ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
Жена Вадика Перешёрстова, субтильная учительница русского языка Эльза, изменила мужу.
Первой о страшной новости узнала, конечно, соседка по площадке в десятиэтажном доме в один подъезд – Люсинда по фамилии Мороз. Никто другой во всем доме этого первым узнать не мог – Люсинда Карловна всегда находила повод с гордостью рассказать чуть ли не каждому встречному, что в её роду все мужчины работали в органах безопасности. Дед исправно служил в царской охранке, отец честно расстреливал врагов народа, – настоящих, подчеркивала тут Люсинда Карловна, а не поэтов или там художников каких-нибудь, – а отважный муж-офицер погранвойск был вероломно, под покровом ночи, зарезан душманом где-то на афгано-таджикской границе. Детьми потомственная чекистка обзавестись не успела. При всем при том никаких мужчин в её ближайшем окружении отродясь никто не видывал, а потому время она коротала или сидя перед телевизором, или узнавая и распространяя какие-то сумасшедшие новости из жизни дома, улицы, города…
В тот день Люсинде Морозовне (так за глаза звали её соседи) позарез понадобилась щепотка перца, и она не нашла ничего лучшего, как пойти за этой щепоткой к жене Вадика Перешёрстова, субтильной учительнице русского языка Эльзе.
Эльза никогда никому и ни в чем не отказывала и давно поняла, что должна всю жизнь отсыпать соседке то соли, то сахару, а то и кофе вместе с сахаром. Конечно, взаймы, но поскольку старая чекистка особенной памятью похвастаться не могла – помнила только о подвигах мужчин из семьи и лишь на какое-то время запоминала сплетни, – возвращать сыпучие долги и не собиралась.
Добредя до упакованной в дермантин двери с латунной табличкой «В. Г. Перешёрстов», Люсинда остановилась отдышаться. Кому старость в радость! И именно в этот момент – в унисон с её хриплым прерывающимся дыханием – из-за двери и раздались звуки, в происхождении которых нельзя было усомниться ну никак. Возбудившаяся не по годам Люсинда прильнула к холодному дермантину, и пока нагревала его своим левым особенно всеслышащим ухом, успела понять всё: Эльза не одна, она кому-то страстно отдается, она изменяет бедному Вадику с каким-то очень нехорошим человеком, может, даже, находящемся во всесоюзном розыске.
Через некоторое время стоны Эльзы прекратились. Стало тихо, но старушка Люсинда уже не стала нарушать тишину своей просьбой о перце.
Какой тут уже перец! Бедный Вадик! Пока он, такой талантливый инженер, бомбит на стареньком «Москвиче», приписанном к такси-сервису «Кредо», и всегда выглядит таким голодным, его жена, сука настоящая, тайно принимает любовника и предается плотским утехам в самое рабочее время! Так думала возмущённая до глубины души Люсинда Морозовна. Позабыв о существовании лифта, она помчалась по этажам туда, вниз – во двор, где обычно коротают своё время старушки-пенсионерки, не обременённые заботами о внуках или просто по дому.
Все оказались на месте. И через минуту одинаково плотно зарделись: «Пока такой талантливый инженер Вадик бомбит на стареньком «Москвиче», эта сука настоящая тайно предается разврату с нехорошим человеком, находящемся во всесоюзном розыске»…
Вечером, когда Вадик Перешёрстов уже подруливал к подъезду, местные воробьи заканчивали нести свою извечную чепуху. Но новость о полном моральном падении Эльзы продолжала оставаться по своей значительности второй за сутки, уступив первенство аресту районного прокурора Люлина из соседнего дома. Впрочем, без аморалки не обошлось и в деле прокурора – на благоверного донесла жена: этот мерзавец не только взятки брал, но и «вконец морально разложившись», тратил их на девиц лёгкого и первого полусреднего поведения!!! Соседи поговаривали даже о том, что Люлин как-то подверг любви в особо извращенной форме своего старшего референта, причём, сделал это два или даже три раза…
– Ну ты, брат, даёшь! – весело приветствовал Вадика сосед с первого этажа.
– Нет, за такие дела гнать надо! – уверенно присоветовал уже в спину кто-то другой. – В шею!
Люсинда Морозовна не сказала ничего. Всё, что могла, она уже сделала…
Сказать, что талантливый инженер Вадик сильно расстроился, значит ничего не сказать. Вспомнил почему-то о том, как однажды сказал старой Люсинде, что не гордиться нужно своими родственниками-гэбэшниками, а стесняться такого родства. Ощущение у него было такое, словно он… потерялся.
Так тихо, словно привидение, и вошёл он в свою однокомнатную квартиру. Как будто не заметив жены, прошёл на кухоньку, а весь традиционный легкий семейный ужин – без свечей и прочих глупых излишеств – промолчал.
Эльза не нашла в поведении мужа ничего странного. Вадик всегда возвращался домой тихий и измотанный. Красноречием, точнее, многословием, не отличался. Не отличался он и какой-то особенной мужской силой. Может, от того бедной субтильной Эльзе постоянно недоставало настоящей мужской ласки. Она знала: Вадик любит, просто не всегда, знаете ли, может. А тут подружка, дура, совет присоветовала…
Просмотренные рядышком на диване телевизионные новости жизнелюбия супругам не добавили.
«Надо было ребёнком обзаводиться», – думал Вадик.
«Когда же у нас ребенок будет!» – думала Эльза.
Был, конечно, момент, когда Вадику пришла в голову ну совершенно шальная для его темперамента мысль взять и поколотить неверную жену. Чтобы знала! Но мысль быстро испарилась за его нехитрыми действиями – Вадик разделся, лег на свою половину кровати и уже готов был забыться сном безоарового козла.
– Когда разбудить тебя?
– В пять…
И в доме установилась такая беспомощная тишина, что даже тиканья часов не стало слышно.
Наутро Вадик проснулся сам – без участия жены. Она ещё мило похрюкивала во сне, когда он натянул штаны и прошёл на кухню.
«Спит себе, как будто ничего и не случилось! А уеду – опять? Может, не уезжать сегодня никуда? Затаиться где-нибудь, а потом ворваться и-и-и: ну что, мать вашу!..»
Но Вадик и знал, и понимал, что нигде не затаится, никуда не ворвётся и никаких «и-и-и!» не будет. Ему было жалко не себя. Он жалел жену – ну какой я муж, всё за баранкой да за баранкой…
Он был готов обвинить себя во всём ещё вчера, а сегодня встал вот и обвинил: нужно, нужно ей больше внимания уделять. Самые гениальные мысли приходят в мужские головы сразу после чего-нибудь… эдакого…
И, окрылённый этой светлой мыслью, Вадик вышел. Всё начиналось просто замечательно: первого пассажира он забрал прямо у своего подъезда!
…Где-то в середине дня Вадику начали слышаться не только эльзины стоны, в происхождении которых можно было не сомневаться. Ему начали мерещиться картины, в смысле которых тоже можно было совсем не сомневаться.
Полный решимости положить «всему этому» наконец хоть какой-нибудь конец, он подрулил к подъезду. Здесь всё ещё обсуждались две аналогичные новости с физиологическим уклоном: гад-прокурор и сука-жена. Жена Вадика Перешёрстова.
Эльзы дома не оказалось. В квартире, как всегда, царил порядок – цветы политы, постель заправлена, педантично расставлены все серо-голубые чашки на полке, которую Вадик соорудил вот этими вот руками.
Отсутствие жены покоя не добавило. Но и работать больше не хотелось: «Как появится Эльза, я ей внимание возьму да уделю! И всегда буду уделять! А через недельку на рыбалку её возьму»…
Он скинул кроссовки, сунулся в холодильник, достал банку пива и не отрываясь выпил её всю.
Включил телевизор.
«Хорошая она! Всё будет нормально! Было же…»
А когда довольный собой Вадик прилег на кровать, рука сама нашла… героя. Сначала ему, сразу похолодевшему и снова потерявшему всякий вкус к жизни, показалось, что он обнаружил ту самую вескую улику, от которой Эльзе отвертеться будет нельзя. В смысле, он принял это за милицейский жезл, вряд ли оставленный кем-либо иным, как каким-нибудь, но обязательно подлым гаишником: «Вот оно, значит, как! Я за рулем, а она…»
«Милицейский жезл», приобретенный Эльзой по случаю да по совету подруги, предательски завибрировал. Очень долго Вадик понимал, в чём дело. Ужасно длинный, черный-черный, вибрирующий мелко-мелко, крепкий-крепкий – ни одна из этих характеристик, обнаруженых талантливым инженером Перешёрстовым в постельной находке, оптимизма ему не добавила. Напротив – переполнила пессимизмом. Ведь если подлого гаишника можно было бы поколотить втёмную с автопарковскими ребятами, не обременёнными дипломами инженеров, то с Этим, бессловесным, но деятельным, уж точно ничего такого не сделаешь…
На негнущихся ногах Вадик снова приблизился к холодильнику. Достал из морозилки едва початую на Новый год литровую бутылку водки и медленно, чтобы не задохнуться, перелил жгучую жидкость в себя. Уронил бутылку, качнулся. Думать уже не получалось, но всё же подумалось: «Ну как я могу конкурировать с Этим!»
…Перешёрстов спал крепко-крепко, и ему снилось, как ножом-пилой для хлеба он режет конкурента, словно банальную колбасу. Потом собирает отвратительные черные резиновые кружочки в розовый пластмассовый совок и радостно отправляет их в тёмную утробу мусоропровода.