ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

Анаит Мушеговна рассеянно взяла зачётку и, не дослушав ответа студента до конца, поставила отличную оценку. Академическая тишина и отстранённость от мирской суеты аудитории никак не вязались с хаосом, возникшим от пронесшегося по стране ураганом перестройки и от разгула естественной стихии: лежали в руинах, похоронивших под собой сотни детей и взрослых Ленинакан и Спитак, тысячи беженцев из Азербайджана заполнили пансионаты и гостиницы, кризис власти – казалось, это и есть Апокалипсис.

На кафедре, куда она зашла после экзамена, собрались преподаватели и обсуждали единственный для них выход из кризиса – уехать. Уехать подальше от стонущей от ран страны. Одно дело – собираться на совершенно безопасные митинги и горланить про продажного Горбачёва, и совсем другое дело – оставаться на расшатанном ими же корабле государственности в вызванной их молитвами буре.

Анаит, всегда молчавшая, вдруг резко прервала своих коллег: – Надо жить в своей стране. Строить на своей земле дома, сажать вокруг них цветы и уметь защищать от любителей прийти на готовое. Моих родителей силой выгоняли из их домов, а вы добровольно, сами, бежите. Моя улица почти опустела. Каждый второй дом продаётся. Все бегут, как крысы. Неужели не понимаете, что без родины, вы, везде, – нежеланный бродяга без дома. Неужели не понимаете, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке и за все эти «беженские блага» наступит пора платить. А платить вы все будете своими детьми.

Никто ей не возразил. Между ними всегда была стена непонимания, они все были советскими, родившимися и выросшими в советском Айастане, а она – пришлая, из Сирии. В Сирии нашли приют после Геноцида 1915 года в Турции много армян. Но ни сердечность гостеприимных арабов, находивших в пустынях уцелевших и создавших условия для выживания армян, ни возможность переезда на Запад не могли утолить страшную тоску по потерянной родине. Сами пережившие Геноцид и их дети приезжали в советскую Армению и любили её, как Армению. И не могли понять отношения к ней тех, кому повезло родиться на ней и избежать страшной участи западных армян.

– Посмотрите на бакинских армян. Неужели их пример вам не стал наукой?

Царило мрачное молчание. В январе 1990 года весь мир, уже не в первый раз после Сумгаита, потрясли костры на улицах современного и промышленно развитого Баку с горящими на них живыми армянами – представители Народного фронта успешно провели операцию по депортации армян, оказывая яростное вооружённое сопротивление частям Советской Армии, пытавшимся навести порядок в обезумевшем от крови и средневековых ужасов городе.

Анаит Мушеговна сдала экзаменационные ведомости и заторопилась домой, окунуться в домашние дела, на время избавиться от тревожных дум. Она была тюркологом. На этом настояла её мать. Она с детства говорила с дочерью по-турецки и с маниакальной настойчивостью повторяла: «Ты должна знать этот язык. Ты вернёшься туда. Обязательно вернёшься. А за тобой вернутся остальные».

Мать и отец Анаит Мушеговны были одними из сотен уцелевших из миллиона армян, обречённых турками на смерть. Матери Анаит Шехназ, – её как второго ребёнка родители обязаны были назвать турецким именем, – тогда было четыре года, и она очень хорошо помнила, как их вытаскивали из домов вооружённые солдаты, построили в колонны и объявили, что «сопроводят» их в Алеппо. «Сопровождение» части колонны, где была Шехназ с матерью, – брата и отца отделили сразу же, – завершилось уже на окраине Диарбекира, где на беззащитных женщин с детьми напали сколоченные специально для этой цели банды мародёров, в которых активное участие принимали и «четены», потомки выходцев с Северного Кавказа. Под смех и одобрительные возгласы жандармов, они срывали одежду с несчастных, – это был их барыш, золото и деньги же честно возвращали туркам, и забивали свои жертвы усыпанными гвоздями молотами. Не было жалости ни к кому в глазах предков тех, кто сейчас умно и красноречиво разглагольствует о свободе для «своего» народа, без тени сомнения отказывая в праве на жизнь народу, жившему на своей земле с тех пор, как образовалась земная твердь.

Мать с Шехназ были в центре, за доли секунды она сама скинула с себя одежду и повалилась на землю, прикрыв собой дочь. Буквально через мгновение они оказались под грудой окровавленных тел. Им просто повезло. Турки, которые после побоища, прошли по телам, добивая раненых не заметили, что они – живы. Уже через пару часов пришли нищие, в надежде подобрать что-то, и мать Шехназ, услышав, как они проклинают убийц, подала голос. Они ушли с нищими. Через пару месяцев мать с большими предосторожностями, ночью, отдала Шехназ в греческий монастырь.Она приходила к дочери время от времени вместе со старухой-нищенкой. А однажды старуха-нищенка пришла одна, и, дав Шехназ несколько монет, отводя влажные глаза в сторону, сказала ей, что её мать нашла работу далеко, и долго, поэтому, не будет приезжать. Матери своей Шехназ больше не увидела. Из монастыря девочку определили в сиротский приют для сирот-армян в Сирии. Она выжила, выросла, вышла замуж за такого же сироту-армянина Мушега.

Такова была история, которую рассказывали ей отец и мать.

Они с семьёй приехали из Сирии в Армению в начале 60-х годов и поселились в городе Арарат. Кроме Анаит у них было ещё два сына. Отец часто повторял, что назвал свою дочь в честь своей матери. От его истории выживания также стыла кровь в жилах. Всё было как везде.

Из Харпута их колонну под охраной из семидесяти жандармов вывели на юг, тех, кого убили не сразу. Уже на третий день турки стали насиловать и убивать. Практически ежедневно по пути следования колонны жители курдских деревень совершали набеги и уводили женщин и девочек. Так, у них с матерью отняли двенадцатилетнюю сестру. На сороковой день остатки колонны достигли восточного Евфрата и их начали топить.

Река была усеяна трупами, но десятилетний Мушег, умевший хорошо плавать, почувствовал, что именно в воде у него есть шанс на спасение. Поцеловав крепко на прощание мать, он сам вошёл в воду. Один турок-подросток, прибывший сюда со своими соплеменниками на забаву и разбой схватил его за горло и с возбуждёнными криками засунул в воду. Мушег, которому нистинкт самосохранения заменил и зрение и сознание, подобрал камень со дна и ударил турка в пах. Тот, взвыв, отпустил мальчика на секунду, присев в воде. И тут же этим же камнем Мушег нанёс ему удар в глаз. Турок упал в воду вниз головой и захлебнулся, – занятые убийством остальные турки заметили это выходящее из ряда вон событие не сразу, когда Мушег отплыл далеко. Он плыл на спине, доверившись волнам, когда устал, приказывая себе выжить и встретиться с матерью. Его подобрал рыбак – араб. В арабской деревне к нему отнеслись с большой любовью, предлагали остаться. Но он должен был попасть в Алеппо. Среди нескольких десятков, достигших Алеппо из нескольких тысяч, матери Мушега не оказалось.

Он обожал свою дочь Анаит, баловал и позволял делать ей всё, выполнял все её капризы, вкладывая в эту любовь иссушающую тоску по матери и сестре.

Анаит очень тяжело переживала смерть отца год назад. Тяжелее всех. И ей казались совершенно неуместными хлопоты матери поехать в Турцию. Но Шехназ не успокаивалась, и каждый день звонила и требовала, чтобы Анаит поехала с ней в Диарбекир, пользуясь невиданной ранее возможностью для советских армян посетить юго-восток Турции, Западную Армению. Уже были присланы друзьями из Сирии визы с разрешением посетить Турцию. Но Анаит не видела в этом смысла. Поехать, увидеть разорённую землю, так и не освоенную жестокими убийцами, не сумевшими проглотить её, даже уничтожив её детей, казавшимися для них единственной помехой для полного овладения ею. И когда мать неожиданно слегла, всё-таки возраст, семьдесят девять лет, – даже для очень живого и здорового человека диктует свои правила, Анаит подумала, что вопрос о поездке решился сам собой.

Когда прозвенел телефонный звонок, и Анаит, уставшая после экзамена, услышала  материнский голос, она даже предположить не могла, что сама через неделю поедет туда.

– Анаит, сегодня обязательно приходите  вместе с Валерой. Только ты с мужем. Есть очень важный разговор.

Валерий, – все сокращенно называли его Валера, – только устало вздохнул, услышав что они должны поехать в Арарат, также не подозревая, как всё изменится после этого.

В доме никого не было. Семья сына, c которой жила Шехназ, в полном составе  отправилась на свадьбу, а мать, сославшись на нездоровье, осталась дома. Разумеется, не случайно.

– Анаит, я очень прошу выслушать меня, не перебивая. Твой отец Мушег – лучший  в мире отец и супруг, но не он дал тебе жизнь.

У Анаит из горла вырвался  хрип.

– Только не перебивай меня,  – со стоном  сказала  Шехназ, – не знаю почему  Господь  двумя горстьями послал мне страдания и оставил жить в муках до конца жизни…

Мать плакала, заголосив. Валерий бегом принёс  воды и, обняв тёщу, сказал:

– Говори, мама. Мы слушаем.

– После приюта я работала в магазине у одного армянина и вышла замуж в восемнадцать лет за Варужана. Он тоже был сирота. Почти всё наше поколение было сиротами. Он искал работу, и, когда ему предложили поехать строить дорогу и пообещали  хорошую  зарплату и жильё, мы поехали на границу Сирии и Турции. Всё было хорошо. Я впервые в жизни была счастлива с любимым мужем. Но через три месяца после нашего приезда на нас напали курды. Они налетели на конях из-за границы рано утром, стреляли и грабили. Варужана убили на пороге дома, он выскочил с ружьём и успел, уже сражённый пулей, даже убить первого, кто ворвался в дом. А второй, переступив через два трупа, схватил меня за волосы, укутал в одеяло, посадил на лошадь и ускакал.

Анаит трясло как в лихорадке. Она только повторяла:

– Нет, мама, нет, мама, нет…

– Он привёл меня к себе домой. И объявил, что теперь я – его жена. Он сказал, что даст мне возможность справить траур по мужу. Но если я буду упрямиться и не захочу ответить на его «благородство» добром, он сделает меня своей рабыней. У него были свои  представления о благородстве. И я стала его женой.

Анаит  закричала. Валерий  бросился к ней и крепко обнял.

– Родилась моя первая дочь Фидан, потом – вторая дочь Ханэ. За мной всё это время  следили, я не выходила даже за ворота дома. Со мной хорошо обращались. Он дарил  мне золото и был очень почтителен. Но я не переставала ненавидеть его. И думала  только о том, как  сбежать. Когда родилась ты, он назвал  тебя в честь своей матери Ширин, двух моих девочек забрала к себе свекровь, и за мной перестали следить. Он не дотрагивался до меня, пока я кормила  тебя молоком, но срок подходил, и я сбежала с тобой на руках, оставив двух своих дочек…

Анаит потеряла сознание. Когда она пришла  в себя, ей казалось, что она проснулась после страшного кошмара и всё, что звенело у неё в ушах – просто сон.

–  Мне помогли арабы, – продолжила свой рассказ мать. – Они всегда помогали нам. Даже отъявленные негодяи и воры, узнавая, что ты – армянка, помогали. Я добралась до Алеппо, нашла нашу церковь, потом наших с Варужаном друзей, мне помогли. Тебе было почти год, когда мы с Мушегом встретились и он женился на мне. Мы пытались с ним вернуть моих девочек. Мы нашли посредников-арабов, и они встретились с Хуссеном-Исо, так звали твоего отца, и предложили большие деньги за них. Он рассвирипел, набросился на них, его еле успокоили. Кричал, что найдёт и вернёт свою дочь Ширин, рождённую в его доме и названную в честь его матери, а со мной поступит как с неверной  женой. И тогда один из арабов сказал: «На всё воля Аллаха, и без помощи Аллаха твоя жена не нашла бы сил сбежать от тебя. По воле Аллаха на тебя теперь пал позор рогача, за то, что ты уподобился мародёру и похитил чужую жену. А теперь твоя дочь, твоя кровь, похищена из твоего дома, обращена в веру своей матери и переименована в честь матери своего нового отца». И тот заплакал, как мальчик. Дочерей он так и не отдал.

– Ты поэтому так рвалась туда, мама, – прошептала  Анаит, – они ведь все сейчас там живут.

Шехназ закрыла глаза и застонала. Валерий пошёл на кухню и приготовил чай.

– Выпейте чаю и успокойтесь.

Шехназ вдруг схватила его за руки:

– Валера, сынок, я заклинаю тебя, пусть Анаит поедет, увидит их, принесёт фотографии  моих дочек…

– Конечно, мама, только не плачь. Ты – самая замечательная женщина, которую я когда-либо встречал. Анаит поедет. Может, даже к лучшему, что ты ехать не можешь. Я  постараюсь поехать вместе с Ано.

– Я не хочу, чтобы мои сыновья и внуки узнали об этом сейчас.

Валерий переглянулся  с Анаит:

– Хорошо. Как ты считаешь нужным.

Они уехали, не дожидаясь возвращения хозяев дома.

Анаит сразу же прошла в спальню и легла в постель.

Ночью она увидела сон. Белое пространство, в котором вдруг проступили очертания трёх женщин в чёрных покрывалах, оставивших открытыми только глаза. Женщины молчали и не двигались, но белое пространство вдруг запульсировало, пронизанное чудовищной силы энергией. И вдруг, одна из женщин вытащила руку из-под накидки и подняла её вверх. С этой ладони в белое пространство тоненькой ниточкой покатилась дорожка, сначала узкая, а потом широкая. И эта дорога прорезала пространство, оживляя его, наполняя звуками и красками, устремляясь дальше вперёд. А фигуры трёх женщин, уменьшаясь в размерах, оставались над этой дорогой. Анаит проснулась – была глубокая  ночь.

Она сразу поняла, кто были эти женщины. Каждый армянин, даже наполовину, даже  на четверть знает без объяснений, что значит приход к нему во сне трёх женщин в чёрных  покрывалах. Это – знак  редкостной удачи под сенью покровительства высшей силы, которая всегда приходит неожиданно, потому что сама решает когда, к кому и почему надо прийти, не вступая в контакт и не требуя благодарности. На Анаит вдруг снизошло спокойствие, пролившееся исцеляющим бальзамом на издёрганные нервы.

И она снова заснула уже крепким и приносящим силу сном.

На следующий день на кафедре она услышала, что к ним в университет приехали двое британцев, женщина-журналист и парень-оператор, снимающие фильм об армянах, Армении, Арарате, Западной Армении – сегодняшнем  юго-востоке Турции, о дне  сегодняшнем и вчерашнем. И что ищут переводчика, способного быть также гидом и сотрудником. Она закрыла глаза и, на мгновение уйдя в непознанные тайные глубины  мироздания, сказала – «спасибо».

Анаит пошла к ректору, с которым беседовали сейчас англичане, и попросила секретаршу передать, что у неё для них есть важное сообщение. Когда британцы узнали, что она свободно говорит на турецком, английском, арабском, а также может объясняться по-курдски, они от избытка чувств захлопали в ладоши. Ну, а когда Анаит объявила, что у неё есть готовая виза, и она может хоть завтра отправиться с ними, женщина вскрикнула: – I can’tbelieve, – и попросила воды.[1]

Решено было брать билеты на ближайший рейс в Алеппо. Он должен был состояться через неделю. Этого времени хватило всем, чтобы урегулировать свои дела.

Уже в предпоследний день перед отъездом все вопросы были решены, и вечер, наконец, можно было посвятить размышлениям о себе – новой и незнакомой. Анаит стояла перед трюмо в спальне в новом сногшибательном пеньюаре – пеньюары были её слабостью. Она не жалела на них денег, покупая не для себя, нет – для дочери на выданье, для невестки, но потом всё это оказывалось на ней.

Жизнь начинается после пятидесяти. Когда дети выросли и стали самостоятельными, и ты можешь полностью отдаваться работе, творчеству и любви, не откладывая на потом, потому что никакого потом нет. И поэтому нет больше места  капризам, скандальчикам, самоутверждениям, принципам – только женственность в самом высшем своём проявлении.

Она примеряла золотое ожерелье – подарок мужа, привезённый им из недавней поездк в Эмираты, возможно, так выглядела в её годы ухоженная и обласканная судьбой восточная царица. По-прежнему прямой была спина, гибкой талия, длинной шея, стройными ноги и ни грамма жира – любимые ею английские костюмы сидели на ней, как на манекене, юбки всегда были до колена. Волосы только приходилось красить и  подрезать, а когда-то они были почти до колен.

Да, она была обласкана судьбой – и как дочь, и как мать, и как жена-любовница, и как личность. Учёная  степень, любимая  работа, здоровые и умные дети, всю заботу о них и домашних делах взяли на себя её мать пополам со свекровью, и любовь – несгораемая страсть любимого и любящего мужа.

Она встретилась с ним сразу как приехала из Сирии в двадцать четыре года. До этого ничего у неё не было и быть не могло – закрытая привилегированная школа для девочек, потом  университет без всяких там вечеринок и прочего баловства, но это её и не интересовало. Она ждала поездки в Сказку, где обязательно встретит принца. Так и произошло. Она познакомилась с Валерием, когда подавала документы в аспирантуру. Здесь, в Ереване можно было встречаться с парнем, ходить с ним в кино и кафе.

А когда Валерий поцеловал её в первый раз, проводя до подъезда, она от счастья чуть не потеряла сознание. И помчалась на следующий день в Арарат, рассказать матери и спросить, что можно ей делать, а что – нельзя. Реакция  матери её тогда поразила, и только сейчас она всё поняла. Мать разрыдалась, и целуя лучистые от счастья глаза дочери, сказала:

–  Всё можно, дочка, всё, что сама захочешь. Ничего не бойся, не бойся, что скажут люди. Делай всё, что захочешь.

Валерий, коренной  ереванец, был безупречен, как и полагается принцу из сказки. Он  сам никогда не переступал предела дозволенного обычаями и традициями. Всё у них  было после свадьбы, красивой, пышной по-армянски свадьбы, но только без венчания в церкви. Времена тогда были коммунистические, Анаит, конечно, не была комсомолкой, но Валерий был, а его отец, известный врач, профессор был коммунистом. Анаит не могла без смеха вспоминать их первую брачную ночь, когда Валерий, у стены спальни снимая с неё белое платье и осыпая поцелуями обнажаемое тело,  вдруг отпрянул в ужасе, и поволок её в кровать:

– Ну, ладно, я – дурак, а ты? Мы же чуть-чуть… около стенки… А что утром бы показали?

Когда утром пришли замужние двоюродные сёстры Валерия за простынёй, – родных  сестёр у него не было, их было три брата, – она от стыда заперлась в туалете. Её оттуда еле выманили золовки. Одна из них совершенно серьёзно рассказала, как, согласно деревенским обычаям её мужа, они прошли в спальню прямо в середине свадьбы, а гости сидели и ждали, когда свекровь даст команду продолжить свадьбу. «Это был худший день в моей жизни. Мой негодяй меня не предупредил, знал, что никакой свадьбы тогда не будет, и я была  поставлена перед фактом. А когда в спальню сразу же после этого вошла свекровь с родственницами, вытащили из-под меня простыню, а потом одели меня в другое платье и потащили опять на свадьбу, я проклинала тот час, когда согласилась выйти замуж», – уже со смехом рассказывала она.

Судьба, будто компенсируя страдания, с лихвой отпущенные на долю матери,  бабушек, была к ней благосклонна. А как судьба отнеслась к её сёстрам Фидан и Хене, и как бы она жила, если бы осталась Ширин. Была бы так же счастлива, как Анаит?

В спальню вошёл Валерий и лёг на своё место.

– Теперь, когда ты узнал, что я – дочь курда, ты  больше меня не любишь? – как-то очень  спокойно произнесла  Анаит.

Валерий привстал с места и от шока не мог вымолвить ни слова:

– Ты это серьёзно? Тебе в голову мог прийти подобный абсурд?

– Но почему ты тогда не подошёл ко мне, не обнял – я уезжаю послезавтра.Ты не должен был отходить от меня ни на минуту, а ты избегаешь меня…

Валерий стремительно встал и, подойдя к ней, обнял:

– Человеку, пережившему шок, подобно тебе, хочется, как правило, остаться  наедине с самим собой. Поэтому я не лез к тебе с разговорами, тем более ты была так занята этими свалившимися с неба англичанами.

Анаит обняла его что есть сил, и тихо заплакала.

– Для меня твоё происхождение вовсе не стало неожиданностью. Знаешь, что я подумал, когда в первый раз увидел тебя: «Как прекрасна эта берберийка». Эти палючие чёрные глаза, смуглая кожа, кошачья гибкость, а эти длинные волосы чуть ли не до колен. Я даже помню, что ты была в джинсах – тогда мы даже про джинсы не слышали. И тоненькая, как тростинка. Я был сражён наповал сразу же и мечтал, как о невероятной удаче, просто  поговорить с тобой.

Анаит улыбнулась в ответ:

– А знаешь, что я подумала, когда ты подошёл ко мне и сказал: «Девушка, хотите я с вами позанимаюсь русским языком. Здесь все должны знать русский». Знаешь?

Анаит  рассмеялась:

– Я  подумала: «У меня есть шанс закрутить роман с русским». Ты был светлый и голубоглазый, у тебя было неармянское имя. Для меня было таким разочарованием  узнать, что ты – армянин.

– Вот как?

– Да. И вообще ты испортил мне жизнь. Нет чтобы погулять и бросить. Взял и женился. А так у меня второй был бы, третий, четвёртый, пятый, может быть. Ну, в пятого бы я, конечно, вцепилась бы зубами и постаралась бы выйти замуж. Но зато было бы, что вспомнить.

– Ах ты, неблагодарная  женщина, – Валерий  ущипнул ее.

Анаит взяла обе его руки и поцеловала их:

– Анаит, что ты делаешь, не надо…

– Мне так страшно уезжать… Возможно, если бы не мама, её материнское горе, и это её желание узнать о своих дочерях, я  никогда не захотела бы увидеть своих  родных сестёр, отца…

– Захотела бы.

Валерий привлёк её к себе:

– Если бы я был уверен, что ты хочешь, чтобы тебя отговорили ехать, я бы отговорил и не пустил. А сейчас расслабся. Сейчас ничего нет в мире, кроме тебя и меня. Совсем скоро тебя ждёт нелёгкая дорога. Для меня слабым, но утешением является то, что ты  едешь с британцами. А ты им рассказала, к кому едешь?

– Нет. Расскажу в Алеппо.

Алеппо встретил их солнцем, праздничным гомоном на своих одновременно старых и современных улицах. Анаит обожала и этот город, и страну – наследницу одной из древнейших цивилизаций в мире, – и народ. Здесь прошла её юность, здесь жили её старые друзья. Старые связи пришлись кстати, когда надо было решать технические  вопросы, связанные с подписями,  вопросами безопасности, маршруте, машине и тому подобное.

Она не вмешивалась, когда  Джессика с Питом обсуждали разные варианты маршрутов. Всё равно, все дороги для них начинались бы с Нусайбина, пограничного с Сирией  городка. И, когда Джессика,  распечатав с Интернета  данные о Нусайбине, обернулась  ко всем в офисе и возбуждённо прокричала:

– I say, folks! Sensation! Nusaybin has ruins of the ancient Nisibis, the residence of early (2d cent. b.c.-1st cent. a.d.) Armenian kings…[2]

Анаит, как будто, не расслышала её. Она тихо сказала:

– Там живут мои сёстры и отец.

Их  встреча была тяжёлой. Отца Анаит даже пришлось уложить в постель – ему стало очень плохо. Он не выпускал руки Анаит и молча плакал. А сёстры ждали мать. Ждали все эти годы. От них не скрыли правду. Они знали, что их матерью была армянка, и что она ушла с младшей сестрой. Они смотрели на фотографии матери и даже не плакали, –  выли. Анаит показалось, что сёстры смотрят на неё с ненавистью.Они, переглядываясь  друг с другом, слушали рассказ Анаит о себе, муже, детях, работе, об Армении, и Фидан вдруг резко прервала её:

–  Если бы мать и нас забрала с собой, то мы тоже были бы, как ты.

Фидан на четыре года была старше Анаит, это была уже глубокая беззубая старуха с  морщинами, выцветшими глазами, неопрятными выбившимися из-под косынки седыми  прядями и бесформенным тучным телом, которое казалось ещё тучней от множества  цветастых юбок, надетых одна на другую. Её в четырнадцать лет похитил один курд с  дальней деревни, человек в два раза старше неё и уже имевший жену, правда бездетную. Моральный ущерб отцу был компенсирован баранами. А дальнейшая участь Фидан  зависела от того, родит она сына или нет. Она родила двух сыновей и трёх дочерей.  Сыновья и внуки мужского пола, достаточно взрослые, чтобы держать оружие, погибли в 1985 году в вооружённой стычке с турками,  когда пытались защитить свою деревню от  уничтожения. Деревня была уничтожена, кто успел – убежал. Тогда она и переехала к отцу с невестками и маленькими внуками на границу.

Ханэ внешностью мало отличалась от старшей сестры. Её в шестнадцать лет отец  выдал замуж за человека грамотного и учёного, который, оставив жить молодую жену с  родителями, приезжал и уезжал, не спеша перевезти жену и родившихся детей в город. Потом пришло известие, что его посадили в тюрьму за выступления против турецкого правительства. Ханэ с тех пор мужа не видела, оставшись в тридцать лет с тремя  детьми на руках. Её старший сын политикой не интересовался и разводил скот, кормя  всю семью, но внуки ушли в горы в вооружённые курдские отряды.

Анаит с болью в сердце слушала их  рассказы о притеснениях и гонениях со стороны  турок и сказала:

– Как всё это похоже на то, что турки делали с армянами в 1915 году.

Мгновенно наступила настороженная тишина. Анаит заметила, что невестки и дети отвели глаза в сторону, как будто она сказала что-то оскорбительное, отец взглянул на неё укоризненно, но промолчал, –  в доме всё решала Фидан, которая после того, как переглянулась с Ханэ, хмуро проговорила:

– Здесь об этом не принято говорить.

– Отец, – обратилась к Хуссену-Исо Анаит со слезами на глазах, она не могла  больше молчать и хотела, наконец,  получить прямой  ответ, – почему курды не признают, что  был Геноцид армян на юго-востоке Турции, на этих же самых  землях – Диарбекир, Малатия,  Арапкир, Муш, Ван, и которых изгнали из их домов силой, как мою маму.

– Я был тогда маленький, мне было тогда пять или шесть лет, я ничего не помню, –    пряча  глаза  сказал отец, целуя её руки. – Доченька, я столько лет ждал тебя, почему мы  должны сейчас говорить о таких  вещах.

– Потому что, если бы о таких вещах говорили, тебе бы не пришлось столько лет меня ждать, отец. И, возможно, не продолжалась бы литься кровь на этой несчастной земле.  Потому что, нельзя строить счастье на несчастье другого, нельзя быть счастливым в  доме, который построил не ты, а занял его, перерезав его хозяев.

– Придёт время и это поймут многие, – после тяжёлой паузы сказал Хуссен-Исо, – как  понял я, потеряв  тебя. Армяне здесь жили всегда, рядом с нами, и они должны  вернуться, и только слепец и глупец этого не видит из-за слепоты и глупости. Места и солнца здесь  хватит на всех. А сейчас расскажи  мне о моих внуках-армянах.

– Мой старший сын Армен закончил университет, – Анаит была рада сменить тему, – он – физик, сейчас работает над диссертацией. Совсем недавно приехал из Гренобля, это –город во Франции, там была конференция. Его жена – врач, лечит нас всех. Совсем  недавно у них родился сын, назвали Мушег. А моя дочка, Асмик, сейчас  встречается с  очень хорошим парнем.

Хуссен-Исо  неожиданно встал и вышел.

И тут старшая внучка Фидан вдруг спросила:

– А что значит – встречается?

– Ну, это когда парень и девушка нравятся друг другу, но пока не уверены, что хотят  пожениться.  Или  уверены, но учатся, например, или копят деньги на квартиру, чтобы  жить отдельно. Они ходят вместе в гости к друзьям, к родственникам, в кафе, на дискотеки. В общем, дружат и любят друг друга, но не как муж и жена.

– Я тоже хочу учиться, хочу дружить, встречаться, – страстным шёпотом вылетели слова  из самого сердца юной девушки.

Фидан издала негодующий  возглас, и тут, как по команде, мать девушки набросилась на  неё и стала бить по голове.

–  Хватит, ладно, – распорядилась Фидан, – и давайте уходите отсюда все. Идите  займитесь своими делами. В доме полно работы. Сегодня встречаться с одним, вторым, третьим захочет, а завтра полностью стыд и совесть захочет потерять.

Когда дети разошлись, она обернулась к Анаит:

– А ты попридержи свой язык. Забыла, где находишься?

Положение спас Хуссен-Исо, вошедший с каким-то свёртком на руках. Он не спеша развернул его, там оказались золотые украшения.

– Это – золото вашей матери и моей матери Ширин. Аллах послал мне троих дочерей, других  детей у меня  нет. И сейчас, когда наша Ширин с нами, я хочу раздать всем  поровну, что есть. Это – тебе, Фидан,  это – твоё,  Ханэ. А вот это ожерелье подарила  Шехназ моя мать, когда родилась ты, Ширин. Ваша мать ничего не взяла, когда ушла, поэтому мы долгое время  думали, что её похитили, и искали не там, где надо. Но на всё воля Аллаха.

Сёстры со слезами на глазах  взяли в руки золотые украшения, хранившие тепло  материнских  рук. Фидан и Ханэ стали их целовать.

Хуссен-Исо тем временем вытащил из кармана ещё один свёрток и развернул  его, трепетно взяв оттуда нож с золотой рукояткой в инкрустированных ножнах.

– Когда-то я был смелым воином и лихим наездником. Это – мой нож и талисман. Я хочу, чтобы он на память обо мне достался именно Армену, твоему  сыну, Ширин. Передай его моему  внуку и скажи своим детям, что они всегда были и будут в сердце старого Хуссена-Исо, и в сердце каждого человека из нашего рода до седьмого колена. И я буду молить Аллаха каждый день, чтобы они приехали на эту землю не как гости и туристы, а уже, как хозяева.

Фидан и  Ханэ, всхлипывая от слёз, согласно закивали.

Анаит обняла отца. Она поцеловала его в дряблую морщинистую щеку, и, превозмогая чувство вины, сказала:

– Отец, мне пора уезжать. Завтра утром.

– Нет, Ширин, как можно так, ты была с нами так мало. Я сам попрошу англичан.

– Это очень опасно, – Анаит спряталась за благовидным  предлогом, – пока здесь относительно спокойно, но уже завтра опять могут начаться столкновения.

– Да, вам, действительно, здесь небезопасно. А то я бы ни за что не позволил бы тебе покинуть нас так рано. А ты доверяешь этим англичанам? Что-то подозрительно тихие они…

– Я работаю с ними, – недоуменно глядя на отца, ответила Анаит.

– Знаешь, дочка, я думаю, что половина  вины за пролитую кровь тогда, в 1915, лежит на них.

– Ну, почему, а Германия?

– Да, и те тоже. Живут в своё удовольствие на Западе, в Америке, и всё время здесь, у нас, крутятся, мешают жить, сталкивают, натравливают одного на другого. Будь с ними осторожна.
– Спасибо, отец, – слабо улыбнулась Анаит.

На  сердце была боль, но оставаться дольше она не могла. Джессика с Питом тоже удивились. Анаит проводила с ними на съёмках столько времени, сколько было необходимо, до Мардина, куда они собирались ехать на следующий день снимать  сирийскую христианскую церковь и развалины армянской – всего час езды на машине. Так что,  можно было бы вернуться вечером, провести таким образом ещё неделю. Но  Анаит объяснила, что не  хочет подвергать их всех опасности, и они облегчённо  вздохнули.

Утром следующего дня они добрались до Мардина, возводящим свою историю со  времён Великого Потопа, и любовались со скального уступа, на котором расположен  этот прекрасный древний город, видом на Мессопотамскую низменность.

Благодарная земля хранила следы творения армянских зодчих, которые украшали её с  этих самых времён дворцами и храмами, следы, оставленные своими армянскими  детьми, которые наряду с сирийцами, евреями, арабами, курдами, а потом и турками жили на ней, и продолжали бы жить и сегодня, если  турки не решили бы, что солнце должно светить только для их народа.

До Диарбекира, – «страны  Бакров» Анаит со спутниками добрались затем за два  часа. Вот и Тигр, на котором расположен этот один из древнейших в мире городов, насчитывающий более 5000 лет, родной город матери Анаит. Город, в котором, возможно, родилась бы и она и тысячи армянских детей. Город, в котором нет теперь места самим туркам. Анаит запомнилась встреча в Диарбекире с молодым  учителем истории, турком  по национальности. Они  встретились около знаменитых городских стен из чёрного базальта. Трудно было удержаться от восхищения, видя творения человеческих рук в  шесть километров длиной, четырьмя главными  воротами, множеством маленьких ворот  и семидесяти двумя башенками. Сулейман, так звали его, подошёл к группе иностранцев  и сказал:

– Правда, турки имеют потрясающие памятники старины?

– Но эти стены построены с третьего века по одиннадцатый, а турки пришли сюда позже, – возразила  Джессика, – стены начали строить в третьем веке по приказу римского  императора, римляне захватили эти земли с первого века до нашей эры, тогда здесь жили и армяне. Мы снимаем фильм об армянах,  что вы о них  знаете?

– Ничего, – Сулейман  искренне  пожал  плечами, – а  разве они когда-нибудь здесь жили?

Джессика рассмеялась:

– Сулейман, дорогой друг, совсем недалеко от Диарбекира армянским царем Тиграном Вторым была построена столица Армянского царства – Тигранакерт. Этот город насчитывал сто тысяч  жителей и считался жемчужиной Востока в те времена. Тигран Второй приглашал в свой огромный театр греческие труппы и это описано во всех источниках того времени. Невероятные дворцы, улицы, дома Тигранакерта, его роскошь. Здесь, всего в нескольких  километрах от того места, где мы сидим. Этот город до основания разрушил римский полководец Лукулл во время своего похода в Армению.
– Лукулл? – переспросил  Сулейман, – тот самый  Лукулл, который прославился «лукулловыми  пирами»?

Джессика с Питом рассмеялись.

– Нет, я  немного знаю о Лукулле, – смутился Сулейман. – Он победил  Митридата, был  сторонником Суллы, соперником Помпея и даже, если не ошибаюсь, выступал против Спартака.
Сулейман, всё-таки, был  неплохим  историком.

– Да, это – тот самый Лукулл, – доброжелательно улыбнулась Джессика, – но армяне  никуда не делись со своей земли после его похода. Они остались жить и опять строили, и  вот эти стены тоже, наверное, строили армяне, – ведь они же жили здесь тогда. Кстати, ваш город в то время назывался Амид. Армяне пережили и нашествие персов, и арабов, и  сельджуков, и отоманов. Жили они здесь до 1915 года. Да вот, мать нашей Анаит родилась здесь…

Анаит не хотела переводить эти слова, но Сулейман уловил по-английски «Her mother  was born in Diyarbakir”.

– Ваша мать родилась здесь? – удивлённо спросил он у Анаит.

Когда Сулейман  выслушал краткую историю депортации армян из этого города в 1915 году, он судорожно проглотил слюну.

– Здесь сейчас нет места и нам, туркам. Курды угрожают нам и даже убивают. Они считают себя хозяевами этой земли. Может быть, если бы здесь жили ещё кто-то, армяне, как вы говорите, они бы так уже не говорили бы.

Попрощавшись, он поцеловал Анаит и Джессике руки, как истинный джентльмен, поблагодарил за сведения, весьма ценные для него, как для профессионала, пожелал  удачных съёмок и застенчиво попросил прислать ему видеокассету с фильмом, когда тот  будет готов, разумеется, он оплатит все расходы. Джессика с Питом добродушно закивали головами и взяли его адрес.

Таких  встреч было много: в Малатии, на средиземноморском побережье, где они  снимали фильм о Киликии – последнем суверенном государстве армян, в Эрзеруме, Муше. Путешествие протекало без происшествий, гладко, как и было предсказано Анаит  в её вещем сне. И подходило к концу. Вот они уже в Ване, городе-легенде на озере Ван. На лодке они отплыли к острову Ахтамар.

Анаит с удовольствием рассказала своим спутникам связанную с этим островом романтическую легенду о тайной любви девушки Тамар и пловца, который плыл к ней ночью на свет костра-маяка. Они снимали современный Ван, провинциальный маленький  городок  сегодня, его жителей, которых мало интересовали и история, и то, что когда-то Ван был столицей одного из древшейших государств в мире, царства Урарту. Тогда у него было другое название – Тушпа. Близость к русской границе помогла спастись некоторым ванцам от резни в 1915. Здесь кое-что об армянах знали. У многих курдов были дальние родственники в Армении, которые, также спасаясь от резни бежали к армянам, чтобы сохранить свою собственную древнюю религию – езидство.

Вот и пограничный город Карс, Анаит облегчённо вздохнула, когда они пересекли турецко-армянскую границу.

Проезжая  мимо одной из деревень по трассе, ведущей в Ереван, они вдруг увидели два больших «Икаруса». Рядом с ними стояли по-домашнему одетые женщины и дети с заплаканными глазами. Пит сразу же остановил  машину, и, взяв  видеокамеру, подошёл  к странным пассажирам. Ими оказались мирные жители, а теперь беженцы из Карабаха. Правительство Азербайджана, с молчаливого согласия сверхдержав, взяло на вооружение только один способ решения проблемы Карабаха – резню мирного армянского населения. Нет населения – нет  проблемы. Но на этот раз проверенная практикой турецкая тактика дала осечку. Мужчины не дали зарезать ни себя, ни свои семьи.

– Нам ни сантиметра, ни грамма чужого не надо, – говорила в камеру молодая женщина  по имени Карина, – мы только хотим мирно жить на нашей земле. Они на бронетехнике хотели ворваться в нашу деревню рано утром, но часовые предупредили нас, и наши  мужчины встретили их танки гранатами, дав нам возможность убежать с детьми. Мы  сейчас не знаем, как они там, живы, убиты, в плену….

– Лучше плакать, провожая сына с оружием на войну, чем плакать, видя, как изуверы  насилуют твою  дочь у тебя на  глазах, – плакала рядом её свекровь.

У Анаит потемнело в глазах. Она сразу материнским сердцем поняла, где сейчас её сын  Армен. Войдя в квартиру и увидев бледное, поникшее лицо невестки, она автоматически  спросила:
– Как вы тут?

– Армен ушёл на войну, – отрешённо сказала она, – неделю назад. Папа просил его дождаться вас, но он не послушал. Пока никаких вестей нет.

– Он вернётся, вернётся победителем, – с неожиданной уверенностью вдруг сказала  Анаит. – Талисман. Он будет хранить его.

Невестка с ужасом посмотрела на неё, подумав, что у свекрови помутился от потрясения  рассудок.

Анаит бросилась к своим чемоданам и вытащила нож Хуссена-Исо. Она показала нож невестке, та от изумления открыла рот:

– Какое чудо! А рукоятка из золота?

– Да. Это – нож и талисман моего отца. Он подарил его своему  внуку. И Армен вернётся, обязательно вернётся.

Она поднесла нож к губам и поцеловала его, сразу почувствовав отдачу. Тут же по  нервам от головы до кончиков пальцев по телу распространилась сила. Сила, которой должна обладать женщина, чтобы дождаться сына с войны.

Елена Асланян

[1]   – Не могу поверить

[2]   – Послушайте! Сенсация! В Нусайбине есть развалины дренего Нисибис II – I веков до нашей эры, резиденции ранних армянских царей