ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
Ноемберянский Дживан в своей комнате студенческого общежития имел всего одну картину и то был портрет автора «Капитала». Со всей искренностью он считал, что история мирового сообщества в целом была бы несравненно беднее, не родись в своё время по случайным и иным обстоятельствам Карл Маркс, который, собственно, и пришёл, чтобы своими трудами восполнить некий существенный пробел в длинном процессе развития человечества. Наивные верующие полагают, что самым наиблаженнейшим местом на всём земном шаре является Вифлеем, в то время как по его глубокому личному убеждению благодарные люди должны были воспевать Германию — страну, давшую нам с вами множество чудес, а среди них — явление в несколько раз превосходящее всё остальное. Имя ему — всё тот же Маркс. Нет, блаженен не Вифлеем, не Назарет, не Иерусалим и даже не весь Израиль, взятый вместе. Блаженен Трир — город, в котором родился этот выдающийся человек, что изображён на портрете в его комнате. Блаженен сам Маркс, подаривший планете своего Призрака. И Призрак сей, как и свойственно его природе, перемещался из города в город, из деревни в деревню и из одной страны в другую, нигде не найдя надежного для себя пристанища. Так бы и продолжались его бессмысленные скитания, не будь России, давшей ему определенный приют, где тот смог передохнуть всласть, освежить полностью свои силы, вновь уверенно встать на ноги, чтобы снова пуститься в бой, размножая собственные семьи в среде самых разных наций. Вот, значит, странный Призрак-прародитель, родившийся в далёкой Германии и несущий с собой совершенно нереальные идеи, стал основателем нового рода и ежегодно в столь быстро размножающемся роду появлялись десятки других призраков, которых начали, почему-то, любить и жаловать.
В период, пришедший на один из наших студенческих годов, Дживан и вместе с ним — почти все остальные, осознали вдруг, что какие-то очень важные изменения ожидаются внутри всей семьи народов и, по всей видимости, мы станем свидетелями некоего нового явления, поскольку силы предыдущего, похоже, начали сдавать уже. С каждым днём мы имели даже возможность убеждаться в том, что слышим некие осторожные шаги того самого таинственного нового. В местах же отдалённых, где ничего явно не слышали, люди просто интуитивно догадывались о его приближении.
Зажигали наши сигареты и … оглядывались назад. Природа учит нас всегда впёред смотреть. Считай, каждый знал об очевидном, но масса людей в те дни, держа между двумя пальцами правой руки зажжённые сигареты, упорно не отрывала взглядов от того, что давно было оставлено позади. Там — останки захоронений прошлого: с именами и без, имеющих и не имеющих могил, трупы умерших и заживо зарытых в землю.
Бог с ним — с прошлым: хорошо ли, плохо ли, успели уже пережить. Задача заключалась в заботе о настоящем и будущем. Именно вокруг последнего и вертелись мысли в момент, когда неожиданно открылась дверь, и на пороге моей комнаты появился вдруг тот самый Дживан. Под мышкой у него была потрёпанная книга с каким-то русским названием и, как выяснилось вскоре, — узкого специального содержания. Так вот мы, являющиеся по Библии, равно как и согласно Марксу, плодами выпавшего нам на долю общества, попытались оба в течение нескольких секунд вынести первое, и может даже — определённое мнение друг о друге. До сих пор считаю, что пересекшиеся и остановившиеся друг на друге взгляды многое нам объяснили тогда. Перед худым юношей в очках, коим являлся я, стоял здоровый человек с крупным телосложением, с которым предстояло вскоре вступить в дискуссию на тему о Носителях Наиблагороднейших Идей Человечества. Представляете себе, в какие высокие сферы занесло нас? С Германии, видите ли, все началось, и именно Германией должно было окончиться. Слава, значит, объединённой и единой Германии!
Призрак должен будет признать вскоре невозможное в качестве свершившегося факта. Дживан же, родившийся и выросший в Ноемберяне — городе на границе между Арменией и Азербайджаном, пока что думал иначе: недалёк, дескать, столь ожидаемый лично с его стороны, блаженный тот день, когда на Земле исчезнет само понятие нации. Он верил в это, пытаясь доказать и мне, что настанет ещё тот день, когда быть может сам увидит и услышит о себе в качестве гражданина Планеты Земля. И всё! Так просто, ясно и здорово! Вот когда поговорит Дживан с нами! То-то скажет нам и то-то…
Что ж, очень даже хорошее желание: быть везде словно в собственном доме, независимо от того где твоя родина, в каком месте родился и независимо от того, что считаешь ядром своей идеологии. Независимо, вообще, от идеологий. С верованиями и надеждами молодого человека всё, кажется, понятно. А что он в своей жизни любил больше всего? Так просто никогда не признавался. Для того, чтобы узнать, надо было сначала подружиться с ним. Он любил музыку Бетховена, любил играть в шахматы и шашки, любил такого рода взаимоотношения, которые приводили, в конце концов, к искренней дружбе, любил чеснок, любил…
Поставив передо мной ту самую книгу с узким специальным содержанием, ради чего он, собственно, и открыл дверь моей комнаты, но увлекшись беседой, чуть было не забыл о ней, он попросил сделать перевод одной из глав. Его уход был ненадолго: через неделю появился вновь. На этот раз, впрочем, не для того, чтобы возобновить тему о Марксе, или счастья называться просто гражданином Планеты. Речь зашла о нынешнем положении вещей. Возникли вопросы. Например, вопрос о смысле собственного бытия. Также: проблема предназначения личности в современных условиях. Развитие процессов, условий окружающей обстановки, точек зрения, событий, вносили, соответственно, изменения и в мировоззрениях, которые под воздействием нововведений в общественной жизни, принимали совершенно разные направления. Но именно поэтому — именно потому, что подчас они были диаметрально противоположными — люди подходили друг к другу, сближались и оставались верными своей дружбе. Как бы там ни было, поводом для очередного визита Дживана (который он, следуя своей привычке, раскрыл перед своим уходом) … являлась очень печальная история. Был один из прекрасных весенних дней, под ясным синим небом всё расцветало и наполнялось приятными ароматами, а Дживан предупреждал, что пришёл поговорить со мной на какую-то очень грустную тему. Мы – армяне — неисправимы: вчера, сегодня и вечно! Дживан посмотрел на всё, что было представлено его вниманию: безоблачное небо, красивый букет, прекрасные девушки-студентки… Всё можно увидеть даже не напрягая глаз. Сколько же прелестных картин впереди — на каждом шагу! Иметь бы только желание подмечать множество чего прекрасного из окружающего нас с вами мира в тот — и в любой — из замечательных весенних дней! От сигареты в моих руках, когда мы шагали по улице, остался один окурок, который не замедлил тут же бросить на тротуар. Забыв о небе и букетах и не отрывая взгляда от пока ещё горящего окурка, Дживан попросил поднять его. Но поскольку с моей стороны не была сделана даже видимость попытки исполнить просьбу, вместо меня он — этот человек с очень крупным телосложением — не поленился наклониться до земли и исправить допущенную при нём ошибку. Не считая свой шаг поступком, каким-либо образом ущемляющим своё собственное достоинство, он хотел подобным образом преподать важный урок тому, с кем хотел иметь дружбу, основанную на взаимном уважении и взаимопонимании. Если бы была возможной мечта, которую неизвестно с какого времени лелеял в себе, то с каждым, с кем встречался, он установил бы именно подобные отношения. И будь то отец мой, или японский сэнсэй, оба в один голос заверили бы, что Дживан, конечно же, сильный человек — не только в физическом, но и во всех других отношениях.
После этого он поспешил опять по другим делам, которых у него — хоть отбавляй, оставив, в то же время, с голосами, идущими из не совсем давнего прошлого, один из которых, например, следующим образом обращался ко всему человечеству:
— Как можем мы, учителя, читать нашим ученикам немецкие сказки, изучать в Библии историю доброго самаритянина, проходить склонения и спряжения, если рядом с ними их соотечественники умирают с голоду? Наша работа является оскорблением морали, отрицанием всех человеческих чувств. Что станет с этими несчастными, женщинами и детьми, которых тысячами гонят через город и окрестности в пустыню? Их гонят с одного места на другое до тех пор, пока от тысяч останутся сотни, сотни превращаются в небольшие группы, а этих последних преследуют всё время, пока не исчезнут все до единого. Ну так что же? Цель путешествия достигнута, вот »новые местожительства, предназначенные для армян», — так выражаются газеты.
Мартин Нипаге на самом деле был учителем. Из Германии. Он поднял шум во всей стране, осуждая не только Турцию, но и союзницу последней — Германию.
Не было причин для преувеличений именно это и являлось конечной целью Дживана — объединить, насколько возможно, эти и множество других голосов, чтобы они прозвучали в рамках одного мероприятия, намечаемого на 24 апреля 1987 года. Вот, Германия… «Ну, скажите пожалуйста, в чём вина того же Маркса или Бетховена, если официальные круги их страны решили вопрос в пользу не христианских армян, а турков?» — думал я – юноша, которому не исполнилось ещё 17, — сам про себя, когда мысленно начал всё сваливать в одну кучу в вопросе с Германией: Бетховен, Мартин Нипаге, Либкнехт… Какое отношение имеют известные немецкие интеллектуалы к тем, получившим широкое распространение и применение, псевдопринципам, согласно которым малочисленные нации не могут иметь какое-либо важное место или же значение в большой политике мировых потенций? Но, если правда, всё-таки, что многие мировые лидеры хранили в интересующий нас период преступное молчание, руководствуясь вышеуказанным принципом, не менее верно и то, что тёзка всё того же Маркса, скажем – Либкнехт — напрямую клеймил Германию в вопросе поддержки интересов и преступных целей правительства младотурков. Поддержки, в результате которой в дни массовых убийств потекло море крови безвинных людей. Виновный, но не признающий собственной вины турок. Ему же предстоит ещё отдать Богу душу. Но… Есть ли душа у безбожника, ничего не знающего о Судном дне и о самом Боге? Да, они ответственны за геноцид и мы должны призвать их к ответственности, если даже Германия и весь остальной мир продолжат хранить не менее преступное молчание в этом вопросе…