колпаке!..
А фиксу скалил пустобрех
С кастетом в кулаке.
И, когда она голые ноги ввысь
Взметнула из-под мешка,
Крутясь колесом, —
“Чур меня, брысь!..” —
Крикнули два старика.
“Сдается, тута света конец,
Коль девка сбежала с ума!..”
“Да ну, — процедил пацан, — отец,
Снимают синема!..”
А она все кричала:
“Скоморохи, эй!..
Одежды ваши красны!..
Давайте вверх поведем людей —
От зимы до полной Луны.
До толстой Луны, купчихи, что сосной
Топит медный свой самовар,
По лунной дороге, витой, ледяной,
Как из мертвого рта — пар!
По лунной дорожке,
все вверх и вверх,
Наставляя о звезды синяки,
Катитесь, о люди, швыряя смех,
Как солнечной крови клубки!
Кидая оземь рюмки слез!
Хрустальную жизнь бия!
Пускай на земле трескучий мороз —
Со скоморохом в шубу из кос
Живых — завернулась я!..
И мы дойдем к старухе Луне!
И она нам чаю сольет,
И патлы омочит в белом вине,
И к зеркалу сунет лицо в огне,
И рот беззубый утрет…
И там мы забудем земную боль,
Забудем красные сны;
И в лунной пыли, что — мелкая соль,
Будем плясать, нищета да голь,
На Обратной Стороне Луны…”
КОНЕЦ ПЛЯСКИ СКОМОРОШЬЕЙ,
ИСПОЛНЕННОЙ СИЛОЮ БОЖЬЕЙ.
ГОСПОДЕВИ ГОСУДАРЕВИ ГОРАЗДО ГРОЗНО
БАБЫ-ДЕВИ НЕ РЕВИ В РАСТРУБ СЛЕЗНО
***
Морозу — верь… древняна дверь…
И воя
Собак — катит пятак —
над головою…
И неба желтый, жирный кус.
Я серых туч боюсь убрус
На темечко надеть
И умереть.
И холод жжет, сжигает кость
и мясо…
Я возвернулась — поздний гость —
со пляса.
Плясали гадко.
Сосали сладко.
Из серых туч глядит дремучье Око
Спаса.
Тяну себя вперед, в мороз
Постыло.
Прищуры слез… завивы кос… —
Все — было.
Ты щучье, тучье, снеговое
Следи над голой головою…
Река вдали… и край земли…
Не обняли. Не помогли.
Нас двое:
Живое. Могила.
***
Мои облака… облатки…
Медного Солнца бадья…
Я с крыши шагну —
и пяткой —
Куда не ступала я.
Иду по тучам — царица-синица!..
А вы внизу, людишки, махонькие — в колесе спицы…
А вы, людишки, врассыпную ползете, букашки,
На каракуле улиц завьетесь в барашки,
Со звоном, рюмашки, столкнетесь лбами… —
Губами… — следами… — слезами… — судьбами…
И руки я удилищами к вам опускаю —
И лескою — косы:
но ах!.. не поймаю —
Лишь облако сырое
в кулаке сжимаю,
Лишь влагой небесной
лицо отираю…
И по небу иду —
и не дойду до Рая.
РОЗВАЛЬНИ ПО ОБЛАКАМ
По шершам, занозам бревен проведу рукой…
Вот вы, розвальни, какие — Царские Врата:
Там — солома, там — полома, там — полны тоской
Очи голые, нагие, смольные уста.
И в березовые сани сяду, помолясь:
Вы, рыгающие дымом Адские возки!.. —
Расступись!.. — и полечу я в звезды, снег и грязь,
И солома будет точно золота куски!
И, пока лечу я в санках, обозрю прогал,
Где родилась, где крестилась, где метель и мрак,
Где прижался псом бездомным да к босым ногам
В колпачонке с бубенцами — мой Иван-дурак…
И я век, платок суровый, да прошью насквозь:
Костяной, стальной иглою — так обожжена!.. —
Так вобьюсь в березов полоз, да по шляпку гвоздь,
Дщерь воронья, мать сорочья, снегова жена!
Шибче, розвальни, неситесь!.. —
всех перекрещу:
И преступных, и доступных, и в крови по грудь,
Саблезубых и беззубых — всех — до дна — прощу,
Ибо мал, печален, жалок наш по снегу путь.
Наши розвальни кривые, кучеры — кривей,
Наши воры — сапогами — в ребра лошадей,
Но как нищ весь путь наш, люди, во снегах полей,
Но как больно отрываться, люди, от людей.
И машу, машу вослед я лапкою худой,
Лисьей лапой, птичьей цапой, лентою со лба:
Вы запомните мя, люди: в небе — над бедой —
Простовласая комета, горькая гульба.
…………………………………………………………………………………………..
Весь век мой высечен. Изрезан до кости.
Передо мной мерцают сани,
Как шуба на снегу.
Народ, прости.
Гляди дегтярными глазами.
Кричала… пела… Нет моей вины,
Что вы в парче, мерлушке и финифти.
Брусчаткою расколотой страны
Вы под ногой меня не сохраните.
Был страшен век. Есть страшен приговор
Ему, распявшему колькраты
Детей и птиц, Дух, Слово и Простор,
В чьи длани вбиты мертвые солдаты.
Я в розвальнях, — а бревна иней скрыл…
Да сиречь: локти, голени и спины… —
Качусь; мохнатый снег — подобьем крыл;
На холоду железом синим стыну.
Прощай, мой век! Проехала твои
Расколы, копи, рудники, болота!
От ненависти Божьей — до любви
Звериной, до соленых ребер Лота!
До челюсти ослиной, коей мы
Врага в жестоких битвах побивали,
От воли неба — до камней тюрьмы,
Где нас пытали, где мы хлеб жевали…
Остались сани! Волка бешеней, народ
Ледово скалится, и пяткой клюкву давит,
И помидоры из бочонка в рот сует,
И на черницу в розвальнях плюет,
И в облаках орлицу славит!
А я?!.. — В собачью шубу запахнусь
Потуже; бирюзовый крест запрячу
В межгрудье; шею вытяну, как гусь,
Так обочь глядя, так шепча опричь, обаче.
И с напряженьем, будто бы суму
На спину взваливая неподъемно,
Я над толпой двуперстье воздыму —
Язык огня — над ночию огромной!
И высвечу! И краденые клады освещу!
И озарю позорные подземья и подвалы!
Перекрещу! Пересвищу! Прощу
Вязанки преступлений небывалых!
Весь дикий, весь великий волчий грех,
От первородства до могилы сущий, —
О, розвальни трясет… — прощаю всех,
Рожденных, и погибших, и живущих!
И на меня так пялятся глаза —
Так тычут пальцы — рты в раззявстве ширят —
И блеет бедной музыкой коза,
И запах гари, и медяшки-гири,
И кошкой — старикашка на снегу… —
Он по зиме — босой, и я — босая…
А кони мчат, и больше не могу,
И вон с земли — в зенит — метель косая!
И я лечу, откосно, круто — вверх…
Вы с норовом, кудлатые лошадки!..
Буран — острей ножей — в лицо, и смех,
И ягоды червонной выплес сладкий
Под языком!.. и вдаль — по облакам!.. —
И вширь — по праху, воздуху и пуху,
Белесым перьям, угольным мешкам —
До слепоты, до исступленья духа!
Я в небесах! Я, дура, в небесах!
А вы меня — на черном льду — топтали…
Я бирюза на снеговых цепях,
Я метка на лоскутном одеяле!
На знамени я вашем бахрома!
Запечена я в нищей сайке — гайкой!
И оттого я так сошла с ума,
Что я на ваши звезды лаю лайкой!
И выпрыгну из розвальней! И побегу
Я босиком — по облакам пушистым!
Я умереть могу! Я жить могу!
Я все могу! Я синий камень чистый!
Я крест ваш, яркий бирюзовый крест!
Я к вам из туч свисаю на тесемке —
Вам не схватить! Сухой и жадный жест.
Не перегрызть! Не оборвать постромки!
И платье все в заплатах, и шубняк
Когтями подран, и глаза-колодцы,
И — кто мне в пару?!.. кто из вас дурак?!.. —
Пускай за мной по облакам увьется!
Бегу!.. — древесной тенью на снегах.
Крестом вороны. И звездой в разрывах
Рогожных туч.
И — человечий страх:
Как в бирюзовых, Божиих мирах,
Как в небе жить?..
Не хлебом… люди живы.. .
И, облака измеривши пятой,
Смеясь, подпрыгивая, клича, плача,
Прикидываясь грешной и святой,
Кликушей, сойкой, головней горячей,
Все зная, все — что на земле убьют!.. —
Распнут зубами, зраками, плевками!.. —
Танцую в небе, шут, горящий прут,
Салют — над скатертями, коньяками,
Над крыльями духов, над тьмой параш,
Над кладбищами вечных малолеток —
Мой грозный мир, теперь ты не продашь, —
Жестокий пир, дай неба — баш на баш!.. —
Свой синий крест нательный
напоследок.
***
Не уволакивай меня
В табачную подворотню!
К деревянным дружкам…
Я воробьиха благородная…
Я хочу к сияющим пирожкам…
В ночь Радуги Салюта…
Что ты руки крутишь мне?!..
Я вся ветрами продута,
А голова моя гудит в огне.
Я умру на кривой улице —
Так нагадала мне вокзальная лебедь.
Не тащи меня… пусти… ты же умница…
меня же надо любить… лелеять…
Что ты мнешь меня под живот?!..
Сорву… твой лысый парик!..
Я вижу в глазах твоих
Лед.
Я вижу твой голый
Лик.
Ты кладешь свой ледяной лик
на мое заячье лицо,
слепя.
Улыбка судоргой сведена.
Глотка плюет и клекочет, хрипя.
Но я никогда не лягу под Тебя,
Сатана.
БОРЬБА КСЕНИИ С ДИАВОЛОМ
Вот нож.
Вот он — в руце моей, поелику острашеньем владею.
Вот дрожь.
Я кладу ее ожерельем на тощую шею.
Вот жизнь.
А вот Диавол. Коротка его резкая стрижка.
Держись.
Я сражаюсь огнем и мечом. Берегись, мальчишка.
……………………………………………………………………………………..
Блеск ножа — то во мраке чехонь. Солона эта вобла.
Рукоять. Пот покрестит ладонь. Подворотная кодла.
На меня. От меня. Выпад вбок. Это маятник, Дьявол.
Нож в кулак мне, смеясь, всунул Бог. Он меня не оставил.
Хрип трахеи. Бросок. Получи! За детей под прицелом!
Вместо толстой церковной свечи я сгораю всем телом!
Я копыта отрежу тебе! Я рога обломаю!
В жалкой жизни, в мышиной судьбе — не тебя обнимаю!
Ты сожрал много душ.. . на, возьми! Мрак. Безвидный. Бесслезный.
Поножовщина между людьми в подворотне морозной.
Эта баба пьяна, а мужик налил зенки до краю.
Ножик — мах-перемах. Ножик — вжик. Я тебя покараю.
Я — лишь нож. Лишь возмездье. Я лишь хрип и всхлип в лютой смоли.
Ты убьешь меня. Не пощадишь. Я сражаюсь до воли.
Я до смертной победы дерусь, и сверкают над нами
Звезды дикие — я их боюсь, волоса-мои-пламя.
Выдыхаешься. Выдохся. Вы…- ах ты, Дьявол. Смышленый.
Из серебряной, снежной травы пахнет древом паленым.
Я сожгла его — яблок не пить!.. — не кидать Змею в яму!.. —
Я сожгла его, чтоб накормить мужичонку Адама,
Чтоб на страшных углях и огнях, на дровах этих Райских
Я варила в котле на костях — для зубов наших рабских —
Для ввалившихся щек, языков, голодно почернелых —
Эту длинную стерлядь-любовь, хорду Божьего тела,
Эту, с вонью тузлучной, чехонь — под ребро — узкой сталью…
До победы. До смерти.
…Огонь!
Мы зарю проморгали.
Вышел ты из шерстей и из кож. Хохотнул очумело.
И горит на снегу черном нож кровью иссиня-белой.
И подумала я на краю зимней ночи сожженной:
Ты гуляй. Я тебя не убью, разгильдяй, Аббадона.
Я тебя так жалею стократ, как убитых тобою.
Вон глаза твои в небе горят над звездящей губою.
И, закинув затылок, — у, страх!.. у, захлопнись, как ставни!.. —
Я читаю в отверстых глазах боль, которой нет равных,
И как плачет он вместе со мной, Вельзевул-Зловодитель,
Люциферушка бедный, больной, неба сброшенный житель,
Как черно его слезы текут на убийства орудье,
На сияющий хлев и закут, на собачье приблудье,
Сухожилья камней городских, белоствольные чащи —
Горячей всех рыданий людских, всех анафем казнящих.
КСЕНИЯ С ДЬЯВОЛОМ КОЛЕСЯТ ПО МОСКВЕ
Я — замерзла у стога… у железного стога…
Мы — во брюхе железной повозки, внутри.
Нету Дьявола?! Кто б говорил. Нету Бога?!
Тебе ноги раздвинут — ори.
Мы внутри провонявшей жирами, глухой черепахи.
Еле тащится. Еле ползет.
Загудит. Завопит. Пронесет мимо плахи.
Мимо клетки тюремной несет.
И глаза так замерзнут на густо замшелом,
Ледяном, попрошайном лице…
Дико ржет Сатана: ты бы песенку спела!.. —
О моем непотребном конце.
…А и кто там в тесной корзине-клеточке?..
А разбойник носатый, усатый, брадатый.
А и что, людей ел, кошек стрелял он, резал ножичком деточек?..
Грабил, скалясь, Царские палаты.
Выносил мешками рубины, сапфиры,
уголь, никель, платину.
Кидал на подводу. Дергал вожжи.
Увозил средь бела дня.
За каменья — топором сребряным да кровью плачено,
Головою отрубленной с плеч скачено…
А голова глаза как откроет,
Рот разлепит,
В рожи нам влепит:
Умрете вы тут… без меня.
Это был разбойник Бармалей?!..
Это был Николка-чудодей?!..
Это был ушкуйник…
Лапоть, рукомойник…
Царь Великия и Малыя и Белыя Курвей…
………………………………………………………………………………
А мы все жесточе в повозке курной,
В избе на колесах
летим с Сатаной.
Он к сердцу меня все прижать норовит.
Как глаз его синий, коровий, горит.
Как глаз его косый белком — да шарнир:
Яйцом без скорлупки,
баранкой без дыр,
Ах, вензелем-кренделем, сахар в меду
По ободу-ходу — повозка, ду-ду!
Сияя, мерцая, кидаясь, как мыт
Под злые колеса, снег очи слепит.
А он, Сатана, ох и Дьявол же он:
Он парень не промах, в зубах медальон,
В когтях сигарета Везувьем дымит,
Огнем он и серой и лавой сопит
Мне в ухо!.. ты, фраер, в меня ты влюблен.
Мы в тесной повозке.
И лоно из лон
Тебе распахну. Но в него не войдешь.
А только, поганый, слюной изойдешь.
А скольких на дыбы тащил да волок.
А скольких — в сугроб мордой: пуля в висок.
А скольких — в портянках — скулой на Восток —
В широких полях, где и волк одинок.
Как воешь ты волком.
Как каплешь слюной.
Как жаждешь огрызок в меня всунуть свой —
Язык лихолетья; кабаний тот клык,
Что кажет серпом подкулачным старик
На знамени красном: разрезал ступню
Полмесяцем — кровушку вылил на дню!
Всю выжал в ночи!.. —
…тот отросток всадить,
Что слыл ятаганом,
а стал хрипом: “Пить…” —
Свой ножик бандитский, слепое перо,
Что вспорет, что с Духом поссорит Нутро;
Как ты вожделеешь!.. —
ну что ж, вожделей.
Да только не стану подстилкой твоей.
Мотайся со мною в повозке в ночи
По утлой Москве.
Вот две толстых свечи
Похабной Волхонки.
Вот пышный канкан
Ордынки. Вот Васька Блаженненький пьян.
Вот мертвые девы — Петровский пассаж:
В мороз манекену хоть гривенник дашь,
А он тебе щели картонной не даст,
Лишь ноги сожмет. Он костист и мордаст,
Он бабой прикинулся, тощий скелет.
Он жить за стеклом будет тысячу лет,
А я?!.. Сатана! Влево руль крутани.
Ты видишь — Неглинка?!..
в подземье — огни…
Река под землей… человеки плывут —
В гробах, как в долбленках… и песни поют…
О Глинской Елене… о Шуйском Ваське…
О колотой ране у Гришки в пупке…
Одиннадцать месяцев царствовал он —
Что ж ты, Сатана, сжег в костре его трон?!..
Что шапку его Мономахову сжег —
Ее он все пялил на тощий задок,
И гадить сбирался, а гузно тряслось, —
Что, лось, все рога запродать довелось,
А жизнь не купил?!..
А Москва за окном
В бреду. Во жару. В исступленьи больном.
Чумой, Сатана, ты ее заразил.
Бубонный, чугунный зрак Адский скосил —
И баста. Спеклися. На вынос — тела.
И в лоб не целуй: сразу — из-за стола —
От устриц — креветок — гранатов — маслин —
В разрытую яму, где ты господин
Лишь сам себе,
сам себе,
сам себе,
сам.
Грохочет чума. Мед течет по усам.
Что делаем, Дьявол, мы в Граде Чумном?!..
В повозке грохочем. А Смерть за окном.
Безноса; с косою. Разит маскарад
Спиртным перегаром. Как в тыкве горят,
Во прорезях, в дырах, что выколол нож,
Церковные свечи. И пламенем — дрожь
По телу. По сердцу. Вдоль по мостовой.
Да вдоль!.. — по Тверской! По Ямской! Моховой!
Вдоль по Мономаховой! Вдоль по Махно!..
По зимней Малаховке, где так темно…
По воле… по боли… по свальной тюрьме…
По дыбам-решеткам! По оспе-чуме!
По буйному бунту! По банту в косе
Боярышни — мчимся! Огонь в колесе!
Гудит машинешка,
слепое авто!
Гори, головешка!
Ты, Дьявол, никто!
А кто я — я знаю.
Царица гульбы.
Сорочья княгиня. Подвеска судьбы.
Жемчужная брошка
в остожье дерьма.
Калюжная кошка —
а мышь задарма.
Дай руль. Не даешь?! Так я выхвачу. Глянь!
И вот я сама уж везу тебя, дрянь.
Ты шубу стащил с меня?! Я голяком
Машину веду. Я слегка под хмельком.
То Васька Блаженный меня напоил.
Богатый, придурок, — а голым ходил.
И шуйцу тянул. И полушку просил.
А помер — колядовать не было сил.
В повозках не трясся…
Как руль крутану!
И вывернусь! Голову я отверну
Тебе, Сатана… Азраил… Аббадон…
Визжат тормоза! Это явь!
Это сон.
Я думала — врежусь.
А столб — он стоит.
И близко столба
сумасшедший сидит.
Он в рубище, крюк. Песню воет. Черпак
Десницы — во вьюге. Сжимает в кулак
Остылых сорожек… уклеек… плотву…
Я выйду. Заплачу.
Я с ним доживу
Горбушечку жизни.
Халву дожую
Любви.
Сатана!.. не тебя I love you,
А страшного — в звездах — юрода — в прыщах —
В отрепьях — в парше — на легчайших мощах
Немножечко мяса — а, Дьявол, душа:
Вся — Бога богаче — беднее гроша.
И я с ним уйду — в лютый холод и мрак.
Такая я дура. Такой он дурак.
А ты — теперь Бога в повозке катай.
Авось под куранты закатитесь в Рай.
А мы на катание то поглядим.
А мы из-за пазухи хлеб поедим,
Ах, черственький хлебец, ах, зубы неймут…
Ах, Дьявол, какой нынче снежный салют.. .
И не соблазнилась… не скрала наряд…
Сундук не открыла, где камни горят…
За тыщу монет не далась Сатане…
Ах, черное, зимнее небо… в огне…
Ах, бедный юрод… ах, голодный народ…
Ах, сводит морозом и зубы… и рот…
Кусаю… глотаю… слезу… и кусок…
Зачем я еще… не каталась… часок…
***
Я — птица!
Я — Ангелица!
Я стою босыми ногами на крыше.
Внизу человечки не поют, не дышат.
Они мыслят: я разобьюсь.
Разобьюсь в пух и прах?! — ну и пусть.
Разбиться так разбиться.
На то она Богом слеплена, птица.
У меня фарфоровая грудка.
У меня костяная лапка.
Я живу рядом с флюгером, в будке.
Рядом со звездами, знаете, зябко.
Но я привыкла. Отросли крылья.
Большие. Тяжелей меня в два раза.
Я по земле тащу их в бессилье.
Их бы мне мазутом да маслом смазать.
Я не хочу умирать в своей постели.
Я не хочу быть мешком, набитым костями.
Мотор завелся.
Ну, полетели!
Небо мне звезды бросает горстями!
Холодно! Ветер!
Ах, ветер, ты моя муфта,
Горжетка, инеем обросшая воскресным,
Манжетка, шею обнявшая тесно.. .
Разобьюсь. Не вынесу вечной муки —
Птицей плыть в пьяной лазури небесной.
ПЛОЩАДЬ. СЕМЬ ПЕСЕН КСЕНИИ
песня первая
Старик, упала я. Старик, воды.
Старик, кругом увалы и хребты.
Летела я в широких небесах —
А там и месяц высох и зачах.
Крыло мое!.. А перья все в крови,
Во ржавчине, мазуте, масле, льду…
Старик, ты Божью Матерь не зови.
Не видишь — человек попал в беду.
Мне чем-нибудь… крыло перевяжи.
Бинтом. Портянкой. Красным лоскутом.
Муаром — через грудь — роскошной лжи,
Где орден всходит Солнцем над крестом.
Да подцепи же… — рваной простыней
Военной свадьбы, с коей в ночь шагнул
И ногу потерял… кто там с тобой?!..
Мальчонка… рот — два зуба, свист и гул?..
Старик и мальчик — кровных два ведра
На коромысле века. Ближе, ну!..
Я ангелица. В небесах дыра
Прорезалась. Я как в нее шагну
И упаду — на площадь во снегу,
И бычит храм свой лбище золотой…
Дуй, ветер, дуй! Я больше не могу.
Я — коркой в грязь — у снега под пятой.
Я сломанные крылья волоку.
Отец мой, Сын мой, я узнала вас.
Я молока метели на веку
Хлебнула. Я лила метель из глаз.
Я на метели ела и спала,
Сражалась, кровь на серебро лия…
Вас обниму, пока не снидет мгла,
Крылами изувеченными
я.
……………………………………………………………………….
песня вторая
Мальчик-с-пальчик, подойди…
В глаза мне погляди…
Мамка-то у тебя жива?.. —
Выпь да белая сова…
Что, старик, тебе не спится?..
Ночью так страшна Столица,
И виденья бродят в ней
Середь башен, средь камней…
Видишь, видишь —
там, в углу —
Где метель белый уголь с лопаты трясет —
Рысью корчится на полу
Тот, кого так любил народ…
Рана — от лома — во лбу его!..
Может, от посоха… от копья…
Заверните в рубашонку
буйного,
Дайте вору гостинец
от ворья…
…………………………………………………………………………
песня третья
Они идут. Идут. Они идут.
Они поют. Поют. Тугую песнь
И мрачную. Угрюмую, как труд.
О том, что ты не есть
и я не есмь.
А есть лишь Тот, с короной цвета ви… —
Ты вишню любишь, дед?!.. И я люблю… —
В дохе, подбитой мехом на крови,
Свежатиной, шкуренной во хмелю.
И Тот идет, как надо, впереди.
Тот, скалясь, над поющими висит.
Они поют, что женщина родит,
А муж себя в безумье оскопит.
Начало века — кружево до плеч,
Тесьма под соболями, и венец…
Ты, парень, на снегу
десяток свеч
Зажги. Ты помяни огнем конец.
Конец. Они поют?!
Песням — хана.
Конец. Они живут?!
Жизням — кранты.
Ты видишь, Царь и Царская жена,
Во чьей крови горят Того персты.
Ты видишь, Царь… — Царевича закрой!..
Запрячь под шубу!.. ненароком — хлесь! —
И выстрел…
И слетает белый рой
На черствый хлеб земли, что даждь нам днесь.
…………………………………………………………………………..
песня четвертая
Вот он, мой родной народ.
Вот он, мой старик.
Подворотнями идет.
Держит в глотках крик.
Хлеб да воду — из котла,
Зелье — из горла…
Я среди него жила.
Ела и пила.
Чернью, медью, вервиём
Наползает он.
Режет он меня живьем
На размах знамен.
Рубит топором меня
На испод гробов…
Вздымет вверх — шматком огня:
Эй, свети, любовь!
Факел бешеный, гори!
Путь наш освещай!
Выгори! Дотлей! Умри!
Ангелом летай!
А народ, он будет жить.
Жрать середь поста.
Сало мять да водку пить
Супротив Креста.
В диких войнах погибать.
Греть сковороду.
Райских деток пеленать
В неземном Аду.
…………………………………………………………………………………..
песня пятая
НАРОД
Они шли прямо на меня, и я видала их —
В шинелях серого сукна, в онучах записных,
И в зимних формах — песий мех! — и зрячи, и без глаз —
На сотни газовых атак — всего один приказ! —
Крестьяне с вилами; петух, ты красный мой петух,
На сто спаленных деревень — один горящий Дух!
На сто растоптанных усадьб — один мальчонка, что
В окладе Спаса — хлещет дождь!.. — ховает под пальто…
Матросы — тельник и бушлат, и ледовитый звон
Зубов о кружку: кончен бал, и кончен бой времен,
И торпедирован корабль, на коем боцман — Бог,
А штурман — нежный Серафим с огнями вместо ног…
И пацанва, что ела крыс, и девочки, что на
Вокзалах продавали жизнь да дешевей вина;
Они шли рядом – беспризор с винтовкой-десять-пуль
И с волчьей пастью сука-вор; пахан; продажный куль;
И мать, чьи ребра вбились внутрь голодным молотком,
Чей сын остался лишь молитвою под языком;
Все надвигались на меня — кто нищ, кто гол и бос,
Кто без рубахи — на мороз, кто мертвым — под откос,
Кто в офицерьем золотье, в витушках эполет —
На царских рек зеленый лед, крича: “Да будет свет!” —
Неловко падал, как мешок, угрюмо, тяжело,
Кровяня снег, струя с-под век горячее стекло…
Бок о бок шли — струмент несли обходчики путей,
И бабы шли, как корабли, неся немых детей
В кромешных трюмах белых брюх — навзрыд, белуга, вой,
Реви за трех, живи за двух, бей в землю головой!..
В мерлушках, в хромах сапогов, в лаптях и кирзачах,
В намордниках от комаров, в фуфайках на плечах,
В болотниках и кителях, в папахах набекрень —
За валом — вал, за рядом — ряд, за ночью — белый день,
Все шли и шли, все на меня, сметя с лица земли
Игрушки жалкие, и сны, и пляски все мои;
И я узрела мой народ — я, лишь плясун-юрод,
Я, лишь отверженный урод, раскрыв для крика рот,
А крика было не слыхать, меня волна смела,
Вогналась длань по рукоять, свеча до дна сожгла,
Толпа подмяла под себя, пройдяся по крылам,
И перья хрустнули в снегу, и надломился храм,
Мне в спину голая ступня впечаталась огнем,
И ребра в землю проросли, и кровь лилась вином,
И стала кость от кости я, от плоти стала плоть,
И стала в голодуху я голодному — ломоть,
И кто такая — поняла, и кто такие — мы,
И кто за нами вслед идет из сумасшедшей тьмы.
……………………………………………………………………………………………….
песня шестая
-Мальчик, грозная ушанка!
Видишь, ночь кончается…
А фонарь гудит казанкой,
На ветру качается…
Вынь палец изо рта…
-А жизнь, тетя (плевок в дыру от зуба),
проста:
Ничему не верь,
Ничего не бойся,
Ни о чем не проси.
А все люди — караси.
…………………………………………………………………………………………………..
песня седьмая
…Карасиха, карасенок
и старый карась
Плывут по ночному граду.
Три золотых пера,
уронены в грязь.
Им ночлега не надо.
Они спят на ходу,
они едят лебеду,
Старик, пацан и девка, крылата:
Одно крыло сломано —
знать, попала в беду:
Стреляют в небесных палатах.
Она по снегу крыло волочит.
Перья, как пальцы, мерзнут.
А пацан в ночи беззубым ртом горит,
Скалится радостно и грозно.
Ушанка в алмазах —
так сам Мономах
Не унизывал шапку камнями…
И плачет старик,
и спирт на губах,
И небо стреляет огнями.
ПОДВОРОТНЯ
На самом дне — в грязи — алмаз.
В грязном кулаке — жемчуга.
Целуй больные окружья глаз.
Сыпь в наготу самоцветы-снега.
Сыпь серебро поземки —
в нищету,
В глубокий, чадный чан двора.
Я прошла за верстой версту,
И вот она, в небо дыра.
Меня полюбил человек.
А я его.
А кто он?.. — я не знала. Человек, и все.
А жить нам осталось всего ничего.
А я могла лишь целовать его лицо.
А встретиться негде было нам,
как мужу с женой,
И лишь подворотня оставалась нам —
И там, в ночи, он плыл надо мной,
Как месяц в зените по облакам!
Он падал на меня. Распинал на снегу.
Все думали: мы хулиганы. И
Отворачивались от нас на бегу,
Не мешая нашей священной любви.
Во ржавом котле жизни,
на самом дне,
Где накипь ножи фонарей скоблят,
Я была в нем и он был во мне —
Так с иконкой на груди спит убитый солдат.
И мое голодное лицо в оправе снегов
Так целовал он, на меня молясь,
Что я понимала: эта ляжет любовь,
На кружева наплевав,
в наледь и грязь.
И здесь, в подворотне,
где свист и мат
И выхарк и выстрел и смех и страх —
Так в снежной скани глаза горят,
Бессмертные, в лобных смертных костях.
ВОСКРЕШЕНИЕ
Я тебя воскрешу.
Я тебя воскрешу.
Ты мальчонка убитый.
А я не дышу.
Тебя сверстники били. Прикончили вмиг.
Ты уже никогда — ни мужик, ни старик.
Ты уже никогда — в крике первой любви…
Напрягаю я страшные мышцы. Живи.
Напрягаю я Дух,
собираю в кулак,
Поднимаю кулак над тобою, как стяг.
Над измызганным тельцем, где кровь на крови,
На снегу площадном… Возглашаю: живи.
Заклинаю: живи!
Заповедаю: встань!
…Перекручена красной повязкой гортань.
А мальчонка валяется, будто бежал
И упал. Завывает народ, как шакал.
К небу пьяную морду воздев, воет мать.
Шепчут старцы, старухи: нам всем умирать.
Только мальчик вот этот!.. Один, меж людьми…
Всех отпой, отповедай. Его — подними.
И я пальцы к нему врастопырку тяну!
И кричу: ну, вставай!.. Оживай!.. быстро, ну!..
И я вижу, как тело в сугробе сидит.
И я вижу, как глаз одичало глядит.
И встает он, весь белый, с разбитой губой,
С головой раскроенной,
от боли слепой,
Мальчик, в драке убитый, в миру воскрешен —
И, шатаясь, ко мне тяжко ломится он
Через бедный, густой,
тяжкий воздух земной…
Я его обнимаю. Сынок мой. Родной.
ПОСРЕДИ ВОЙНЫ
Ах, выстрелы!.. Ах, выстрелы!..
Я посреди войны.
Войну ведь кто-то выносил,
И выродить должны.
Ах, взрывы да винтовочки,
Да лента — в пулемет…
А в чем же я виновная?!..
Кто дурочку поймет….
Война… Костры на площади.. .
Луна — сковорода…
Я, дура, вместо лошади.
Гривастая руда.
Власа златые, рыжие,
Лошажий хлесткий хвост —
Ах, пули, пули, ближе вы —
Я Сирин, Алконост!
Я Гамаюн, сверкающий
Среди разрывов, пуль.
Мне каждый умирающий —
Божественный патруль.
Свистите, пули, пулечки,
Над головой моей…
Не знают страха дурочки,
Не знают, хоть убей!
Гранаты и прицельные,
Наводкою, с высот…
Была простынь постельная —
Рвет на бинты народ.
Пусть лают псы смердящие.
Пусть злобы торжество.
А кровь-то настоящая
Народа моего.
И у костра площадного,
Над бешеным огнем
Мы Время беспощадное,
Как мусор, подожжем,
Изжарим, будто курицу,
Схрустим и рот утрем —
Мы голыми, на улице —
Луна дымится, дурится!.. —
За правду все умрем.
***
Бегу. Волосы золотые
Вокруг головы летят, струятся, горят,
Окутывают меня, как свадебный наряд;
Стреляют в меня из-за угла —
А выстрелы-то холостые!..
Стреляют мне в грудь святые и не святые,
А я и сама не свята,
Я гиль, голь, грех, голота;
У меня только и есть,
что волос моих красота,
Да синих горящих глаз чистота,
Да сахарные уста;
Многие меня целовали,
Многие до дна рюмки выпивали —
А я опять полна, а не пуста!
Бегу под выстрелами дорогой длинной…
Как звать меня?..
Ксения?.. Магдалина?..
Елена?.. Анна?.. Сусанна?.. Мария?..
Выстрелы. Выстрелы холостые…
Волосы. Волосы золотые…
Текут по спине на дерюгу-платяной-мешок…
Сидит на плече красный петушок…
Тому, кто волосы мои в косу заплетет,
В награду дам синий небосвод,
А еще впридачу — кота и петуха…
Ну, бросьте в меня камень,
кто из вас без греха.
АДОВО ПОДЗЕМЬЕ
Это Ад. Я возвращаюсь
На круги своя.
Я у нищих причащаюсь
Красного питья.
Это кровь в сиротьих флягах,
А кутья в горстях.
Ты завернут в красных флагах,
Ладаном пропах.
Под землей — все флаги черны.
Поезда гремят.
А гудки, военны горны,
Плачут и вопят.
Ты, железная повозка,
Распахни-ка дверь!
Гроб стальной, стальные доски.
Спи, Господня дщерь.
Спи. Пусть бедные гурьбою
На часах стоят:
Все торгуют под землею,
Все хрипят не в лад.
У коробок из-под снеди,
Словно соловьи,
Так поют, одни на свете,
Ангелы любви.
У коробки встану с ними,
Лик свой задеру:
В бликах, пламени и дыме,
Сквозняке-ветру,
Тут, где спят на камне семьи
Спущенным чулком, —
В душном Адовом подземье
С Райским куполком…
Ты, повозка!.. Ты грохочешь!..
Мимо проезжай…
Коли жить в Аду не хочешь —
Враз изгоним в Рай.
ПОХИЩЕНИЕ ПАВЛИНА
Я украду его из сада, где птицы и звери,
Некормленые, молятся, воют, кряхтят.
Я разобью замки, решетки, железные двери.
Я выпущу наружу волчат и котят.
Пускай смотрители на рубище мое глаза пялят,
Пытаются в меня стрельнуть из обреза, из ружья…
Я сделана из брони, чугуна и стали.
Из железных костей — глухая грудь моя.
Я, люди, уже давно неживая.
А звери и птицы — живые, да!
Поэтому я вас, их убийц, убиваю.
Поэтому я прыгнула в клетку, сюда.
Иди, павлин, ко мне… какой ты гордый!..
Похищу тебя, а не цесарку, не журавля,
Не старого моржа со щеткой вместо морды,
Не старого марабу в виде сгнившего корабля.
Разверни, павлин, хвост…
…розовые, синие, золотые!..
Красные, изумрудные, вишневые… кровавые огни…
Хвост полон звезд; они мигают, святые,
Они рождаются на свет одни — и умирают одни.
О павлин, ты небесная птица,
Я купаю в тебе лицо и руки, как в звездных небесах…
Ты комета!.. — а тебя клювом тыкают в лужу — напиться,
Умыться, упиться, убиться…
сплясать на своих костях…
Павлин, дурак, бежим скорей отсюда —
Ведь они тебя изловят… крылья отрежут…
выдернут из хвоста перо —
И воткнут себе в зад, для украшения блуда,
И повесят твою отрубленную голову, вместо брегета,
на ребро…
Прижимаю к груди!.. Бегу!.. Сверкающий хвост волочится.
Улица. Гарь. Машины. Выстрелы. Свистки. Гудки.
Я одна в мире богачка. Я владею Птицей.
Я изумруд, шпинель и сапфир, смеясь, держу,
как орех, у щеки.
А ты, в соболях, что садишься в лимузин,
задравши дебелую ногу,
Охотница до юных креветок
и жареных молодых петушков!.. —
Ты, увешанная сгустками гранатовой крови,
молящаяся ночами не Богу —
Оскалам наемников, что тебе на шубу
стреляют лис и волков!
Стреляют куниц, горностаев, песцов
для твоих чудовищных шапок,
Немыслимых, с лапками и хвостами,
с кабошонами мертвых глаз… —
О павлин, не когти!.. кровят впечатки впившихся лапок.. .
А жирная матрона глядит на меня, немой отдавая приказ.
И взводят курки.
И целят в меня.
“Отдай павлина, дура!
Я владею тобой!
И всей грязной людской!
И звездами! И зверьем!..”
Ну что, богачка. Твоя подачка. Твоя подначка. Не куры —
Не овцы в загоне — не свиньи в притоне —
мы в звездном небе живем.
И я владычица. Я богиня. А ты лишь в шубе замарашка.
И тычется мордой в снег золотой
бедняцкий твой лимузин.
И я тебе с неба в подарок сведу
орла, и льва, и барашка,
А сейчас — возьми, не хнычь, вот тебе мой подарок —
павлин.
Павлин!.. Клекочет!.. На небо хочет!..
Корми его отрубями.
Каждое утро палец себе отрубай
и свежей кровью корми.
А я — по свободе дальше пойду,
гремя кандалами, цепями,
Гремя бубенцом, погремушкой, колокольцем
меж зверьми и людьми.
И ты замрешь, застынешь, княгиня, в толпе
с изумрудной в кулаках птицей,
И глаза твои круглые заиндевеют,
провожая мой легкий ход…
А я пойду, крылья раскинув,
взметнув царский хохолок над Столицей,
И за плечами развернутый звездный хвост
прожжет рубинами лед.
КСЕНИЯ РАСПИСЫВАЕТ ЧАСОВНЮ СВОЕЮ КРОВЬЮ
Я распишу своею кровью
Часовню эту.
Я пьяным богомазам ровня.
На ребрах мета.
Меня во сне пометил Ангел.
Спала на рынке.
Он нож под ребра мне направил
Из-под корзинки.
Нарисовал меж ребер крестик…
Кисть не держала —
А этот крестик будто пестик…
Как Божье жало…
Часовня в пихтах, соснах, елях…
О, Север лютый…
О, Бог, лежащий в колыбели,
Огнем продутый…
Топориком ее сработал
Столь юродивый…
Такой, как я… ружьишко, боты.. .
Святой, родимый…
Охотник?.. да, в миру животник…
Так — человечек…
Так — лысый, сморщенный Угодник
В ограде свечек…
Так — пес людской, и нос холодный,
И воет глухо…
Щеночек, по любви голодный,
Поджато брюхо…
А нимб горит над колкой стрижкой…
Стоит в бушлате,
В болотниках… И я — что мышка
Опричь объятий…
В его часовню я приперлась
Через морозы.
Вела меня и била гордость.
Душили слезы.
Там стены голые… там доски…
Наизготове…
Разрежу руку на полоски
Слепящей крови!
И хлынет кровь на пол дощатый!
И руки вскину!
И напишу Тебя, Распятый!
Твою судьбину!
Солдат, в снегу игравших в кости!
Мать в черном, вечном!
И Магдалину на погосте —
С огнем заплечным…
Моя часовня! Роспись — кровна!
Восстань, усопший!
Я пьяным богомазам ровня!
Рот пересохший!
Придут наутро. Схватят. Свяжут.
Заарестуют.
……Но кто — всей кровию замажет
Всю — Кровь!.. – святую…
КСЕНИЯ НА ФРЕСКЕ
…Там бесы Адовым покойникам —
Льют в глотки татям и разбойникам
Расплавленное серебро;
А я?! Чем провинилась, Господи?!
Одним лишь поцелуем — горечью
Спалившим голое нутро.
Одним объятием торжественным,
Где не мужчина и не женщина —
Две железяки запеклись,
Те два гвоздя с Кургана Лысого,
Кровь по сугробам — зверья, лисова…
…На фреске, грешница, меж рисинами
Огня, между котлами, крысами,
Кричу, подъяв лицо неистовое:
“Ты моя жизнь.
Ты моя жизнь.”
ВАГОНЫ. ВОКЗАЛ
Вот они, вагончики,
вагонишки мои…
Дай, побуду миг путейщицею… дай…
А снежки в меня свистят, будто соловьи,
Разбиваются о каменной груди моей Рай.
Райский Сад под ребрами, снежный Эдем.
Голубая кровь — вдоль — по ледяным хвощам.
Нынче я — путейщица.
Мазута черный крем —
На морды колес. Свеклу фонаря —
в пар зимним щам.
Низко кланяюсь винтам, молотком стучу…
На вшивость испытую дырявый металл… —
В шаль завернусь… — а лицо длинное — свечу —
Так жгу в ночи, как алмазный кристалл!
И от меня шарахнется обходчик-пьянь.
И предо мной на колена — грузно — бродяга — бух!..
Встань, мой лысый святой, лисенок драный,
встань.
Я люблю твою плоть. Я люблю твой дух.
И пусть мне буфетчица-подушка глотку пухом заткнет.
И пусть меня малюта с дубиной или Ангел с ружьем
К стенке — толкнет,
тряпкой — сомнет,
сапогом истопчет, как лед,
И пусть это видит мой народ, с которым мы — вдвоем:
Под брюхом мертвого вагона — мигает красный фонарь —
И молот — в кулак, в другой — резак, кривой ятаган,
И ноги рогаткой: целься, народ! Стреляй, народ! Жарь!
Бей дуру-обходчицу, вашу мать, по ребрам и ногам!
Выбей, выколоти ей Рай — из груди!
Выжги под сердцем звезды! Вымажь в крови!
А после — в рот ей монету — за обход — заплати!..
………………………………………………………………………………..
Эх вы, вагонетки, вагончики мои…
ХЛЕБ: ЛЮБОВЬ
Убрус мой драный. Голова — казан.
Тяну черпак руки.
Ах, я была красива, как фазан.
А нынче — блин пеки.
Корявый корж, слоенку в полцены,
Сухарь — кусай, рот свеж!.. —
У ног толпы сижу — глаза черны,
А вместо сердца — брешь.
Как вы снуете, люди-челноки.
Сюда — туда — сюда.
Как вам одежды ваши велики.
Как велика беда.
Как все пройдет, и ваша жизнь промчит,
Как ноги ваши — над
Моей башкой — над сердцем, что стучит —
Над пузырьком, где яд —
Над хлебом, что я в кулаке сожму —
Что бросили вы мне —
Кому же я отдам его, кому?!.. —
Обмоченный в вине,
Закусанный зверями с трех сторон,
Зачерствелый стократ… —
Пригодный для собак или ворон,
Не для зубов — лопат
Могильных, панихидных тех просвир,
Что гложет, весь в слезах,
Освистанный, оболганный мой мир,
И я — с ним на паях!..
И этот хлеб, смертельный хлеб любви,
Посмертный хлеб живой —
Так втянет нюх, так кулаки мои
Сомнут, так горло — вой
Над ним взовьет, так поцелует рот,
Так — лоб в него, в святой:
Спасибо, о, спасибо, мой народ,
За Царский катыш твой,
За твой, с землей, с опилками, ржаной —
Волчцом — сосцом! — к губе
Пылающей, — за дикий, поздний вой
Любви, любви к тебе.
ВНУТРИ СТРАШНОГО СУДА
Не сломайте руки мне — хрусткие ледышки…
Морды — мышки…
щеки — пышки…
Я лечу внутри Суда;
под ногами — города;
я бегу до хрипа, до одышки
По тяжелым облакам…
юбка задерется — виден срам…
а солдат глядит, замерзший, с вышки
На летящую в небесах — меня!..
На шматок волос огня…
На живот мой, локти и подмышки…
Я жила, жила, жила.
Я пила, пила, пила.
Ела, ела, ела — и любила.
Синие гвозди звезд… лес, зубцы пихт… мгла…
Топор Луны… кометы метла…
в руке ночной, черной, скрюченной, — звездное кадило…
……………………………………………………………………………………………..
Руки, что нянчили меня, — мертвы.
Губы, что кусали хлеб моих щек, — мертвы.
На половые тряпки порваны пеленки.
Истлел мой детский, в златых блестках, княжеский кафтан.
Сгорел в печи мой детский барабан.
Страшный Суд!.. прими голого ребенка.
Прими голое, морщинистое, старое дитя.
Бутылку жму к груди: о, не в вине душа.
Седую бровь я пальцем послюню.
Я ведь маленькая, Бог, а дура — будь здоров.
Я не научилась за всю жизнь, посреди пиров,
Съедать Царские яства на корню.
Не выучилась, дура, — а хотела как!.. —
Никогда не разменивать разменный пятак;
Отрезать от пирога, чтоб не убывало;
Нагло врать в лицо, чтоб свою шкуру сберечь;
И так исковеркать грубую, горькую речь,
Чтоб обсасывали косточки, грызли сладко,
вопили: “Вкусно!.. Дай еще!.. мало!..”
Ах, дура, — бежала голяком!
Ах, Федура, — не умела тишком:
Все гром, да слом, да ор, да вор,
да крик истошный!
Вот и слышно было мя издалека.
Вот и знали все мя — от холопа до князька:
Смех заливистый,
посвист скоморошный!
А и в Царских невестах ходила небось!..
А и в Царских дочерях походить довелось!..
А мне все у виска пальцем крутили:
Что ты, девка, они ж подохли все давно…
Что ты, кляча, в том лесочке темно,
Ни часовни, ни креста на той могите!..
Все Царское у тебя — и зипун, и тулуп.
Все Царское у тебя — и изгиб ярких губ,
И синь очей из-под век,
и на плечах алмазный снег,
и ожерелье вьюги.
Вся жизнь твоя Царская — в огне и в беде.
И ты, Царица, в небе летишь,
на Страшном Суде,
И сосцы твои — звезды,
и руки твои — звездные дуги.
И глаза твои, Царица, — один Сириус, другой Марс:
Они жестоко и страшно глядят на нас,
И ладони твои, Царица, — звездные лики:
Они обернуты к нам, и пальцы подъяты, как власа, —
Живи, Царица, еще час, еще полчаса,
А там — душа пусть выйдет в звездном крике.
И раскатится крик над ночной тайгой — Страшный Суд!
И ты упадешь с небес, Царица!
И тебя унесут,
Увезут на телеге с зеленого льда расстрела:
Ах, была ты дура из дур, что орала так —
Вот молчанье навек,
вот на глаза пятак,
И это длинное, худое, животастое, ребрастое,
старое, Царское, детское, нищее тело.
………………………………………………………………………………………
А и где душа?..
А и нету души.
Тихо из мира уходи.
Звезду туши.
ХОД КСЕНИИ ПО МОСКВЕ
………Я иду по Москве.
Я иду по Москве.
Я — по шаткой доске.
По безумной тоске.
По траве-мураве —
Изо льда бастылы:
Костевье в рукаве —
Крик базарный из мглы.
Я иду по Москве.
Лапти все во грязи.
Плат сняла — голове
Утопать в небеси!
Я на купол крещусь.
Я на Зверя гляжу.
В кулаке сжавши кус,
На снегу я сижу!
Я лежу под Москвой.
Я лежу под землей,
Под Волхонкой-ногой,
Под Неглинкой-рукой.
Ах ты, Софья-Царевна,
Ты ликом толста!
Под кремлевской доской —
Ни черта, ни Креста.
Шутка ль — Царь наш тиран!
Диво ль — деспот опять!
Не сочтешь диких ран —
На морозе зиять!
Руку мне отруби —
Отращу вдругорядь!
Ногу мне отруби —
Враз пойду танцевать!
Эй вы, люди мои!
Вы такие ж, как встарь!
На костях — на крови —
Наш взошел календарь!
Кто грызет семена… —
Так боярин их грыз!
Чья вся в бубнах спина… —
Так же — с висельцы — вниз!
Ты, преступник и тать!
Чей домишко поджег?!..
Я — твоя Божья Мать:
Костыльки вместо ног!
Ты седой, как январь,
Ты кафтанчик сменил, —
А такой же, как встарь:
Грабли рук вместо крыл!
Я иду по Москве —
по враньёвой молве:
Кто с три короба да кому наврал,
Кто у Царицы с шеи ожерелье украл,
Сковородки площадей шкварками шапок гремят,
Железные повозки спичками горят,
А дома-то после Бонапартова пожарища отстроили,
А лоскутья снегов мне ветром на шубу раскроены,
На обнову… кинь, брось мне полушечку!..
Тиф, чума и холера — богачки мои!.. —
и, смертушка-душечка,
Ты опять — как тогда — давненько — дулом-дулечком —
Ищешь мя, чаешь выпустить пулечку,
Пулю-дурочку, киску-мурочку,
Общипанную, бесхвостую, голопузую курочку.. .
Ах, капель!.. да вывеска: “БАНКЪ ВОЛЬФСОНЪ И Ко” —
игрушка новогодняя!..
А в кармане у меня деньга древняя, негодная…
Кругляш тертый… гривна-сребро…
расплата князя Рюрика…
Брошу ее на снег — ловите, хватайте, жмурики!..
Вы все такие ж…
души мертвые… пустые… жадные…
Эх, над затылком дымят трубы чадные!
Эх, гудят в небе птицы железные!
Возьмите меня в синь!.. Полечу над бездною!..
Увижу сверху людишек…
малых, черных, как мураши…
Иди, дурка, беги по Москве,
задрав подол, на ходу пляши.
Твой — по Москве — винной гроздью —
последний пляс.
Твой — в рукаве — костью:
последний Спас.
Твой — пулей над головой —
последний век.
Твой — чистый, пушистый, еще живой —
последний снег.
***
Ну-ну, давай кричи о Благе,
О Страсти, Вечности, Любви.
Народа верные бедняги.
Ты лучше сердце умертви.
Вонзи в него иголку стали.
На вертел воли нанижи
И жарь.
Вы, повара, устали.
Тупые ваши все ножи.
И вилки ваши — лишь рогульки.
И в мыльных порошках вино.
И помидоры, пульки, дульки,
Все псами съедены давно.
И в мире, где в китайской драке
По-русски — пяткой в рожу — бьют,
О, лучше, слаще быть собакой:
Подстилка, кость, натаска, кнут.
И брешешь ты.
Из пасти брызнет
С клыков — белы как снег — слюна.
Лай, пес, башкой мотай на тризне,
Лей водку в глотку, Сатана.
***
Земля?!..
Вы кому расскажите.
А воля?!.. —
пропита дотла.
В парче грязнобурые нити
Двуглавого вышьют орла.
А мы его ножичком вспорем
И выпорем золото лет.
А мы о Священном не спорим:
Ведь нынче Священного нет.
Ты можешь мне врать,
завираться,
Ладонь прижимать ко груди,
Ночьми перемалывать Святцы,
Молить и снега, и дожди!.. —
Не верю.
Ни слову не верю!
Ни лику! Ни слезной скуле!
Закрыты Небесные двери.
Поземка метет по земле.
***
Я много слушал бредней
Беззубых нищих уст.
Молений за обедней.
Потир злаченый пуст.
Мир изолгался, спятил.
Святой святого бьет.
Вниз головою дятел
На висельце поет.
Все брешут о чудесном
Пришествии Втором,
А бредят лишь воскресным,
Горячим пирогом.
Все крестятся справа налево,
А кто наоборот;
А площадная Ева
Судачий скалит рот.
Святое?.. — колют шилом!
Летит от нимбов прах!
Вот мощи из могилы —
И хрустом — на зубах.
Мир бледный и поганый,
Отравленней гриба.
Побудь в застолье пьяный.
Отверзни погреба.
Орел двуглавый — ну-ка!
Дракон стоглавый — слазь!
Без стука и без грюка
Вхожу, Князь Мира,
Князь —
Да, Тишины. Вы, тише.
Стоять. Сидеть. Лежать.
Придут чужие мыши
Меня короновать.
И стану я Великим.
И стану я Царем.
Взойду я черным ликом.
Над каждым очагом.
И люди рухнут наземь.
Повалятся ничком.
Вот так — из грязи — в Князи.
Так — поддых — кулаком.
ДЕВОЧКА С КУРИЦЕЙ
-Ах, блаженненькая, курочку купите!..
Вот, у меня к поясу привязана она…
Лапки перевили веревки и нити:
Не улетит!.. она заснула и пьяна…
Я вином ее поила… пшеном кормила…
Золотые зерна вкладывала в клюв…
Ах, вы дурочка, вас курочка простила,
Крылышком махнув, свечечку задув…
А у меня, Ксеничка, беленькое платье!..
Его мне из виссона сшила Талифа Куми…
Меня в него пеленали!.. буду в нем в объятьях…
Лягу в нем под землю спать… а наверху — огни…
Курочка ощипанная стоит лишь монету!..
Пробую на зуб… и ты обманешь, как пить дать…
А глаз у мертвой курицы горит нездешним светом:
Мол, тоже вас изжарят…
мол, в звездах буду ждать…
Курицу купи,
тетка длиннокосая!..
И монетой круглой
скачусь с откоса я…
БОГАЧ ПЕРЕД КСЕНИЕЙ
Да, я толст.
Да. Бей меня дубиной —
Не прошибешь.
Да, я жру икру.
Да, ворошу поленья червонные в камине.
Да, верю лишь в ложь.
Богатство никогда правдой не купишь.
Солги — и получишь! Солги —
Что канючишь?!..
ты правдой вонючей наскучишь,
Как скучны растоптанные сапоги.
Я богат. Меня растопчи попробуй.
Я куплю, что умильно мне в рожу глядит.
Я куплю все — от люльки берестяной
до гроба,
Откуда Лазарь восстал, хотя и смердит.
А ты, помешанная?!..
Что кулаком грозишь мне?!..
Что в диком танце изгаляешься, как коза?!..
Я глаза твои сорву и съем, как вишни.
В мои сундуки ссыплется по волосу твоя золотая коса.
Я куплю тебя с потрохами.
И каждый потрох продам отдельно.
За баснословные деньги.
За фараонские кругляки.
Купи, девка, за грош
один шматок
моей беспредельной,
Бессмысленной, бедной,
бесовской,
бесконечной тоски.
КСЕНИЯ ПЕРЕД СТАРУХОЙ
Кожа — дуба кора.
Ты уснешь до утра.
Ты еще помнишь юродивых — тех,
Кто камень жевал. .
Цепи кто надевал…
Кому копеечку народ совал
в беззубый смех…
Кто на рынках сидел…
Кто на купол глядел…
Кто Царю кричал:
“За тебя молюсь!..” —
А им дула — в грудь,
А в них палят как-нибудь,
А они лишь хохочут:
“От крови утрусь…”
Русь — шея свернута: гусь!
Дров напиленных груз…
Бабка, ты еще помнишь ту,
Что за красных, за бе-
лых молясь, на трубе
Все дудела,
хвост чесала коту?!
И стреляли в нее!
Рвали с тела белье!
Сжалясь, в рот ей пихали пирог!
А она широким крестом
Всех осеняла:
“Что будет потом —
Знаю лишь я… и Бог!..”
Бабка, помнишь ту?!..
Всю ее красоту —
Мешок с дырой для башки, до пят…
За пазухою ее — в лишаях котят…
Серьги ее, что Лунами блестят…
Котомы за горбом,
что чесноками смердят…
Юродивая — та!
А что я… сволота!
Я мотаюсь, как помело…
До нее досягну.
Я у жизни в плену.
Вот помру —
помолись тяжело
За меня.
Я жила без огня.
Я светила сама.
Я сходила с ума.
Я кормила мир с руки,
как коня.
Эх, бабка-сурайка…
пустая сума…
живи, живи,
нас всех хороня…
ВИДЕНИЕ ЦАРСКОЙ СЕМЬИ
Вижу… вижу…
Силки крепа… кости крыжа…
Витые шнуры… золотые ежи
На плечах… китель режут ножи…
Пули бьют в ордена и кресты…
Это Царь в кителе. Это Ты.
Это Царица — шея лебяжья.
Это их дочки в рогожке бродяжьей….
Ах, шубка, шубка-горностайка на избитых плечах…
А что Царевич, от чахотки — не зачах?!..
Вижу — жемчуг на шее Али… розовый… черный… белый…
Вижу — Ника, Ваше Величество, лунь поседелый…
Вижу: Тата… Руся… Леля… Стася… Леша…
Вы все уместитесь, детки, на одном снежном ложе…
Кровью ковер Царский, бухарский, вышит…
Они горят звездами, на черное небо вышед…
Царь Леше из ольхи срезал дудку…
А война началась — в огне сгорела Стасина утка…
Изжарилась, такая красивая, вся золотая птица…
Стася все плачет… а мне рыжая утка все снится…
Ах, Аля, кружева платья метель метут…
А там, на небесах, вам манной каши лакеи не дадут…
Вам подсолнухи не кинут крестьяне в румяные лица…
Ты жила — Царицей… и умерла — Царицей…
А я живу — нищей… и помру — опять нищей…
Ветер в подолах шуб ваших воет и свищет…
Вы хотите пирогов?!.. — пальчики, в красном варенье, оближешь…
С пылу-жару, со взрывов и костров… грудь навылет… не дышишь…
Кулебяки с пулями… тесто с железной начинкой…
А Тата так любила возиться с морскою свинкой…
Уж она зверька замучила… играла-играла…
Так, играя, за пазухой с ней умирала…
А Руся любила делать кораблики из орехов…
У нее на животе нашли, в крови, под юбкой… прятала для смеху…
Что ж ты, Аля-Царица, за ними не доглядела?..
Красивое, как сложенный веер, было нежное Русино тело…
Заглядывались юнцы-кадеты… бруснику в кепках дарили…
Что ж вы, сволочи, жмоты, по ней молебен не сотворили?!..
Что ж не заказали вы, гады, по Русе панихиду —
А была вся золотая, жемчужная с виду…
А Леля все языки знала. Сто языков Вавилонских, Иерусалимских…
Волчьих, лисьих, окуневских… ершовских… налимских…
На ста языках балакала, смеясь, с Никой и Алей…
Что ж не вы ей, басурманы, сапфир-глаза закрывали?!..
Там, в лесу, под слоем грязи… под березкой в чахотке…
Лежат они, гнилые, костяные, распиленные лодки…
Смоленые долбленки… уродцы и уродки…
Немецкие, ангальт-цербстские, норвежские селедки…
Красавицы, красавцы!.. каких уже не будет в мире…
Снежным вином плещутся в занебесном потире…
А я их так люблю!.. лишь о них гулко охну.
Лишь по них слепну. Лишь от них глохну.
Лишь их бормотанье за кофием-сливками по утрам — повторяю.
Лишь для них живу. Лишь по них умираю.
И если их, в метельной купели крестимых, завижу —
Кричу им хриплым шепотом: ближе, ближе, ближе, ближе,
Еще шаг ко мне, ну, еще шаг, ну, еще полшажочка —
У вас ведь была еще я, забытая, брошенная дочка…
Ее расстреляли с вами… а она воскресла и бродит…
Вас поминает на всех площадях… при всем честном народе…
И крестится вашим крестом… и носит ваш жемчуг… и поет ваши песни…
И шепчет сухими губами во тьму: воскресни… воскресни… воскресни…
ВОСКРЕСНИ…
ЛЮБОВНИКИ НА СНЕГУ
Исклевано нищее тело
Клювами белых кур.
Ты этого так хотела,
Пацанка, дура из дур.
Ты этого возжелала —
Одежды в сугроб — чешуей
Содрать! И плоть запылала
В ночи — багряной змеей.
По горло выстывший город
Лежит в голубых песцах.
О счастье — пребыть нам,
голым,
В рожденье, в любви, в гробах.
В шубеночках — нас хватают,
В кофтенках — ведут к стене…
На льду — я нага, святая:
Живот — в золотом огне!
И ты, мой сужденный, смелый,
Как ты богатырски наг!
Ты плакал — белее мела —
В расстрельных, прощальных снах…
Ладонь, искусана вьюгой,
На мышце выжжет печать…
Мишенью звездного круга
Нагому сердцу стучать.
Жужжите, вы, злые пули.
Мы — “яблочко” хоть куда.
Снега, как в рога, в нас дули,
Нас резали поезда.
Но в этой земле загиблой,
В крутящейся дуроте,
Лежим на снегу нагие,
Как те герои, как те… —
О, мало ли юродивых,
Слепя зубами, скреблось
По лику Земли спесивой,
По злату осенних кос?!
Никола да Нострадамий,
Да Ксенька, да Жанна, та… —
И кто там еще — за нами,
Где зверия чернота?!
Под черепом тьмы взошедшей,
Луны, бегущей как мышь,
Лишь выживет — сумасшедший,
Спасется — блаженный лишь.
И, батюшка наш Василий,
В сугробе грея ступни,
Наслал бы Крестную силу
На голых телес огни.
Да, мир! Гляди! Мы — нагие!
Да мглы. До дна. До Креста.
Уже не родимся другие.
Господнего нам перста
Не внять слепому указу.
Снег хлещет струей молока —
О, мимо рта, мимо глаза!.. —
В голодные те века…
А мы обнимемся пьяно.
Власы текут горячо.
Под ветром черным, буянным
Целую твое плечо.
И в корке ржаных торосов
Осколком Зимней Войны,
Двойным, слепящим, как слезы,
Навек мы запечены.
КСЕНИЯ БЛАЖЕННАЯ (ПЕТЕРБУРГСКАЯ)
…Ох, ласточка, Ксеничка,
Дам Тебе я денежку —
Не смети-ка веничком,
Куда ж оно денется,
Траченное времячко,
Куда задевается —
Милостынька, лептушка:
Ксеньей прозывается —
Тише!.. — наша смертушка…
…Я не знаю, сколь мне назначено — сдюжить.
Сколь нацежено — стыть.
Как в платок после бани, увязываюсь во стужу
И во тьму шагаю: гореть и любить.
От Земли Чудской до Земли Даурской
Линзой слезной меряла гать…
Ан как вышло: Ксенькою Петербургской
На кладбище чухонском внезапно — стать.
Спать в болезных платках под глухим забором.
Хором выплакать — бред
Одинокий. И пить самогонку с вором,
Ему счастья желая и много лет!
И везде — ах, охальница, Охта, стужа,
Плащаница чернаго Суднаго Дня!.. —
Появляться в залатанном платье мужа,
Да не мертваго, а — убившаго мя.
Помню, как хрипела. Как вырывалась —
Языками огня —
Из клещей, не знавших, что Божья Жалость
Воскресит, охраня.
И когда… очухалась, — вся в кровище!..
Доски пола в разводах струй… —
Поняла: о, каждый живущий — нищий,
Всякая милостыня — поцелуй.
И с тех пор как бы не в себе я стала.
Вся пронзенная грудь.
Завернула в верблюжье отцовое одеяло
Кружку, ложку, ножик, — и в путь.
Посекает мя снег. Поливают воды
Поднебесных морей.
Мне копейку грязные тычут народы.
Вижу храмы, чертоги царей.
От Земли Чудской до Земли Даурской
Вижу — несыть, наледь и глад.
Вот я — в старых мужских штанах!..
Петербургской
Ксеньи — меньше росточком!.. а тот же взгляд…
Та же стать! И тот же кулак угрюмый.
Так же нету попятной мне.
Так же мстится ночьми: брада батюшки Аввакума —
Вся в огне, и лицо — в огне.
Мстится смерть — крестьянской скуластой бабою
в белом,
Словно заячьи уши, белом платке…
А мое ли живое, утлое тело —
Воровская наколка на Божьей руке.
И все пью, все пью из руки Сей — снеги
Да дожди; как слезы людския, пью.
А когда увезут меня на скрипучей телеге —
Я сама об том с колокольни пробью
В дикий колокол, бедный язык богатаго храма
Богородицы, что близ зимней Волги — убитый медведь…
И в гробу мои губы разлепятся: “Мама, мама,
Божья Мать, я намерзлась в мiру, как тепло умереть.”
И нетленныя кости мои
под камнем
все, кому выпало лютой зимой занедужить,
Будут так целовать,
обливать слезами,
любить!..
…Я не знаю, сколь мне назначено — сдюжить.
Сколь нацежено — стыть.
УХОДИТ КСЕНИЯ ЮРОДИВАЯ ВО СНЕГ