КУЛЬТУРНЫЙ КОД

«Наша Среда online» — В 1837 г., в период первой ссылки на Кавказ, М. Ю. Лермонтов услышал и записал один из вариантов восточного дастана (поэмы, сказания), названного им сказкой «Ашик-Кериб». Впервые она была опубликована после смерти поэта в сборнике В. А. Соллогуба «Вчера и сегодня» (1846).

Уже в 50—60-х гг. прошлого столетия лермонтовская запись привлекла внимание деятелей культуры кавказских народов. Среди первых, заинтересовавшихся ею, был Степанос Назарян (1812—1872) — профессор Лазаревского института восточных языков. В 1857 г. он выпустил в Москве книгу для чтения, куда включил и свой перевод «Ашик-Кериба» на армянский язык (1). Заметим, что это — наиболее ранний перевод сказки Лермонтова на другие языки. Вслед за ним в Тифлисе вышли в свет кабардинский (1864 г.) и грузинский (1865 г.) переводы.

Перевод Назаряна отличается точностью, в нем нет каких-либо существенных отклонений от лермонтовского текста, однако в подзаголовке стоит не «Турецкая сказка», как в оригинале, а «Несчастный влюбленный». Имя автора не указано. Назарян, видимо, исходил из того, что сказка известна армянам и как «своя», и это дало ему возможность приспособить текст для армянского читателя. В переводе арменизированы многие тюркские слова и реалии мусульманской религии, но примечательно, что сохранено имя «Хадерилиаз (св. Георгий)». Ниже мы увидим, что это — весьма существенная деталь для выяснения источника лермонтовской записи. В армянском переводе все имена героев сказки и географические названия остались без изменений, и только вместо «Туркестана» стоит «Тачкастан» («Турция»).

В свое время вокруг этого слова в тексте Лермонтова возникли споры. С. А. Андреев-Кривич полагал, что под Туркестаном следует подразумевать Туркмению и что это место в лермонтовской записи восходит к туркменскому варианту дастана («Шасенем и Гарып») (2). На несостоятельность подобного утверждения указал И. Л. Андроников, согласившись с мнением акад. В. А. Гордлевского и других видных тюркологов, считавших, что у Лермонтова речь идет о Турции («Туркестан» надо понимать как «страну турок» по аналогии с «Дагестан», «Анастан» н т. д.). Да и само содержание сказки, как верно замечает Андроников, подсказывает такое толкование: героиня — турчанка, ряд событий происходит в Турции (3).

Разногласия возникли также по поводу места и источников записи «Ашик-Кериба». Вопросы эти сложные и должны изучаться коллективными усилиями лермонтоведов, фольклористов и востоковедов. Решение их осложняется еще и тем, что исследователи располагают единственным наиболее полным опубликованным вариантом дастана — азербайджанским (4) — да пересказом грузинской (5) и армянской (6) версий. К тому же все они более поздние, чем запись Лермонтова. И тем не менее ученые пытались разобраться в этих вопросах.

Уже В. А. Мануйлов обратил внимание на генетическую неоднородность текста лермонтовской сказки. На основе варианта Р. Р. Орбели он находил, что в записи Лермонтова отразились некоторые мотивы армянской версии. Здесь героиня, в отличие от других вариантов, посылает с купцом на чужбину не кольцо или чашу, а блюдо. «В данном случае,— писал Мануйлов,— он (Лермонтов — С. Д.) следует армянскому варианту». Опровергая суждение фольклориста Вс. Миллера о том, что смешение имен — мусульманского Хидир-Илиаза (7) и христианского св. Георгия — было якобы ошибкой Лермонтова, Мануйлов отмечал, что смешение это «встречается у армян и в данном случае является не ошибкой Лермонтова или его рассказчика, но определенным арменизмом» (8). При этом он опирался на устное мнение известных востоковедов — чл.-корреспондентов АН СССР Н. К. Дмитриева и Е. Э. Бертельса (9).

Назарян в своем переводе «Ашик-Кериба» сохранил оба имени, как и у Лермонтова, и сделал это не механически: «св. Георгия» он перевел — «св. Геворг». Назарян был прекрасным знатоком религиозных учений (в 1853 г. он издал в Москве «Катехизис» на арм. яз.).

Позднее к выводу Мануйлова присоединился Андроников, и уже на основе сопоставлений трех вариантов дастана (азербайджанского, армянского и грузинского) он сделал новые важные заключения. Полемизируя с теми исследователями, которые полагают, что Лермонтов услышал и записал сказку «Ашик-Кериб» в Шемахе (10), Андроников на многочисленных примерах доказал, что «лермонтовское изложение значительно отличается от текста сказки, записанной в Шемахинском районе», что «не совпадают в сказках и имена», что «вполне совпадает у Лермонтова с известным нам шемахинским вариантом только один эпизод — возвращение Ашик-Кериба в Тифлис, от встречи с чудесным всадником до разговора со слепой матерью» (11). К тому же названный эпизод, как сказано в примечании к публикации Махмудбекова, заимствован «дословно из лермонтовской редакции этой сказки, так как последняя вполне тождественна в этом месте с версиею ашика Оруджа». Более того, и в последующем тексте данной публикации мы встречаем перефразы из лермонтовской сказки. Приведем лишь один пример. В варианте Махмудбекова читаем: «Когда моя мать была беременна мною и мучилась родами, а соседи спрашивали бабку, сына или дочь бог ей дал,— она отвечала: инди гёрарсан (теперь увидишь). И с тех пор меня зовут этим именем,— разъяснял Кериб». У Лермонтова: «Когда мать моя была мною беременна и мучилась родами, то многие соседи приходили к дверям спрашивать, сына или дочь бог ей дал: им отвечали — шинди-гёрурсез (скоро узнаете). И вот поэтому, когда я родился — мне дали это имя» (12). Мы полагаем также, что и написание имени героя («Кериб») в публикации 1892 г. заимствовано из записи Лермонтова: в русской транскрипции это имя (применительно к азербайджанскому варианту) пишется «Кариб», или «Гариб» (13).

Андроников подчеркивает большую близость к лермонтовской записи грузинской и армянской версий сказания. «…Лермонтовская транскрипция,— пишет он,— расходится со всеми распространенными азербайджанскими вариантами, в том числе и с шемахинским, и оказывается ближе к грузинским и армянским вариантам» (14). После тщательного анализа всех трех версий Андроников приходит к основному выводу: «Таким образом, становится совершенно ясным, что Лермонтов записал тот вариант сказки про Ашик-Кериба, в котором заметно отразились элементы не только армянского, но и грузинского фольклора. Взаимопроникновение грузинских, армянских и азербайджанских элементов в закавказском фольклоре очень значительно. Но сильнее всего оно всегда было там, где с давних времен наряду с грузинским языком широко была распространена армянская и азербайджанская речь, — в Тифлисе, в кварталах Старого города. Поэтому надо думать, что в Тифлисе Лермонтов и услыхал эту сказку» (15). В пользу сказанного Андроников выдвигает следующие веские аргументы: «Между тем уже выяснено, что смешение имен Хидир-Илиаза и святого Георгия встречается постоянно, но не в азербайджанском, а в армянском и грузинском фольклоре». И далее: «Отождествление Хидрилиаза с христианским «святым» Георгием, совершенно естественное в фольклоре грузин и армян, связанных с христианской церковью, было бы менее понятным в фольклоре мусульманского Азербайджана. Поэтому предположение, что Лермонтов слышал и записал эту сказку в Тифлисе, не ослабляется, а, наоборот, подкрепляется этими новыми соображениями» (16).

Итак, согласно Андроникову, Лермонтов записал «Ашик-Кериба» в Тифлисе, текст его ближе к армянскому и грузинскому вариантам. Что же касается азербайджанских (точнее — общетюркских) слов и выражений, оставленных Лермонтовым для колорита, то известно тюркско-огузское происхождение дастана (17). Сам Лермонтов называет сказку «турецкой» (18). К армянам и грузинам это сказание пришло в результате общения с азербайджанским народом.

Сказание об Ашуг-Харибе (Ашуг-Карибе) бытовало в Грузии со времен Саят-Новы (XVIII в.), а, возможно, и раньше. Об этом свидетельствуют песни великого ашуга, а также изложение на армянском языке предания, опубликованное еще в середине прошлого века и не привлекавшееся в работах о лермонтовской сказке. Эта запись сделана в Тифлисе исследователем и первым издателем песен Саят-Новы — Геворгом Ахвердяном (1818—1861) (19).

Саят-Нова, творивший одновременно на армянском, грузинском и азербайджанском языках и много странствовавший по свету, нередко в обоих песнях использовал образы и мотивы фольклора восточных народов, в том числе и образы сказания об Ашуг-Харибе (20). В армянской песне «Внемли: проникнуты слова мои мольбой, о свет очей…» (1758),. обращаясь к возлюбленной, поэт говорит:

Օխարն աարի էլ ման գու քամ սազն ձիռիս Ղառիրի պես՝
Բութա Շահսանամս դուն իս, էլ չունիմ օչով, աչկի լուս:
Семь лет брожу я с сазом в руке, подобно Харибу,
Ты — моя Шахсанам, и нет другой, о свет очей!

Комментируя эти строки, Ахвердян излагает краткое содержание предания (21). Ниже приводим в нашем переводе этот пересказ, условно назвав его «АШУГ-КАРИБ»:

«Хариб (Ղարիբ) (22) — Ашуг-Кариб (Աշուղ-Կարիբ). Согласно преданию этой страны, он влюблен в девушку по имени Шахсанам и хочет жениться на ней. Но красавица, не веря в чувства молодого певца, требует для испытания любви, чтобы Кариб на семь лет отправился странствовать, сама же она дает слово оставаться верной ему и терпеливо ждать его возвращения. Вынужденный согласиться с этим, ашуг вешает на стену свой любимый саз, грустный и печальный отправляется в чужие страны — Алеп, Египет, Стамбул и через семь лет, радостный, возвращается обратно. В городе Карсе ему снится сон: будто бы завтра его Шахсанам устраивает свадьбу с другим человеком. В ужасе он просыпается, уходит из Карса и каким-то чудом прибывает в свой родной город (Тифлиз?) (23). В своем доме он принят за чужестранца и не узнан матерью, ослепшей от горючих слез. Он умоляюще просит дать ему сыграть на сазе, висящем на стене, и, чтобы успокоить сердце, поет свои грустные песни. Старуха, не вынося больше душераздирающего голоса гостя, говорит ему: «Сынок, сегодня для меня день траура, а ты играешь, в моем доме на сазе. Шахсанам моего Кариба, остававшаяся до сего дня верной ему, потеряла всякую надежду увидеть своего возлюбленного, и вот сегодня вечером у нее состоится свадьба с сыном нашего соседа Шахвеладом, и коль скоро у тебя такой дар, иди туда на свадьбу — хоть немного денег заработаешь». Кариб, не дожидаясь повторения этих слов, берет с собою саз и приходит в дом, где играют свадьбу. Ашуг и свадьба! Принятый с почетом, он начинает петь. Шахсанам, едва услышав голос возлюбленного, вскакивает с места, оставляет Шахвелада и бросается на грудь ашуга со словами: «Мой Кариб вернулся, я принадлежу ему!».

Разумеется, трудно судить но этому краткому пересказу о предании в целом. Ахвердян, видимо, записал его по памяти и для объяснения слова «Хариб» в песне Саят-Новы этого было вполне достаточно. Но чем интересна его запись? Это наиболее ранняя публикация фабулы сказания, бытовавшего в Тифлисе среди армян и грузин. Обратите внимание на первую фразу Ахвердяна: «Согласно преданию этой страны…». Под «этой страной» надо понимать Грузию — родину Саят-Новы. Следовательно, это предание издавна было известно здесь и, по-видимому, задолго до Саят-Новы.

В пересказе Ахвердяна, как и в записи Лермонтова, заметны следы характерного для тифлисской действительности «взаимопроникновения грузинских, армянских и азербайджанских элементов» (И. Андроников), о чем говорилось выше. Примечательно, что Ахвердян приводит параллельно два произношения имени ашуга: армянское (Хариб) и грузинское и азербайджанское (Кариб), далее он оставляет «Кариб» — «согласно преданию этой страны». В версии А. Блиадзе также находим «Кариб». Лермонтов пишет по-разному: «Кериб» и «Кариб».

В армянской песне Саят-Новы, в пересказе Ахвердяна, в азербайджанском, грузинском (А. Блиадзе) и армянском (А. Суджаяна) вариантах имя героини — Шахсанам (Шах-Санам). Соперника ашуга в версиях А. Блиадзе и А. Суджаяна зовут Шах-Валат, в записи Ахвердяна — Шахвелад (ближе к азербайджанскому — Шах-Велед). Но и рассказчик Лермонтова в одном случае обмолвился и вместо «Куршуд-бек» произнес «Шах-Валат». Заметив эту обмолвку, Лермонтов исправляет на «Куршуд-бек». Андроников делает верный вывод, что рассказчику эта сказка «была известна в нескольких вариантах» (24). В нескольких национальных вариантах, что тоже связано с ее бытованием в «разноязычном» Тифлисе.

На распространенность «Ашуг-Хариба» среди армянского населения Грузии указывает еще одна публикация. В 1885 г. в Тифлисе выходит большой сборник армянских народных песен, сказок, преданий, пословиц, поговорок и загадок, составленный видным собирателем фольклора Геворгом Тер-Александряном. В предисловии он сообщает, что работал над этой книгой 26 лет. В книгу включен и «Ашуг-Хариб». В примечании говорится: «Эта сказка — переложение на основе предания, сообщенного Г. Ахвердяном (Саят-Нова, 1852, стр. 59 и 60), и сказки «Ашик-Кериб» русского поэта Лермонтова» (25). Конечно, подобный «сводный» текст не представляет особой научной значимости, но и его нельзя сбрасывать со счетов при выяснении места записи и источников лермонтовского «Ашик-Кериба».

Но, пожалуй, наибольший интерес из ранее не привлекавших внимание лермонтоведов вариантов сказания представляет запись, сделанная еще при жизни Лермонтова и опубликованная лишь в советские годы. Она принадлежит перу Хачатура Абовяна (1809—1848) — великого армянского просветителя и писателя.

В июле 1836 г., по окончании Дерптского университета, Абовян возвращается в Тифлис. В сентябре здесь открывается уездное училище, а в феврале 1837 г. Абовян вступает в должность штатного смотрителя этого училища (26). Примерно в 1840 г. он пишет на немецком языке статью, которую условно называют «Армянская духовная и народная музыка». Она была послана в С.-Петербургскую Академию наук, но по каким-то причинам не вышла в свет при жизни автора, как и большинство его произведений (27).

Характеризуя творчество армянских народных певцов и музыкантов (ашугов), Абовян писал: «Особые мастера исполняют любовные романсы, баллады, героический эпос, сказания о скитаниях певцов. Они считают это своим занятием. Многие из них одаренные поэты и певцы, а некоторые — поистине гении. Они носят татарское имя ашик (Aзcheg), которое имеет свой смысл, о чем я еще буду говорить. Это своего рода средневековые бродячие рапсоды (Minnesanger): они странствуют по свету в сопровождении своих учеников…» То есть речь идет о певцах-странниках. Далее Абовян рассказывает, какое впечатление произвело на него исполнительское искусство народных певцов-ашугов. «До сих пор,— говорит он,— никакая музыка меня так не волновала, так не воодушевляла, не вызывала столь разнообразную гамму чувств и переживаний, как их музыка. У меня было много случаев наблюдать то же душевное волнение и у собравшихся слушателей, да еще в такой степени, что ничего подобного мне не приходилось видеть даже у слушателей Европы — ни в театре, где идут великолепные, чарующие оперы, ни на сходках, где изумительно обработанные голоса исполняют прекрасные произведения высокого искусства».

Абовян подробно рассказывает о репертуаре ашугов, о тематическом разнообразии их творчества. Но особо он выделяет романтические любовные песни-сказания и дает их типологическую характеристику. Обычно они называются по имени героев. «Певец,— пишет Абовян,— начинает с истории их жизни: говорит о родных краях, о юношеской доле и, так продолжая, доходит до того места, когда души и сердца влюбленных начинают сливаться в единое целое. Свои желания и чувства они выражают попеременно — то стихами, то песнями. Однако эта чудесная благодать не дается им сразу — без заслуг, приключений, трудностей. Юноша должен уйти странствовать по свету и в честь красавицы совершить какой-либо героический подвиг. Словом, прежде он должен разлучиться с возлюбленной. Прекрасны, чудесны те слова признания, благословления, клятвы в вечной любви и верности, которые они говорят друг другу при расставании. Юноша, по выражению вдохновенного певца, отрывается от груди девушки, садится на коня и держит путь навстречу буре жизни. Реальные и нереальные приключения, горы и ущелья, родники и поля,— вот о чем он с воодушевлением поет: пусть они сберегут и сохранят возлюбленную, облегчат его шаги до возвращения и т. д. Но самое красивое покрывало во всем этом вымышленном сказании раскрывается по возвращении героя, которое происходит неожиданно и часто в момент отчаяния, когда влюбленные, наконец, достигают желанной цели или вынуждены от нее отказаться навсегда».

В качестве лучших образцов произведений народных певцов Абовян приводит в кратком изложении две романтические любовные песни-сказания — о Харибе и Кяраме. Ниже мы даем в нашем переводе первую из них, назвав ее условно «АШУГ-ХАРИБ»:

«Проживающий в окрестностях Тифлиса певец Хариб (der Sanger Gharib) влюбляется в Гюльбаар (Ghulbahar). Расставаясь с ней и со своей матерью, он оставляет им свой саз (Ssas), на котором, кроме него, никто не может и не должен играть. По его возвращении это должно быть проверено, когда он потребует свой саз и попробует сыграть на нем. Подобно вышеописанному, он уходит на 7 лет странствовать по свету. Мне не известны его приключения. Но его мать и возлюбленная все это время изнывают от горя и печали. Годы вскоре проходят, и другой жених хочет насильно овладеть девушкой. А от Хариба ии слова, ни весточки. Наконец, увидели одного купца, который направлялся в ту страну, где должен был находиться Хариб. Трогательны моленья, с которыми мать и возлюбленная упрашивают купца, чтобы он известил Хариба, что через 7 дней его возлюбленная должна достаться другому. Купец стихами обещает исполнить их желания и делает все, чтобы найти его. Во всех городах он устраивает пиры, стремясь тем самым зазвать к себе певца. И вот однажды вечером он встречает его в Алепе (Haleb). Стихами сообщает об угрожающей ему опасности. Певец немедленно оставляет этот город, а все свое богатство отдает купцу за его беспокойство и старание. Но как добраться из Алепа в Тифлис?! Тут он берет саз и призывает святого Саркиса (den Heiligen Sargis), который выручает в подобные трудные минуты. Показывается стремительный всадник на сизом коне, приказывает ему закрыть глаза и сесть на его коня. Когда он открывает глаза, то видит, что находится на знакомой горе, неподалеку от Тифлиса. Святой исчезает и вслед ему раздаются слова хвалы и благодарности. Он вновь начинает восхвалять свою родину. А в доме его возлюбленной уже свадьба и великое горе: мать Хариба ослепла от слез. Он входит в ту комнату, где сидят гости, представляется и требует свой саз. После долгих уговоров, наконец, ему дают. Едва он коснулся струн, как девушка, находящаяся за занавесью, узнает знакомый голос. Кто может описать то воодушевление, которое охватило двух влюбленных и перевернуло все вверх дном! С песней н ликованием онн бросаются друг к другу в объятья. И вся картина разом преображается в радость и веселье».

Абовян, очевидно, тоже записал по памяти это сказание. Но у него пересказ значительно подробнее, а главное — это другой вариант в сравнении с записью Ахвердяна, и к лермонтовской сказке стоит ближе.

В изложении Абовяна названы лишь два имени героев, остальные персонажи безымянны, а некоторые вовсе отсутствуют (например, сестра Хариба). Имя героя — Хариб, он ашуг (певец) — от татарского (азербайджанского) слова «ашик» (Абовян это оговаривает).

Ашик-Гариб — собирательное понятие, ставшее подлинным именем героя дастана. Не случайно, что ни в записи Лермонтова, ни в пересказе Абовяна, ни в других вариантах не указана его национальность, в отличие от героини. Это — обобщенный образ народного певца-странника. Вот почему сказание об Ашик-Гарибе органически вошло в фольклор многих народов Кавказа, Средней Азии и Ближнего Востока. Вспомним, что в упомянутой песне Саят-Нова, этот «царь песнопений», уподоблял себя Харибу, а красоту своей возлюбленной сравнивал с красотой Шахсанам. Они были для него именами-символами, как Лейли и Меджнун, Фархад и Ширин и другие образы восточных эпических сказаний.

Обобщенность героя подчеркивается и в сказке Лермонтова, его имя обыгрывается (в разговоре со слепой матерью, которая принимает сына за странника). На игре слов построен и тот эпизод в сказке, где Кериб называет себя Рашидом (храбрым). Это, по сути, продолжение «розыгрыша», типичного, для фольклора. Поэтому «второе» имя героя в разных вариантах меняется (в шемахинском он — Расул). Это сказание о Гарибе с большой буквы, на что указано и в статье Абовяна.

В большинстве вариантов героиня именуется Шахсанам (Шах-Санам, Шасенем), у Абовяна — Гюльбаар («гюль»—роза, «баар» — весна). «Гюль» («гуль») — традиционный образ в поэзии народов Востока. Например, «Гулистан» Саади. У армян широко известны хороводные песни «Джан-гюлюмы», распеваемые девушками в весенний праздник цветов.
Героиню лермонтовской сказки зовут Магуль-Мегери. Как уже отмечалось, в этом имени сочетаются арабские и иранские элементы: «Мауль-мигри», что означает «луна и солнце» (28), или «луна любви» (29). В «Мегери», на наш взгляд, слышны отголоски древнейших мифов о светиле Мгере, восходящем к Митре (Солнцу). Акад. И. А. Орбели, объясняя значение имени Мгера — одного из главных героев эпоса «Давид Сасунский», писал: «…Имя Митра в большом многообразии языковых разновидностей распознается и в пехлевийском и персидском Mihr, означающем и солнце, и любовь, и в составе армянского языка в родной армянской форме Мhеr, и в заимствованной из Ирана форме Mihr…» (30).

Любопытно, что в «Ашик-Керибе» Лермонтова имеется место, напоминающее отрывок из «Давида Сасунского». Ашик-Кериб рассказывает о своем стремительном пути к невесте: «Утренний намаз творил я в Арзиньянской долине, полуденный намаз в городе Арзруме; перед захождением солнца творил намаз в городе Карсе, а вечерний намаз в Тифлизе» (31). Сравните со следующим эпизодом из армянского эпоса, в котором повествуется о том, как едут сватать для Мгера Старшего невесту — Армаган, дочь Тевадороса:

Тевадорос в Маназкерте жил.
Примчались к воротам Тевадороса,
Спросили: — Дома ли Тевадорос?
Им отвечали: — Он уехал в Ван.
Они помчались в Ван
И там спросили: — Здесь Тевадорос?
Ответили: — Он крепость заложил,
Позавтракал и ускакал в Арзрум.
Те понеслись в Арзрум.
Спросили: — Был здесь Тевадорос?
— Здесь был он, крепость заложил,
Потом обедал и уехал в Карс.
Примчались к ночи в Карс,
Спросили: — Здесь Тевадорос?
— Нет! — говорят,— он крепость заложил,
Отужинал, уехал в Маназкерт.
Вернулись они опять в Маназкерт (32).
(Перевод В. Державина)

Примечательно сходство чудесных всадников в сказке Лермонтова и в армянских записях. На помощь лермонтовскому Керибу приходит, как было сказано, «Хадерилиаз (св. Георгий)». В переводе Назаряна — «св. Геворг», у Абовяна и Тер-Александряна — «св. Саркис». По традиции св. Георгий изображался на иконах в виде юноши-воина, сидящего на белом коне, с копьем, поражающим дракона. В народном представлении св. Саркис (св. Сергий) тоже имел коня, и в армянском фольклоре он, подобно св. Геворгу (Георгию, Егорию), выступал в роли спасителя от какой-либо беды, несчастья и т. д. Древняя песня «Заклинание на волка» начинается словами: «Восьмью пальцами, двумя ладонями, //Гривой лошади Саркисовой… //Тем копьем ли свят-Егория… //Ухвати его, свяжи его…» (перевод В. Брюсова) (33). До нас дошли предания о св. Геворге и особенно много о св. Саркисе (34).

В записи Лермонтова и в пересказе Абовяна купец безымянный: «один купец», т. е. купец вообще. Оба они — тифлисские купцы и находят Кериба (Хариба) в Халафе (Алепе). Это одно из традиционных мест на Ближнем Востоке, куда уходили странствовать харибы в армянских народных песнях, получивших название «харибских» — страннических. В песне «Крунк» («Журавль») истосковавшийся по родным краям хариб спрашивает журавля: «Твой в Алепо путь? иль летишь в Багдад? //Крунк, из стран родных нет ли хоть вестей?». В одной из айрен (XVI в.) поется: «Милый твой в Алепо живет…» (35).

Близко к лермонтовской записи и начало рассказа Абовяна: Хариб живет в окрестностях Тифлиса, у Лермонтова — в самом Тифлисе (действие в шемахинском варианте начинается в Тавризе). И хотя в записи Абовяна отсутствует ряд эпизодов, все же основная сюжетная канва сходна с лермонтовской. Абовян пишет: «Мне не известны его (Хариба) приключения в годы странствий». Собственно, ничего по этому поводу не говорится и в записи Лермонтова. Кроме того, часть сюжета об Ашуг-Харибе Абовян перенес в общую характеристику подобных сказаний, откуда, например, мы узнаем о содержании песен Хариба. В другом месте Абовян пишет, что ашуги — бедные, в качестве вознаграждения слушатели им дают «пшеницу, вино, хлопок или же деньги» (36). Значит, таким же бедняком был Хариб, как и лермонтовский Кериб. Не следует при этом забывать, что лермонтовская запись — это, по сути, развернутый прозаический пересказ поэтического дастана (поэмы), где много песен. Поэтому «Ашик-Кериб» Лермонтов назвал сказкой, тогда как Абовян — песней-сказанием. Лермонтова заинтересовала прежде всего сама фабула, и, быть может, в дальнейшем он ввел бы в повествование и поэтические куски.

Однако есть и существенные различия между записью Абовяна и сказкой Лермонтова и другими вариантами. В частности, в мотивировке разлуки влюбленных. Абовян по этому поводу говорит, что герой подобных сказаний должен пройти трудные испытания в «буре жизни», завоевать любовь девушки, в честь ее «совершить какой-либо героический подвиг», поэтому «прежде он должен разлучиться с возлюбленной». В самом же пересказе Абовян не касается причин расставания героев, а отсылает читателя к соответствующему месту своей статьи: «Подобно вышеописанному, он (Хариб) уходит на 7 лет странствовать по свету». Испытание любви присутствует и в записи Ахвердяна.

Мотивировка разлуки в пересказе Абовяна поэтическая, как в средневековых рыцарских любовных романах. Иная она в версии сказания, услышанной Лермонтовым: Кериб уходит на чужбину, чтобы «нажить себе богатство» и не слышать потом попреков будущей жены («но кто знает, что после ты не будешь меня упрекать в том, что я ничего не имели тебе всем обязан»). То же самое и в варианте А. Блиадзе. В шемахинской версии Кериб пускается в путь, чтобы заработать деньги на калым, а также (буквально, как и у Лермонтова), чтобы не слышать упреков жены («Кто знает?! Может быть, ты после будешь упрекать меня в том, что я вступил в твой дом, как нищий»). То есть во всех этих вариантах мотивировка разлуки носит, главным образом, социальную окраску.

В записи Абовяна купец, чтобы найти Хариба, устраивает в городах «пиры, стремясь тем самым зазвать к себе певца». Вполне логично и остроумно. В лермонтовской сказке и в варианте А. Суджаяна купец отыскивает Кериба (Хариба) с помощью золотого блюда. В связи с этим Андроников справедливо замечает: «Не объяснено, на каком основании Ашик-Кериб объявляет себя владельцем золотого блюда, которое выставлено в лавке тифлисского купца. Неподготовленным и немотивированным,— продолжает он,— остается путешествие Ашика на белом коне за спиной чудесного всадника» (37). В записи Абовяна это место очень ясно: «Но как добраться из Алепа в Тифлис?! Тут он берет саз и призывает святого Саркиса, который выручает в подобные трудные минуты. Показывается стремительный всадник на сизом коне, приказывает ему закрыть глаза и сесть на его коня». Конечно, как верно отмечает Андроников, «если бы Лермонтов занялся обработкой народной сказки, то устранил бы все эти шероховатости и мотивировал бы слова и поступки Ашик-Кериба. Из этого следует, что он записал ее именно так, как услышал» (38).

А где Абовян услышал вышеизложенную версию «Ашуг-Хариба»? Сам он говорит в статье, что у него «было много случаев наблюдать» у собравшихся слушателей ашугов «душевное волнение», которое он ни с чем не может сравнить. «Обычно такие сходки,— рассказывает Абовян,— бывают зимними вечерами. На них-то мастера и показывают все свое уменье. Как в городах, так и в селах (подчеркнуто нами — С. Д.) все, кто может, без билета и приглашения бегут туда, где устраиваются подобные музыкальные увеселения». Конечно, это основано на личном наблюдении Абовяна, и, прежде всего, у себя на родине — в Армении (он род. в с. Канакер, вблизи Эривани). Характерно, что в статье, посвященной творчеству армянских народных певцов, не приводится ни одного названия местности: Абовян имел в виду армянскую действительность Закавказья. Он жил в Армении и Грузии, интересовался фольклором многих народов, прекрасно владел восточными языками — азербайджанским, персидским и курдским, полагают, что знал и грузинский (39). Статью свою Абовян писал в Тифлисе, прозванном «столицей ашугов». Нет сомнения в том, что говоря о творчестве народных певцов, он учитывал опыт закавказских ашугов вообще и тифлисских — в особенности. Здесь, в Тифлисе, он тоже мог услышать и записать одну из версий сказания, бытовавшего среди армян и грузин. Видимо, не случайно варианты А. Суджаяиа и А. Блиадзе во многом совпадают и ближе к лермонтовской сказке, нежели к шемахинской версии. Записи Абовяна и Ахвердяна тяготеют к первым двум, и источник у них один — бытование сказания среди армян и грузин. Все эти варианты «вторичны» по отношению к «родовому» — азербайджанскому (тюркскому) варианту, подвергшемуся значительным изменениям в Армении и Грузии. Отметим, что азербайджанский, туркменский и турецкий варианты близки между собой и существенно отличаются от армянской и грузинской версий, к которым тяготеет сказка Лермонтова.

Таким образом, мнение И. Л. Андроникова о том, что Лермонтов мог услышать и записать «Ашик-Кериба» в Тифлисе и что в его сказке зафиксировано взаимопроникновение элементов фольклора закавказских народов, подкрепляется теперь двумя авторитетными источниками — записями X. Абовяна и Г. Ахвердяна.

Статья Абовяна «Армянская духовная и народная музыка» интересна и в связи с вопросом о взаимоотношениях между «Ашик-Керибом» Лермонтова и народным восточным сказанием «Ашик-Кярам», или «Асли и Керем». С. А. Андреев-Кривич приводит любопытные данные. По его подсчету в автографе лермонтовской сказки имя героя из 26 случаев 11 раз пишется «Кериб», а 15 раз — «Керим», исправленные затем на «Кериб». Сопоставив сказку Лермонтова с тремя вариантами сказания о Кереме — армянским, азербайджанским и туркменским, Андреев-Кривич писал, что «повесть об Асли-Кереме близка записи лермонтовской сказки» (40). Верно, близка, но в типологическом плане — не больше! Об этой общности говорится в упомянутой статье Абовяна.

Дав характеристику любовным песням-сказаниям, Абовян, вслед за «Ашуг-Харибом», приводит краткое изложение сказания о Кяраме. Более развернутое содержание истории о трагической любви армянки Асли и азербайджанца Кярама (нечто вроде «восточной» повести о Ромео и Джульетте) он сообщил в 1843 г. немецкому путешественнику Августу фон-Гакстгаузену, который и опубликовал ее со ссылкой на X. Абовяна в своей книге «Закавказье», изданной в 1856 г. в Лейпциге (41).

Путаницу в именах (Керим—Кериб) в записи Лермонтова следует объяснить тем, что рассказчик знал оба сказания, и, возможно, даже изложил содержание повести о «Кериме». Мы полагаем также, что и «Кериб» (вместо «Кариб», или «Гариб») возникло под влиянием созвучного имени «Керим». Оба героя слились у рассказчика (и у Лермонтова) в единый образ «несчастного влюбленного» (как назвал Назарян Ашик-Кериба), гонимого судьбой поэта-странника (42). Разночтения в имени героя лермонтовской сказки лишний раз свидетельствуют о черновом характере записи, которую автор, видимо, намеревался доработать.

К «Ашик-Керибу» Лермонтова исследователи еще вернутся, поскольку заслуживает внимания все, заключающее в себе «хотя бы отдаленный факт», связанный с творчеством великого русского поэта (43).

Даронян Сергей Карпович,
литературовед, доктор филологических наук

______________________
1.«Հանդես նոր հայախոսության», հ. 1, Մ. 1857, էջ 111-119
2. С.А. Андреев-Кривич, Лермонтов. Вопросы творчества и биографии, М., 1954, стр. 107.
3. И. Андроников, Лермонтов. Исследования и находки, М., 1968, стр. 361—362.
4. Записан учителем Махмудбековым со слов ашика Оруджа в Шемахинском уезде Бакинской губ. и опубликован на русск. яз. с приложением азербайджанского текста песен Ашик-Кериба («Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа», вып. XIII, Тифлис, 1892, отд. II, стр. 173—229).
5. Записана в 1930 г. со слов 70-летнего грузина-магометанина Аслана Блиадзе в с. Талиси, недалеко от Ахалцихе (Груз. ССР).
6. Записана фольклористкой Р. Р. Орбели в 1935 г. со слов 80-летнего ашуга Адама Суджаяна в р-не Зангезура (Арм. ССР).
7. Согласно мусульманскому преданию, душа пророка Хидра переселилась в пророка Илью, и поэт ему у мусульман эти два пророка слились в одно лицо — Хиднрилиаз (Хидрилиаз, Хадерилиаз).
8. В.А. Мануйлов, М.Ю. Лермонтов и его запись сказки об Ашик-Керибе («Ашик-Кериб», Л.. 1941, стр. 27-28 ); И.К. Ениколопов, К сказке «Ашик-Кериб» Лермонтова (М.Ю. Лермонтов, Ашик-Кериб, Тбилиси, 1941, стр. 16);
9. Сб. «Ашик-Кериб», Л., 1941, стр. 28.
10. А.В. Попов, Лермонтов на Кавказе, Ставрополь, 1954.
11. И. Андроников, указ. соч., стр. 353—355.
12. Здесь и далее цитаты из «Ашик-Кериба» Лермонтова приводятся по изданию: М.Ю. Лермонтов, Собр. соч. в 4-х т., т. IV, М., 1964—1965, стр. 304—310.
13. «Антология азербайджанской поэзии», М., 1939, стр. 214—217 (один из переводчиков дастана — известный азербайджанский ученый М. Рафили). Здесь дастан назван «Ашуг-Гариб».
14. И. Андроников, указ. соч., стр. 361.
15. Там же, стр. 359—360.
16. Там же, стр. 359, 361. Кстати, в публикации Махмудбекова как раз это место заимствовано из записи Лермонтова. В примечании читаем: «Св. Георгий у мусульман не Хидир-Ильяс, а Джарджиз».
17. X. Кор-Оглы, Туркменская литература, М., 1972, стр. 68, 75.
18. «Определение «турецкая сказка», — пишет И. К. Ениколопов, — можно объяснить армянским языком, который под словом «турк» подразумевает азербайджанца, тогда как османских турок называли «тачик» (М.Ю. Лермонтов, Ашик-Кериб, Тбилиси, 1941, стр. 15, послесловие). Заметим, что в переводе Назаряна слово «тачик» означает «турок».
19. Г. Ахвердов (Юрий Ахвердов) род. в Тифлисе, в 1830—1834 гг. учился в Лазаревском институте, а затем на медицинском факультете Московского университета. В 1839—1842 гг. в Тифлисе служил врачом в армии, в 1842—1846 гг. работал в Петербурге, в военном министерстве. В 1846 г. Г. Ахвердов возвращается в Тифлис и посвящает себя научной и литературной деятельности. Здесь он знакомится с поэтом Я. Полонским, помогает ему в первых переводах Саят-Новы на русский язык, опубликованных в 1851 г. в тифлиссксй газ. «Кавказ».
20. Ա. Տ. Ղանալանյան, Սայաթ-Նովայի ստեղծագործության ժողովրդական ակունքները, Երևան 1963, էջ 59-60
21. «Գուսանք. Ա. ,Սայաթ-Նովա» լուսգցած աշխատասիրութենով Գ. Ախվերդյանի , Մ. 1852, էջ 58-60
22. 2Имя героя сказания на арм. яз. звучит не «Гариб», как часто переводят, а «Хариб». В русском яз. отсутствует звук «7», который ближе к «х». Так, в частности, переводил это слово В. Брюсов: «Песня хариба», «Крунк. Песня хариба» («Поэзия Армении», под ред. В. Брюсова, Ереван, 1973, стр. 117, 214).
23. В скобках вопросительный знак поставлен комментатором — С. Д.
24. И. Андроников, указ. соч., стр. 363.
25. Գ. Տեր-Աղեքսանդրյան , Թիֆլիսեցոց մտավոր կյանքը , Մ. Ա. , Թիֆլիս, 1885 , էջ 334-341
26. В том же училище преподавал татарский (азербайджанский) язык великий азербайджанский просветитель и драматург М.Ф. Ахундов, который, как полагают,был знаком с Лермонтовым (И. Андроников, указ. соч., стр. 364—367).
27. Впервые статья X. Абовяна в переводе П. Акопяна и с его примечаниями была опубликована в журнале «Սովետական արվեստ», 1959, № 1, а затем вошла в доп. том Акад. собр. соч. писателя. X. Абовян, Полн. собр. соч., т. X: немецкий текст (стр. 99—104), армянский перевод (стр. 105—110) и комментарии П. Акопяна (стр. 366—368).
28. Л.П. Семенов, Лермонтов и фольклор Кавказа, Пятигорск, 1941, стр. 76.
29. М.Ю. Лермонтов, Соч. в 6-ти т., т. 6, М,—Л., 1967, стр. 648.
30. «Давид Сасунский». Армянский народный эпос, Ереван, 1939, стр. XXIII; Иосиф Орбели, Армянский героический эпос, Ереван, 1956, стр. 120—121.
31. Кстати, нечто подобное мы встречаем и в «Герое нашего времени» Лермонтова: «…Я живо проскакал Терекское и Дарьяльское ущелья, завтракал в Казбеке, чай пил в Ларсе, а к ужину поспел в Владикавказ».
32. «Давид Сасунский», стр. 126.
33. «Армянская средневековая лирика», Л., 1972, сгр. 12], 361.
34. Արամ Ղանալանյան , Ավանդապատում , Երևան , 1969
35. «Армянская средневековая лирика», стр. 320.
36. Об армянских ашугах см. также: Н.Григоров, Село Татев («Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа», вып. XIII, Тифлис, 1892, отд. 1, стр. 109-111).
37. И. Андроников, указ. соч., стр. 356.
38. Там же, стр. 357.
39. Պ. Հակոբյան, Խաչատուր Աբովյան , Երևան , 1969 , էջ 670, Абовяну по окончании Дерптского университета было даже официально предложено остаться в университете в качестве учителя восточных языков, но он предпочел уехать на родину.
40. С.А. Андреев-Кривич, указ. соч., стр. 97—104.
41. См. русский перевод: Август фон-Гакстгаузен, Закавказский край, в 2-х ч., ч. 2, СПб., 1857, стр. 53—54. См. арм. перевод: X. Абовян, Поли. собр. соч., т. X, стр. 354—355, 406—407. Арм. вариант («Ашик-Кярам») в записи Г. Израелова — «Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа», вып. XIII, Тифлис, 1892, отд. II, стр. 126—128.
42. Лермонтов тоже называл себя странником: «Тебе, Казбек, о страж востока, //Принес я, странник, свой поклон».
43. И. Андроников, Встречи и люди («Литературная Армения», 1964, № 10, стр. 65).

Источник: Լրաբեր Հասարակական Գիտությունների, № 4, 1974. pp. 79-92.