КУЛЬТУРНЫЙ КОД

Драма жизни

Армянская диаспора – “Спюрк”, по нашему глубокому убеждению, трагическое по сути явление в многовековой истории Армении и словно медленно, исподволь продолжающее геноцид армянского народа, — тем не менее породила блестящие имена, обогатившие не только и не столько собственно армянскую, сколько мировую культуру – литературу, искусство, науку, другие области духовной жизни… Уильям Сароян, Рубен Мамулян, Анри Верной (Ашот Малакян), Шарль Азнавур, Анри Труайя и десятки, сотни других представителей нашего народа стали явлением в культуре европейской, американской, иной…

Среди этих имен – выдающийся художник современности Востаник Манук Адоян, известный миру как Аршил Горки. Художник-философ, родившийся в сердце Армении, но оказавшийся волею судеб в самом сердце Америки, вдали от родных ущелий и утесов. Но армянин везде остается армянином, особенно если хоть раз вдохнул воздух армянских нагорий и испил из его кристально чистых горных ключей… И это осознавал каждой клеточкой своего существа сын скромных патриархальных армян из-под Вана.

В 1904 году в васпураканском селе Хоргом на берегу Ванского озера у Седрака Адояна и Шушаник Тер-Мартиросян родился сын – Востаник. Он был единственным мальчиком среди четверых детей этой большой семьи, окруженный любовью образованной матери и трех сестер – Агапи, Сатеник и младшей Вардуш, с которой художник был близок всю дальнейшую жизнь. Маленький Востаник фактически рос под влиянием матери – отец вынужден был покинуть родину, избегая мобилизации в турецкую армию, еще в 1908 году. И неудивительно, что всю свою жизнь художник боготворил мать, писал ее чудесные армянские глаза, был заворожен ее образом, жил воспоминаниями о ней.
Уже в четырех-пятилетнем возрасте в родном Хоргоме любознательный малыш постигает азы грамоты, рисует, с восхищением рассматривает во время прогулок с матерью раскиданные окрест Ванского озера хачкары, скульптуры Ахтамара. Позднее, в Айгестане, учась в американской миссионерской школе, знакомится с армянской средневековой миниатюрой в норашенской церкви Аракелоц… Востанику минуло десять лет, когда его семья ощутила надвигающийся кошмар геноцида. Впрочем, судьба их немногим отличалась от горькой доли остальных ванских беженцев. Спасая себя и детей, Шушаник с четырьмя детьми держит путь в Восточную Армению, в Ереван. В 1916 году старшие сестры – Агапи и Сатеник – уезжают к отцу, в Америку. В 1919 году на руках пятнадцатилетнего Востаника в Ереване умирает от голода его любимая мать. Оставшись сиротами, юноша с младшей сестрой Вардуш добирается до Тифлиса. Одиссея беженцев-армян продолжается: Батуми, затем Константинополь, Греция, Америка… В 1920 году брат и сестра некоторое время живут в Уотертауне, в семье старшей сестры. Спустя год отправляются в Провиденс, к отцу.

Двадцатые годы для юноши насыщены учебой и встречей с американским образом жизни «лицом к лицу». В 1921 году он посещает Высшую техническую школу в Провиденсе, спустя год изучает искусство в бостонской школе дизайна, в 1923-м работает здесь же в театре “Мажестик”.
1925 год оказался знаменательным для молодого человека: он приезжает в Нью-Йорк, приобретает свою первую мастерскую и здесь же решает принять имя Аршил Горки (под влиянием имени весьма известного в то время в Америке великого русского писателя Максима Горького). Этот шаг был вынужденным: чтобы иметь возможность на чужбине продолжать художественное образование без помех, попытался найти свою нишу в американской художественной жизни. В связи с этим “предательством” он писал своей сестре: “Дорогая сестричка, я должен завоевать себе право носить имя, которое дала мне моя мать. Я должен постараться быть достойным народа, породившего меня. Аршил Горки – нейтральное имя, а свое я верну, когда никому не надо будет за него краснеть. Армяне и так много страдали, и я не хочу взваливать на них еще и бремя недостойного имени”.

В 1926 году Аршил поступает в Центральную школу искусств, где учится до 1931-го. Здесь он исполняет цикл армянских портретов, работает, вплоть до 38-го года, над портретом незабвенной матери.

Тридцатые годы весьма плодотворны для художника – он приобретает новую мастерскую в Нью-Йорке, выставляется здесь со своими работами в Музее современного искусства. В 1934 году в Филадельфии открывается первая персональная выставка художника. Тридцать седьмой год ознаменовался для Аршила Горки-Адояна приобретением нью-йоркским музеем цикла его картин, посвященных Хоргому. Успех был очевиден: не каждому “инородцу” в те годы удавалось попасть в экспозицию прославленного Музея современного искусства!

Тревожные военные сороковые – годы творческих удач и недолгого семейного счастья. В 1941-м художник женится на Агнес Макрудер, спустя несколько лет он уже отец двух дочерей – Маро и Наташи… В 1945 г. Аршил экспонируется в галерее известного художественного критика и торговца картинами Джулиана Леви – картины и скульптуры привлекают внимание взыскательной американской публики. Однако удачное стечение обстоятельств было недолгим. В 1946 г. в результате пожара в мастерской погибают многие картины и рисунки художника. В том же году он переносит операцию рака, спустя год – смерть отца. Впрочем, в эту полосу трагических событий вплетается и зыбкий луч радости: в 46-м его работы представлены на коллективной выставке в Музее современного искусства в Нью-Йорке.

1948 год оказался роковым. Летом Аршил Горки попадает в автокатастрофу, в результате которой становится инвалидом – перелом и паралич правой руки! В том же году, забрав детей, от него уходит жена. Пожалуй, последний акт трагедии был сыгран именно этим вероломством родных. 21 июля сорокачетырехлетний художник покончил с собой, оставив написанную левой рукой посмертную записку: “Прощайте, любимые”…

Он любил всех, но не все смогли по-настоящему полюбить его самого.

 Душа и мысли

Трагическая биография художника предполагает и полное драматизма творчество – имен в мировом искусстве в этом плане предостаточно… Творчество Аршила Горки – не исключение. Об этом свидетельствуют не только его работы (известные нашему ценителю искусства в большинстве случаев по не всегда совершенным репродукциям), но и мысли и идеи, высказанные в письмах сестре Вардуш и другим. Достаточно сказать, что у художника около ста писем, посвященных Армении и проблемам искусства!

Каково же место Востаника Адояна – Аршила Горки – в истории современного искусства? Чем он оказался примечателен в американском “котле”, переваривающем народы и культуры? Вначале были, как и следовало ожидать, непонимание, недоумение, ощущение «чужеродности» творчества молодого эмигранта с печальными и прекрасными глазами. Однако именно американцы, художники и друзья, критики искусства, оставили трезвую и честную оценку творчества Горки-Адояна.

“Он был армянином по рождению. – писал Уильям де Коонинг, — имел удивительно зоркие глаза и тонко чувствовал произведения искусства. Его картины отличались своеобразием линий и красок, особым чувством. В природе и искусстве он разбирался идеально… творчество было для него превыше всего. Он сам взрастил в себе художника, сам развил свой природный дар”. Джон Грехем подчеркивал в свою очередь, что художник был наделен “дьявольским вкусом”, а Стюард Дейвис замечал, что “Горки был человеком мыслящим и решительным”, способным “разобраться в хаосе живописных идей и направлений”, найти свою дорогу. Критик Х.Кахиль в связи с филадельфийской выставкой художника, высоко оценив экспозицию, писал: “Удивляет фантазия и плодовитость художника. Он внес в американский экспрессионизм разумное воображение…”. В своем эссе “Родник глаз” французский сюрреалист Андре Бретон так охарактеризовал Аршила Горки: “Я считаю Горки единственным художником, мир которого совершенно открыт. Открыт ключом искусного умения свободно играть с бесконечностью. Это абсолютно новый подход к раскрытию сути вещей. Среди американских художников Аршил Горки – самый своеобразный. Исключительной чистотой красок, одним лучом света он передает полотну удивительное чувство свободы”.

Искусствоведами подмечено, что абстракция – главный фактор творческого воображения Аршила Горки, дающий ему возможность “устремиться в бесконечность”. Однако некоторые из них считают художника основоположником и лидером направления, которое можно охарактеризовать как синтез абстракта и экспрессионизма. Реального в искусстве Аршила Горки все же действительно больше, чем абстрактного, несмотря на то, что последнее художник оценивал высоко, относя абстракционизм к форме, наиболее соответствующей передовым средствам выразительности. Заметим, что форму Горки называл языком данного времени, и “это то, что следует неустанно искать”.

Художник плодотворно работал во всех областях изобразительного искусства – живописные композиционные полотна, портреты, пейзажи, натюрморты, монументальные работы, тематический рисунок, скульптуры…- и повсюду выявлялся его неповторимый почерк!

Порою художника-армянина ожесточало непонимание американцев. Так, в июле 1943 г. он писал сестре: “…Армянские глаза моей матери они называют пикассовскими, армянскую грусть – византийской и русской. И когда я исправляю их и говорю: “Нет, дорогие господа, вы ошибаетесь, это армянские глаза”, то они странно смотрят на меня и говорят, что это просто проявление “шовинизма малой нации”. Если исправляешь их, то осуждаешься с их стороны. Наши глаза! Наши армянские глаза говорят больше, чем губы, и все еще продолжают говорить, когда губы уже перестали говорить!.. Это обвинение в шовинизме бесит меня. Память о детстве постоянно живет во мне и воплощается в моих картинах. Критики считают это узостью мысли, однако, по-моему, память сообщает мысли об’емность… Искусство выше шовинизма и представляет общечеловеческий взгляд на мир. Оно откликается на сложные явления жизни и помогает людям разбираться в них. Для меня искусство – это столкновение взаимоисключающих идей”.
Аршил Горки был убежден, что в художественном произведении должны быть мысль и чувство, а также “нечто”, их об’единяющее и выражающее всю сложность этого единства.

Творчество художника было настолько неординарно, что критики не могли вырваться из круга привычных понятий и, анализируя его работы, расчленяли их на детали, компоненты и т.д. Чье только влияние не виделось им в произведениях Горки – и Пикассо, и Сезанна, и русского искусства, и византийского, и даже арабского… «Ахилессовой пятой” рассуждений заокеанских критиков было попросту незнание или полное игнорирование истоков творчества художника. Он, этот исток, находился далеко от серых бетонных мостовых и громад небоскребов Америки – перед глазами Аршила-Востаника была родина: озеро Ван, храм Ахтамар… Через годы он скажет, что природа Армении – неисчерпаемая палитра красок, которыми можно изобразить любую звучащую в художнике мелодию. Тоской по родине навеян цикл картин “Ночь, тайна, ностальгия”, написанный в 30-е годы.

“Я живу в Америке, — писал он, — а меня все тянет назад, в родные места… Я вспоминаю древние памятники моей страны. Их теплые камни сохранили изумительную, загадочную естественность и живость. Я трогал их руками, и у меня щемило сердце. И картины мои отражают то, что я видел и чувствовал. Я счастлив, что родился в стране, богатой памятниками и произведениями искусства. Храм Ахтамар, например, вызывает во мне неиссякаемое восхищение. И перед смертью я назвал бы его шедевром архитектуры всех времен и народов”.

Как-то у художника вырвалось: “Здесь мне нечего делать, я хочу быть с народом, который строит новую жизнь. Нет более лучших видов, чем в Ереване. Какие скалы, деревья, поля есть там». Не раз он говорил, что нельзя забыть землю, откуда ты родом, что человек стремится туда, где его душа. “Горы и поля Армении – мои родители”, — признавался Горки в одном из писем сестре.
“Стены Хоргома”, как и цикл “Плуг и песня” и другие циклы – это далекие детские воспоминания о родине. В связи с этими картинами он писал из Вирджинии в июле 1943 года родным: “…Я хотел бы, чтобы в моих картинах слышалась армянская речь, то есть чтобы в них жил армянский дух… Американцы ничего не знают об Армении и не любят незнакомых названий. Но дело не в названиях, а в том, что им не понятен национальный дух моих картин”. По поводу цикла “Плуг и песня” Джулиан Леви говорил, что можно только «предполагать», что изображал Горки в своих картинах, потому что это “не собственно предметы, а их детали или очертания”, по которым угадывается “лишь направление мысли” художника. Столь же неясный намек содержится иногда и в названиях его картин.

В 40-е годы Аршил пишет работы “Вода мукомольни”, “Печенка-петушиный гребень”, “Аромат абрикосов”. Это были символы плодородия родной земли. “Я все время ощущаю аромат наших армянских абрикосов”, — пишет он в одном из писем тех лет.

Как и в каждом армянине, в Аршиле-Востанике генетически была заложена любовь к детям, к семье, к очагу. И когда в 1941 году он женился (“я благословляю тот день, когда встретил тебя, — писал он жене Агнесс – ты помогаешь мне работать…”), в нем пробудилась сильное творческое вдохновение, позволившее создать за последующие годы шедевры, принесшие ему впоследствии международное признание. 1946-1947 годы оказались самыми плодотворными – достаточно упомянуть, что лишь за лето 46-го Горки создал 292 картины… “Обручение-1”, “Обручение-2”, “Агония”, “Тревога”, “Граница”, “Темно-зеленая картина” и многие другие. В марте 1948 г. состоялась четвертая персональная выставка художника, но и она не принесла ему шумной славы. А до трагической развязки оставались считанные месяцы…

Идеал художника – родина, ее высокое искусство. Об этом красноречиво свидетельствуют письма к сестре, ее мужу и сыну. “Наше искусство – моя жизнь… – писал Горки 3 июля 1937 года. – Я люблю первозданную силу искусства нашего армянского народа, страсть борьбы, стремление к поиску и нежность, народа, который грусть соединяет с красотой и этим наиболее цельно охватывает реальную жизнь, страдание человечества, движение вперед и счастье… Искусство нынешнего века словно задыхается от недостатка оцененной и понятой нежности. Именно это я хочу передать своим картинам. Так много мыслей и идей, но нет времени их осуществить. Рука работает медленнее, чем речь, речь в свою очередь работает медленнее, чем мысль. Не чудо ли, что разница между скоростью мысли и руки дает достойный результат”.

Делясь мыслями с сестрой о задачах искусства вообще, Аршил писал 26 сентября 1939 года: “…Искусство изменяется. Меняется человек. Человек преобразует мир и вместе с этим – себя и искусство. Это моя основная точка зрения. Думаю, что об’ективная правда, а не мой субъективный подход. Искусство больше, чем хроника. Оно должно отражать разум и чувство, так как все, даже продажные художники и мазилы, могут изобразить действительность. Не зрительные наблюдения, а безграничные проблески мысли открывают двери истины. Художнику оставлено ковать новый металл, возродить свое вековое предназначение комментатора, но никогда – лишь фиксатора тайн жизни… Самовыражаясь, я помогаю самовыражению людей. Художник должен видеть, чувствовать и понимать то, на что другие смотрят, но не видят…”

Художник не приемлет анархии в искусстве, которое, по его мнению, должно иметь “определенную структуру, внутреннюю нить”. Для Аршила искусство – “мерило мысли”, опирающееся на сознание. В искусстве, считает он, нет равенства – “есть только превосходство”, “есть хорошее искусство и есть плохое искусство”, а “смелость – не мерило качества”.

В другом письме, от 24 ноября 1940 года, художник вновь рассуждает об искусстве – то, которое непосредственно откликается на сложные явления жизни и помогает человеку лучше понять эти явления… Когда я говорю о том воздействии, которое имеет на меня Армения, некоторые ошибочно называют это шовинизмом… Как ванские армяне, любимые Вардуш и Мурад, вы знаете, что за короткий срок мы столько испытали и пережили… Мы пережили и прочувствовали кровь нашего народа, коей окрашены руки турка, погромы и резню, нашу смертную песнь, смерть наших товарищей и родных в кровопролитных боях, наши покинутые дома, уничтожение нашей страны турками, голодную смерть матери на моих руках… Живущий, чувствующий и мыслящий человек не может спокойно реагировать на все это. А воспоминание о прекрасной Армении, до кровопролития, совершенного турками… Искусство и достижения нашего несчастного народа. Задача большого искусства, как и моя цель, — чтобы люди своей мыслью, глазами и воображением приобщались к тем сторонам действительности, которых они не видели и не чувствовали. Чтобы с помощью моего искусства с наибольшей доступностью подошли бы к пониманию действительности. Подлинное искусство, как и предшествующий опыт, должны иметь опыт, должны иметь мысль и способность к объединению различных сторон действительности. Этот материал можно изображать сложным или простым образом, однако он должен отражать всю сложность прочувствованного. Некоторые смотрят и, не пережившие всего этого, не могут уловить этой сложности”.

Художник задается вопросом, должно ли изобразительное искусство опуститься до понимания непонимающих, или все же будет лучше, если они смогут подняться до понимания этого искусства. “Сложность задыхается, — заключает Горки, — когда она снижается до уровня простой толпы”.

Словно поражаясь недоумению американского зрителя, художник вопрошает: “Человек любит то, что понимает. Неужели не было бы интересно и поучительно любить также то, чего не понимаешь?”.

Продолжая свои мысли о сути искусства и своих подходах к нему, Горки в одном из последующих писем (от 11 октября 1946 г.) подчеркивал: “…Из жизни художника создается его искусство. Идеи рождаются в то час, когда уже прожил жизнь и обдумал пережитое. Идеи рождаются после различного типа увечий – из опыта жизни и мысли. Я олицетворяю три идеи… я – рождение трех идей. Первая –Чистота, второе – Страдание, и третья – Зрелость. То есть как художник я прошел эти три испытательных срока. Первый – период ясности, чистоты. Следующий – период заблуждений, запутанности, порожденный поисками истины. Последний – достижение исключительной сложности. Это – зрелость. И если эти три идеи строго не разграничивать и воспринимать, их как взаимодействующие и беспрерывно взаимопроникающие, то это означает, что ты уловил суть дела”.

Искусство не признает покоя, констатирует художник, оно никогда не безмятежно, так как не имеет и не может иметь определенного неизменного состояния. “Художник становится зрелым тогда, когда из столкновения Чистоты и Страдания рождается Зрелость. Он наконец находит себя”, — утверждает Аршил Горки.

Личность разносторонне одаренная, незаурядная, Аршил Горки своими точными, меткими определениями задач и целей искусства поражает своих собеседников – друзей-художников, критиков, зрителей. С ним всегда интересно, и не только родным и близким, друзьям.
“Искусство – жестокий эксплуататор… Каждый художник рождается из накопленного опыта собственной культуры и из всего того, что исследовал, — писал Горки сестре из Нью-Йорка 22 апреля 1944 года. – Искусство – обусловленный средой исключительно личный, поэтический образ или копия”. Художник признавался, что впервые достиг зрелости в своих армянских портретах. В портретном искусстве, по моему мнению, “существенное глаза: основное средство общения художника со зрителем”.

Искусство нуждается во все новых темах, оно должно быть искренним, серьезным, а не “карикатурой и комедией” (“Никогда не будешь смеяться над тем, что любишь”), искусство никогда не может быть игрой, — писал Горки 17 января 1947 г. – “Искусство прекрасно, если не замутнено легкомыслием”. Больше место отводил он традиции – она “чрезвычайно важна для искусства”. Художник пояснял, что под традицией он понимает “века, соединяющие прошлое и настоящее”.
Мысли об искусстве, конечно же, интересны, но все же следует признать, что самой высокой высокой доминантой остается страстная, одержимая любовь художника к своей родине, которую он никак не может увидеть вновь, и он утоляет свою неизбывную тоску пламенными строками писем к сестре, родным. Не в этом ли трагедия Аршила Горки?…

“Как я люблю землю, — пишет он весной 1944-го. – Скучаю по нашей любимой родине и постоянно переполнен красотами нашего Хоргома и Вана. Наша бессмертная армянская страна, ее багряные горы, соленые белые берега озера Ван, любимые равнины и животные… Мы часть нашей родины, злыми бурями заброшены далеко… Я мечтаю о нашей родине, и как будто армянский вековой дух двигает моей рукой – создавать силуэты садов Хоргома, пшеничных полей и огородов. Наша прекрасная Армения, которую мы потеряли и которую я обрету в своем искусстве. Армянский дух всегда говорит в своем искусстве. Армянский дух всегда говорит в моих картинах. Для всего мира я своей кистью оживлю Армению, и когда мы, как все, станем прахом, люди скажут: “Сын армянских гор, он внес свой скромный вклад в дело развития мировой культуры”… Я соскучился по Армении и мечтаю о смехе наших прекрасных детей. Неужели это не естественно для армян? Подвигнет ли меня армянское упорство к более высокому искусству, искусству, достойному всего человечества?… Человек стремится иметь свое, быть в своей родной среде. Наше – Ван… Вспоминаю свои ранние картины, когда я использовал настоящие краски Армении… Природа Армении – неисчерпаемый источник красок. Достаточно однажды обмакнуть в нее свою кисть, и эти кисти запляшут от музыки цветов…”.

Ностальгия дает о себе знать и в декабрьском письме того же года. “Я чувствую теплый аромат абрикосов нашего сада, и они пробуждают во мне воспоминания прошлого, — пишет он сестре Вардуш и ее семье. – А песни, старинные песни армянского народа, нашего страдающего народа… Вот это и рисую… Сколько форм, контуров и идей, самая настоящая тайная сокровищница, которая может служить бесконечным творческим источником… Такую прелесть имеет наша родина… Армения имеет теплоту и жизненность, силу, присущую именно ей ясность и воодушевленность. Печальная, до сих пор не побежденная Армения. Следовательно, она не отражение мира, а сам мир, с собственной сущностью. Порою мне удается уловить цвета родины. Иногда не получается. Но главное – усилия, которые я трачу с целью получить на своих полотнах богатые цвета наших фруктов…, роскошные цвета наших растений, пшеничного зерна и цветов. В своих работах я постоянно пытаюсь отобразить в точности цвета Армении… Воспевайте Ван. Воспевайте абрикосы, пшеничные поля и плуги. Воспевайте песню”.

… Востаник Адоян, известный в художественном мире как Аршил Горки, умер, покинутый самыми близкими людьми, задыхающийся в обществе, чуждом ему духовно и физически, безмерно тоскующий по песне пахаря в армянских горах, воспевший армянский плуг, армянскую жизнь, лирически абстрагируя свои сокровенные и глубокие чувства. Далекая Армения – неосуществленная мечта – больше не способна была подпитывать его духовную мощь… Трагедия, начавшаяся на берегах Вана, была окончена на берегах Америки.

Творчество Аршила Горки доступно не всем (оно не до конца понято и принято в самой Армении), но оно и не было рассчитано “на массы” — вспомним строки из его писем! Тот же, кто вознамерится глубже вникнуть в его самобытное и вдохновенное творчество, несомненно откроет для себя мир поистине волшебный, многогранный и многозначный – мир, в котором синтезировались мысль, сердце и неистребимый армянский дух.

Ванский осколок армянской трагедии – Востаник Адоян – своей драматической судьбой, загадочной кистью, своими огромными печально-армянскими широко раскрытыми, словно вопрошающими глазами всегда будет перед нами как символ вечности армянства, армянской души и армянского искусства – в каком бы уголке мира оно ни создавалось…

Роберт Багдасарян, 
доктор филологических наук
30.03.2012