ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
ЕЛЕНА КРЮКОВА
ПАМЯТЬ
ФРЕСКА ВТОРАЯ. ВЕРХНИЙ МИР
«Бог мой. Вечность моя: отчего Ты дал столько печали мне?»
Василий Розанов, «Опавшие листья»
***
Камень добыть —
Кровь выжать.
Больно — жить.
Больнее — выжить.
Кровью на камнях
Рисуй, муж мой,
Как жене в огнях
Дымно, душно.
Кровью на щеках
Рисуй, сын мой,
Непобедимый страх,
Ужас сильный.
А есть в небе планета Марс.
Вы ее зовете — язык сломаешь.
О Соколиный Глаз,
Крепко ты обнимаешь.
О Лосиный Рог,
Мощно — до дна — насквозь —
Пронзаешь меня — от ног
Нагих — до лба и волос.
Волосы — дыбом.
Неразъемен жом.
Вспорота Рыба
Звездным Ножом.
ПЕРВОБЫТНЫЕ
…и две змеи, что заплелись хвостами
В безумную горячую косу;
Двух рыжих лис танцующее пламя;
И два шмеля, на ветке, на весу
Застывшие во времени смолистом;
Марал, загривок чей бруснично-ал —
То с ревом трубным, то с хрипящим свистом
Он в грудь земли копыта упирал! —
И тигр, урча, пластающий тигрицу
На мертвом дерне, в золотых камнях, —
Все рождено, чтоб ринуться и слиться,
Сцепиться насмерть в криках и огнях!
И в яме Тьмы, где дичь лохматым стогом
Спит, мертвая, в орущих ртах пещер,
Где снег и град еще не стали богом
И человек — кровавейшей из вер,
Где не дрожат венцы над головами,
Не чертят краской на груди жене
Священный знак, где не горит над нами
Свеча любви — жемчужиной на дне, —
А где бушует карнавал соитья,
Где братнино в сестру летит копье,
Где съединенье — что кровопролитье
И свежей шкурой пахнет бытие,
А шкура-то растянута на славу —
По всем горячим молодым горам,
По кратерам, залитым слезной лавой,
По рыщущим обочь пустынь ветрам,
И здесь, на сей распяленной шерстине,
Где ржавой кровью запеклась тайга, —
Живот в живот вдавить! прижать хребтину
Ко льду! кричать и выть, как бы пурга
Над голым полем! — здесь, на дивной шкуре,
Раскинутой повдоль сырой земли —
Вповалку — вдрызг — как ноты в партитуре —
Вгрызаясь и впиваясь — и в пыли
Катясь клубком — рыча и умирая —
Качаясь рьяно сдвоенной ладьей —
Друг друга не целуя — пожирая! —
Безумной родоплеменной семьей
Плетясь в слепые волчьи хороводы,
Пылая, плача звоном позвонков,
Любовью дышат первые народы,
Любовью — о, во веки всех веков!
Одной любовью — пусть она зверина,
Юна, клыкаста, бешена, страшна! —
Возьми ее, гривастый волк, мужчина,
Из бездны жен она тебе — жена!
Она одна, твоя река и льдина,
Твоя скала, гора, волна, метель.
Войди в нее, двуострый меч, мужчина.
Отныне ваша брачная постель —
Отроги гор и рамена вулканов,
Залысины песчаных белых кос,
Пустынь буранных, далей бездыханных
Простор, залитый весь дождями слез!
Бочажины, кабаньи буераки,
Затянутые гнусом снеговым…
А стон зачатья — на пределе мрака,
Меж миром Убиенным и Живым.
ЭМЕГЕЛЬЧИН ЭЭРЕН. ДУХ ПРОДОЛЖЕНИЯ РОДА
Черная кошка — ночь — свернулась вверху бытия.
Желтым злым медом текут глаза ея.
Она запускает когти елей и кедров в тела
Сладких форелей. Горящий ручей течет оттуда, где мгла.
Земля жжет босую пятку. В ночи земля отдает тепло.
В юрте две жирных бараньих свечи коптят, чадят тяжело.
Закрой глаза. Секунда — век. Закрой — и уже зима.
В юрте предсмертно кричит человек. Зверем сходит с ума.
В юрте — стоны, крики, возня. В зубах зажат амулет.
Ноги роженицы, как ухват, держат бешеный свет.
Тот, кого нет, ломает мрак, сквозь родовые пути
Продирается, сквозь лай собак: до холода, до кости.
Обнимает голову тьма. Луковицу — земля.
Винтись, грызись, — так входят тела в тебя, земная зима.
Зубья красны. Кровавы хвощи. Пещера: звездами — соль…
Дави, бейся рыбой, слепни, — ищи! — пробейся наружу, боль!
Тебя не ждали на этой земле. Тебя не звали сюда.
Плыви, червяк, голомянка, во мгле.
Хрустальна небес вода.
Раздвинулись скалы. И хлынул свет.
И выметалась икра
Слепящих планет!
Но тебя уже нет —
Там, в небе, где звезд игра!
Плачь, мать! Прижимай пирожок к груди!
Сама месила его!
По юрте — снега.
По юрте — дожди.
Небесное торжество.
Ты рыбу жизни словила опять. Кто ей приготовит — нож?!
Ты выткала звездами полог, мать. Ты завтра в степи умрешь.
Но сын созвездья твои прочтет на черной глади ковра:
Вот Конь, вот Охотник, вот Ледоход,
Вот Смерти свистит Дыра.
А в самом зените — Кол Золотой отец крепко в матерь вбил:
Чтоб род продолжался его святой,
Чтоб тяжко качался живот над пятой…
…чтоб старой елью, слепой, седой,
Все помнила, как любил.
ТЕНЬ СТРЕЛЫ ОТЦА
Ковыль серебряные шеи приклонял.
Катились громкие повозки.
Звезд табуны на Север угонял
Полынный ветер, медленный и плоский.
А воины хрипели песню, и
Кровавые мечи свои отерли
О голубые травы. От любви
Пересыхало золотое горло.
Косички ветр трепал. Монист в ушах
Не счесть. Копченой рыбой спали стрелы
В узорных колчанах. Убитая душа,
Дрожа, опять вселялась в тело.
Собаки спали: рыжее кольцо
Из лап, хвоста. Назавтра ждали снега.
И ветер дул, посмертно дул в лицо
Кривого колеса телеги.
И воин крикнул: “Тень Стрелы Отца!”
И пленницы, что поперек коней лежали,
Завыли. Снег летел с небес. Конца
И краю снегу не было. В начале,
Когда малец выходит из яйца,
Он помнит красной памятью икринок
Лик матери и дрожь ребра отца
И содроганья кровь, и слез суглинок.
Ты помнишь Тьму?! Я — помню только Свет.
Как я рвала ногтями лоно
И головой, круглей доверчивых планет,
Толкалась, издавая стоны.
А ты не знал меня. Ты в мать вонзал копье.
Они лисицей закричала.
И брюхо выросло Луною у нее.
Большой казан. Варилась я. Молчала.
А мой отец, с косичкой, с бородой,
С ножами глаз, — он стал тайменем.
Светясь, он прыгал свечкой над водой
И больно падал на каменья.
И кровь лилась из глаз, из головы.
В золу костра его вложили мясо.
И съели, и пучками голубой травы
Утерли рты, и только ждали пляса…
Отец, отец! Как я тебя люблю!
Ты птицей кружишь! Рыбой бьешься!
Я лбом в сухую землю бью. Молю:
Когда-нибудь ко мне… вернешься?!..
Родись опять! Иль я тебя рожу.
Ты разрисуй меня, шаманку,
Всем: синью неба, кровью звезд, что по ножу
Течет, — ты в царские наряды обезьянку
Свою одень!.. и на руки схвати!..
Рисуй на мне смех воинов, повозки —
Солому, грязь, — отец, меня прости,
Что жизни я ношу обноски
Твоей! А я не знаю, кто ты был.
Кто брешет — царь. Кто: пьянь и раб вонючий.
Ты мать мою, смеясь, любил —
И билась под тобой в падучей
Сухая степь, каленая стрела,
Соль озера, небесно-голубая, —
Она женой твоей была,
Шаманка, девочка седая.
Ее убили на войне. Лица
Не помню. Медным казаном укрыли.
И бьется, бьется, бьется Тень Стрелы Отца
В полынно-голубой траве, в небесной пыли.
ПЕРЕСЕКАЯ СУШУ
Взвивает огнь волос — ветр.
Пронзает лохмы шкур — лед.
Лакаем жадно звезд — свет
Из той горсти, где тьма — жжет.
Во чрево тьмы язык — всунь!
Зубами звезд его — хвать…
…пройдет тьма тем Больших Лун,
Пока научимся — целовать…
Острых гор снеговые рубила сердце грубо стесали огнем.
Я еще никого не любила — лишь дорогу, по коей бредем
Из жары несносимой — в бураны, на Звезду, что, и очи закрыв,
Зрим: космата! Ступни мои — раны: мы по льду переходим пролив…
От кострища, где смежили веки белокосые наши вожди,
Потекли мы, как чахлые реки, по пути собирая дожди,
То становища злые кровавя, женам стонущим руки крутя,
То рождая в полуночной славе диких браков слепое дитя, —
По рокочущим глоткам вулканов, вдоль заливов, по белым костям
Валунов, мимо скал-истуканов, по лосиным, кабаньим смертям,
В свежесодранных шкурах, с камнями, чьи заточены зубом края,
По земле потекли мы огнями, и в цепи тех огней — жизнь моя!
И гляжусь я в обточенный камень, черный, в синих огнях, лабрадор:
Крутолоба, кудлата, с руками, что похожи на мощный костер,
Зубы — жемчуг гигантских перловиц! Очи — рысь позавидует мне!
Матерь будущих войн и усобиц, градов-весей, что сгинут в огне,
Матерь будущих казней и пыток, голубых и плебейских кровей,
Что в сыновних аортах — избыток! — да по пальцам сочту сыновей…
Вот вам я! Вот стою, Матерь Мира, на обрыве, а блюдо реки
Ледяное! А в шкуре-то дыры, а за бабьей спиной — мужики!
…вождь серебряный, лик — морда тигра.
…бычьелобый боец с топором.
…острогорбый певец — нежно, тихо
Пел мне смерть над любовным костром.
Вы глядите в меня, возжигая взором — ночь за моими плечьми.
В бусах пота рабыня нагая — а попробуй меня обними!
Отобьюсь! Брызнет свет через веки прижмуренные — в ваши сердца.
Это я вас веду через реки и моря — им не видно конца.
Это я вас прельщаю добычей, свежей кровью, богатой едой —
И тебя, вождь, кричащий по-птичьи, и тебя, копьеносец седой!
Я веду через долы и горы мое племя — судьбину мою:
На скрещениях звезд и простора, весела, тяжела, я стою!
Подбирайтесь — потайно, сторожко, ладьте петлю, и сеть, и блесну —
Развернусь я, брюхатая кошка, и мохнатою лапой махну!
«Ты — красива!» — завоют устало. Хищно вьюга слепые следы
Заметет… заструится подтало
Из-под век… а на шее — кораллы…
И целебные зубы шакала… что, подобно алмазам, тверды…
А за синим хребтом — перевалы,
И за льдами — тяжелые льды.
МОЙ ОГОНЬ
Сохранить это бедное пламя…
Сохранить…
Это нищее, красное пламя в ночи, под сведенными скорлупою руками:
Рвется алая нить…
Пихту молния надвое расколола…
И зажегшийся ствол
Заискрил на ветру мирового раскола,
Застонал и зацвел!
Племя пялилось в жадное пламя.
Хворост я поднесла.
Красный зверь, поживи-ка теперь между нами.
Дай любви и тепла.
Запылают костры. Загорятся барсучьим светильники жиром.
Заскрипят вертела
На рогатках огнистого Звездного Мира,
О, над пастью жерла…
Холод дышит огнем! Мрак мерцает огнем. Сохраню я
Этот жалкий комок
Беспредельного жара. Его поцелую —
Губы вспыхнут: ожог…
В углублении камня, в закуте пещеры,
Под моею щекой
Ты дрожишь, воздух лижешь, ты пляшешь без меры,
Ты — небесный изгой…
Сирота и безумец! Зажгу я тобою
Горсть последней еды,
Это озеро, рыбное и голубое,
Эти синие льды…
И на палке, на кою я шерсть со смолой накрутила,
Ты горишь! Я иду
С первым факелом — от колыбели — до дикой разверстой могилы:
На огонь.
На звезду.
АЙ-КАГАН И ЧИНГИСХАН
Когда закат иссяк, толкнул казан
Обритый воин твердой пяткой.
Я лишь Луна, царица Ай-Каган.
Мой свет серебряный и сладкий.
Я молоко. Я льюсь в мохнатый рот
Слепой струей, кривой и белой.
Мне снится конь. Мне снится мой народ —
Он саблями в мое впивался тело.
Жила я девкой. Ела у костра,
От восхищения раскоса.
Была я дочь кагана и сестра,
Сводило пальцы от мороза
Мне; крючило сорожины ступней;
Плыла война, и я плыла в ней;
И хан восстал, как скопище огней,
Поднялся смерчем из-за камня.
О хан! Целую пятку, что как жесть,
И голени, все в конском поте, в мыле.
Ты ноги мне связал. Я вою: есть.
Я корчусь: пить — чтобы меня любили.
Будь хлеб мой, рис. Дай локоть мне отгрызть.
Дай волос откусить — носить его я стану
В тяжелой медной шайбе на груди. Твоя корысть,
Твой выкуп молодой и пьяный.
Ты яд змеи не пробовал на вкус?!
Ты мощный меч. Твой лоб обритый боем.
Язык волос колючих лижет — о, боюсь… —
Мне щеки, шею белую прибоем.
Я, круглая тарелка, свет леплю
Серебряный. Я над твоим затылком
Вишу. Я так тебя, Луна, люблю,
Как алчущий — в пустыне — льет бутылку
Себе в сухое черево, в петлю
Тугого горла: вот воткнется
В кадык стрела! — а я тебя — люблю,
Каган! И рот мне шире улыбнется.
И буду зверь я твой. И водка. Рис.
Собакой юртовой завою.
Так, лик закинув, выхрипнешь: «Молись!..» —
Ударишь саблею над головою.
И шею срубишь, и слетит лицо,
Как снег, все белое, в крови и поте, —
Лицо Луны, слепящее кольцо,
Серебряное, царственно в полете!..
……….все грязное, и руки так грязны —
Барана резали, и черемшу рубили,
И дергали ковыль в виду Луны
Для варева… — и так тебя любили,
Так гладили ребро и бычий лоб,
И лунные мои светили щеки
На тело, что положат в царский гроб,
Под яркий небосвод высокий;
И будешь ты от водки сыт и пьян,
От звезд ослепнешь, зарычишь: куда я?!..
И лишь одна царица Ай-Каган,
Безглазая царица Ай-Каган,
Все выльет серебро тебе, седая.
ХОД ЗВЕЗД НАД ТАЙГОЙ
Звезды мерно идут. Звезды мрачно поют. Звезды вечно звенят —
Звезды сыплют зерно лучезарных минут, сторожами — стоят.
Я стою. И лицо мое снег исхлестал — так румяно оно.
Взор мой звезды вбирать, пить их пламя устал, золотое вино.
По земле, пригибаясь и горбясь, века, умирая, идут.
Я стою, умирая. Звезда далека. Горизонт гол и крут.
Снег колючий пронзит зеркала мокрых щек. Солью выстудит лоб.
Звезды молча идут. Путь их тяжкий далек: люлька, трон или гроб —
Им равно. Россыпь мира — небес круговерть. Над тобой, надо мной
Звезды молча идут, как звенящая смерть, над пахучей сосной.
Это белка-летяга — сребрист ее хвост!.. — с сердца на сердце — прыг!.. —
Меж зверей, меж людей — и уже между звезд — ее беличий крик…
На земле кто погиб — возрождается род меж созвездий, во тьме.
Ты иди, звездный ход, рыбий плес, лосий лед, по вселенской зиме.
И горит Альтаир, и блестит Процион — малахитовый скол.
И сверкает очами старик-небосклон, Золотой, бедный Кол.
Я гляжу тебе прямо в лицо, моя жизнь, моя смерть, моя боль.
Только зверь. Только птица. Ты только держись. Я навек. Я с тобой.
КОСМОС ЮРТЫ
Я полог юрты тку: вот Конь и Коновязь. В уздечке — бирюзовая звезда, еще одна… Кто их туда заплел?
Вот Три Маралухи бегут. Они бегут, хрипят, зверюги. Копытами наст разобьют и морды в реку окунут. А вынут морды — сто веков прошло.
Вперед, игла. Разгрызенный орех: кругла слепая половина ночи. Еще Охотника я вышью: Когульдея.
У юрты есть скелет паучий, каркас. На нем лежат меха зверей убитых. У медведя глаза красней рубина монгольского сверкали. Теперь на небе он. Я все равно боюсь.
Огромны шкуры. Входит мне под дых
Победный страх, звериный, сладкий:
Какие звезды вытку я на них,
Какие вышью — без оглядки —
Миры? Ты дуй в дуду, слепой шаман,
И в бубен бей. И на моем соленом теле
Мир кровью нарисуй, патлат и пьян,
Где звезды — в кулаке вспотели.
Иглу из рыбьей кости я беру.
Туда седой вдеваю волос.
Сажусь в степи на камень, на ветру,
Чтоб слышать с неба черный голос.
А звезды — это люди. Есть у них
Глаза и брови, руки, щеки.
Они глядят на нас — и плачут о живых,
О мертвых плачут одиноких.
Не плачьте! Вот моя ладонь, мой рот.
В горсти перенесу вас — от
Котла огнистого, ночного —
Сюда, где водопад ревет,
Смерзается в гортани слово,
Где грубо содрогается живот
В глотке желанной, жадной ласки…
Глядите, звезды, как продолжу род,
Какие наложу на тело краски…
Так! Вами, звезды, ребра распишу —
Грудастой стану Матерью-Вселенной!
Так! Вами, звезды, плачу и дышу —
С исподней тьмы, с изнанки сокровенной!
Луна взойдет, царица Ай-Каган,
Тяжелым серебром брюхата;
Я положу чеснок в ее таган,
Я ей рожу Последнего Солдата.
И пусть истлею. Срежет пусть главу
Серпом ущербным враг визжащий.
В камнях, пришитых к шкурам, я живу.
Вот зуб горит звездой. Вот глаз слепящей
Планетой катит: яростный гранат!
Веселый лазурит! — я их любила…
Повешу в юрте — нет пути назад —
Мой полог, где глаза небес глядят
В мои глаза — из тьмы моей могилы.
Пусть в очаге огонь, хрипя, погас.
Пусть хрустнут ребра под чужой стопой.
Ликуя,
Гляди, гляди, мой Сириус, алмаз,
Как по тебе в ночи я вою и тоскую,
Гляди, гляди, угрюмый Лунный Глаз,
На мышь степную — жизнь людскую.
Ладонь я разжимаю. Мышь, беги!
Через траву — потоп — пожары — бури…
Отныне мы со смертью не враги:
Я вышила себя на Черной Шкуре.
Я, улыбаясь во весь рот, встаю.
Я на мороз из юрты выбегаю.
Возьмите жизнь. Возьмите жизнь мою.
Она одна. Она уже другая.
ОХОТНИК ОРИОН
Сто звезд жило в небе. Сто рыжих лисиц. А я был Великий Стрелок.
Дворы проходные меж сонных ресниц да снежные пули в висок.
Я пьяной соседке на кухне зажег две розы в бутылке пивной.
И дом мой, горбатый январский стожок, качался и плакал, хмельной.
Как флаги метели хлестали меня! А я обворачивал их
Вкруг шеи да щек в ярких пятнах огня, вкруг ребер звенящих, худых.
А в ночь, когда бури взбегали в зенит, всплывали подлодки могил —
Я чуял: летящее сердце звенит стрелой, что я в небо пустил!
Тогда забывал я торговый мой век, пожары машинных рядов,
И нюхал, напрягшись, звезд яростный снег во шрамах звериных следов!
Тогда забывал я, как падают ниц, как тянут ладонь за куском,
И видел — на черном — сто рыжих лисиц бегут пред Великим Стрелком!
И так я стрелял… их в ночи убивал… о, ночку, вот ночку одну
Хотя б поохотиться!.. — так целовал во тьме тетиву: как жену…
Так лук свой незримый к себе прижимал, как будто молился Луне,
И небо, как зверя, вдыхал!.. — понимал… — и небо — все было во мне!
Во мне, жалком смертном, дурном пацане, в котором от века текла
Охотничья кровь… — небо в алом огне!.. И пела, сияя, стрела,
Пронзая снега, лихолетья и льды, входя под ребро рыжих лис, —
И, пьяный, я плакал, целуя следы зверей — ими очи сожглись,
Крестясь на бутылку, сжимая стакан — в осколки — в слепом кулаке,
Великий Охотник, удачник-пахан, пылинка во Звездной Реке.
РЫБЫ-ЛЮБОВНИКИ
Боже, Боже. Мы две рыбы. Ты багряно-золотой.
Я, серебряная глыба, возношусь над чернотой.
Заплелись навек хвостами, Время пахтая, вдвоем.
В мощное густое пламя Звездный Океан собьем.
Ты копьем ударишь света в чешуи моей броню —
Вон из брюха — в ночь — планета, вся подобная огню!
Ты, живой, — кричи, сгорая! Мертвый — спи в гробу своем…
Рыбы, мы в воротах Рая, в небесах горим вдвоем.
Сети сильные изловят. Распахает чрево нож.
Но от смерти, от любови ты, живущий, не уйдешь.
Так, как мы, ты будешь биться. Так же — страшно — будешь нем.
Так — в когтях небесной птицы — возопишь: «За что?!.. Зачем?!..»
И, как мы, горбат от страсти, и от голода — скелет,
Будешь вечно плыть за счастьем сотни долгих тысяч лет…
Под водой — мой бок сребряный! Твой — багряно-золотой!
Нам — игра, двум рыбам пьяным,
Под метельным караваном;
Лед не хрустнет под пятой.
Человек в холстине драной, наклонись… мы подо льдом…
Рыба, алая, как рана, как в густом огне — Содом…
По водам Он ходит просто. У Него на лбу венец.
Он берет в ладони звезды, как икру берет ловец.
Он прикажет — нас подарят — в сетях — царским поварам.
Нас на угольях изжарят. На сребре внесут во храм.
Причастятся люди мяса, нежной плоти, звезд икры.
И никто не вспомнит часа красоты. Любви. Игры.
Лишь безумие добычи. Лишь вязание сетей.
Лишь Божественный обычай — на тарелки площадей
Вывалить нас вперемешку — жабры, ребра, плавники, —
Чтоб вкусили Ад кромешный, чтоб звенели пятаки
Золотые, ледяные, —
Ввысь! вокруг!.. — хвостом бия:
Серебра дожди косые,
Серебра снега босые,
Золотая чешуя.
ТРОПА ВРЕМЕНИ
Звезды ходят вокруг Золотой Оси.
Кони ходят и снег едят.
Глаз лошажий белой планетой косит.
На замерзлых озерах — наряд
Снежной ряски алмазной, кругов и стрел.
По хребту застылой реки
Катит царский воз: в нем Мороз воссел,
Тяжек перстень с его руки.
Я младенца схвачу. Заверну в доху.
Выйду под Колеса Небес.
Перед ликом звездным, как на духу,
Островерхо-монаший лес.
Клонит выи, скрипит стальным кедрачом.
Звездный диск кренится ребром.
Из грудей ночных брызжет снег молоком —
Всю забрызгал парчу хором
Горностаевых!… Пихта летит копьем
Во Медведицу — в вышине.
Сладко мы едим, сладко, бесы, пьем.
Забываем о Верхнем Огне.
Холод бьет по щекам. Сын, гляди, гляди,
Ходят как Колеса в выси.
Вдоль по ободу — снег; а внутри — дожди;
И вокруг Золотой Оси
Дивно крутятся: роды, и смерть, и смех,
И Мороза рука в перстнях —
Во людских слеза… — и, одна на всех,
Ты, планета любви, в огнях!
На веревке, кругами, будто волы
Или кони, бегут, хрипя,
Наши годы-разбойники; режут из мглы
Нам морщины, чтобы мы себя
Проклинали, зуб утопив в узде,
Разбивали кулак об лед,
Не узнали, пуская кору по воде,
Где огонь небеса разорвет!
Погляди! В дегтярной тьме оборот
Сделал круг горящих веков.
Только тайна есть. О, не всяк умрет.
Сбросит цепи земных оков.
И в сиянье лунных морозных свеч
Я затеплю Чагирь-Свечу,
Колесо Орионов разрубит меч —
Из зенита корону схвачу,
К сердцу крепко прижму… вот она, мой сын,
Для тебя, для Царя снегов!
Все уснут, сгниют, — только ты один
Воцаришься — без берегов!
Будешь славен! Тьму тем заимеешь жен!
Кровь прольешь бессчетных побед!..
Ось хрипит. Катится вбок небосклон.
Тряпки дряхлые. Хлеба нет.
Лишь в доху кудрявую закручу
Я комок печали и слез:
Спи, царенок, а то я так закричу —
Заплету сребро Лунных Кос —
Шею вдену в платок — закачаюсь в ночи —
Над широкой зависну землей…
Не вопи, бедняк, замолчи, молчи.
Лучше — волком в ночи завой.
Нет свечей, чтоб избу свою осветить.
Нет воды, чтоб испить — до дна.
Нет любви, чтобы бедных людей любить
Под звездою, что — ледяна.
***
Живи много жизней, сурок.
Живи много жизней, сапсан.
За юртой взводят курок.
Пусть мальчик выстрелит сам.
Пустые такие глаза.
Он небом глядит ввысь.
За юртой блеет коза.
Мальчик, не промахнись.