Даниел Варужан (наст. фамилия Чпугкарян 20 апреля 1884 — 26 августа 1915) — армянский поэт, один из наиболее значительных армянских поэтов XX века.

То — место, где армянин
Мятежных кормит детей,
Там цвет лобзаний — один:
Кровавой розы алей…
Даниел Варужан

Делая первые литературные шаги и еще не сознавая полностью силу своего таланта, Варужан обращался к читателям: «Прошу сообщить о моей несостоятельности, начиная с первых моих литературных опытов. Я останусь верен своему завету — разбить о скалу лиру, если она неполнозвучна».

По глубокому убеждению Варужана, достоин похвалы тот поэт, лира которого не только величава, но и многострунна. Понятно, почему Варужан стремился разнообразить свои песни.

«Я люблю перестраивать свои струны и обновляться в своем искусстве, и если музы не отвернутся от меня, я еще не раз буду озадачивать вереницу вооруженных очками критиков, которые судят о произведениях искусства, о поэзии согласнозаранее выработанным правилам». Музы, конечно, не отвернулись от Варужана, и он свободно перестраивал лиру, «обновлялся» в творчестве.

Ни одно из стихотворений Варужана не создавалось легко и сразу. «Творчество, — говорит Варужан, — это мученический подвиг. Каждое слово рождается кровью сердца — капля за каплей. Быть матерью и быть поэтом — это одно и то же. Кровью отделяются они от своих созданий и делаются бессмертными в иных существах, одни — среди десятерых, другие — среди миллионных масс».

***
Сведения о творческой жизни Даниела Варужана скудны и отрывочны. В 1908 году в письме к журналисту Теодику Варужан писал, что его биография умещается на одной странице, ибо он «еще не жил плодотворной жизнью». «Удовлетворитесь ли, — писал Варужан, — если скажу, что родился в 1884 году близ г. Себастии, в селе Бргник, где проходило мое детство в мечтаниях под сенью грустных ракит или в смелых играх на берегу реки, когда я, забавляясь, бросал камешки плавающих уток. Едва я достиг возраста, когда начинают ловить бабочек, — отец уехал на заработки в Константинополь. Помню, как в долгие зимние ночи мать, сидя у тондира, увлекала мое воображение рассказами о волках и янычарах, а в печной трубе в это время ветерки из Мейрекума то выли, то бесновались, как чертенята.

Едва я поступил в сельскую школу и начал читать церковные книги, как меня увезли в Константинополь. Это были ужасные кровавые дни погромов 1896 года…Затем я два года занимался в школе мхитаристов в Сакис-Агаджи, а потом в школе Калкедона. Здесь мое юношеское воображение было увлечено морем Моди и могилой Дуряна в Скутари. Каникулы я обычно проводил в доме отца в Хавиар-Хане, где мне пришлось услышать жалобные песни армян-пастухов».

Окончив училище в Константинополе, Варужан при содействии Каскандиляна в 1902 году уезжает в Венецию, где поступает в школу Мурада Рафаэляна. В этом городе окончательно формируются литературные вкусы поэта. «Я полностью сознаю, что Венеция повлияла на меня своими красками, переливающимся богатством света и тени. Этот город, в котором невозможно мыслить без образов». «Венеция, — говорит поэт, — этот город, затопленный волнами и звездами… город, в котором я мечтал годами и учился живописать свои думы». «Две среды повлияли на меня, — признается поэт, — Венеция с Тицианом и Фландрия с Ван-Дейком. Кисть моя создана красками первого и варварским реализмом второго».

Школа Рафаэляна, основанная еще в 1836 году, была образцовым учебным заведением. В умственном развитии и воспитании армянского юношества она сыграла такую же роль, как академия Геворкяна в Эчмиадзине, училище Нерсесяна в Тифлисе и Лазаревский институт восточных языков в Москве. Достаточно вспомнить, что его питомцами были такие представители армянской литературы, как Алишан, Пешикташлян, продолжатель их поэтической традиции Варужан и др.

В училище Рафаэляна преподавания армянского языка, литературы и истории, а также грабара, как важнейших дисциплин, велось членами конгрегации мхитаристов. В большинстве преподаватели были опытными, сведущими в науках людьми. Насколько покорны и терпеливы были учащиеся в отношении железных законов училища и строгости своих преподавателей, настолько же нетерпимыми делались они, когда замечали немеренное недоброжелательство со стороны некоторых учителей. В этих случаях бунт школьников бывал неизбежен. Достоин упоминания случай с неким Оганом Авгяном, преподававшим в школе армянский язык. Его неуместное преследование и враждебная позиция по отношению к не только сообразительному и способному, но и покорному Варужану, переходили всякие границы. Рассказывают, что сочинения, которые поэт писал для своих товарищей и которые они выдавали за свои, удостаивались со стороны отца Огана высокой оценки, собственные же сочинения Варужана делались предметом порицаний и насмешек. Зависть и недоброжелательность по отношению к Варужану стали выражаться так явно, что товарищи поэта были глубоко возмущены. Ученики во главе с Варужаном выступили против отца Огана и добились его увольнения. Скоро на место уволенного учителя был назначен первый армянский переводчик Данте, отец Арсен Газикян, к которому учащиеся относились с большим уважением, и нормальные занятия в школе были восстановлены.

Варужан, обычно избегавший широкого круга знакомств, установил тесные дружеские связи только с несколькими школьными товарищами. Одним из них был Дереник Чизмерчян, другим — Гарегин Тургенян.

Первое печатное издание Варужана, написаное в Венеции, было посвящено памяти Алишана. Чизмерчян вспоминает, что могила Алишана была местом поклонения Варужана. «Мы часто посещали заветный прах Алишана», — говорил Чизмерчян. Спустя годы, уехав из Венеции, Варужан в письме к находившемуся в Вненеции Гарегину Левоняну просил, как некогда Каскандилян его самого, поклониться и поцеловать могильный камень Алишана. «Осторожно ступайте по заветному для отцов острову — каждый ваш шаг может встретиться с прахом гения. От себя умоляю вас — поцелуйте еще раз камень на могиле Алишана, и знайте, что непорочный мрамор воспламенится под вашими устами, как мое сердце».

Кроме новой армянской литературы, Варужан увлекался и древнеармянскими писателями, а также такими классиками мировой литературы, как Гомер, Данте, Гюго, Руссо, Гете, Байрон, Толстой и др.

В Венеции Варужан учился с 1902-1905 гг. Это был период, когда среди малых и угнетенных народов вновь вспыхнуло пламя национально-освободительной борьбы. Дух непокорности и гнева царил и в душе Варужана. «В школе Мурада Рафаэляна я познал дух революции», — пишет Варужан.

В 1906 г., окончив школу Рафаэляна, поэт, полный жажды знаний и стремления продолжить образование, стал мечтать о поступлении в Лозаннский университет. Велика была радость поэта, когда он узнал что дирекция школы согласилась послать его в университет. В марте того же года Варужан уезжает, но не в Лозаннский, а в Каннский университет. В письме к Еремяну он пишет: «Дорогой Вардапет, вы, возможно, удивитесь, ессли я скажу, что нахожусь в Каннах, когда мы вместе с вами решили, что я поеду в Лозанну. Так захотел Святейший, считая, что в Каннах больше католицизма.

Здесь я спокоен, посещаю отделения философии и литературы… преподаватели меня полюбили, кажется за то, что я армянин». Скромность поэта не позволяла прибавить, что любовь преподавателей была обусловлена и его отличным учением.

Наряду с занятиями в университете Варужан пишет лучшие стихотворения, овеяные патриотическим духом, сотрудничает в ряде армянских литературных журналов и газет таких, как «Базмавеп», «Ширак», «Размик», «Гегарвест», «Анаит».

В годы учения в Каннах Варужан пережил глубокую личную драму, что нашло отражение в ряде его любовных стихотворений. Однако поэт сумел найти силы, чтобы заглушить в себе скорбь и полностью проникнуться народной скорбью. «Хочу целовать те места, где пали наши мученики или ступила нога героя. Мы велики тем, что земля питает наши чувства… Какие прекрасные героические поэмы можно написать о Тигране Великом, но для этого надо неприменно увидеть Армению…».

Единственным источником силы и вдохновения для Варужана в эти тяжелые годы была девушка Араксия, которую Варужан полюбил всем пылом своего сердца. С большим трудом поэту удается добиться согласия ее родителей на брак с нею. «Девушка, на которой я женился, — рассказывает Варужан, — зовут Араксией. Вместе со скромностью провинциальной девушки я ценю в ней достоинства, удовлетворяющие мой вкус поэта и мои умственные потребности. Теперь ты, очевидно, будешь ждать от меня новых переживаний, новых песен. Обещаю дать их тебе, ведь теперь моя муза удвоилась…»

Скоро у молодых супругов родилась дочь, которую они назвали Вероникой. Именно ей посвящено знаменитое стихотворение поэта «Варужнакис», продиктованное глубоким отцовским чувством.

На третий год своей педагогической деятельности поэт переселяется из Сваза в Тогат. Здесь он создает новые произведения, которые в 1912 году выходят в свет под названиям «Языческие песнопения». Позднее он переезжает в Константинополь, который был центром общественной и литературной жизни западных армян. В те годы там жили и творили Зохраб, Сиаманто, Зардарян, Комитас, Терлемезян и др. известные писатели и художники.

Благодоря материальной помощи своих друзей он печатает «Языческие песнопения», нашедшие широкое признание литературной общественности. «Языческие песнопения» делаются предметом обсуждения на литературных вечерах, вокруг них выступают Зохраб, Зордарян и др. писатели. Варужан делает доклады, посвященные Алишану, Пешикташляну, Сиаманто и др.

Но вскоре Константинополь снова должен был стать кровавым хаосом. Близкую опасность предчувствовал наряду со многими представителями интеллигенции и Варужан.

11 апреля 1915 года, проводив двух его зашедших проведать его друзей, Варужан, как рассказывает его вдова, как бы предчувствуя что-то, впал в мрачное настроение. «В это время раздался стук в дверь, и так как Варужан был полураздет, я пошла отворить ее…Приоткрыв дверь, я увидела трех человек. Толкнув дверь, они вошли со словами «Где эфенди?». Пройдя в комнату Варужана, они обыскали ее и, захватив рукописи поэта, увели его с собой». Один из полицейских, обращаясь к растерянной жене, сказал: «Эфенди должен пойти с нами, чтобы удостоверить, что бумаги принадлежат ему». На самом деле его увели в ссылку.

По свидетельству Комитаса, Варужан работал даже в тюрьме. Как рассказывают друзья поэта, один из турецких писателей и король Испании будто бы ходатайствовали перед турецким правительством об освобождении Варужана и будто бы был дан приказ освободить и отправить поэта в Константинополь, но за этим последовала весть о трагической гибели поэта. Возвращаясь в Константинополь вместе с Рубеном Севаком, Варужан подвергся нападению со стороны курдских бандитов и был убит. Это нападение, разумеется, было заранее подготовленно турецкими властями. По дороге в ссылку кучка засевших там курдов под предвадительством некоего Халона спускают с экипажа Варужана, Севака и еще троих армян, уводят в ущелье, раздевают и, привязав их к деревьям, предают мучительной смерти. Один лишь Варужан оказал сопротивление. Присутствующий при этом свидетель, турецкий кучер, рассказывает следующее: «Не могу описать сцену, свидетелем которой я был. Несчастные жертвы были один за другим привязаны к деревьям. Руки у них были связаны, и они не могли сопротивляться». В другом месте читаем: «Среди них только Варужан стал защищаться. И за это преступники вспороли поэту живот и выкололи глаза».

Так мученически оборвалась на тридцать первом году жизнь поэта.

***
«Содрогания» Варужана не были таким поэтическим откровением, как «Грезы сумерек» Теряна или «Радуга» и «Новые песни» Мецаренца. Сам Варужан также не переоценивает этот сборник. В «Содроганиях» Варужан еще не разрабатывает новых тем, но в поэтических средствах выражения уже чувствуется новизна. Одно из стихотворений сборника «Содрогания» — «Болен» — посвящено много раз звучавшей в нашей древней и новой поэзии теме — тяжелой доле армянина-пандухта, ушедшего на чужбину.

Герой этого стихотворения — бедняк-пандухт, попавший из Вана в Константинополь и заболевший на чужбине. Не видя помощи от «бессердечных, бездушных людей», бесприютный и безропотный, загнанный в зловонный угол ночлежки, пандухт тает «подобно сумеркам», «быстро догорает, как свеча в доме бедняка». Поэт призывает к состроданию и милосердию. Стихотворение, посвященное несчастному пандухту, завершается образным народным выражением: «Завтра, о жалкий цветок, прохожий возвестит печальную весть: Беднягу похоронили с открытыми глазами».

В сборник «Содрогания» вошло и большое стихотворение «На пороге вечности», в котором Варужан выявил свою склонность к философским думам. Здесь поэт размышляет о смерти. Лирический герой в своих скитаниях останавливается перед могилой у подножья скал, украшенной «незабудками и пламенными маками». Стихотворение завершается выводом, что все в мире «суета сует» и лишь смерть всесильна.

В 1909 году выходит в свет вторая книга стихов Варужана — «Сердце пламени». И в этом сборнике поэт не уделил места теме любви. По этому поводу он писал: «1904-1907 годы были периодом, когда армяне утопали в потоках крови, а поэтому я не мог думать о своих личных горестях, я почти насильно заставил замолчать свое сердце и предпочел воспеть «Сердце пламени», биение которого чувствовал в себе».

В противоположность Алишану, Варужан в «Сердце пламени» лишь в редких случаях обращается к историческим темам. Лишь город Ани своей исторической судьбой и трагической гибелью глубоко взволновал поэта, побудив его написать стихотворение «На руинах Ани». В этм элегическом произведении поэт скорбит о гибели замечательной столицы Багратидов, являющейся символом государственности Армении.

Историческое прошлое послужило темой и для поэмы «Арменуи», где изображаются погромы Шах-Абасса в Армении на фоне его полной приключений романтической любви.

В образе Арменуи Варужан воплотил моральные достоинства армянок. Своей высокой нравственностью она остается недоступной для Шах-Абасса, покорившего Армению. В поэме приковывают слова Арменуи, обращенные к коварному шаху: «Прочь от меня, ты нечисть, прочь от меня, твое дыхание смердит кровью…».

Ни мольбы, ни угрозы шаха не сгибают «более сильную, чем войско шаха» волю Арменуи, и она убегает из шатра к берегам пенящегося Араза. Арменуи обращается к реке с просьбой разрешить ей переправиться на другой берег. Глубоко трогательна ее мольба к Аразу. Но Араз, создающий ловушки для врагов, неприклоннен к мольбе Арменуи, и она тонет в волнах реки. «Бледная луна на хмуром небе и зефиры меж дрожащих камней» оплакивают гибель уносимой волнами Арменуи.

В душе Варужана, чтившего родную землю, пробуждала высокие поэтические чувства и «горстка земли», всегда лежащая на его письменном столе, привезенная с родины «кровавыми дорогами». Поэт в этой горсточке земли отображает философию всей исторической судьбы армянского народа, прошедшей в борьбе и победах.

Горстка земли — это та частица в борозде этой заветной земли пахаря, поэт просит сил у вишапоборца Ваагна, уповает на «богатырский меч», который, подобноМечу-молнии Давида Сасунского, «закален в лучах справедливости». Меч богатыря — это «посох Ягве», это «холодный язык смерти», которым покоряют врага, «он блешет подобно молнии, сверкающей средь облаков» (стихотворение «Меч богатыря»).

Поэт готов пожертвовать собой во имя сохранения жизни и прав армянского труженика. Он преисполнен горячей веры в победу над султанизмом. Эту победу, быть может, обеспечат и те сироты, которых ныне в своих мрачных хижинах безмолвно кормят матери-вдовы. «Здесь и мужают кующие завтрашнюю победу». («Колыбель армян»)

Есть хата; в ней — колыбель;
Из кипариса она.
Вкруг дико воет метель
И сов насмешка слышна.

Со сводов виснет седых
Бус синих, синих овал.
То слезы неба, но их
Жестокий холод сковал.

. . . . . . . . .

Но там, под синью тех бус,
Герой, быть может, сокрыт
Как в яслях спал Иисус,
Освободитель там спит!

(Пер. В. Брюсова)

В стихотворении «Письмо тоски» излито чувство матери к сыну-пандухту., страдающему на чужбине. Мать зовет своего первенца восстановить разрушенный родной очаг. Оригинальна форма письма в стихотворении.

Мать пишет: сынок, о скиталец ты мой,
Доколь свои дни под чужою луной
Ты будешь влачить, не придешь отдохнуть
Ко мне на горячую грудь?

. . . . . . . . . . . . . . . .

Сажусь перед домом: мне весть про тебя ль
Приносит журавль, улетающий вдаль?
А ива твоя осеняет меня,
Печальные ветви клоня.

. . . . . . . . . . . . . . . .

В дому разоренном одна я сижу
Очаг берегу, да в могилу гляжу;
Сижу черепахой, чей треснутый щит
Прилипшую кожу хранит.

Дом отчий лишь ты восстановишь теперь.
И погреб расхищен, и сломана дверь.
Весенние птицы влетают в окно,
Где выбиты стекла давно.

(Пер. С. Шервинского)

Стихи Варужана по своей идейной целеустремленности и высокому мастерству относятся к лучшим образцам армянской поэзии. Они выстоят натиск веков и еще долго будут восхищать грядущие поколения.

Источник: http://k4500.com/literature/516-daniel-varuzhan.html

ПОСЛЕ ПИРШЕСТВА

Безмолвье в зале. Гости разошлись.
Светильники сияют утомленно.
Бесшумно и тягуче каплет вниз
Густая кровь из вен их воспаленных.

Струна замолкла. В обмороке стон
Тут бродит. Тяжкий сон нетрезво дышит.
Над ртами и глазами машет он
Крылами крупными летучей мыши.

Средь хаоса стола, среди безмолвья
В кувшине грезит капелька вина.
Зубами раненный, покинутый гранат
Под свечкой — с нею — истекает кровью.

Вдруг звон в тиши — и вдребезги стакан,
Убитый наповал недавней трещиной.
Надкусан был он опьяненной женщиной —
В нее он страстью хмеля истекал.

А в вазе вянут голубые лилии.
Их духом был гусан и пьян, и сыт.
И мертвой бабочкою пышнокрылою
На стуле веер кем-то позабыт.

А из двери, в ночи открытой настежь,
Вздох мускуса еще не отсверкал.
Сообщничество хохота и страсти
Мертвеет где-то в глубине зеркал.

Служанка и уродливый слуга
Тут убирают и пируют ныне.
Опивки вин глотнув, хмельной слегка,
Исподтишка Целует раб рабыню.

АСТХИК*

Осталась шея мраморная целой
И гордой — ныне, средь веков разрушенных.
И лилией она взметнулась белой,
Власть обретя над Избранными Душами.

В глазах твоих — живое небо эллинов,
Вся суть его: сияние и кров.
Да, ты легла, резцом ранима гения,
Чтоб хлынула душа из мраморных зрачков,

Чтоб жизни, женственности, нежности учил он
Тебя, пенорожденную…
Еще
Солоноваты капельки пучины
На ямочках твоих оживших щек.

Но руки где, Астхик?
Они погружены
В твой океан, бунтующий вдали?..
Так хочется найти любви жемчужину,
Чтоб ею увенчать чело Земли.
_______________
* Астхик — богиня любви в армянской мифологии.
________________

ИЗВАЯНИЮ КРАСОТЫ

Я хочу ,чтобы мрамор твой белый
Из нутра Олимпа был вырыт.
Мой резец явит зрячему миру
Хмеля полное женское тело…

В глубь очей твоих падая, истину
И бессмертье находят там люди.
Лик твой чист. Совершенные груди
Соком жизни томятся таинственно.

Будь нагой, как душа у поэта.
И языческой той наготой
Нам терзаться, не смея при этом

Прикоснуться к тебе. Пред тобой
Мне зарезанным быть — быть мне жертвой.
Выжжет кровь мою мрамор твой щедрый.

ПОСЛЕ КУПАНИЯ

Из моря выйти и с тобой
Пройтись бы брегом синебоким.
И косы, полные волной,
Пусть сушатся на солнцепеке.

И к лону теплому песка
Прильнет нога твоя нагая.
И кинется волна ласкать,
Лобзать ее… не настигая.

Хмельной от моря, в море глаз
Твоих под солнцем окунусь я.
Вниз — волосы! И плеч коснутся,
И станут сохнуть, золотясь…

НАВАСАРД*

Ты гений Гайка** в Навасард под жгучим солнцем
Возвеличь!
Вот лира! Встань из пепла, пой и славословь
И славокличь!

Во имя Силы, Красоты ты с факелом
Под божий кров
Вступи, святыни окропи, и станет все —
Огонь и Кровь!

Стакан гранатного вина к сосцам прекрасной Анаит***
Вздымай смелей!
Напиток пламенный, густой на сердце гибнущих творцов
Легко пролей!

Мы мрамор девственный возьмем, чтя Семя, Племя
И Любовь.
Нам — Детям Августа — ваять святой Зари
Живую Новь.

___________________
* Навасард — языческий новый год, праздновался в август.
** Гайк — по преданию прародитель армян.
*** Анаит — богиня красоты и плодородия.
__________________

О, ТАЛИТА…

Красным светом горит и горит во тьме
Погребок твой, о Талита! Пива мне!
Пусть по пальцам твоим бежит
Пены пышная пустота.

И неважно, что я тебе князем кажусь —
Весь холеный и тонкий весь.
И неважно, что всякий простолюдин
Будет принят тобою здесь.

Ненавижу я женщин, что прячут лицо
Под назойливый липкий грим.
Будят похоть они в дряхлом теле вельмож —
Только золото любо им.

Ненавижу я женщин, что, вырастил «свет» —
Только деньги в почете у них.
Услаждают себя они страстью собак
И любовников мучат своих.

Ты неси мне пива, неси, Талита!
Сядь ко мне на колени скорей!
Пусть покажутся икры в черных чулках
Под короткою юбкой твоей.

Пусть огонь ночников до утра догорит,
Пусть поет захмелевший ашуг
И слепые зрачки устремляет на нас,
И струны замирающий звук.

Распусти золотистые косы свои,
Опусти их в хрустальный бокал
И покачивайся на коленях моих,
Чтоб желания миг созревал.

И неважно, что губы твои матросня
Искусала — скорей забудь,
Что пролился пот вожделенья густой
На твою молодую грудь.

Я хочу захмелеть на твоей груди,
Как беспечный пьяный солдат.
Выжму кружку до капли последней, а ты
Выжми душу мою, как гранат.

Я хочу в этом доме, где красный свeт,
Святотатствовать, чтоб не рыдать.
И плебейке принес я душу свою,
Чтоб за кружку пива продать!

СВЕТ

«Сияешь ты во имя величия и жертвы»
Ригведа

Я к свету — к роднику — иду.
И долог путь, и кремнем он мощен
Шипами мирты весь усеян он.
Мой путь в излучинах.
С изломленным лучом
Он схож, И дрожь в коленях не унять.
С колен моих, что пригвоздили братья,
Кровь брызжет горячо.
В груди одышка, на ресницах пыль.
А сердце — мой кувшин пустой,
И с ним я к свету — к роднику — иду…

Прекрасен свет, высокий, проливной,
И праведен наклон его лучей. .
Однажды я над свежею могилой
Героя старого деревни нашей
Увидел облачко святое, что давно
Моею мамою освящено.

Был полдень. А душа ее была,
Как бабочка огромная, бела
На влажном камне под моим окном.
Потом
И с тротуара, и с поруганных дорог
Ее святое снисхожденье
Вдруг потекло парным и теплым молоком.
А вечером от горизонта к горизонту,
Приняв обличье яхонтовых рек,
Ко мне спешил ее священный бег,
Потом
На мирных смуглых небесах
Прудами грез она внезапно обернулась.
В них вспыхивали островки кувшинок.
Я это видел,
И во мне проснулось
Скитальца-мученика смутное желанье
Брег солнца на земле на этой обрести.
И вот иду я к свету — к роднику…

О, Свет, рожденный богом,
Венец высоких помыслов моих,
Вино вселенской радости, что в сумерках
Хлестало лавою из ребер Иисуса,
Как всепрощение стекая вниз,
В пустые чаши безнадежности людей,
Собравшихся вокруг стола Греха…

Свет — кровь природы,
Корона ночи, одеянье дня.
Свет — Око Агни*.
И схож он с матерью,
Скончавшейся при родах,
Создавшей Агни с огненным зрачком.
Дух Агни каждою весной трепещет
В мельчайшей клетке,
В каждой мысли человека,
Для коего еще дымятся жертвы
На Ганге, на брегах заветных, вещих.
А я все к свету — к роднику — иду…

Свет — мрамор тех, небесных, рудников…
Искусство из него в своей бессмертной грезе
Нам снежнотелых выточит богов.
И мрачных Данте, и таких гигантов,
Каков Гомер, — ему еще рожать.
И в лоне света мудрость — это песня.
Ее поэты пьют в ночи со звезд,
Чтоб утром ею одарить людей.
Свет на заре всех наделит собою,
Оставшись неделимым, как просфира,
Что к нам на стол спускается с небес
Великим таинством явленья бога,
Принявшего обличье человека.
А я все к свету — к роднику — иду…

___________
* Агни — индийский бог света и огня.
_____________

И сколько тысяч, сколько тысяч лет
Мне так шагать, минуя поколенья,
И сколько падать мне, и в кровь колени
Мне разбивать и исцеляться вновь
Дорогою, распахнутою настежь
Крушащим скалы молотом моей
Светозаветной цели?
Не знаю я…
О, братья, распинающие братья!
В пути меня оставьте одного —
Настолько одного, в таком безмолвьи,
Чтоб я услышал сердца перестук.
Ведь это песня, избранная мною
Средь многозвучья песен на земле.
В ней солнце — вечный след его и зов…
Нет, под ноги мне не стелите тень
Свою, что схожа с коршунов крылами,
И не прельщайте вы меня пирами,
Где ваш разврат вовсю звенит на бубне,
Где обещанья слиты с суетой
И только повторяют суету…
О, девы!
Сердце — мой кувшин пустой,
И с ним я к свету — к роднику — иду…

Перевод c армянского АЛЛЫ ТЕР-АКОПЯН

Источник: http://armenianhouse.org/varujan/poems-ru.html