ИНТЕРВЬЮ

«Наша Среда online» — Интервью с поэтом и прозаиком Еленой Крюковой — рассказ о ее новой книге стихотворений «ТИТАНИК»

— Елена, скажите, что и как натолкнуло вас на мысль, на идею написать книгу стихов «Титаник»?

— Это появилось не вдруг, не сразу.
И одновременно — вдруг: как все, что хочешь сделать немедленно, зная, что вот этому — время пришло.
«Титаник» — это ведь уже архетип. Такой мощный символ двадцатого века: он утонул в 1912 году, а через два года весь наш мир утонул в океане крови — и Первая мировая война явилась для всего света такой трагической Атлантикой, а земля предстала новой Атлантидой, — и многим в те времена казалось: все, мир рушится, взрывается, тонет, и, может, не спасется уже никогда.
Понять тогдашних людей можно. Они впервые столкнулись лоб в лоб с тотальной гибелью. Смерти уже, как выяснилось, нельзя было воздвигнуть неодолимую — или даже жалкую и непрочную — преграду. Смерть хлынула на палубу человечества ледяною водой. И «Титаник» был словно бы предтечей, провозвестником этой громадной мировой трагедии. Дело там было даже не в том, что утонуло множество людей, хотя это, конечно, горько и больно. А в том, что гибель непотопляемого, как было разрекламировано, корабля стала живой и страшной иллюстрацией состояния планеты.

«Мне особенно близок метафизический колорит текстов Елены Крюковой, ее беспредельность, всепространственность и всевременность, то, что Элиаде называет «временем сновидений». Это настолько мощные сакральные пласты русского «коллективного бессознательного», что поневоле умолкаешь…»
Юрий Попов, писатель

— И все-таки, почему именно эта тема? Почему Вы обратились к этой давней истории? Чем она вас взволновала, что вы увидели в ней важного, насущного — для нынешнего дня?

— Виктор, я ждала этого вопроса — и да, вы спрашиваете: как же моя книга, зачем она? Если сказать вам, сколько книг о «Титанике» появилось в мире со дня его гибели, мы все очень удивимся. Невероятное количество. И что, еще одна? А сколько фильмов, а сколько стихов, а сколько живописных полотен… Грандиозное историческое событие всегда будет маячить на горизонте культуры. Посылать будущим людям свой свет, когда ужасающий, когда живительный. Трагедия «Титаника» странным образом сочетает и живоносный свет, и трагическое мрачное, почти факельное пламя, что рвется к нам из глубин времени. Это такая современная Троя, современный пожар Рима.
И вдруг этот образ для меня — здесь и сейчас — высветился целым рядом мифологических пластов! Целой когортой много весящих символов!
«Титаник» — наша Земля, летящая в безднах Космоса и не знающая, что она обречена.
«Титаник» — наша краснофлажная страна, ушедшая под воду; и, кстати, не раз и не два; и я имею право изобразить только подлинный, невыдуманный корабль той страны, по палубам которого я ходила сама.
«Титаник» — любовь, которая подхватывает вас на свой стремительный, горделивый корабль… и тонет, гаснет в пучине пространства-времени.
«Титаник» — детство, что давно утонуло, кануло в синюю тьму, и о нем только воспоминанья, но зато какие!
«Титаник» — каждая, отдельно взятая человеческая жизнь, ибо, столкнувшись с жестоким айсбергом, она тоже тонет, зови не зови на помощь.
«Титаник» — та Божественная Кувуклия в храме Гроба Господня, она плывет во временах, она еще спасает нас, там, внутри, в таинственной тьме, еще зажигается Благодатный Огонь, Агиос Фос, и неужели он когда-нибудь не воспылает… Вот тогда и нахлынет океан времен, и наступит конец мира…
«Титаник» — тонущая Русь.
«Титаник» — праздник, люди весело танцуют на его палубах и не знают, что с ними станет завтра…
«Титаник» — музыка, еще звучащая, всегда звучащая, напоследок звучащая.
«Титаник» — я даю в книге его разрез, срез по вертикали (стихотворение «Вертикаль») — это спрессованная, сгущенная модель общества, это воплощенный в живом корабле социум, все эти пресловутые корабельные классы — ведь это же классовое деление человечества: нищий третий, где народ, второй, где варят-парят-жарят-кормят, и первый, где наслаждаются и воистину отдыхают, и капитанский мостик, откуда видно далеко, где перед тобой — весь мир, весь океан… и все равно свой роковой айсберг ты не увидишь.
И не буду перечислять вам архетипы и образы, что, в процессе написания книги, крепко обхватили меня и захватили в плен.
Честно, я даже не помню, как писала эту книгу. После «Грэйс» и «Площади». Весь карантинный апрель 2020 года.
Я отчего-то понимала, чувствовала — я делаю какой-то странный новый шаг. Туда, куда я еще никогда не ходила. Слова ложились и всплывали сами собой… удивительное, необъяснимое чувство. Я вроде бы управляла процессом создания и в то же время им не управляла. Будто бы за меня это делал кто-то, гораздо более мощный, могучий, чем я.
Я ощущала за плечами крылья. Без всякого пафоса, честно.

«Крюкова служит требы во славу Бога, во славу жизни, подаренной Им, и во славу человека, ищущего в себе силы, чтобы принять этот дар во всей полноте.
Валерия Пустовая, литературный критик

— Ваш «Титаник» — это символ жизни, символ общества, символ движения вперед. Это совокупность символики. И есть такой традиционный вопрос: о чем эта книга? Она про реальный «Титаник» или все-таки про что-то другое?

— На моем «Титанике» — все важнейшие узловые точки жизни. Он для меня стал и правда как планета. Там и рождение человека, и пара в любви, и свадьба, и смерть. Причем все это происходит на краю всеобщей гибели, перед ликом Рока. Там мой разговор с отцом-художником, что малюет свой «Титаник»: это его видение трагедии жизни. Я вспоминаю Бетховена, что когда-то сказал (и, глухой, записал эту фразу в разговорной тетради): «Что такое жизнь? Трагедия. Ура!».
Там не раз всплывает из глубин памяти детство.
И, что удивительно, там еще сделана попытка ухватить, сердцем и глазом, наш сегодняшний мир со всеми его новостями, знаками, парадоксами, мешаниной событий («Сводки настоящего») — и продолжить это видение в будущее («Сводки будущего»). Там появляются и праздник на корабле — он похож на безумный бразильский карнавал; появляется, из тьмы веков, великий поэт Данте, с которым я веду странный и дерзкий диалог; и сам Данте тут — тоже как символ своего времени, что ушло под воду столетий. В стихотворении «Революция» — с его рефреном «я делаю революцию» — тоже эта Титаникова обреченность: все революции обречены, ибо все они несоразмерно с заявленными благами жестоки, это уже доказано всем ходом истории, только не все мы еще это осознали до конца.
Несколько стихов о музыке и музыкантах — это моя дань, понятно, не только знаменитому оркестру «Титаника», который до ухода корабля под воду, до последнего вздоха все, утешая и ободряя, играл обреченным людям рэгтайм, но и моя собственная, личная музыкальная страсть — я же музыкант по первой моей профессии, и не написать музыку этой трагедии изнутри — из самой музыки! — мне было невозможно. Вот — написала.
И Кувуклия, о которой я уже говорила, там тоже есть…
Словом, это не текст; это что-то больше, выше и глубже текста.
Да простят меня люди, которые в литературе видят только литературу; мне всегда хочется выбраться, выбежать из литературы вон. Что я в «Титанике» и сделала.

«Настоящими открытиями для меня стали произведения Елены Крюковой. Это литература со здоровым составом крови. Она внушает надежду на то, что мы духовно выздоровеем. Это зерно прорастет.
Игорь Золотусский, писатель, литературный критик

— Елена, мы говорим с вами об образной составляющей книги. А каковы ее текстовые, словесные приметы?

— Однако! Нота бене! Для литературных гурманов «Титаник» явится любопытным, насыщенным и даже вербально богатым и неожиданным текстом. Там многопластовые образы, наслоения сюжетов и ситуаций, внезапные звуковые повороты, внутренняя рифма, свободные текстовые объемы и тому подобные чудеса. Поймите, я говорю это не в качестве самопохвальбы или самопиара. Я просто констатирую факт, который уже не только для меня очевиден. А еще — право имею: я же отдалилась от созданной вещи. Я смотрю на нее внимательно и издали. Будто сквозь этот чудовищный слой ледяной воды, в которую погрузился бедный настоящий «Титаник». Или с капитанского мостика капитана Эдварда Джона Смита. Мне — сейчас — позволено беспристрастно оценить тот продукт, что я завтра, сегодня, сейчас буду отдавать людям.

— Вы, русский поэт, обратились к историческому событию, в котором, насколько я понимаю, не было участия русского народа. Как вам удалось решить эту «иноземную» тему внутри русской поэзии, русской поэтики?

— Книга эта, несмотря на весь свой Титаниковый (титанический!) интернационализм, на откровенную, и образную и сюжетную, глобальность, на подробное изображение людей иных стран и иных народов, очень русская. Я нигде не ухожу от себя, от своего народа и от своего — пусть тонущего! — любимого времени. От родной земли. Я, если символически выражаться, на берегу взяла горсть моей земли в ладанку и повесила на шею, как образок, и с ней пустилась в путь по огромному непредсказуемому океану.
Там есть стихотворение, которое называется так: «Сошествие во Ад. Икона русской пассажирки». Так вот, эта русская пассажирка — я; это более чем понятно.
И еще во многих стихах «Титаника» вы обнаружите русское и русскость. И это хорошо. Русскость — это то, что нам завещали наши дорогие, драгоценные: Лев Толстой, Достоевский, Чехов, Булгаков и иже с ними. Ну даже протопоп Аввакум завещал.
Толща воды, через которую я просматриваю время, людей, судьбы, себя… А «Титаник» плывет! А корабль плывет! Это невероятно, но это так! У меня в этой книге есть стихотворение о времени (да, время — лейтмотив книги, но это такой лейтмотив «всехный» и вечный!), в котором мистически, в самом тексте, светятся даже конкретные даты; эти цифры — как знаковая система, как некий гипноз, который человек сам себе выдумал, чтобы не было так страшно времени. Время — всепожирающе. Эта штука хуже любого жадного океана. «Но как нам быть с тем ужасом, который / Был бегом времени когда-то наречен?» — спросила себя и всех, современников и потомков, как-то раз Анна Андреевна Ахматова. Каждый сам справляется с этим ужасом. После моего «Титаника» я стала больше любить время. Принимать его. А не ужасаться ему и не сражаться с ним.
Сражение… война… Войны, людская злоба, ненависть, месть… Что это? Перед исчезновением «Титаника», в каких бы он веках ни плыл, меркнет вся эта мишура. «Титаник» — это еще и аллегория смерти. Знаю людей, и такие есть среди писателей, что морщат нос и брезгливо отворачиваются от темы ухода, смерти, от самих этих слов: «Фи, кому охота копошиться в этой мрачнухе, почему ты, он, она, они об этом ужасе пишете? Пишите про праздники, про красоту, про довольство, про веселье! Про любовь!» Ну что мне на это сказать? Я уже давно молчу. Говорю только произведением. Это единственная возможность родить — создать — показать. А доказывают пусть другие. Искусство не доказывает, а живет.
Человек живет — или не живет, любит — или не любит. Все так просто. 
А про любовь у меня и в «Титанике» есть. И много.

«Крюкова обращается и к вневременным, вечным образам. И эти легендарные герои живут среди нас здесь и сейчас, в настоящем времени – как живут на стенах храма фрески, нарисованные художником. Мифы становятся явью: художник сперва чувствует, и только затем рисует».
Игорь Менщиков, писатель

— Вы сказали о времени, о притягательности его архетипа для любого художника, о его загадке. Внутри трагедии, думаю, всегда скрыт момент пророчества, прозрения… «В минуты роковые» человек яснее и безусловнее видит мир и судьбу…

— Да, в «Титанике» звучит и тема пророчества, провидения, предвидения. По сути, все стихи в книге — это такие развернутые, подробные авторские видения, они существуют на грани сна и яви, на грани истории и безвременья, на грани уже прожитого и еще не наступившего. Там вольная игра с временем. Я недавно так осмелела, стала так работать. Для меня самой странно и непривычно слушать такую музыку внутри себя. Но первый мой завет — уйти как можно дальше от силы привычки, от наработанного, накатанного. Я никогда не вступаю в одну воду дважды. Не бегу дважды по одной и той же лыжне. Это просто моя особенность, с ней живу и действую.

— Елена, как Вы видите жизнь вашего «Титаника», недавно рожденного текста, в недалеком будущем?

— Я обязательно издам «Титаник» книгой. Рискую я с этой будущей книгой очень. Я больше чем уверена, что ее не поймет большинство — или поймет превратно. Для многих она будет чересчур сложна. Люди привыкли к традиционному небольшому стихотворению, в котором таится нечто красивое, нежное, лиричное, поэтически доступное. Или, напротив, пафосное, громогласное, эстрадное. Но кто-то ведь книгу примет, поймет и проживет вместе со мной! Это ли не счастье! Я музыкант, я знаю: симфония должна звучать. И песня должна звучать. Мой «Титаник» — это и симфония, и песня, и молитва, и вызов, и смирение, и трагедия, и радость.
Да, да, конечно, радость! Как бы это ни звучало парадоксально! Это общечеловеческая книга, говоря традиционным литературным языком. А как поэт, скажу так: хоть выпечка — секрет, но это хлеб для всех! «Титаник»-символ — вообще парадокс. Горчайшая гибель стала величайшим творческим стимулом. Толчком к вдохновению. Написав эту книгу, я стала в ряд всех художников, что когда-либо обращались к этому мегаобразу. И я своеобразно — тихо — горжусь этим.
И, как человек, для которого Бог — это счастье, путь, истина и жизнь, молюсь Господу нашему и за всех погибших на «Титанике», и за всех, кто умер на всех других «Титаниках» Земли, да просто за тех, кто ушел.
И за живых, живущих, тоже молюсь.