Посвящается любимой троюродной сестре Татьяне Самойловой
«Наша Среда online» — Поведать вам хочу, мои хорошие, быль-историю. Печальную, в чём-то поучительную, некогда мною от знакомой услышанную. Постараюсь передать, как она её рассказывала.
Глава 1
1
«Давно это было, уж быльём всё поросло. Жили в одной деревне муж да жена, Никола да Ефросинья. Деревня их в стороне, до ближайшего села вёрст восемь будет. Кругом лес до небес, до озёр, глубоких да синих, тоже далече. Лес — кормилец красивый, богатый: грибов, ягод, зверья полно. Мирно они уживались – и звери и люди.
Хорошо молодые жили, дружно. Избу новую, рубленую поставили, не изба – хоромы, и хозяйство у них справное.
Никола Игнатич, как по деревне его величали, лесничим был, и Большаком в деревне не впервой избирался. Роду он знатного, купеческого, башковатый, образованный.
Батюшку его, Игнатия Фёдорыча, многие знали, известный лесопромышленник. У его и лесопильни и мельницы и лавки в городе, много разного богачества. Раньше-то Никола в городе жил с отцом, да матерью – Марфой Тимофеевной. Ух и нрав у ей был! — Все боялись, никто слова поперёк сказать не смел. Вырос Никола, выучился, отец в дело его взял. Вместях делами то и ворочали.
Подвёл их сын – женился скоро, да не на той, да вопреки воле родительской. В деревне с суженой и остался. Не приняли богоданные невестку безродную, от дому их отлучили, да сына пригрозили наследства лишить.
Ефросинья местная, сирота с малых лет, родителей своих уж и не помнила. Тётка ейная, она же мать крёстная, девочку вырастила. Берегла она племянницу, жалела да баловала сверх меры, одна она у её. Вот и выросла Фроська капризная да горделивая, с людьми надменная, ну, а это уж через красоту свою.
А красавица и впрямь была писаная: невысокая, но статная, косы русые с золотом. Лицо белое, брови с изгибом тёмные, а глаза русалочьи, зелёные, как омут. От таких глаз не знашь, что и ждать. Было в ей нечто нездешнее и, мнилось, недоброе.
Женихов много к красавице сваталось, да никто не люб ей был. Бабы деревенские пеняли тётке:
— Што енто Фроська твоя, Анисья, от наших-то робят нос воротит? Уж на выданье девка-то!
— Эка цаца! Поди прынца ждёт?
— А коли и прынца, вам што?? — защищает та племянницу.
… Никола и раньше в деревне их бывал, по делам своим, да Фросю встречать ему не доводилось. А тут идёт навстречу с полными вёдрами, коромысло в такт шагам её покачивается, и блазниться ему, что не идёт, а плывёт она, словно лебедь белая и тяжесть несёт, будто играючи. Стан гибкий, сарафан пёстрый грудь обтянул упругую, косы по сторонам разметалися. А на голове, по волосам, лента зелёная, в цвет глаз повязана. Остолбенел парень, стоит, не шелохнется.
— Што стоишь, як пень? — дерзко так спрашивает. — Подмогнул бы девице! – рассмеялася. Рассыпался смех её мелким бисером. Пошла не оглядываясь.
Заболел с того дня Николушка. Не пьёт, не ест, всюду Фрося ему мерещится, да смех её странный звоночками в ушах звонит.
Месяц так промучился, матушке с батюшкой в ноги бросился: «Жениться хочу!» Те, знамо, ни в какую. Скандал. А дальше вы уж знаете.
Посватался к Ефросинье Никола. Она фасон держит, думает. Девки на деревне завидуют:
— Фроська, поди жениха-то приворожила? Ха-ха-ха!!!
— Аньдели, аньдели Христовых родителей! С чево ето вон на тебя запал?
Отвернётся та, рассердится: «Дуры! И што багулят?».
Хорош Никола: высокий, статный, косая сажень в плечах. Волосы и борода русые курчавятся, а глаза неба синее. Советуется девица с крёстной матерью:
— Как быть мне, божатушка? Идти ль за ево? Ведь не ровня я ему, вдруг попрекать станет?
— Што ты, он парень доброй, безхитрошной, сразу видать! Да люб ли он тебе?
— Люб, люб, божатушка! Ально в груди жмёт!
— Ну, так и ступай за ево, девка, не думай! Лучче не сыщешь!
На том и порешили, и всё у молодых сладилось. Одно худо — не венчаны.
2
В деревне — то какая жизнь? Бабы по хозяйству, да с ребятами малыми. Старики на печи век свой коротают, на завалинке летом кости греют. А мужики робят до седьмого поту. Главный их промысел — лес сечь да валить. От продажи лесу-то и дров и жили. А кто и охотился.
Заготовка дров — наука целая. Рубили лес с осени, аккурат на древопильца Якова, с октября месяца зачинали, и так до самой зимушки. Да и зимой бывало.
Мужики так сказывали: «Осеннее да зимнее полено жарче горит, вешнее да летнее — ему не чета!»
Дровенище — место для рубки дров, лесничий выбирал. Было оно чаще в местах низинных, болотистых, куда на телеге, коли тепло, и не доберёшься. А уж опосля, как подморозит, да снег выпадет, и вывозили. Растёт в дровениках берёза да осина, ива да ольха. Лучшие дрова – берёзовые с ольховыми, на продажу шли, прибыльнее; средние – еловые да сосновые, и так, и сяк, для своих нужд годилися. А осиновые тепла мало дают, их больше для чистки дымоходов от сажи пользовали – пламя высокое у их.
В старину верили, что в дровениках нечисть водится. По ночам никто туда не ходил, боязно.
Там, по осени, с Николой злосчастье-то и приключилося.
Задумал Никола Игнатич в тот день, адожной, в лес податься. Никакой особой нужды в том не было. Шабашный, не работный день тот был. Собрался, а жонка не пускает. Слыхано ли?
— Не ходи, — молвит – свет мой, Николушка! Чует моё сердце неладное: ноне маменьку покойную во сне видала, всю в чёрном! Молчит, а из глаз слёзыньки льются, льются… Ох, не к добру енто!!
Усмехнулся Никола в бороду, обнял жену:
— Скоро ворочусь!- Не поверил. Невдомёк ему до увещеваний жениных. Пошёл, только петухи первые пропели. Пёс дворовый на цепи залаял.
3
И не думал Никола, а далече в лес забрёл, солнце высоко уж стояло. Сыскал, что хотел, барышной дровеник нашёл – подработку мужикам на праздник. Место заприметить решил, дерево выбрал, подрубать начал.
Подрубил он его, окаянное, да на миг всего и отвлёкся, на крик птичий — резкий, заполошный. И не успел опомниться, как затрещало и повалилось дерево! Обломились ветви, и сук, толстый да острый, наскрозь ногу ему прошил. Так к земле сырой и припечатал. Глубоко сук тот в землю вошёл. Потемнело в глазах Николиных, белее снега стал. А кругом ни души, помочь некому. Ружья с собой не брал, только нож охотничий, да топор с клеймом кованый.
Немало в забытьи горемычный-то пробыл. Очнулся, когда уж небо темнеть начало. Ослабел, крови много из него вытекло. А жить-то хочется! Перетянул ногу выше раны, вздохнул тяжело о суженой, топор острый из-под себя вытянул. Собрал всю волю в кулак, зубы стиснул, аж скрипнули, — и жахнул по ноге, что есть мочи!!! Только искры из глаз посыпались…
…Как жив Никола остался, да до деревни дополз, одному Богу ведомо… Ночь уж была, как соседский мужик за полверсты от дома на дороге его нашёл, — собака его учуяла, залаяла. На помощь других позвал. Увидала мужа Ефросинья, обмерла вся, запрокинулась. Насилу водой отлили.
Милостив Господь, выжил Никола Игнатич. Да только внутри у него что-то надломилося. Как не в себе стал.
…Тяжело о горе-то говорить, хочь и о чужом. Много намаялась с мужем хворым Ефросиньюшка. Как ни старалась его вылечить, а всё одно – ногу не вернёшь, ниже колена нет. Да не в одной ноге дело, другие-то и без двух живут, а кто и без рук. Мало ли калек на Руси после войн, да несчастий? Живут, трудятся, семьям помогают, детей рожают. А Никола наш совсем духом пал, ничего ему не хочется, свет не мил – вот, где беда-то, настоящая.
В духе сила человеческая. Да кабы в Бога верили, и того нет, — а то беда куда большая. Всех целителей-лекарей в округе жонка обошла, в город за докторами ездила. Ногу-то Николе вылечили, а в другом никто помочь не смог. Всё своё богачество на докторов они извели, ничего не осталось. Уж начала Фрося надежду терять на жизнь хорошую. К свёкру со свекровью в город ездила, помочь им просила. Да с чем приехала, с тем назад и воротилась. Сильно осерчали они на сына за непослушание. Ну, да Бог им судья.
4
Второй год уж пошёл, как лихо-то приключилось. Сидит как-то ввечеру Фрося на крылечке, призадумалась. Солнце всё ближе, ближе к западу. Свет слабый из окошка проливается. Подходит к ней старуха незнакомая. Маленькая, сгорбленная, в платье старинном тёмном, с батожком. На голове плат чёрный, по самые брови повязан. Тихо появилася. Вздрогнула жонка:
— Да откуль тебя черти принесли, окаянную?
— Знамо, откуль! — шамкает старуха беззубым ртом. — Куды Макар телят не гонял. Слыхала я про горе твоё, Фросюшка, всё про тебя знаю-у-у…
— Ажгу, ажгу!! Прочь пошла, старая!
— А ты не гони меня… Я помочь могу, — шепчет колдунья. И опять:
— Всё знаю-у-у… Приходи завтра в полдень на дровенище брошеное. Там, где сосна старая, молнией надвое рассечёная, знашь место? Приходи, ждать буду. — И исчезла вдруг, как и не было.
Поднялась Фрося одурманенная. В избу вошла, одеяло на Николе поправила, сама легла. Навалилась на неё безугомонница, только под утро и заснула, всё о словах старухиных думала. Поутру засомневалась: «Идти ль?» А как увидала мужа бледного, исхудалого, так и решилась – будь что будет.
Не сразу нашла она место указанное, сосну ту рассечённую. Стоит, поджидает судьбу свою. Место сырое, болотное, тишина стоит мёртвая. Встрепенулась осина поодаль, птица вспорхнула, вскрикнула жалостно. Оглянулась Фрося, а уж перед ней старуха стоит, ухмыляется.
— Пошто пугашь, старая?
— Поди за мной, поди! Не обижу-у-у.
И ведёт она жонку невесть куда. Всё гуще, гуще лес. Обернулась Фрося: «Да как обратно выберусь?!»
— Выберешься!
Дальше, как в сказке: избёнка ветхая, крыша мхом проросла, крыльцо покосилося, дверь на петлях еле держится. Посередь избы печь топится, из-под заслонки пар хмельной, пьянящий валит, по избе стелется. По всем стенам травы развешаны – сушатся, на полках, в шкапах старинных горшки, горшочки, склянки с настоями, мазями. На лавке у окна кувшин стоит глиняный, берестяной крышечкой покрытый. Подаёт его Фросе колдунья:
— На — вон, возьми! Помаленьку будешь отливать, да в еду-питьё мужу добавлять. Да смотри, много не лей! Выздоровеет. Не в раз, время нужно. Никому об ентом не сказывай!!
Взяла жонка кувшинчик, к груди прижала:
— Благодарствую! Што должна я тебе?
— Рано! Опосля о том, учить тебя буду! Завтра приходи, а пока ступай и дверь запри!
Вышла Ефросинья из избушки, прямо пошла, и сама не заметила, как на знакомой тропинке и очутилася.
… Каженный день по лесу они ходили: трав, кореньев, ягод, листочков, цветочков, веточек полные корзины набирали. Учила её ведьма готовить из них разные снадобья. Многое теперь Фрося знала и умела.
Повеселел муж её тем временем, ожил. На жену ласково стал поглядывать, заиграла в нём жизнь. По дому прыгает, песни поёт. Столярным, плотницким делом занялся, на улицу выходить стал, с людьми разговоры разговаривать.
Глава 2
1
Подзывает в один из дней ведьма ученицу свою и говорит ей сурово:
— За учёбу, да за то, што мужа твово вылечила, такова будет плата твоя — сына, коего вскоре родишь, да как в силу войдёт — мне отдашь в услужение, да в старости моей утешение! А коли ослушаешься — пожалеешь, всем худо будет!!!
Немало времени прошло с тех пор, как расстались они. Хорошая из Ефросиньи получилась травница — целительница. Слава о ней далеко шла… Дорого за услуги свои брала, обижались люди. Если нет ничего, и отказать могла, могла взять и последнее.
— Пришла давеча к Фроське — живот болит и болит, мочи уж терпеть нет! Помоги, баю, Фрося в долг, лишку в дому счас нет, ребят семь ртов, да муж запил, окаянный! А она:
— Хватит, Фёкла, бедноваться! — Неужто ни молока, ни масла нет? Корова-то в третий раз у вас отелилася!
— Вдосталь всё отдала! Ребята в рёв: «Мамка, а нам?» Насилу угомонила, паразитов.
Кивают бабы: «Вередная!».
Никола Игнатич здоров, на деревянной ноге токмо не танцует. Заказы берёт, что хошь сделать может — и скамью, и табуретку, полку, шкапчик какой, ставенки вырежет. Продают всё. Богатущие вновь стали.
… А вскоре ещё радость в дом пришла – сынок у них родился, Ванечка! Крепенький да беленький, и глаза, как у матери, зелёные. Радоваться бы им, да дитё растить, а Ефросинья печалится. Не поймёт Никола, что с женой деется. Как посмотрит на сыночка, ясно солнышко, затуманится слезами взгляд её. «Не отдам!» — твёрдо решила.
2
Растёт сынок, радость родительская. Вот уж семь годочков ему минуло. Сильный да крепкий, не по возрасту. Отец всему его учит, способный.
Чем дальше, тем больше Фрося тревожится, не на месте сердце материнское. И пришёл тот бедовый, неотвратный день… Послала она Ванечку к колодцу воды свежей принести, вернулся он — ни жив ни мёртв от страху:
— Маменька, там бабка старая да страшная, тебя кличет!
Успокоила, приласкала Фрося сына, к колодцу направилась решительно.
— Што тебе, старая? Зачем пожаловала?!
— Ужель уговор наш забыла? – колдунья ей зло. — Должна ты мне! За своим пришла!
— Не отдам сына, прочь пошла!!
— Ну, гляди, гляди, у-меня-а-а… Кровавыми слезами умоетесь… — шипит, как змея, ведьма.
Два дня тихо было, а на третий мор начался, эпидемия — все колодцы оказались в деревне отравлены… Плач да стон по всей округе слышен…
Как прознали деревенские, кто тому виной, собрались все, кто ходить ещё мог, и направились с топорами да вилами к избе Фросиной да Николиной. Убить её грозятся.
Скрывала Фрося от мужа, какую непомерную плату от неё ведьма потребовала. Берегла его, а тут признаться во всём пришлось. Сильно осерчал он на неё за молчание. А как Ванечке объяснишь?! Ведь дитя ещё… Отвела его в лес, оставила… Почернело от горя сердце материнское.
Прекратился мор, но много ещё в деревне хворых оставалося. С ног целительница сбилась, по избам бегать, спасать. Отвары, противоядия вёдрами готовила, всё даром, лишь бы люди выжили. А всё ж несколько стариков померло… Поносили, били её, всё терпела, всех болезных вылечила. И прощение у людей вымолила за жадность, грубость, за гибель душ неповинных.
Из колодцев воду уж пили, пригодная она. Как так вышло, не скажу пока.
Все думы матери о сыне, как он там, сердешный? Сколько уж раз повидаться с ним пыталась, — не даёт колдунья злая:
— Не ходи попусту! И ево не тревожь, привыкат он! И не ходи сюда боле!!!
«Может и лучше не видеться?» — мать думает.
3
Летит время, живёт Иван у колдуньи, что ему скажет — всё делает. Не спорит, не перечит ни в чём. Всё молчит, и как неживой он, замерла от обиды на мать душа его, не чувствует ни горя, ни счастья.
Старуха к нему, как к работнику относится, не обижает, правда, но и не хвалит. Она в избушке, он в сараюшке. Так и существуют — без любви, без радости. И не раб, вроде, и не свободен. Смирился уж Иван со своей горькой участью.
А как вода — то опять годной для питья стала? В те лихие дни, когда мор-то был, видели деревенские у колодцев старика незнакомого. (Это уж опосля они о том вспоминали.) Одет в зипун из сукна домотканого, с поясом. На голове картуз старенький. Борода седая, длинная. Благообразный старец. Ходил он от колодца к колодцу и молился, подолгу на коленях стоял. В деревне-то все маловерные, чудно им это. Затем воду доставал и пил, и ничего худого с ним не делалось.
Услыхала о том старце Ефросинья и затеплилась у ней надежда сына вернуть. Начала она старца того искать, людей о нём пытать, спрашивать. Никто не знает…
…После пережитых бед стала несчастная к вере приходить, молиться начала, в церковь по воскресеньям в соседнее село ходить. И там-то старца однажды и встретила. Подошла к нему, в ноги пала:
— Помоги, мил человек, сына вернуть!
— Што ты, што ты, встань, девонька! Не меня — Бога проси, да Заступницу Святую Богородицу! На всё Их воля! – И ещё посоветовал ей старец к праведному батюшке – отцу Серафиму сходить, поговорить с ним, в грехах покаяться. И пообещал молиться за них. Поблагодарила Ефросинья старца доброго, и как наказал он ей, всё исполнила. Другим человеком она стала.
4
По великой Божьей милости наступил благословенный день, счастливый, радостный! Вернулся Ванечка в отчий дом. Шесть долгих лет пробыл он у колдуньи в услужении. А вышло это так: видит во сне Ефросинья Богородицу, Всю в Небесном сиянии! Вокруг Неё ангелы да архангелы. И молвит ей Царица Небесная: «Вернётся он!»
Проснулась мать, отца будит:
— Просыпайся! Сына пойдём встречать!
«Ну, совсем с горя ума лишилась моя жёнушка!» — Никола думает. А в душе обрадовался.
Подходит Фрося к избе старухиной — тишина гробовая. Входит. Лежит та на широкой лавке, едва дышит, высохла вся. Рядом Ваня у изголовья стоит, на ведьму смотрит. Шепчет старая еле слышно:
— Ваша взяла… Вся сила моя, как вода в песок ушла… Забирай сына свово…
Даже пожалел её Ваня, на минуточку. Сердце у него доброе. Совсем большой он стал – четырнадцатый год пошёл.
…Что с ведьмой-колдуньей дальше сделалось, никто не ведает. Только в том месте, где изба, да сарай стояли, яма стала глубокая, всё под землю ушло! И не подойдёшь к месту тому, проклятому, сам увязнешь и провалишься. Стороной место это обходили, боязно.
Долго не мог Ваня родителей простить за то, что детства его лишили, от дома родного отлучили. А как ещё подрос, да понимать больше стал, понял, почему они на шаг такой решились. А они уж давно перед ним покаялись.
И зажили они опять все вместе дружно да весело».
Вот и конец истории.