ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

«Наша Среда online» — Окончание книги Елены Крюковой «Титаник»

ЧАСТЬ 1. ЭРЕБ
ЧАСТЬ 2. ДЕНЬ ГНЕВА

ЭДЕМ

«вот все говорят Ад Рай вроде в прошлом был Ад а в будущем настанет Рай а кто обратно говорит раньше был Рай а потом люди согрешили и все стали жить в Аду а говорят настоящий Ад еще будет гибель мира а после нее люди одумаются и снова построят Рай я-то не верю в эти бредни все будет наоборот люди доживут до будущего и увидят там опять Ад обернутся назад и поймут что сзади в прежней жизни которую они звали Адом и был самый настоящий Рай и заплачут люди что они свой Рай потеряли и круг замкнется»
КОЛЯ

***

Чернила — Черчилль. Сталин — сталь.
Гагарин — нежный пух гагары.
А Ленин — лень? А жизни — жаль?
А пара — в дымном блеске бара…
Опара. Теста дух святой.
И шелк золотный небосклона.
Поджарый, тощий спит Толстой
В болоте мерзлого вагона.
Мы на излете. Канул век
Тяжелым камнем между лилий
Озерных. Не смыкает век
Вожак среди полночной гили.
Не выпить сулемы стакан.
Не съесть цианистого кали.
Смит, капитан, усни, братан,
На дне твой труп не разыскали.
Титаник, мощный, как Титан,
Мощней Юпитера, Сатурна,
Опять плывет. И океан
Качнется призрачно и бурно.
Вдруг ладаном распустит дым.
Косяк сельдей — парадной ротой.
Шатнется ввысь. Звезда над ним.
Метнется вниз водоворотом.
Плыви. Никто не знает час.
Пока счастлив — не чует страха.
Живи. Без пудры, без прикрас.
Плачь над убитым — Андромахой.
Вон Андромеда — в лохмах туч.
А вон Персей, ее любовник.
А вон корабль грядет, могуч,
Не саркофаг и не покойник.
Не пахнет ржавчиной мускат.
В салоне маслом льются скрипки.
И водоросли не горят
И на винтах, и на обшивке.
И тяжким топором на дно
Ты не нырнул еще за славой.
Гляжу в округлое окно.
Стекло, как рыбий глаз кровавый.
Как бычий глаз. Как волчий глаз.
И я, как зверь в железной клети.
Плыву. Плыть надо только раз.
А гибнуть — в море, на рассвете.

ДАНТЕ

Данте Данте Данте
круги ведут вниз все вниз
дайте дайте дайте
ступить времени на карниз
разойдутся червонные своды инфернальный сочится свет
муравьями ползут народы в аспид-Ад которого — нет
нет ни Рая дружбан ни Ада это все Данте выдумал Дант
обнимаются мрачные гады на змее — узорочья бант
а на земле столь мягкая травка развались под солнцем лежи
бородатый поп в камилавке
щук несет — ночные ножи
дальше дальше дальше
в подвал опускайся в кромеш-
ную тьмищу Данте мой Данте
меж любимыми
счастья промеж
режиссеру помреж прошепчет на ушко под вьюжную прядь:
причеши девок против шерсти
запусти канкан вдругорядь
порют глупости феминистки а плакат на груди нагой:
ЛЮДИ ВЫ НЕ ПТИЧКИ НЕ КИСКИ
ЗАВТРА МИР НАШ СТАНЕТ ДРУГОЙ
на байдарках гребут сирены а русалкин смех за кормой
эта тонет регата в пене и мычаньем поет немой
я в машинное отделение к тупорылым винтам спущусь
погляжу на Адово тленье вспыхнет новым кострищем пусть
не орда это оратория шахтный уголь подпольный жар
полоумного крематория сажей вымазанный кочегар
вы мне рваный билет отдайте
на башке — лампы Дэви тюрбан
нет Вергилия Данте Данте
этот мрак он зачем мне дан
Данте Данте я твой Вергилий
я тебя во Ад проведу
гаже нет кругов и постылей
попируем в моем Аду
Данте на держи сигарету
Данте огнь тяну прикури
Данте я над морем ракету
запущу отсель изнутри
Данте ты ведь парень не промах
а я девка только в штанах
в старых джинсах облитых ромом
в лабутенах каблучный страх
Данте я могу на рояле
на гитаре где клавесин
на органе на одеяле
этот Рай мой Ад не просил
Данте я срубила часовню без единого без гвоздя
Данте я закрыла засовы для любви и сюда нельзя
Данте я не умыла руки я Пилату в колокол бью
даром раздаю эти звуки даром боль мою раздаю
Данте ты же вовсе не Данте а бездарное фото твое
настоящего — мне отдайте
настоящее — бытиё
сняли с магния вспышкой дикой
сняли в профиль потом анфас
Санктус и Бенедиктус лика огнеглазого — Райский глас
это Глория за решеткой это просто тюрьма мой друг
твой Вергилий — просто вехотка бани лагерной тыща рук
этот фильм досидеть мне дайте
в кинотьме хоть вешай топор
ты козел свищу ты не Данте
за копье продажный актер!
ты тапер шуруй к инструменту
живо сел давай колоти
прет под клавиш бой кинолента
Данту там — ох до Рая идти
Данте врешь ты а ты не Данте
его именем назвался
его имя скрал оккупантом
туз бубновый на полчаса
Данте он тебе подражает
в фас и профиль славой из слав
Данте он ведь тебя рожает
ни черта тебя не зачав!
на трибуну твою восходит
лавр сушеный на потном лбу
Данте он при любой погоде
повторяет твою судьбу!
а гляди мой Данте под лавкой там за печью щенок скулит
его кличет хозяин — Данте гладит там ему где болит
а в углу погляди-ка Данте так смущенно — швыряет в дрожь —
человек обреченней брата на твое рыданье похож
он глядит твоими глазами из-за каменной кладки спин
льется он твоими слезами на изломах твоих терцин!
Ад наш Данте! а где пророки? Нострадам — через двести лет!
восковая фигура Рока и Ананке злой арбалет
восковой этот пряник тает — твой подменыш близнец двойник
Данте каменными устами ты ко мне Вергильке приник
да Вергилия! не Вергилий! я не Публий Марон не жди
я бабенка сломаны крылья под лопатками и на груди
Данте Данте танцем — от Ада в его зеркале не тони
все тебя не видят — не надо
ты и дальше всех обмани
все тебе не верят: не Данте!
все кричат: ни шагу назад
все идут за тобой следами
человечьи волки во Ад
а из Ада ты вышел в дамки в оголтелый павлиний Рай
потому что верил: ты Данте
мне кричал: за мною ступай
это ты вел меня поддатую
флорентийку с букетом Суда
в Рай
я знала: ты Данте, Данте
и ты знал что ты Данте
да

ГАЗЕТЫ

А морская вода разъедает бумагу мгновенно.
И не только бумагу — имена, фамилии, милые лица жрет
И лукавые рожи, и мороз по коже, и режет вены
Соляным кристаллом,
свинцом заливает рот.
Этот многофигурный мир никогда уже не прочитают
По складам, и по городам, и по песенкам, трам-тарарам,
Не увидят, какая Софи Лорен была молодая,
А теперь — в насечках скальпеля ведьма, открытая всем ветрам.
Улоф Пальме, Гевара Че, Лейба Троцкий и Муаммар Каддафи,
И бровастый Брежнев, и в квадратном кепи де Голль,
А потом суп с котом, кем потрещать, кому бы потрафить,
Всё равно все завтра станут перекатная голь.
Поглядите, как нагло ведет камерой Ларс фон Триер,
Он снимает худые лытки, фиксирует пытки,
газом дышит в сортире,
топором рубит надвое живую мышь,
Он бесстрастно ловит наши пожитки
стеклянным глазом,
как в плохом тире,
Взять на грязную мушку и выстрелить — и улыбкою — тишь.
А вы знаете — Билла Гейтса ограбили! а знаете, нынче умер
В цвета хаки Корее Северной толстяк Ким Чен Ын!
А икру осетра, слыхали, уже продают по дешевке в ГУМе,
Врете всё вы, дорого-жутко, дороже военных машин!
Апокалипсиса гадкого, атомного дороже!..
А вы правда верите в этот чертов конец времен?
А вы знаете, Дженнифер Лопес опять раздвинула ножки
на порноложе,
Джеки Чан дал в морду Сталлоне за зеленый мильон!
Синь Цзянпин приказал летучих мышей казнить за коронавирус,
А Джоконду из рамы кинжалом вырезали и унесли,
Шварценеггер Арнольд старых ролей не желает видеть —
Там, где сладко курит марихуану на стыке небес и земли.
Деми Мур, Макрон, не поел макарон, бродяга,
Хелен Миррен, убитый Мирбах,
Анастасья, поддельная дочь расстрелянного Царя,
Халифат, белый череп месяца на черном флаге,
в Пальмире, средь нового мира,
Древний мир взрывает… на обломки льет клюквою кровь заря…
Боливар не снесет двоих! прострели ему грибную шляпу.
Аватара у молчаливых индусов Кэмерон — дуриан из корзинки — крадет.
Авалокитешвара, Будда, велик Шакьямуни, Гаутама, дай лапу,
Твердокаменный друг, и в космический двинем полет,
На седую станцию «Мир», знаешь, дней ведь немного осталось,
Нам сияющий Путин смеется со знамени, лысиной блещет Хрущев,
Нам, в дымину пьян, Микки Рурк не споет уж, вот жалость,
Эти «Белой акации гроздья душистые», русских-царапая-слов…
Нам пускает Сталин дым в лицо из горелой трубки,
Крематорьем пахнет, саянским предгорьем, туруханской тьмой,
Стивен Джобс Усаме бен Ладену чрез океан швыряет хрупкий,
Ненадежный айфон, чтобы кайф словил — и пошел в землю, домой.
Недоучка Марк, Цукерберг фамилья, запутался в Сети
Золотою рыбой: не выпростать, не засолить в тузлуке,
А слепая Ванга из облаков воздымет ладонями ветер,
А Обама ваксой размажет слезный алмаз по щеке.
Ах, все сыплется свинцовый, газетный, экранный мусор,
То не люди, заметь, а флажки цвета крови! охоту славлю, пою!
Обложили душу, ни праздника не видать, ни муки,
Не загрызть разлуку, рвущую пулей загривок, шкуру твою!
Эта россыпь важного, и бумажного, и отважного гаснет ненужно,
Разлетается «Челленджером», чешуей, шелухой, чепухой,
Исчезает, тонет и тает в памяти вьюжной,
На склероз похожей, на Бетховена марш глухой.
Не поймать ушами, как с модной музыкой тонет Титаник,
Как вопит, без музыки мучась, в ледяной бессмертной воде.
Не сжевать зубами блокадными в секретере засохший пряник,
Не поплакать над песней Высоцкого во вспаханной борозде.
Хлипкий Хокинг объясняется жестами из железного кресла,
Гравитации кванты, аксельбанты урана сочтет для будущих нас.
Настоящие — что? и кто?.. Литию петь рано!
Божий огнь укрощает Никола Тесла,
К «Шоу Трумэна» вяжет шепот и глас Филип Гласс.
А Каспаров сражается в шахматы, не догадаетесь, с Далай-Ламой,
Кто в накладе, кто в шоколаде, нам, грешным, знать не дано,
Океан расстилает перед людьми упрямо
Хризопразом, бериллом, кораллом гибельным полотно,
Эй, а помните вы, кто читает стих истлевший сей в зазеркалье,
В запределье миров, во жужжанье священных пчел?!
Нет, не помните никого, да и в памяти не искали,
Да и нету памяти, бросили горьким луком в рыбацкий котел,
В ту святую уху, что, как на духу, рыбачок-старикашка варит
На вселенском, нетленном, источен светом куриный бог, берегу…
Старый Хэм, тебя такие красивые женщины целовали,
Поцелую и я — перед смертью, перед забвением, на бегу.

«вот обежать бы однажды весь мир как если б это был огромный корабль сверху донизу или снизу доверху люстры горят плафоны пылают красные ковры раскатаны по длинным коридорам а ты бежишь веселая здоровая красивая в короткой белой юбке выше колен и здороваешься с людьми со знакомыми и незнакомцами в ресторан забежишь на кухню вкусно пахнет жарким в бассейн в музыкальный салон там на рояле бренчат на палубу выбежишь все тихо мирно старушки в шезлонгах вяжут носки детки в мяч играют корабль плывет на душе праздник и ты гордая такая молодая мир твой плывет вдаль никогда не утонет никогда не умрет»
НИНА

СВАДЬБА

ах, это свадьба! быстрее в шлюпку!
слушай мою команду, тут главный я!
помощник рулевого, а ты, голубка,
зачем в фате на краю бытия?
зачем в вуали, не в одеяле,
и не в доспехах, и не в огне,
и не в скафандре, и не на бале
в пустыне Марса, в алмазном сне?
ах, это свадьба! — ты мне бормочешь.
на безымянном — золота боль.
ну, быстро в шлюпку!
леща ты хочешь,
ждешь оплеухи?
лови, изволь!
орут китайцы, орут зулусы,
садятся тетки, ребят — к груди,
мы все герои
и все мы трусы,
мы все потонем, чуда не жди.
я, знаешь, помнил всех пассажиров —
чудные, звенящие имена:
кто звон костей,
кто подушка жира,
кому и жизнь сама не нужна.
а ты тут — свадьба!
швартовы отдать бы
командой пирсу в чужом порту!
спускаю шлюпку
в дыму проклятья,
в святую синьку,
в пустоту.
а ветр ярится, фату твою птицей,
да, белой птицей с затылка рвет,
орут юницы, пылают лица,
фонарь мигает, ревет народ.
вот это свадьба!
а завтра знать бы,
а может, выживешь,
да и родишь,
а коль потонешь —
не виноватый,
я так и слышу
за гробом тишь.
валяй, девчонка! вон там, глянь, место!
над правым бортом, меж тех слоних!
тили-тили-тесто, жених-невеста,
а слушай, правда, где твой жених?
ах, ты не знаешь!
что ж не снимаешь
наряд, кичишься в ночи фатой,
иль милосердной сестренкой станешь
на той войнушке, на битве той!
и ту тряпицу, пургу-синицу,
сребряну вьюгу, тафту и газ
ты перешьешь
на власяницу,
на плащаницу,
на канифас…
ах, эта свадьба! плясала-пела!
душою-телом — гори-люби!
ну, села в шлюпку? давай за дело:
рукой холодной греби, греби.
относит ветер поземкой Рая
в ночную темень твою парчу.
греби! тебя я благословляю.
и горько! — ветру, тебе кричу.

MEMENTO MORI

Руки черные арфой из тьмы растут.
Оркестровая яма все глуше.
В оплетенье водорослевых пут
ты Дездемоной меня не задушишь.
Мерно, медно, медленно, тяжело,
по песку босыми ногами,
а в горячем песке плавится стекло
и глядит глазными кругами.
От оливковых крон, виноградных колонн,
нежной песенки Суламифи
я дошла до Кремля, до снежных пелен,
до пророчеств багряных пифий.
Красным знаменем грелись толпы людей,
плача выпью и воя волком.
Ввысь багрец подымали Самсон, Маккавей,
Жанна — вместо вьюжного шелка!
Руки белые лилиями плывут
по воде ледяной, соленой…
Руки, слышите, может, еще пять минут
поживу, в океан влюбленной.
В этот вечной жизни немой океан,
в это зоркое Око Тайфуна.
Я умру. Наплевать. Мною мир был пьян.
Я одна плыла, многострунна,
упоенной кифарой, виолой мглы,
синеокой арфой небесной,
а уста поют, о, еще теплы,
о любви — над пьяною бездной,
и перебирает в морщинах рука
эти бедные, медные жилы:
я любила тебя, моя жизнь, река,
как же мало тебя я любила.

***

…когда вдохну последний воздух мой
и хрипы время мне последнее изрубят
себе шепну
сейчас вернусь домой
в Элизиум где ждут меня и любят

в родной Эдем где яблоки висят
и мандарины — слитками в пещере
откуда больше не вернусь назад
в любви и вере

где лягу спать — на краешке жилья
в той раке золотой
ладонь под щёку кротко
не благоверная не мученица я —
бессребреница сирота юродка

на этом дне
в чудесном вечном сне
не вспомню как охваченный огнями
кричал Титаник хором в уши мне
о том о том что будет с нами

и как я плакала цепляясь за штурвал
за релинги за родинки за кнехты
за все что рот мой на прощанье целовал
пред тем как стану имярек и некто

ведь там на дне там нет могильных плит
помянников и памятников гордых
там светится обшивкой где болит
там рыбой золотой горит
где горько

«через сто лет знаете будет новая революция новое хождение по новым мукам что станет с городами с домами с толпами с народами все обнимет огонь а земля все та же а небо все то же а все наше ну на что мы молимся сейчас станет мусором с горсткой сияющих имен они будут вспыхивать в ненужном барахле глупыми золочеными фантиками и все сгребут в совок и сожгут в серый пепел в новой огромной печи»
СЕРЕЖА

РЕВОЛЮЦИЯ

Я потеряла пароль от явочной хаты заячьей куцей
Я наощупь изволь делаю революцию
Две мировые войны а третья дремлет в подвале
Наутро толкует сны где бомбы изготовляли
Я потеряла гранатовую серьгу утопила ее в сортире
Перед экзаменом на бегу в пылающем зимнем мире
Голова моя глазурный пряник по морщинам моим гадают
Мерзнет в море седой Титаник я в злых зеркалах — седая
Открываю писание Маркса заревое священное лучшее
От Меркурия и до Марса сцепив зубы делаю революцию
Капитал читай на досуге обожравшись икрой и крабом
Не устал от застольной муки от усмешек грудастой бабы
Я опять умру за рабочих за крестьян умру если надо
Не Хрустальной — подвальной ночью на копеечных баррикадах
Да наивна а вы-то умники мелкий смех над сталинским усом
Вы трясете выборной урною ну давай швырнем туда мусор
Над ленинской потешаетесь шар-земной-упрямою-лысиной
Из Мавзолея пожарище полыхнет галактикой лисьею
Я потеряла пропуск на завод где победу ковала
Я утонула в проруби пробитой во льду у причала
Я обвернулась кровью а шелк срывая завыли
Размотали наизготове у стены с винтовками стыли
Пли! — и я потеряла жизнь валяюсь грязь под щекою
Ушли корабли держись теряли и не такое
Я красное знамя пошью в каюте — из ветхой юбки
Я голубя с запиской пошлю на землю а может голубку
Привяжу к живой лапке пароль на измятом клочке бумаги
Одно лишь слово: БОЛЬ а может слово: ОТВАГА
А нынче люди явка моя — Титаником волны утюжит
Революцьонная моя семья не прет в ресторан на ужин
А прямо в каюте разводит костер —
в стоместной в тысячеместной
А прямо в каюте заводит хор
поет о манне небесной
О том как еще нам долго плыть
и плакать под одеялом
О том как еще нам долго жить а может преступно мало
Две мировые войны а я — провозвестник третьей
Мои глаза влюблены в горящий Рим на рассвете
Он на ладони горит моей земляной и старой
Гляжу туда где болит ожог земного пожара
Я знаю: чтобы навек сберечь родовое и племенное
Надо взорвать и к лешему сжечь отжившее и больное
Задворки госпиталей и лазаретов стразы
Жестоким огнем залей избавь людей от заразы
Я потеряла псалом кафизму глада и мора
Пожарище — вот мой дом мои Содом и Гоморра
Да я потеряла Рай зуб вырвали мне клещами
Ты корчись и умирай бессмертья не обещали
Я мир не переверну лишь поверну быть может
В свободу верят в плену в простор и я верю тоже
Я в танк гранату швырну взорву ваше благолепье
Титаникову тюрьму запястьевых крыльев цепи
Я с гладких и жирных шей сдерну все ожерелья
Я выгоню из храма взашей торжников подземелья
На коленях на палубе тонущей
в ночи молюсь при народе
О мощи о Божьей помощи о ясной тихой погоде
Но только лишь после бури! но — после пожара Трои!
Но — после огненной буквы не прочитать нам кою
Я знаю — все свободы рукою сильной берутся
Во имя иного народа я делаю революцию
Во имя громадного танца где площадь песнею стонет
Во имя иного Титаника что никогда не утонет
Пройдет по инакой лоции по звездному покрывалу
Во имя моей революции я — себя — потеряла
И я потеряла страх и мне во гроб не вернуться
Я зря вслепую в слезах делаю революцию

СТАРУХА И МАЛЬЧИК. ТРЕТЬЯ ВОЛНА

Я — старая Дантиха
ты мой мальчонка Вергилий
Веди меня до могилы

Какой ты Вергилий
пламенный ты и юркий
а я — полудуркой

А я — в замогилье
А я — в запределье
Мальчонка а эту с тобой не спели

Отличную песню
про Лукоморье
как там по долинам да и по взгорьям

Я — старая Данта
а может Дантесса
Титаника дряхлая стюардесса

Небесного банта
нашейная ласка
морская подвязка

Лицо черепахово
крокодилово пламя
умею стихами

О нет
это ты мой мальчонка
Данте мой звонкий

А я-то — Вергилица
Во льду белья
кормилица поилица волчица твоя

Ты меня любишь
я тебя люблю
вместе бродим по кораблю

Я верю в тебя
Я тебя веду
Дую в молитвы дуду

Это Ад кочегарный
Инферно наше
не бойся не страшно

Океан лучезарный
звезды лучистые
холодно ясно и чисто

Тебя за руку
крепко взять
мой Данте опять

Я Вергилика
витражи и базилика
ни трости мне ни костылика

Я старуха
ковыляю вперед
Ты Данте ты мой народ

Не бойся не больно
Ты сын я мать
не трусь умирать

Сегодня мы есть
а завтра нас нет
Над океаном — свет

Я Вергилья твоя
я горгулья
у шляпы алая тулья

Крепче в старую лапу вцепись мою
Это жизнь
в Раю на краю

Над пропастью синего Ада
не выплывем
и не надо

потому что ты парень крут
ты пламя
Ты тоже умеешь стихами

ПОХОРОНЫ МОИ

меня похоронят в океане
во звездной пыли
меня погребут в тумане
где идут корабли

меня похоронят в океане
зашьют в мешок
по-татарски
споют цыгане
на посошок

а может забьют мя в увесистый
дубовый гроб
обобьют позолотой
весело
плылось мне чтоб

а может отпустят мя голой
сиротку мя
и Саломеей веселой
спляшу голомя

мое открытое море
голомень моя голь
плыву во пустом просторе
закатная боль

и медленно как на росписи
где полымем — Русь
полынно червонно розово
во чернь опущусь

и я разойдусь в тумане
на ветры огни корабли
меня похоронят в океане
в океане земли

СОШЕСТВИЕ ВО АД. ИКОНА РУССКОЙ ПАССАЖИРКИ

Иисус сошествует во Ад.
Мимо зверей и людей.
Я вижу чрез иллюминатор.
Он спускается в Ад площадей и вокзалов, Христос Пантократор,
В круговерть баулов, чемоданов, шуб собачьих, дынь, тюбетеек,
Упакованных в бумагу лохматую, незрячую
велосипедов и леек,
А Данте с Вергильем, два парня не промах, в Ад сошествуют тоже,
У них от метели Ада синий мороз по коже,
Они корчатся в дрожи, в атаке под Ипром вдыхают газ,
их рыдание гложет,
Спускаются в Ад, как пускаются в пляс, бормоча: Боже! Боже!
Dio carino! o Dios! mon Dieu! o my God! дым пред лицом,
благовонный, солено-йодный,
Машет кадилом, страусиным медным яйцом,
священник дородный,
У него авто в кемпинге, он слаб глазами,
он здесь на церковных гастролях,
Он тоже в шахту Ада слезает, играя мирские роли,
Он так тропарь распевает — волоски паутинным золотом
подъемлет на теле,
А душу измолотить мне цепами революции не успели,
Она все такая же царская, царья, царевнина и царёва,
Все так же гордо — царственно — под пыткою — ни полслова!
А эта голая гладкая фея, ненюфара, нимфея Востока,
Зачем спускается в Ад, зачем железно-жестокое,
Инопланетное пялит на телеса одеянье — чернее страха,
В бой идет, на затылке коса,
в зубах роза Аллаха!
Вся наша жизнь — игра? Нет, врете: мистерия!
Вся наша жизнь — черная дыра? Слепая потеря?
Глухая тетеря? Невосполненная утрата?
Из какого взрыва неверья
родилась эта Адская страта…
Все вранье! Не хрюканье борова! Жизнь — музыка колдовская!
Нет, музыка Богова! Ее пью горстями, ею сверкаю!
Ей молюсь… а что Ад… обочь тьмы… Титаник тонул и похуже…
Орал беспомощные псалмы в ночной океанской луже…
Летят сотни, тысячи голубей! В сапфирном небе порхают!
Их с чужой чистой палубы сотни людей
ввысь подбрасывают, выпускают —
В память тех, кто в соленом одеяле
на дне — младенцем остался…
Чтобы порхали… ворковали… пели им голубиные стансы…
Голубь, то Дух Святой! А вы разве не знали? Забыли…
Голубь, солдат в небеса на постой, сгусток серебряной пыли,
Свет поющий, снег вездесущий, винный кондак Пасхальный —
Над океаном, корабль несущим в край чужедальный…
Голуби! Спасите землю нам! Спасите нам море!
Голуби, вы живой летящий храм,
птичий ветер в синем просторе,
А Иисус спускается в Ад,
плетя вензеля ногами,
руками — слезные нити,
Вы Ему дорогу из Ада назад, голуби, покажите!
На иконе той, где дорога в Ад, голубей пролетает стая.
Краски алым, синим огнем горят! Плещет вода святая!
А герои из тьмы встают в орденах, одеваются кости плотью —
Дант, Вергилий, мы только прах, мы слова молотим
На гумне цепами, мощно пахнут зерном дедовы наши пригузы —
А хлеб — он о Боге лишь об одном, о сладости Богова груза,
О том, как любовь легче голубя, мотылька,
как воины плачут в окопах,
как свистят века от виска до виска,
врут карты и гороскопы!
Жизнь, родная! К тебе спускаюсь во Ад!
Опускаюсь на дно морское!
Жизнь, немая! Заговори стократ
Музыкой Божьей, людскою!
Жизнь, одну тебя воспою — на исходе и на излете —
Вскормлю тебя и вспою: моей Прометеевой плотью!
О, Боже! Ни шагу назад!
Атлантика иль болото —
Христос спускается в Ад
Для воли большого полета.
Среди сигар толстенных в зубищах всех Скотланд-Ярдов,
Среди речей белопенных всех горничных и стюардов,
Среди золоченых подносов с каспийской черной икрою,
Средь рыл и харь, что колесами катятся в небо ночное —
И я на колени встану! и помолюсь по-родному,
По-рысьи, по-русски, спьяну! под будущую босанову,
Крестясь и лбом прижимаясь к яичным, темперным спинам,
К пылающим серафимам, ко крыльям их голубиным…
А плащ Христов — цвета мака… хитон Его — цвета хаки…
Лазурь преподобных тряпок зубами порвут собаки…
А Он все идет… и люди за Ним — соленою линзой —
Во гибели и остуде — толпой: Он выведет к жизни…
В забвенье и расставанье — когда и надежды нету —
Одной любви упованье, один Он выведет к свету!
А плащ по земле волочится… За Ним — диавол в погоне…
Я, знаете, не пророчица… Но чувствую, что — потонем…
Ни за понюх… ни за пятак… ни наверху… ни снизу…
Кропило, кадило, кондак. Парчовая риза.
Злаченые рукава. Морской муар епитрахили.
Жила я. Значит, жива. Мы — живы. Мы — жили.

«я сегодня видел сон будто я вернулся издалека может с другой планеты со звезд а может из смерти вернулся умер а меня оживили и вижу иной мир иной уклад иные движения иной покой иные тела иные у людей глаза и душа в них горит другая и мне стало так страшно потому что я не знал на каком языке с ними говорить и главное о чем я стоял перед ними как мертвая рептилия а они шли мимо меня как мимо статуи в музее и я вспомнил старые забытые слова и разлепил рот и сказал их хотя не хотел говорить ведь все равно не поймут Господи прости им ибо не ведают что творят»
МИША

ВЕРТИКАЛЬ

Моего судна разрез
мой железный лес
срез
отвес
вертикальный прах
на просвет
Бог гуляет
хохочет бес
в тайных пазухах
плавниках
Моего дома разрез
кухонный тесак
от платформы компаса до
угля в бункере
до обеда за так
гимнастический зал
дзюдо
Моей жизни вес
Моей смерти вес
на волнах так крики легки
Моей радости вертикальный надрез —
до протянутой
из шлюпки
руки

………………………………………………………………………

Старуха! я корабль с тобою обхожу.
Мы снизу начали, от угольных котлов.
Держи свечу повыше. Не дрожу.
Молчим мы обе. Нам не надо слов.
По коридорам шествуй босиком.
Ночной сорочки снег по пяткам бьет.
Родная, нежный голос твой знаком.
Бормочет он. Все знает наперед.
Седая пифия, похожа на меня.
А может, мафия, мамаша богача,
Каюта люкс: он, толстый как свинья,
Он капитану в кинг продулся сгоряча.
Идем с тобой по красному ковру.
Ступаем по железным ступеням.
Я вижу трюм. От страха я умру.
Да ты, старуха, фору дашь всем нам.
Свеча горит. Я зрю в ее лучах:
Лопаты, стоны, ругань, колдовство.
Швыряют кочегары черный прах
В зевло огня, в астральное шитво.
Парчовый ужас. Золотые языки
Драконов, крокодилов и акул.
Мир движут, наслажденью вопреки,
Кто близ машин на кроху не уснул.
Гигантский гул. Громадой грохот прет.
Хочу скорей наверх, отсюда, вон.
Кривит старуха свой беззубый рот.
Ее улыбкой океан спален.

А бункер полон углем, как икрой
Дегтярно-адской. Ночь. Рычат винты.
Турбины пышут дьявольской жарой.
Здесь мне не жить. Не выживешь и ты.
А люди наняты — работать за деньгу,
Толкать корабль вперед, вперед, вперед.
Скорей, старуха! больше не могу.
Дыхание мое сейчас умрет.
Дверь. Морозильной камеры слюда.
Дверь. Тут кладбище питьевой воды.
Дверь: бойлерная. Не ходи сюда.
Не оставляй железные следы.

Кругами Ада, бабка, уводи
От ярости, от ямины — туда…
Я потерплю… вот крест мой на груди.
Я кочегарю до трубы Суда.
Своей я топки, бабка, кочегар!
Бросаю уголь! не пойду ко дну!
Жгу жизнь! лицо в неимоверный жар
Поглубже, пострашнее окуну!

Давай отсюда мы наверх рванем!
Я задыхаюсь от судьбы ночной!
Улыбка: от нее светло, как днем.
Свеча ползет сосулькою стальной.
Ах, лезет к локтю кружевная мощь.
Огонь целует снежные виски.
Рука в морщинах, черепашья морщь,
Острижены по-детски ноготки.
Старуший хохот, ксилофонный гром,
Он мелко сыплет давней шелухой,
Он дробным металлическим дождем
В затылок бьет, в лоб гордый и глухой.

Наверх, мой трап!
Веди во третий класс.
Решеткою закрыт орущий рот.
А ты во клетку до закрытья глаз
Посажен, мой медведь, о мой народ.
Реви! тебе разрешено реветь.
Вопи! тебе назначено вопить.
На то ты куплен, черный ты медведь,
Чтоб на потеху на цепи водить.
Какие лапы сильные твои!
Ты выдержишь, коль на загривок встать
На черный твой! без нашей ты любви
Живешь. Ты волчья сыть и птичий тать.
Из-за решеток лапы тянешь к нам.
Да мимо мы. Мы — призраки из тьмы.
Пляши! пей пиво! верь кошмарным снам!
Билет дешевый ближе к сердцу жми.
Мальчишки чистят краденый лимон.
Девчонка кутается — в клетку плед…
Притиснул сумку спящий почтальон
К груди: там писем не было и нет…
Крестьян с материка на материк
Погнало ветром воли и тоски…
С земли на землю, с окрика на крик,
Воскреснем все, Распятью вопреки…
Гадалка что там нагадала нам?..
Что все потонем?.. экая халда!..
По Лебедю, по Лире, по ветрам,
На Южный Крест плывем, не в никуда!..
Глотни… согрет в кармане коньячок,
во фляжке жестяной — моим бедром…
Иль чем пониже… хохочи, сверчок…
и думать не моги, что все умрем…

Восток мой Ближний! Ты-то прешь куда?!
Восток мой Дальний… Иероглиф — снег…
Срываются с насеста города.
Плывут смуглянки — под сурьмою век
Огонь священный, Аллаху акбар…
А лодка тонет… дети так кричат…
Ширь выжженных земель объял пожар.
Народы не воротятся назад.
Народы лишь во тьму, вперед плывут.
Народы молят Бога: помоги…
Народы в карты резаться на ют
Идут, под звезды холодней пурги.

А мой народ?.. мой кровный звездный ход…
Моя лучина, неясно горишь…
Я передам тебя из рода в род
Свечой полярной — надо ржавью крыш.
Я помню все. Во шрамах мертвый лик.
И черные блокадные пайки.
В буржуйке — всесожженье милых книг
И похоронки поперек руки.
Отцову трубку — вырезал на ней
Ножом он имя, по-английски: NICK…
Салют: во исступлении огней
К стене Кремля, как к женщине, приник…
Я помню все! Сколько помнить мне дано!
Старуха, ты в лицо мне не свети
Своей свечой! Дай лучше я смешно,
Светло поплачу на твоей груди…
Тебя за шею тихо обниму…
Морщинами течешь… дрожишь губой…
Ах, бабка, собираешься во тьму…
Так и меня, давай, возьми с собой…

Прощай, народ. Я знаю, где болит.
Тебя я помню. Навсегда люблю.
Давай, старуха, поглядим, где лифт —
На верность присягнули кораблю.
За этой дверью, здесь, хранят багаж.
За этой — о, там плещется бассейн…
Там плавают… смеются… входят в раж…
Там никому не утонуть совсем…

Второй мой класс. Из камбуза несет
Соленой рыбой, жареной треской.
Ни мясо и ни рыба, недочет,
Чет-нечет, и одним ключом открой
Стиралку, чтоб рубаху застирать,
Столовку, чтобы выпить-закусить,
Хамам турецкий — в бога-душу-мать,
Как жжется пар! как мыльно вьется нить!
Метельный, корабельный кипяток…
Как натопили — выноси святых…
Мочало, в крупных каплях потолок,
И мрамор цвета слитков золотых…
Старуха, пламя выше задери!
Старуха, свечка тает и трещит…
Всю ночь, по вертикали, до зари,
Пройдем… превыше жалоб и обид…
О, мимо шепотков за деревом кают…
О, мимо стонов страсти, воплей ссор…
Старуха, что ты врешь, что все умрут…
Не верю… весь сожжен в камине сор…
Твои босые ноги все идут.
Твои ступни целуют трап стальной.
Все выше. Со свечой берем редут.
Бредем войной, как бы плывем волной.

И вот он, первый класс! Роскошный плен!
Отсюда стало общество на старт
И ринулось — в кафешку «Паризьен»
И в ресторан шикарный «A la carte».
В салоне я курительном молчу.
И в зале гимнастическом молчу.
Стою. Качаюсь. Качка по плечу.
Кошусь, как зверь, на яркую свечу.
Старухе льется, обжигая, воск
На пальцы, по руслам ея морщин.
Я ничего не вижу из-за слез.
Стоим весь век, как будто миг один.

Конструкция Титаника, ура!
В каютах офицерских тишина.
Мы тут стоим. Затихли до утра.
Одна старуха. Да и я одна.
Одна свеча пылает — на двоих.
Она сейчас погаснет. Скоро. Вот.
О нет. Горит. Во мраке нежный вспых.
Слеза по рту беззубому ползет.
О, бабка, что ж ты плачешь… ни к чему…
А слезы водят старый хоровод…
Скелет родного корабля во тьму
Уйдет. И переборки занесет
Зеленой тиной. Мидии пожрут
Железо, кожу, дерево и лак.
А мы плывем. Пловцы на пять минут.
Дай пять, старуха. Пять сожми в кулак.

На капитанский мостик, под ночной
Холодный ветер, под планетный дым,
Давай, давай поднимемся со мной,
Давай вот здесь немного постоим!
Все вспомним — ты стара, и я стара,
Лишь кажется, что вечно молода!
До завтра, до посмертного утра,
До после нас, до больше никогда!
Воронье видишь зрячее гнездо?
Ты видишь кран ослепший грузовой?
Давай споем, старуха, мы, куда ни шло,
Про наш корабль, пока еще живой!

Про синенький платочек скромный, про
Войну Священную, про первую зарю!
Сорвется голос мой… пускай! добро!
Слова любви стократ я повторю!
И Бублики купите! Жаба на метле!..
У самовара я и моя Маша! и всегда —
За Сопками Маньчжурии — во мгле —
Колчак: гори, гори, моя Звезда…

О, не слыхал ты, Эдвард Джон ты Смит,
Таких романсов, песен, ласки, слез!
Мы русские! Поем мы, где болит!
Мы русские! Сюда нас черт занес!
На тот Титаник королевский твой!
А может, Бог: нам роскошь показать!
И прошептать: хана, а ну домой,
Простудитесь, на мостике стоять
В виду лазоревых огромных звезд,
В виду людского горя — во всю ширь
Немой воды, слепящих синих слез,
Чай в «Паризьен», лимоны да имбирь,
Чифирь в тайге, вареный на костре,
Шальные сливки, слитком на мороз,
Сарая доски в черном серебре,
А доски Рая — в изморози слез,
О, снова слезы, рукавом утру,
О, только слезы, поминанья дух,
О, соль и слезы на свободе, на ветру,
Благословенье двух слепых старух!

Старуха ты! Старуха нынче я!
Наш пробил час!
Вдохнем молочный дым!
На краешке, на кромке бытия,
На капитанском мостике стоим!
И плачут Водолей и Волопас,
Дельфин и Близнецы ревут навзрыд,
Текут рекою из незрячих глаз,
И лишь свеча в руке твоей горит
И зрит, неутоленная свеча,
Помин души, неугасимый глаз,
Родная смерть, свята и горяча,
Иною жизнью молится за нас,
И проницает толщу лет до дна,
И рыбой-голомянкою плывет
В Байкале ли, в Атлантике, одна,
Свечою золотой вмерзая в лед.

КАПИТАН

Моряки, это океанская армия.
Капитан умеет играть на дуде
Резких приказов.
Быстро все замерли!
Капитан, ваш Бог, идет по воде.

Моряки, в ваших чемоданах сувениров накуплено —
Для детей нерожденных,
Для будущих жен.
Вот кукла говорящая,
Вот коробка с трюфелем,
Вот подсвечник, преисподним огнем обожжен.

Моряки, шепните себе: мы еще живы.
Мы тонем, но живы еще.
Помогайте пассажирам. Надрывайте жилы.
На морозе станет вам горячо.

Кто-то из вас увидит свечение
В небесах, а потом на мрачной волне.
…исчезновение
звука
на дрожащей струне.

Зачем песни петь, моряки, зачем
Закусывать-выпивать,
Если утонуть суждено всем,
Поминая чертову мать?

Эх, жаль, подарки потонут с нами…
Уж никогда, нигде…
Капитан наш, Бог, округ башки его пламя,
Смеясь, идет по воде.

Вот у него есть дети и внуки…
Кричат, плачут куклы…
вопит вокзал…
Бог идет наш по морю, раскинув руки.
Он выжить нам приказал.

«вы правда верите в то что люди доживут до бессмертия это все наивные сказки бессмертие это против Бога нельзя идти против Бога смерть людям нужна люди умирают а новые родятся меняются поколения да это самый главный ужас смерть я все понимаю я сама не хочу я не верю что умру это слишком больно верить в это в то что тебя больше не будет никогда но ведь если есть прощание то есть и встреча как вы думаете как вы думаете»
МАША

ПОМАДА И ДУХИ

…Перекручены простыни. И корабль плывет. И сладчайший сок
На тележке катят, и пахнет кровью семга, и углем горит икра…
Сколько роскоши, и соль зимней воды льет и льет со щек,
По губам льет, по шее закинутой, по всегда, завтра и вчера.
Это просто духи!.. сколько стоят они, а черт знает нежных их!..
Мне-то все равно, что на пальцы лить, на седые виски:
А корабль режет носом волну, ударяет морю в морду, под дых,
И на палубе сдохнуть можно от сини, ветра и от тоски.
Льется музыка с мостика. Знатно гуляет, знать, капитан,
Одинок?.. — закадри!.. а женат — соврати!..
…что ты порешь чушь.
Ты плыви и молчи. Ты хотела жемчужных, песчаных далеких стран —
Так глотай и давись, ведь в икре столько рыбьих ребячьих душ.
Нерожденных душ. Человечек, он жрет всю дорогу детей,
Лишь детей — ведь нежней, теплей, сочней и вкусней они!
Над икрой круизной, крупной слезы крупные лей,
Над цыплятами табака рыдай, заливай слезами огни.
Ты — богачка?! Ах, это всего лишь подачка: зажарь и сожри любовь! —
Лишь подначка: а ну-ка, ты сдюжишь вот эту, жирную эту судьбу —
В шелке-бархате, купленном на дымную нищую кровь
Подворотного беженца, безносой девчонки в чадре, в гробу.
А корабль плывет, ведь ему же нельзя не плыть,
Капитан, слыша дальнюю музыку, щегольской крутит, умный ус,
Пусть другие живут, если никак уж нельзя не жить,
Но, когда все умрут, семга все такая ж будет на вкус!
Ты — богачка? На себя в зеркало пялься. Себя презирай!
…о, нет-нет, так не надо, ты лучше себя люби.
Накорми повкуснее. Пусть другие идут в ад и в рай.
Ты живи на земле. Не умирай. Пусть другим сколотят гробы.
А тебя пусть целуют. Ласкают. Пусть клопами воняет коньяк.
Пусть не знаешь ты уже ничего про вопящий в ямах народ.
Пусть другие живут как хотят, коль иначе нельзя никак!
Это просто помада, в ее жирной крови улыбайся, красивый рот!
Это просто духи!..
…может, духи. Вокруг кровати дымно толпясь,
Пахнут кровью, слезой, табаком, потом, слизью, вином, икрой.
Бормочу им, кричу им: укрой меня! холод! снег! и метель! и грязь!
…нищета. Ее призрак. Прошу, теплей, теплее меня укрой.

ТРЕТИЙ КЛАСС

Я опускаюсь сюда на беду,
На лихолетье, на грех.
Я сюда тихо, неслышно войду.
Я тут пожарищней всех.
Я тут всех угольней, всех горячей.
Зимних красней похорон.
Пламенем горьких и страшных печей
Голый мой лоб озарен.
Море качает наш город-корабль,
Волны застынут землей.
Вот я вхожу, мой народ, во храм,
В трюм изувеченный твой.
Крестный мой ход. Мне опять возвести
Заново, что погубил
Наш ураган, зажимая в горсти
Прах незабвенных могил.
Я на коленях расту из травы,
Там, где осколки и жесть.
Там, где унижены, оскорблены,
Там и распятых не счесть.
Вы все безгрешны. А грешная я.
Тихо сижу на полу,
В лица гляжу. Вот навеки семья.
Кормит младенца в углу
Эта, с иконным лицом… жжет хитон
Плечи ей — красной зарей…
Пьет из горла синевой — небосклон
Царь надо всей голытьбой…
Вот достает из кармана солдат,
Туго стянут, кисет…
Мой Одиссей… мой Митридат…
Мой истлелый Завет…
Вот поправляет врачиха на лбу
Круглого зеркала луч…
В брюхе гитары, сосновом гробу,
Лазарь лежит, могуч…
А за колючей веревкой в пурге,
Вышка, что Вавилон,
Эх, закурить бы… приклад к ноге…
Козьей ножки дракон…
Кучно сидят… я зрячих, слепых
Не различу меж голов…
Луковиц нету над вами златых,
Малиновых куполов!
Но и невидимых — чуете их.
Зряче стучат сердца.
Зри, мой народ: твои семечки, жмых
В небо летят — до конца!
Галки, вороны, стрижи, воробьи,
Сойки и снегири!
Клюйте хлебы моей любви,
Пайки моей сухари!
Голуби, нету над вами греха!
Ширь серафимья, синь…
Ширь бирюзовая сонно тиха…
Завтра — на кичку — сарынь…

Милые, встаньте! Ветер! очнись!
Вместе отсюда пойдем!
Люди, плетите улыбками нити,
Метеоритным дождем!
С палуб косящих — над сажей штормящей —
Яблоко солнца, гляди!
Плача, смеяся, младенцев ледащих
Крепко прижмите к груди!
О, так идите! Небом глядите!
Плачьте — что океан!
Вы васильками во пламенном жите,
Гулкий мехами баян!
Морем поют наши рдяные реки!
Ход — без гордынь и границ!
Братья, возлюбленные, человеки,
Ангелов выше и птиц!
Ход мой, народ — от краснокирпичных
Башен Кремля — во простор:
С вами! Душа моя, ясно-синичья,
В ваш воплетается хор!
Эй, фрезеровщик, укладчица, прачка,
Сторож, доярка, швея,
Вы упованье мое и заплачка,
Хриплая песня моя!
Голос очистится. Голос взовьется.
Хрустнет бесовский костяк
Под сапогом. Я из неба-колодца
Пью — не напьюсь никак!
А сумасшедшая эта актерка
Прянет ко мне из толпы:
Хочешь, сыграю безумно и звонко
Боль твоей громкой судьбы?!
А я хохочу… Мы все дальше, вижу
Реки, озера, моря,
А лазуриты зенита все ближе,
Ближе пучин якоря!

Ход мой! Великий хохот и ход!
Зелень-Сибирью — земля!
Так в небеса побредет мой народ
С тонущего корабля!
Так аметистом Приморья сверкнет!
Так Урал-камнем — удар!
Влагою Волги влагает восход
Лед, Чингисхановый дар!
И я на льдине плыву, кричу —
Глинистых меж берегов!
Лаю собакой! Коровой мычу!
Кондак бормочу про любовь!
И я на льдине, шатаясь, стою,
Врете, не утону!
Хлебом себя раскрошу воронью —
А не пойду ко дну!
Вижу жемчужный пот на губе,
Знамя на холоду.
Вижу пророчьи лики в толпе —
В ней и сама иду!
Всех обнимаю! Я тоже толпа!
Времени волчья пасть!
Всех поднимаю — я ваша судьба! —
Стягом: древку не пасть!
Этот корабль?.. он канет на дно?!
Новый в ночи возведем —
На воду спустим, синей чем вино,
Под моросящим дождем!
Под лучезарьем — нету мощней! —
Ясный народ, живи! —
Сильный корабль, до скончанья дней,
До беспредельной любви.

…а может я все вру тут себе
напрасен полночный стон
в карманном зеркальце — верю сове
глядящей из довремен
я твердо знаю что твердь тверда
волна солона горька
я в третьем классе народ одна
дрожит воробьем рука
дрожит океана синяя степь
за лунным стеклом окна
и я из ладони беру мой хлеб
губами
соль не нужна

ДАТЫ

1850-й кто родился в этом году кто умер не знаю
а то еще 1850-й маячит до нашей эры
1914-й такая дата шальная
в телячьи вагоны погружаются легионеры
1916-й иприт люизит они произошли от батюшки-хлора
а в 1918-м Царь православный отречется крестясь от престола
все еще впереди
вперед из церковного хора
девушка выходит к амвону и поет как Мелхола

1920-й 2220-й 2505-й вот бы знать что будет в 7030-м
от Р. Х. в 33-м был на Лысой Горе наш Господь распятым
1213-й век Данте 1812-й Москва горит Бонапарта увечье
1750-й — Бахобессмертье 1791-й — Моцартовечье
1558 — где ты где ты трясешься в чумном возке Нострадамий
от чумы — розовое масло от бубонов — брусничное пламя
от оспы — вином вусмерть упейся
Сен-Жозефом из Экс-ан-Прованса
над похоронною колыбелью читай родильные стансы

а 7000 лет спустя узрим яства Божьего Пира
а 7000 лет назад было Сотворение мира
831-й 403-й 988-й 1912-й не видишь поддатый
с чем связаны эти казни с чем слеплены эти даты
к столбу навек вяжут Жанну а она говорит голосами
Ангельскими и Божиими под церковными рыдая часами
1793-й — и падает падает падает гильотина без меры
на шею доброго короля под песцовый парик Робеспьера

а я что да я ничего я просто из слов вяжу шали
носки кофты варежки шапки чтоб в голые кулаки от холода не дышали
слова от мороза спасут если вы на морозе лишь гости
слова на Страшный Суд вытрясут ваши кости
слова сколь им лет заресничным зарницам
родились в 10000-м прежде
чем открылись настежь зеницы сомкнулись навеки вежды
зегзицей кричу на стене крепостной одинокой орлицей рыдаю
2020-й сегодня со мной а с кем я завтра не знаю

СОЛДАТСКИЙ ЧЕМОДАН

Копаться в пороке,
Разжигать страсть,
Взрезать ярким скальпелем темную душу —
Вот соблазн мой, вот деспотия и власть.
Я законы нарушу.
Я начну сегодня с нуля.
Я сложу чемодан
В ту весну, в туман,
В запах тех, довоенных стран:
Пусть назад обернется земля.
В моей комнате спит белый рояль.
Он занял свободное место мое.
Мне негде жить.
Мне музыки жаль.
Я на крышке музыки сушу белье.
Я играю —
На Титанике это играл скрипач.
Играю —
А вот это бормотал контрабас.
Все призраки — впереди, хоть плачь.
Все настоящие — уже позади нас.
Шуршать газетенками, таблоиды жечь,
Копировать в зеркале Лилю Брик…
Сувениры заморские бросаю в печь,
Печеньем с камбуза тешу язык.
Говорю на тьме чужих языков.
Снова шило на мыло меняю в войну.
Надеваю марлю на морды тысяч волков,
Чтоб не заразили меня одну.
Я была у Ноя свидетелем там,
В допотопном Ковчеге, и вот Потоп,
И мед-пиво солью течет по устам,
По усам-голосам,
Елеем — на лоб.
Я вся шрамами исчерчена вдоль-поперек,
И глаза — рыбой выпучу: линзами слез.
Я живой Титаник. Мне вышел срок.
Я лишь поезд, пущенный под откос.
Я откину крышку.
Клавиш-зубов
Уж не выбью жестоким грубым туше.
Я так сонно, нежно играю любовь,
Чтобы вы меня полюбили в душе.
Чтоб разрезать без боли,
Без гипноза рассечь,
Без анестезии извлечь, зашить.
Я хирург плохой,
Я лишь музыки печь,
И во мне сгорит, что так жаждет жить.
Вертолеты над городом — страхи крыш.
Самолеты над морем — бомбы-икра.
Волоките мешки с песком! Лжива тишь.
Все взорвут к чертям завтра и вчера.
Я у Пьера Кардена шила пальто:
Драп-дерюга, ободранное боа,
Чтоб во время войны не узнал никто,
Чтоб паролем кричали мои слова.
Никогда не была дезертиром я,
Никогда не едала я трюфелей,
И меня не сводили графья-князья
В печь Освенцима с праздничных стапелей.
Никогда я не мстила, о, никому.
Подноготную мщенья видала и так,
На просвет, как прожектор видит тюрьму,
Как пятак в кармане чует бедняк.
Ударяю опять кулаком по зубам
Старикана-рояля: вопи и пой!
А потом мне музыкой — аз воздам.
А потом мне музыкой — глаза закрой.
Музыкант я!
А что стихи…
Это для
Пассажиров Титаника:
Крик,
Захлеб.
Они тонут, море!
Прощай, земля!
Эта музыка, это не страшно чтоб.
Этой музыкой мокрый лоб обвяжи,
Эту музыку в зубы воткни свистком,
Эту музыку пингвины, тюлени, моржи
Повторят человеческим шепотком!
Чемодан чей кожаной лодкой плывет,
Нараспашку крышка, а там, внутри,
Кружка, ложка солдатская, пилотки пот,
Неприличные карты, о, не смотри,
Это младости грех, невинный порок,
На паркете соус,
На брюках чай.
Ты не плачь: утонул, шагнул за порог.
Ты ему «Прощанье славянки» сыграй.
Ты его увидь разом, такого как есть —
С орденами-медалями, окурок во рту,
Похоронка завтра, а сейчас и здесь
Он поет с тобой, плюет в пустоту.
Он плывет с тобой, завтра твой отец,
Завтра твой любимый, завтра война.
Этой старой музыке завтра конец.
Эта новая музыка еще не слышна.

«воздух земля огонь вода четыре стихии а пятую вы помните я вот вспомнил да металл железо оно тверже земли жесточе огня а вы не задумывались никогда что всеми четырьмя стихиями люди всегда казнили людей сбрасывали с башни живьем закапывали в землю сжигали на кострах топили в реках и морях а железяками и головы рубили и раскаленным железом пытали и за решетку железную навек бросали а люди все рождаются под священными знаками знак Ветра знак Земли знак Огня знак Воды да забыл еще знак Железа про него всегда забывают гибель и защита казнь и царство Ад и Рай кто-то в старину хорошо сказал а я запомнил и вот вам повторю смирись гордый человек есть то что выше тебя и никогда тебе не понять Бога твоего которому молишься в слезах»
АЛЁША

КОНЕЦ

все утонуло
по водам — колючим венцом
все утонуло
время Будда плыви вниз лицом
сломанным стулом
бесполезный спасательный круг
все бесполезно
окружье тел окольцовье рук
окалина бездны
все утонуло в толще лет
все погрузилось
на дно
ничего больше нет
запомни пробковый мой жилет
сделай милость
анаграмма за пазухой там
моя атлантова метка
взорван водой корабельный храм
разбита клетка
я плыву над руинами над
замшелым днищем
над небоскребами за рядом ряд
где ветер свищет

ямы и горы и тину дна
ощупываю зрачками
я плыву пробкой одна
я тону камнем
Будда он каменный а веса нет
слезным тату исколот
он плывет рыба-меч
рыба-свет
рыба-небесный-молот

Будда-Кришна восточный балет
стали и дерева крошево
гляди ничего этого нет
нет ничегошеньки

нет подруги и нет врага
нет их объятья
соединились пурга и пурга
снега платье и платье

начертала пальцем круги на воде
в рот бездну поцеловала
эта картина тает в нигде
колет кораллом

лавровый венок он навек уплыл
и нету помину
летучая рыба радугой крыл
обрызгала спину

я питаюсь водой
я дышу водой
читаю воду-газету
я слышу — утопленник смех седой
пляшет кордебалетом

еще впереди Мерилин Монро
еще впереди Боб Дилан
зато на лбу Ганди горит тавро
и Ленин вопит родильно

рисуют Сталина на смерть на века
на каждой тарелке
и Гитлер до ребер сожжен
с потолка
глядит в Нюренберге

я завтра буду и я сейчас
всплыву вознесусь из мрака
я Вишну Будда я Третий Глаз
литой Титаника якорь

собака палубы табак матросни
горелый штык кочегарный
я колыбельная спи-усни
на колокольне пожарной

я вижу как призрачно таем все
как медленно тонем
стираю в лохани — во всей красе —
я крики и стоны

вы все умираете вот позор
от края до края
нет ничего лишь этот узор:
НЕПОТОПЛЯЕМ

кричит орет утопающий хор
мы медленно канем
какой нынче год и какой костер
горит под руками

над морем — морось
на дне — мороз
а мы — динозавры
а нас откопают средь соли слез
дождем обольют слезами

а ветер воет а дождь идет
в Атлантике буря
и это конец это бедный ход —
улыбкою Будды

и это идет по водам Христос
все ближе ближе
и я ничего из-за детских слез
в конце
не вижу

ЕЛЕНА КРЮКОВА

В оформлении использованы картины Владимира Фуфачёва «Держащий свечу» и «Реквием»

Фрагменты из книги в исполнении автора: