ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
Весь долгий день старый Артавазд проводит в одиночестве. Сын и невестка с утра до сумерек заняты в своем научно-исследовательском институте.
Сидит Артавазд, смотрит в окно на дорожку, бегущую между панельными девятиэтажками, заросшую по обочинам крапивой и удаляющуюся в перспективу, в конце которой виден отрезок главной улицы городка. Чуть дальше за ней возвышается стена леса.
В городке много велосипедистов. То и дело они мелькают на этом отрезке вперемешку с автомобилями: туда-сюда, туда-сюда. Чтобы отвлечься от тягостных дум, он принимается считать проезжающих, но сбившись, бросает это занятие.
– Эх, – вздыхает старый Артавазд, – хоть бы разок по той дороге кто-нибудь на коне проскакал. Душе стало б легче. И зачем я согласился сюда приехать? Надо было настоять, чтоб сами ко мне прилетели. Оставил дом, деревню. Лошадей… Пускай бы жили себе, как жили, без меня. На что я им здесь нужен? Лишняя обуза. Обедают и то в институтской столовой. Вся жизнь у них по графику.
Снова и снова корит себя Артавазд за то, что в 98-м году подался на уговоры сына с невесткой и прибыл к ним в Академгородок погостить. В конце восьмидесятых по направлению университета Сурен стал работать здесь, в институте химии. Сперва в общежитии жил, потом женился на русской девушке из Херсона, Елене, и вскоре им дали однокомнатную квартиру, эту самую.
Сколько просил их Артавазд, чтобы почаще навещали родителей, хотя бы на неделю летом в деревню прилетали. Да разве слушались. У них, у молодых, всегда свои интересы бывают. То писали, что вместе над диссертацией трудятся, не до отпуска, мол. То им путевку в Болгарию дали, жалко такой случай упускать. Бедная Мариам извелась от тоски, все о Сурене только и говорила. А потом прилетели, примчались, да по печальному поводу – на похороны матери. И еще через год, как и положено, снова побывали в деревне. Так годы и прошли.
Сельский фельдшер Цолак Ахвердян не советовал ему пускаться в дальнюю поездку. После смерти Мариам сердце у Артавазда стало пошаливать, да и за семь десятков давно перевалило. Правда, он не очень обращал внимания на свое состояние, не до болячек было. В деревне все хозяйство развалилось, некому стало его налаживать. Попробовали кооператив организовать. Его, Артавазда, к трем оставшимся в хозяйстве лошадям приставили, как бывшего колхозного конюха. Надо было об их пропитании заботиться, траву летом косить, сено на зиму заготавливать. Он ведь всю жизнь свою в конюшне, можно сказать, прожил. Трудился в поте лица.
А Сурен с Еленой все звали и звали к себе в Подмосковье. Что оставалось делать? Собрался в конце концов, взял корзину с крестьянскими гостинцами и, оставив лошадей Вачику, едва ли не единственному в деревне юноше (ведь все парни разъехались: кто в армию, кто в город учиться, а кто и вовсе за границу подался), налегке отправился в путь. А Вачику наказал: “Приглядывай, родной, за лошадками хорошо. А я скоро вернусь. Поживу у сына с неделю и назад, в наш Лернаовит. Помни – лошадки ласку любят”.
Что думал, что вышло. Надо было послушаться Цолака Ахвердяна. Не успел спуститься с трапа самолета, как, глотнув холодного северного воздуха, почувствовал боль в сердце. Всю дорогу, пока ехали в такси, под левой лопаткой сильно ныло. Однако Артавазд виду не подавал, что худо ему. Разговаривал с Суреном, отвечал на расспросы водителя об Армении, как, мол, там нынче. До самого дома держался старик. Но как только в квартиру вошли, такая боль пронзила грудь, что пришлось вызвать “скорую”.
Ровно один месяц лежал он в больнице с инфарктом. А потом, когда подлечили и выписали, сказали; что в ближайший год он должен забыть о возвращении к своим горам. Если хочет пожить еще некоторое время, подаренное ему судьбой.
Вот и пребывает здесь старый Артавазд уже второй год и мается. Просил Сурена дать денег на билет, отпустить домой. Да он непреклонен, боится за отца. И невестка туда же: “Что вы, дядя Артавазд (так она его зовет), вам лететь самолетом нельзя ни в коем случае. Пока. Разве что только поездом, да и то в спальном вагоне. Но ведь вы лучше нас знаете, что поезда из России в Армению не ходят. Так что живите себе и ни о чем не думайте. Мы вас с Суриком любим, ничем не беспокоим. Гуляйте в лесу. Скоро ягоды пойдут, грибы. Вам на воздухе нужно бывать!”
Артавазд благодарил ее за заботу и, чтобы не обидеть славную женщину, обещал следовать ее советам. Он и впрямь стал чаще выходить из дома. Бродил по главной улице, то и дело сторонясь велосипедистов и уступая дорогу встречным “собачникам”, выгуливающим разномастных собак – больших, маленьких, огромных, ростом чуть ли не с осла; гладкошерстных, мохнатых. Как-то повстречалась девочка, ведущая на поводке кавказскую овчарку. Как он ей обрадовался! К этой породе он относился с уважением. И зачем ее держат в квартире, подумал с досадой. Такому псу овец бы сторожить в горах. Эх, люди, люди… Странно все как-то поступаете. Вот и соотечественники, из тех, что “временно” оставили родные места в поисках заработка, тоже странные. Встречает их здесь иногда Артавазд, хотелось бы пообщаться, да только держатся они как-то недоступно. Завидев земляка, почему-то взгляд отводят.
С одним молодым человеком, правда, на местном базаре он иногда перекидывается парой слов. Этот не такой, как другие, словоохотлив. Лет ему 35. Сказал, что Ереванский университет окончил, по специальности философ. Да вот работы дома нет, в Россию приехал. Думал, здесь его профессия понадобится. Не вышло. На базаре менеджером устроился. Иной раз стоит за прилавком, астраханские арбузы продает. Колей звать. Веселый такой. “Не скучай, – говорит, – айрик джан, время все лечит. Потерпи немного, отправят тебя домой”.
“Тоскую я, сынок, по нашим горам, – отвечает Артавазд. – По деревне скучаю, по конюшне. Во сне даже лошадок моих вижу”.
Однажды придя на рынок, чтоб повидать Колю, старый Артавазд застыл от изумления: какая-то женщина водила по тротуару белогривую лошадку, катая на ней детей. У уличного фонаря выстроилась небольшая очередь мамаш с малышами. Глаза маленьких всадников светились счастьем. Прохожие улыбались, глядя на непривычную для городка живописную сценку: лошадка послушно следовала за хозяйкой, кивая головой в такт цокоту копыт. Женщина разрешала угощать ее морковкой, которую сама же давала детям. Малыши с восторгом протягивали лакомство лошадке, а та, оборачиваясь к ним мордой, осторожно принимала дары мягкими губами и с хрустом съедала, благодарно помахивая хвостом.
Артавазду вдруг страстно захотелось подойти к ней, обнять благородное животное за шею, погладить гладкую шелковистую кожу, ошутить прикосновение бархатных губ. И сказать что-то доброе, ласковое ей и всем этим чудным светловолосым деткам с голубыми глазами. Но он подавил в себе столь несоответствующий, как он думал, его возрасту порыв. К тому же старый Артавазд плохо говорил по-русски. “Что люди скажут?” – мелькнуло в голове. Он постоял некоторое время, любуясь трехлеткой (так он определил ее возраст по стати) и затем ушел. В ту ночь он долго не мог уснуть. Все ворочался в кровати, кряхтел. Белая Грива (так он мысленно прозвал кобылку) всколыхнула его истосковавшуюся по деревенскому быту душу. Неудержимо потянуло к конюшне, лошадям. Он остро ощутил запах взмокшей попоны, лошадиного пота. И даже услышал отдаленное ржание. Открыв глаза – сон стал одолевать под утро, – он вслушивался в тишину, пытаясь понять, что это было: сон или галлюцинации. И тут, как озарение, его осенила простая и вместе с тем прекрасная мысль: пойти к Коле-философу, разузнать, где живет владелица Белой Гривы.
– Зачем она тебе? – хитро сощурился Коля, когда Артавазд явился к нему на другой день.
– Извелся без работы, Коля джан. А тут, думаю, возможность появилась…
– С дамочкой познакомиться, что ли? – пошутил балагур-философ.
– Вай, что ты говоришь? Я ведь не какой-то там кавалер. У меня серьезное предложение. Денег не надо, сочту за удачу, если позволит иногда за лошадкой присматривать, покуда здесь я. Узнай, пожалуйста, а?!
– Хорошо, дядя Артавазд, – посерьезнел Коля. – Сейчас схожу у местных разведаю. Ты пока возле прилавка постой.
Минут через двадцать он вернулся.
– Вот как обстоит дело, дядя Артавазд. Я все узнал. Помощь твоя, к сожалению, не потребуется. Хозяйка лошади, Клава, живет в деревне, в пяти километрах отсюда. За лошадью смотрят и муж, и сынок ее, и старый свекор. Хозяйство у них небольшое – гуси, козы. Сами управляются. Но если желаешь, пойдем познакомимся. Говорят, старик у них хлебосольный. Сможешь пять километров пешком прошагать до деревни?
Артавазд посмотрел с укоризной, улыбнулся:
– Спасибо, Коля джан.
День выдался погожий. Майский ветерок дул в спину, шелестел молодыми листьями в березняке. В извилистой, почти неподвижной речке отражалось белесое небо с причудливыми облаками. Идти было легко и приятно. Впервые за много недель Артавазд дышал полной грудью, свободно.
Коля всю дорогу балагурил, вспоминал студенческие годы и незаметно, миновав большое картофельное поле, окаймленное лесозащитной полосой, путники подошли к деревушке, забавное название которой – Клубни – значилось на указательном щите.
– Здешние места картошкой богаты, – бросил Коля. – Наверное, потому так назвали.
– Э… э… вкуснее мартунинской нигде нет! – отозвался Артавазд.
Какой-то мальчуган, погоняя хворостиной стайку гусей, появился из-за изгороди.
– Где дом деда Игната, малец? – окликнул его Коля.
– Вам че, мой дедушка нужен? – удивился мальчик.
Отпустив гогочущих гусей пастись самостоятельно, он деловито прикрикнул на вожака стаи, чтоб не уходил далеко от дома, и сказал незнакомцам:
– Пошлите, провожу вас до деда.
Дед Игнат оказался кряжистым стариком лет восьмидесяти, с широкой серебристой бородой и усами. Густым басом, который вполне бы подошел старосте церковного хора, он степенно пригласил гостей “войти в горницу”, сдержанно приняв из рук Коли бутылку “Смирновской”.
– Сноха с моим сыном в райцентр уехала. Вы уж не обессудьте за скромное угощение, – говорил он, доставая из холодильника закуску – сыр с колбасой и расставляя на столе стопки.
– Пойди, Ваня, принеси из погреба огурчиков, – обратился к внуку, ожидавшему в дверях поручений.
– Ну что ж, значит, выпьем за знакомство, – торжественно произнес Коля, когда все сели за стол.
– Дядя Артавазд из Армении. Он бывший колхозник, специалист по лошадям. На днях лошадку вашу увидел около рынка в городке, ну и…
– Неужто купить желает? – удивился хозяин. – Так ведь мы ее, голубчик ты мой, не продаем. Ни за какие деньги!
– Да нет, об этом и речи нет. Просто…
Коля запнулся, не зная, как поделикатнее объяснить старику о цели их необычного визита. Однако дед Игнат не дал ему пребывать в замешательстве. Обратившись к Артавазду, участливо спросил:
– Стало быть, по лошадям тоскуешь? Коли так, то все понятно. Я ведь и сам сызмальства все при лошадях находился. Так что не тужи. Посидим маленько, покалякаем, а потом отведу тебя до нашей кобылки. За огородом она пасется.
После второй стопки старики оживились. Дед Игнат стал рассказывать о том, как в сорок первом уводил колхозный табун от наступавших на Москву фашистов, как потом записался добровольцем в конный полк к генералу Доватору.
– А мне едва десять лет исполнилось в ту пору, – сказал Артавазд и поразился тому, что вдруг складно заговорил по-русски и никто не смеется над его речью.
– Все мужики из нашей деревни ушли воевать, одни женщины, дети да старики остались. Председателем стала тетя Мануш. Пришла к нам домой и сказала моей матери: “Пошлешь своего Арто в конюшню. Назначаем его помощником конюха. Он у тебя смекалистый, да и животных любит – приметила. Особенно лошадей.
– Как же можно их не любить? – перебил дед Игнат и обратился к Коле: – Ты, молодой человек, городской, не знаешь – вернее коня друга нет! Многое могу поведать о лошадиной верности, да гляжу не терпится вам обоим на Звездочку нашу посмотреть. Пошли, что ль, на улицу?
Он выпрямился, встал из-за стола и позвал внука, который, притаившись в сенях, с любопытством прислушивался к разговору взрослых.
– Че, дедушка? – мигом отозвался мальчик.
– Сходи в сарай, вынеси звездочкину сбрую. Идем лошадку показывать деду Артему.
Улыбаясь, дед Игнат обнял Артавазда за плечи, спросил:
– Ничего, что имя твое переиначил? Больно трудное оно для моего слуха.
– Не обижаюсь, Игнат джан, – успокоил Артавазд.
А Коля добавил:
– У нас, армян, имя Артем очень уважаемое. Микояна, авиаконструктора “МиГов” так же звали.
Звездочка щипала молодую майскую траву, густым ковром поднявшуюся над землей после дождей. Светло-песочный окрас ее туловища на фоне зелени не казался столь белым, как в первый день встречи Артавазда с лошадью. Лишь хвост и грива белели, как нависшие над полем облака.
– Красивая… – сказал Коля.
– Да, парень, все стати у ней хороши, – с гордостью поддакнул хозяин, – соловая лошадка, ладная.
Он посмотрел на внука, согнувшегося под тяжестью сбруи, усмехнулся: “Что, Ваня, запарился? Ну дай дяде Артему уздечку. Доставим человеку удовольствие лошадку снарядить”. Артавазд подошел к Белой Гриве (так он продолжал ее называть в мыслях), достал из кармана приготовленные загодя куски сахара и дал ей.
Лошадь приняла гостинец, благодушно взглянув на незнакомого человека. Артавазд погладил ее по шее и потрепал по холке. Белая Грива в ответ помахала хвостом.
Сделав знак Ване подать уздечку, старый конюх обхватил голову лошади правой рукой и левой осторожно вложил ей в рот удила. Следующим движением он высвободил челку Белой Гривы из налобника, расправил подбородный ремень. Подтянув повод, довольный своими действиями, Артавазд вопросительно посмотрел на наблюдавших.
– Хорошо обуздал, старик. Молодец! – похвалил дед Игнат. И скомандовал внуку: – Теперича седло!
Седловку Артавазд проделал не спеша, немного волновался: как-никак два года почти не подходил к лошадям. Да и от выпитой водки слегка шумело в голове.
Но дело свое старый коневод знал отменно. Набросил седло на спину Белой Гриве, затянул подпругу, отрегулировал путлища по своему росту, проверил шнеллера.
– Ну вот, теперича садись на лошадку и скачи к себе в горы! – весело, густо хохотнул дед Игнат.
Артавазд с недоумением оглянулся.
– Ну чего ж ты? Или разучился в седло садиться? – подзадорил Игнат.
– Да нет! – воскликнул бодро Артавазд.
Ухватившись рукой за луку седла, он вставил ногу в левое стремя, поднялся на ней и, оттолкнувшись другой ногой от земли, перенес ее через круп лошади.
В одно мгновение всадник опустился на седло, вызвав восторг Вани.
– Эгей! – крикнул мальчик, – вот это да!
– Скачи давай! – засмеялся лед Игнат.
– Кеццес, дядя Артавазд! – радовался Коля.
Артавазд дернул повод и тихо по-армянски попросил:
– Де гнанк, Чермак Баш. Чермак Баш. Тар индз депи мер лернер.
Лошадь пошла шагом. Душа Артавазда возликовала. Он сильнее натянул поводья, сдавил шенкелями бока кобылки, заставив ее перейти на рысь. Сразу возник встречный ветер. Он холодил лицо, ерошил волосы, но это было приятно Артавазду.
Скакал по полю всадник на лошади с белой развевающейся гривой. Вокруг синел лес. Белые облака лежали на его кромке, напоминая заснеженные вершины гор Всадник и лошадь слились воедино. Он чувствовал силу ее мышц, тепло разгоряченного скачкой тела и вдруг осознал, что благодаря ей, Белой Гриве, он снова обрел уверенность и надежду.
И тогда Артавазд, отпустив поводья, обхватил руками шею лошади и громко, радостно закричал:
– Скачи, Чермак Баш! Скачи, Белая Грива! Вот они там, мои горы! Я вижу их!