Армяне Нагорного Карабаха. Этнографический очерк

АРЦАХ НЕПОКОРЁННЫЙ

Завершаем публикацию глав из книги Заслуженного деятеля науки Армении, профессора Степана Даниловича Лисицяна (1865-1947) «Армяне Нагорного Карабаха. Этнографический очерк», вышедшую в 1992 году в издательстве Академии наук Армении. Работа представляет историко-этнографическое исследование армян Арцаха (Нагорного Карабаха), в основу которого легли полевые материалы, собранные автором в этом регионе исторической Армении в 1920-гг.

«РАБЫ СВЯТЫХ»

В Нагорном Карабахе, как и во многих других армянских провинциях, до последнего времени можно было в храмовые праздники у большинства святынь видеть следующую сцену: у входов в храм валялся на земле человек — женщина или мужчина (или их бывало несколько), трясся, корчился в судорогах и как бы в беспамятстве произносил бессвязные слова. Народ верил, что в эту минуту с ними говорил святой(28). Эти «рабы святых» — сырпи хул или припадочные — ынкнавор вызывали в толпе благоговение и, рассказывая о своих видениях, передавали волю святого, которая в большинстве случаев сводилась к призыву покаяться, молиться и не забывать святого щедрыми подношениями, которые потом попадали, конечно, к этим же «рабам святых». Эта грубая эксплуатация народного суеверия прекратилась после революции; по крайней мере, в тех местах, где мне пришлось побывать, говорили об этих «рабах» как о совершенно исчезнувшем явлении.

ПРИСЯГА

Карабахец для доказательства правоты своих слов привык кляться и клянется тем, что для него свято. Но еще не так давно при судебном разбирательстве для выяснения истины прибегали к своего рода «божьему суду», формы которого носят яркие следы архаичности. Когда не хватало прямых улик и судьи сами не могли разобраться в деле, вопрос выяснялся публичной присягой. Обвиняемого приводили в церковь, где сначала священник заставлял его поклясться приложением к кресту и Евангелию в невиновности, а затем подводили его к зажженным на алтаре свечам. Если ему удавалось одним дуновением погасить поочередно каждую свечу —он объявлялся невинным; в противном случае — он привлекался к ответственности.

Еще ближе к примитивной форме стоит принесение присяги не в церкви, а у сурпа — у этих остатков языческого богопочитания. Там тоже зажигались свечи и также требовалось гасить их поочередно одним дуновением. Но предварительно каждый из присутствующих брал камень и бросал его вверх со словами: «Боже, укажи камень виновного», «Боже, накажи, виновного»,-«Աստօձ, քարը տու թող անիս», «Աստօձ, տու մէղավօրին պատժիս»: (с. Дзамдзор). В ЭТОЙ формуле, видимо, сохранилось указание на то, что в древности признанный по «божьему суду» виновным тут же избивался камнями.

Эта публичная присяга считалась в Нагорном Карабахе очень тягостной. Обыкновенно из-за денежных расчетов редко кто решался подвергать себя ей и предпочитал заплатить штраф и вообще взять на себя денежное взыскание, чем идти на этот риск. Следует заметить, что даже в том случае, когда гашением свечей в церкви или у святыни выяснялась невинность человека, все же в общественном мнении всегда сохранялась некоторая тень подозрения к нему.

КОСМОГОНИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ

Когда-то небо было так близко, что касалось земли, и Бог ходил по земле и беседовал с людьми. Тогда злаки тянулись к небу прямо с земли, без стеблей, длинными колосьями. Но однажды старуха с ребенком на руках проходила по ниве. Ребенок на ниве испражнился. Старуха стала искать, чем бы его подтереть. Она сорвала несколько колосьев (по другой версии — Дзамдзорской — достала хлеб-лаваш) и ими подтерла ребенка, но так неосторожно откинула грязные колосья, что попала в небо. Раздался гром, и небо с треском поднялось вверх. Послышался гневный голос бога: «Отныне никто из людей меня не увидит, кроме праведников».

За небом потянулись вверх и колосья, но собаки начали жалобно выть. Бог сжалился над ними и оставил по маленькому колосу на верхушках вытянутых стеблей. С тех пор бога могут видеть лишь праведники и то только тогда, когда небо раскрывается, а оно раскрывается под великие праздники (например, Вознесения) или в сильную грозу, когда за оглушительными раскатами грома сверкают мечи-молнии (с. Сос) (29). И если кому посчастливится в это время заглянуть внутрь неба и выразить какое-либо желание — оно непременно исполняется.

Солнце и луна — родные сестра и брат. Сестра — солнце жаловалась, что она боится выходить ночью, а днем ей тоже стыдно: все смотрят на нее. Мать тогда сказала: «Сыночек—луна, ты ходи по ночам, а ты, солнышко, будешь ходить днем. А чтобы никто не глядел на тебя, на, возьми пучок иголок и коли всем глаза, кто посмеет взглянуть на тебя». И вот сестра— солнце, сидя на льве, пускается днем в путь по небу и своими лучами-иголками не дает никому глядеть на себя, а лев оберегает ее от нападения злых духов — кашков (с. Сос, Дзамдзор, Ванк).

И солнце, и луна поочередно уходят в объятия матери и поочередно оттуда восходят. Утренней и вечерней зарей небо горит ярко-красным и фиолетовым блеском потому, что одно из светил, заходящее, наперед радуется ожидающим его ласкам матери, а другое же, восходящее, только что вырвалось из ее горячих объятий (с. Дзамдзор).

С рождением человека на небе появляется звезда, она светит ему всю его жизнь и падает, как только он умирает. Крупные звезды принадлежат могущественным людям, маленькие — простым. Более ярким светом светятся звезды людей добродетельных, более тусклым — звезды порочных людей.

Затмения солнца и луны происходят от того, что злые духи—кашки пытаются овладеть ими. Тогда на земле женщины поднимают вой, мужчины стреляют из ружья, звонят в колокола, бьют в медную посуду, чтобы напугать чертей и освободить солнце или луну (с. Сос, Вагуас).

Млечный путь называется «Путь украшавшего саман вора» — «Տարմանու կօղի ճանապարհ»: У мужика не хватило самана для волов (по другой версии, для верблюдов — с. Мардакерт) и никто не хотел ему одолжить его, тогда мужик украл саман у соседа, но когда нес мешки домой, то поднялась буря и он был поднят на небо, саман же по пути разбросало: это его след теперь виден на небе (с. Атерк) (30). Такое объяснение дают в Хаченском и Джрабердском районах, в Варандинском и Дизакском же рассказы очень сбивчивы, хотя и здесь путь называется «Путь самана» — «Տարման հըղի», но одновременно с рассказом о том, что кто-то украл саман и рассыпал его по дороге, рассказывается нечто, напоминающее предание о Гере и Геракле: женщина-оборотень, обращавшаяся ночью в волка, мыла раз ноги гостю и заметила, какие они у него жирные; ночью, когда все спали, она забралась к нему в комнату, чтобы сожрать его. Гость, защищаясь, кинжалом ранил ее в грудь; из груди брызнуло молоко — след до сих пор виден на небе (с. Сос) (31).

Гром (ыротум) — происходит от того, что какая-то старуха, наполнив мешок камнями, катает по небу, а молния (кецак) — (это меч (посох) в руках ангелов (Бога), которым они преследуют и разят кашков. От ударов этого меча бесы стараются скрыться под землю или укрыться под высокими скалами и деревьями.

По другой версии (с. Нынги) небес семь, и на седьмом небе пребывает бог; возле него простирается море; когда оно бушует от вихря (ылыкоцны), слышатся раскаты грома; молнии — сверкающие следы мечущихся рыб во время бури. Когда Бог набирает в полу воды и брызгает ею или когда он ударяет по морю и разрывает его — льет дождь.

При первой грозе крестьяне грызли железо и били себя по голове камнями, приговаривая: «Камень нам в голову, железо на соху». Поступали так, чтобы в этом году не было града.

Радуга — кыныч-кармур (зелено-красная) — это пояс бога, которым он сковывает враждебных человеку духов. Каждый цвет радуги означает ту или иную народность; самые яркие цвета — армянские. По ширине и яркости полос радуги гадают о будущем: если желтый цвет шире — быть болезням, если красный — быть обильному урожаю вина, если зеленый — жди богатых всходов хлеба (с. Дзамдзор).

Землетрясения — шарж, жажк — бывают тогда, когда живущий под землею бык махает хвостом и бьет себя по спине или же трясет ушами (с. Дзамдзор, Атерк). В Варанде другие прибавляют, что оно происходит тогда, когда вихрь — ылыкоцны — проникает в подземный океан и вздымает там волны.

ПРАЗДНИКИ

Как и в других армянских провинциях, и в Нагорном Карабахе христианские праздники, приуроченные к языческим праздникам, тесно сплелись с языческими обрядами. В народном сознании эти последние выступали часто резче и рельефнее, чем те или другие стороны христианского церковного богопочитания. Широкое участие населения всех возрастов в праздниках выражалось не в церковных службах и устройстве процессий с участием священников, а в форме народных развлечений. Может быть, совсем не случайное явление, что христианские символы — крест и икона — не помещались в частных домах: нигде в Нагорном Карабахе в жилых помещениях нельзя было их встретить, разве только, и то в крайне редких случаях, у священных очагов. Тут не столько церковь ворвалась в общенародную и частную жизнь, сколько скорее последняя — в церковь. Далее заклание жертвенного животного не всегда требовало присутствия священника. Были также праздники, которые вовсе не отмечались церковью. Таков Навасард (32) — праздник древнеармянского Нового года, когда-то справлявшийся торжественно и всенародно армянскими царями. До последнего времени он прочно держался во всех деревнях Нагорного Карабаха. Правда, в г. Шуши он был предан забвенью и заменен празднованием 1-го января со взаимными посещениями и поздравлениями. Однако в крестьянской среде к Навасарду продолжали готовить разные печенья (молочные, сладкие, с начинкой, «ушки»), варили коркот из баранины или свиной головы — хозклох и пшеничной крупы, покупали для всех членов дома обновки, особенно для детей, мать раздавала всем сушеные фрукты и сласти, жених и его родственники приносили невесте подарки в виде платка, носков, отреза на платье, фруктов и сластей. Иногда эти подарки накануне вечером незаметно опускались завернутыми в платок в дом через окошечко в потолке. Такими же подарками обменивались соседи и друзья. Особенно характерно то, что в этот день домохозяева отправлялись с поздравлениями и подарками (яблоками и вином) к сельскому старосте и священнику. В этот день во дворе вешали на деревьях платье красного цвета и всякие куски материи красного цвета (с. Сос) (33).

Хотя проникшие в деревню городские обычаи успели в достаточной мере ослабить празднование Навасарда, все же вместо него не успело установиться празднование Нового года 1-го января, которое в селах проходит незаметно.

На начало гражданского года падает Рождество и Крещение, которые по преданиям армянской церкви, празднуются одновременно, друг за другом, с вечера 5-го января по вечер 6-го января.

Праздник этот менее всего был отмечен местными языческими переживаниями. Накануне его выпекался пресный пирог — кыркэни, на постном масле из муки и ореха, куда предварительно была замешена горошина или фасоль, лоби, мелкая серебряная монета, знак достатка — довлат-а. Пирог этот торжественно, в присутствии всей семьи разрезался на части, причем выделялись доли пирога не только для отсутствующих членов семьи, но и для животных, даже для собаки, не забывался и домашний очаг. В чьей доле окажется довлат, на том и будет зиждиться благосостояние семьи в течение всего наступающего года. Особенно хорошей приметой считалось, если горошины, обнаруженные в доле, выпали очагу. Применение этого способа предугадывания будущего, однако, не во всех селениях приурачивалось к кануну Рождества; в других местах (с. Вагуас) этот раздел пирога кыркэни происходил накануне Навасарда, что вполне логично, раз Новый год начинался с этого дня (34).

За две недели Великого поста праздновался день сурп (святого) Саркиса. Хотя пост этот не был признан армянским церковным календарем, в эти дни воспрещалось мыть голову и стирать белье, девушки воздерживались в течение пяти дней от обычной пищи, довольствуясь сухим хлебом, который ели после заката солнца; только таким воздержанием можно было приобрести благосклонность святого и его содействие, чтобы иметь на свадьбе ясную погоду, а не тучи, снег и бурю. В пятницу мололи ручными жерновами жареную пшеницу — похиндз, из которой, смешав ее водой с сахаром, медом или сладким виноградным соком, скатывали шарики и раздавали всем членам семьи. Взрослые девушки и парни, откусив от него одну часть, из оставшейся части скатывали новый маленький шарик, чтобы наследующий день рано утром выбросить его на крышу и проследить, куда отнесет его птичка. Если отнесет на чужую крышу и станет там клевать, оттуда и быть жениху или невесте; если начнет клевать тут же на крыше — значит, не бывать в этом году свадьбе (35).

В этот же вечер под субботу, когда все ложились спать, хозяйка ставила за дверью (или на крышу — с. Вагуас) медный поднос с сухим похиндзом. Ночью по всем домам разъезжал сурп Capкис на своем белом коне, и там, где он бывал доволен домашними и их приношениями, — конь его оставлял на похиндзе след копыта задней ноги. Хозяйка из этой пшеницы варила кашу — хашил, которая раскладывалась по тарелкам или мискам; посредине каши ложкой вдавливалось углубление, куда наливалось растопленное масло, а по краям — сыворотка; взяв ложкой немного хашила, обмакивали в масло и сыворотку и ели.

На основании материалов, рисующих празднование сурп Саркиса в различных провинциях Армении, исследователь армянских народных верований М. Абегян приходит к заключению (36), что тут мы имеем дело с пережитками языческого культа божества ветра и снежного вихря. Он справедливо видит в приношении ему похиндза остатки древнего обычая умилостивления духа ветров посредством муки, распространенною среди многих индоевропейских народов.

Масленица была самая веселая пора в деревне. Несмотря на то, что еще везде лежал снег, население всех возрастов предавалось веселью, в особенности начиная с четверга, когда и женщины, и мужчины переставали работать и наравне с детьми развлекались, затевая всевозможные игры. Старики не стеснялись примкнуть к той или нной из двух партий — даста во время игры в мяч — топ (его шили из кусков материи с ядром из шерсти или волос). Одна партия старалась загнать ударом палки мячик подальше, а другая —палками же отбросить его назад.

Другие играли в сурмагили. Молодежь с азартом играла в чилинги или кундэ, бойко перебрасывая далеко палкой в 0,70—1,00 м длины заостренную с обоих концов палочку в 10—15 см., или, разбившись на две группы и выбрав себе по «матке» — мэр, начинали шымпур-илымпури: одна группа, держась друг за друга и наклонив головы, образует козлы, а другая — поодиночке с разбега вскакивает на эти козлы; если кто из нижней группы не выдержит тяжести и осядет, то проигрывает нижняя группа, если же кто из вскочивших сползет с козел, проигрывает верхняя и сама превращается в козлы. Девушки собирались в отдельную группу, качались на качелях — Ճինճէխ ածէլ, ճիննի կըցել: (с. Сос, Чартар). Со всеми этими играми сочетались своего рода пикники — псон — из излишков продуктов, так как каждая семья в эти дни старалась побольше наготовить, и сверстники собирались на кутеж со своими продуктами.

В воскресенье молодые люди в прежнее время устраивали целое представление. Одного из товарищей наряжали в самодельный костюм из овечьих шкур шерстью вверх, навешивали на него кости и всякое старое оружие — сабли, кинжалы, пистолеты, ружье; напяливали на голову старую изодранную шапку задом наперед, смазывали ему лицо сажей и сажали на ослицу лицом к хвосту и, дав ему в руки хвост ослицы, всей гурьбой, предшествуемые оркестром зурначей и тымблачи — барабанщика, переходили от двора ко двору, крича: «Дорогу владыке ослицы—«Ճամփա իշի պարօնին». Молодежь острила, высмеивала и передразнивала «владык» и всех встречных, требовала подношений. Со всех домов выносили яйца, масло, муку, пшеницу, кушанья, деньги. Вечером вся компания парней устраивала пир (с. Сос и Чартар) (37).

Эта инсценировка собирания приношений (податей) в некоторых районах Нагорного Карабаха носила более сложный характер, напоминающий тифлисское Кееноба. Тут один из парней рядился Хан-ом — в вывороченные наизнанку шубу и шаровары, опоясывался цветным кушаком, к которому привешивал на веревке саблю без ножен, на голову натягивал изодранную шапку, раскрашивал себе лицо, приклеивал усы из козьей шерсти и, взяв в руки палку-скипетр, садился на «трон» — перевернутую вверх дном корзину. Рядом с ним становился его Визирь, в обычной одежде с палкой в руке. Третий, из грамотных, исполнял роль Мирз-ы (секретаря). Архаичен был костюм четвертого — Кёс-ы: на него надевался овечий тулуп навыворот, узкие шаровары, которые, чтобы более придать его ногам вид козлиных ног, туго стягивались у голени выше ступни, на голову надевалась войлочная шапка, с войлочными же козлиными рогами; она закрывала и лицо и шею, так что получалась своего рода маска с отверстиями для рта и глаз. К этой маске прикреплялась козлиная борода. Поясом служила веревка с привешанной к ней длинной деревянной шашкой. В одной руке деревянный кинжал, в другой — короткая палка. Недалеко от трона возводилась виселица с веревочной петлей, а у подножия виселицы становились два фэраш-а—палача. Зурна-тымбла приглашали народ на представление.

Когда народ собирался, Хан шептал что-то на ухо Визирю. Тот приказывал притащить к нему такого-то (из публики, даже из дома). Кеса бросался исполнять приказание. Начинался допрос арестованного. Допрашивал Визирь: «Как ты смел не платить Хану подати?» Допрашиваемый обещал заплатить и начинался торг, сколько он должен заплатить пшеницей или деньгами. Представлялась сцена собирания в былые «ханские» времена налогов со всеми извинениями со стороны привлеченных и угрозой наказания виселицей, ударами палки и т. п. со стороны ханских людей. Если кто не мог тут же внести подать, Хан приказывал Мирзе записать её за ним, чтобы на следующий день все собрал, пшеницу продать и на вырученные деньги устроить кутеж, а остаток поделить между собой.

Закончив сбор, Хан садился на осла (ослицу) задом наперед и, держась за хвост вместо узды, пускался со своей свитой под веселые насмешки товарищей и мальчишек и звуки зурны-тымбла по деревне домой. Кёса, подплясывая в такт, подпрыгивал впереди всех, строя гримасы и угрожая своими рогами то одному, то другому из встречных (38).

Друзья и родственники проводили воскресный вечер перед Великим постом вместе, являясь каждый со своим кушаньем, плотно наедались и хорошо напивались ввиду предстоящего семинедельного поста; под конец съедалось по яйцу для «замыкания рта», с тем, чтобы на Пасху «разомкнуть его» яйцом же. Впрочем, молодые избегали делать это в этот вечер, т. к. им предстояло и на следующий день, в понедельник доесть все, что осталось от скоромных блюд Масленицы. Из всех домов раздавалась непрерывная ружейная стрельба.

В с. Гадрут (39) после ужина дети подавали отцу поднос с различными фруктами, веревкой и кнутом. За это подношение отец одаривал их несколькими копейками. По народному толкованию, это должно было означать, что если отец откажет в вознаграждении, дети взбунтуются, свяжут его по ногам и рукам и будут бить кнутом.

Первый день Великого поста считался одним из самых важных праздников. Это был день установления мира и согласия в общине. Если кто находился во вражде с другим, они должны были обязательно помириться, причем, конечно, не обходилось без посредников. Отказавшиеся подчиниться этому обычаю лишались права причащения. Все посещали друг друга с поздравлениями, в первую очередь обходили соседей и родственников мальчики. Они должны были молча открыть двери, подойти сначала к старшим, а затем к младшим членам семьи, поцеловать им руки и поднести по груше, яблоку, айве, гранату. Старшие (домохозяева) отправлялись также к сельскому старшине, к священнику и к почетным людям, поднося, кроме фруктов, бутылочку вина и водки.

Пополудни, после кутежа, молодежь затевала джигитовку или игру в лахту—джызлахти под звуки зурны-тымбла.

Во всех этих масленичных представлениях, забавах и играх нетрудно заметить все те элементы, из которых на западе, преимущественно в области Средиземноморья, сложились те же совершенные формы греко-малоазийских театральных представлений, всякого типа маскарады и современный карнавал. В других провинциях Армении эти элементы Дионисовых праздников сохранились до последнего времени с не меньшей, а местами, пожалуй, с еще большей рельефностью.

Покойный поэт Ованес Туманян рассказывал, как в их деревне (с. Дсех в Лори), кроме забав, в которых играла выдающую роль фигура, наряженная козлом, женщины изготовляли из лоскутков длинные фалосы, набитые шерстью или волосом, проделывали с ними разные шутки и бросались колотить ими друг друга.

Невольно вспоминаешь артистов греческой комедии, выступавших с привешенным спереди к поясу фалосом.

О внутренней культурной общности Нагорного Карабаха с миром если не всего Средиземноморья, то во всяком случае с его восточной частью — Грецией, говорят и пережитки периодического обновления огня в очаге, сохранявшиеся по деревням Нагорного Карабаха.

Накануне Сретения, 13-го февраля, молодожены приносили в церковную ограду по вязанке можжевельника и складывали большой костер, причем в его основании ветки раскладывались крестом, а выше —четырехугольниками. После вечерни священник, выйдя из церкви, читал молитву, хотя официально армянская церковь и не признавала этого освящения огня. Молодожены со всех сторон поджигали костер свечами, с которыми они вышли из церкви, старики и старухи благочестиво молились, и все следили за направлением дыма: куда он повернет, на той стороне и быть обильному урожаю.

Обыкновенно через костер никто не прыгал. Это делалось только в очень редких селениях (с. Вагуас) иногда мальчиками, реже — девушками и бесплодными женщинами. Не дожидаясь, пока огонь совершенно потухнет, присутствующие уносили по горящей головне или хотя бы по зажженной от костра свече. С огнем (поспешно отправлялись домой, чтобы там развести огонь в очаге и вскипятить свежее весеннее молоко, чтобы его было в изобилии. Золу от костра посыпали под деревьями в саду, чтобы иметь богатый урожай плодов.

Праздник этот, как и самый костер, в южных областях называется Дырдоранч, а в северных — Дондоронч (40). Слово это принято считать искажением церковного названия праздника — Тыарнындарач — «Навстречу господу», каковым обозначается в церковном календаре Сретенье. Мнение это, однако, следует считать спорным. По всей вероятности, и тут мы имеем дело с приспособлением церковного названия к древнеязыческому народному названию, подобно тому, как и самые христианские праздники были приурочены к древнеязыческим.

Вербное воскресение — Зырызартар (41) носит также характерное и отличное от церковного название Цахказард, буквально — «Украшенное цветами». Праздник и соединенные с ним языческие обряды безусловно свидетельствуют о возникновений их до введения христианства.

Опять напрашивается вопрос, является ли народное название искажением календарного или календарное название приноровилось к древненародному и подобрало подходящее слово согласно с церковным преданием? В Нагорном Карабахе до последнего времени сохранились эти обряды с очень характерными подробностями в виде пережитков поклонения пробуждающейся с равноденствием вегетационной силе природы.

Зырызартар — опять праздник прежде всего молодых людей и женщин. К этому дню девушки и парни одевались нарядно в самые дорогие платья, а девушки при этом красили себе ногти хной. В древности только обрученные парни (а позже — и необручепные) вырывали с корнем молодые ивы и украшали их ветки цветными лоскуточками, изюминами на ниточках, фруктами и восковыми свечами о трех концах (42).

Поспав немного до полуночи, молодежь торопилась в церковь. Явившийся первым звонил в колокол, друге отправлялись будить священника. Обрученные парни становились с «деревьями» перед своими невестами. Начиналось возжигание свечей. Каждая из родственниц зажигала на ветке «дерева» по свече о трех концах и одаривала молодых. Одаривание начинала мать жениха или невесты, при этом сторона жениха одаряла невесту, а сторона невесты — жениха. Мать или сестра жениха набрасывала на голову невесты платок, а подругам раздавала сладости (43).

Служба затягивалась почти до рассвета и заглушалась шумом жужжалок и трещоток — чырчыран и чыхчыхкан, приготовляемых детьми специально к этому дню. Под утро, после освящения «деревьев», народ, по преимуществу молодые люди, срывали с «деревьев» по ветке и уносили домой, где их сажали в землю, чтобы они пустили корни, или вешали на хноци, глиняном или деревянном сосуде для сбивания масла. Тут ветка служила для того, чтобы проверять, сбилось ли масло в хноци. Наконец, она попадала в огонь, на котором кипятили молоко, чтобы оно не свернулось (с. Аветараноц). В некоторых деревнях женщины отправлялись со свечами на кладбище и обрученные парни (а позже — и необручепные) вырывали с корнем молодые ивы и украшали их ветки цветными лоскуточками, изюминами на ниточках, фруктами и восковыми свечами о трех концах (42).

Служба затягивалась почти до рассвета и заглушалась шумом жужжалок и трещоток — чырчыран и чыхчыхкан, приготовляемых детьми специально к этому дню. Под утро, после освящения «деревьев», народ, по преимуществу молодые люди, срывали с «деревьев» по ветке и уносили домой, где их сажали в землю, чтобы они пустили корни, или вешали на хноци, глиняном или деревянном сосуде для сбивания масла. Тут ветка служила для того, чтобы проверять, сбилось ли масло в хноци. Наконец, она попадала в огонь, на котором кипятили молоко, чтобы оно не свернулось (с. Аветараноц). В некоторых деревнях женщины отправлялись со свечами на кладбище и прикрепляли зажженные свечи к могильным плитам своих покойников: все кладбище сияло огоньками (44).

Страстная неделя и Пасха проходили под сильным воздействием церковных традиций (45).

В день Пасхи иногда совершалось общественное жертвоприношение, а на следующий день, в понедельник, все семейства высыпали на кладбище святить родные могилы: здесь зажигались свечи, курился ладан, выпивались в память усопших водка и вино, съедались принесенные кушанья, а все, что оставалось, складывалось тут же у могилы как «доля души» — хокебажин.

В день Вознесения во всех домах варилась молочная пища и раздавалась как жертвоприношение. Многие варили молочный суп не дома, а на меже своих нив и поливали им вокруг засеянных участков, чтобы способствовать хорошему урожаю и сохранить посевы от саранчи, градобития, засухи и др. бедствий. Этот день не сопровождался гаданиями, как в других провинциях Армении, и вообще проходил довольно бесцветно.

Гаданий не бывало и в другой праздник — в день Преображения, который в Нагорном Карабахе называется Выртэвор или Выртевур. В центральных областях Армении в этот день, посвященный культу воды и цветов, девушки доставали фанты из сосуда с водой, тайно собранной из семи родников, и старались по содержанию поющихся при этом песен проникнуть в тайны будущего и узнать, кто их суженый и будут ли они счастливы.

Выртэвор приходится в июле на воскресенье (подвижной праздник) и приблизительно совпадает с летним солнцестоянием. В Нагорном Карабахе, чем более удаляемся к югу, к Дизаку, тем более упрощаются формы его празднования.

В эти теплые сухие дни население предпочитало отправляться на богомолье к наиболее почитаемым святым местам, иногда очень далеко. Эти поездки на арбах, лошадях, а чаще хождения пешком привлекали своим разнообразием большое количество населения; в деревнях молодежи оставалось мало, и праздник на месте как-то не клеился. Это был праздник по преимуществу девушек и отчасти парней, вообще — исключительно неженатых. Еще накануне, в субботу, девушки отправлялись за цветами. Почти повсеместно в Нагорном Карабахе собиралась полевая красная гвоздика, которая в с. Аветараноц так и называется выр-тевур, а в других деревнях — гулум-хай. Связав большой букет, девушки сходились где-либо в саду или на поляне под деревьями, или в церковной ограде и усаживались в кружок. Их примеру следовали и неженатые парни, которые на некотором расстоянии от них также садились в кружок. Начиналось соревнование в пении. Первый куплет пелся девушками, ему отвечали парни. Пелись исключительно четверостишья, состоящие из семисложных строк, с припевом после каждого нечетного стиха: «Джан, гулум, джан, джан!» — буквально: «Душка, роза, душка, душка», а после четного: «Джан цахик (цветок), джан, джан». Содержание куплетов исключительно любовное (46).

Каждый кружок старался припомнить побольше куплетов, из которых некоторые пелись по-тюркски, хотя у тюрок этого праздника нет. В стихи вплетались остроты одной группы по адресу другой. Побежденной оказывается та сторона, у которой истощался запас стихов. Иногда это состояние продолжалось до утра. Победителям доставался букет и противная сторона обязана была принести припасы для кутежа на следующий день: девушкам посылались сладости, а парням — закуска и вино.

Но часто спор, кому взять на себя угощение, решался иным путем. Девушки гурьбой отправлялись к отдаленному роднику, чтобы смочить букет водой и брызгать ею друг друга. На обратном пути парни устраивали засаду и, если им удавалось отнять букет у девушек, победа была за ними — они получали угощение, в противном случае, они угощали девушек (47).

В воскресенье утром девушки (ночью они ничего не ели, постились — цом или цум) выбирали самых младших и лучше одетых подруг, давали им по деревянному или медному подносу, на которых были сложены свежие плоды с воткнутыми в них цветами — гулум-хай и отправляли их по дворам петь четверостишья, подносить плоды с цветами или букетами и взамен собирать всякие продукты: муку, масло, яица, фрукты, иногда и вино. Собрав все это (то, чего не хватало, приносили из дома, иногда на собранные между собою деньги прикупали рис, конфеты и т. п.), они устраивали под открытым небом под деревьями, на поляне или в саду пирушку (в с. Сос девушки уединялись в какой-либо карадам).

Парни, в свою очередь, также устраивали пирушку несколько в стороне. Опять пели поочередно «Гулум-хай». С одного стола посылали к другому малышей с закусками и сладостями по специальному адресу, определенному лицу, которое и делилось ими с товарищами. Это служило своего рода намеком на объяснение в любви. Гулянье кончалось качелями — члорты. К высокому дереву привязывались качели и девушки поочередно качались, причем подруги старались подбросить повыше, били качающуюся по ногам и требовали назвать нареченного. Парни наблюдали издали, кто ловче и выше раскачивается.

Впрочем, эти качели устраивались лишь в северных районах Нагорного Карабаха, на юге же — Варанде и в Дизаке — их не было. Здесь это развлечение происходило на Масленице, причем в воскресном гулянье в праздник Вартевора парни не принимали участия. Это различие не случайное: на севере, по долинам р. Тартар и Хачен, сильнее были непосредственные связи с внутренней Арменией, где следы поклонения в дни солнцестояния живительным силам воды и праздник цветов вместе с культом богини любви сохранились в более древних формах.

Еще не удается раскрыть, в каком отношении находились эти пережитки с теми хеттскими верованиями, которые отразились на знаменитых Богазкейских барельефах, представляющих праздник цветов, а также с культом Великой матери, развитом в Малой Азии.

Можно рассчитывать, что опубликованием всех материалов, собранных за последнее время в области распространения хеттской культуры, явится возможность окончательно установить характер этого отношения.

Тут приходится только устанавливать факт, что, чем ближе к восточной окраине «армянской речи», тем проще и празднование Вартевора.

В середине августа, 15 или 16 числа, в день Успения происходило освящение в церкви винограда (иногда и других плодов) и пшеницы. Виноград раздавался тут же народу, а пшеница приносилась домой и смешивалась с той частью нового урожая, которая была отобрана на семена: это, по народному поверит, придавало особую урожайность зерну (с. Вагуас).

Я умышленно несколько подробно остановился на описании праздников: в них ярче проявляется весь комплекс народных верований и рельефней вырисовываются основные элементы пережитков.

РАЗЛОЖЕНИЕ СТАРЫХ ВЕРОВАНИЙ

Еще задолго до перехода к советскому строю в Нагорном Карабахе старые, унаследованные от предков верования стали забываться и видоизменяться в зависимости от новых условий экономической и культурной жизни.

По мере того, как падали старые социальные взаимоотношения, параллельно разлагался, а в некоторых случаях — и ранее, мир религиозных воззрений. Еще лет 30 тому назад, когда Ерванд Лалаян собирал свой материал по Варанде, были достаточно живы в памяти многие из этих воззрений и обычаев как среди стариков, так и среди молодежи. При нашем же обследовании приходилось обращаться к опросу почти исключительно стариков и старух, потому что молодежь уже не знала многих из былых местных обычаев или знала о них случайно, лишь по наслышке.

События начала XX в. ускорили процесс исчезновения черного духовенства и умственного и нравственного вырождения белого, а также усилили влияние городской культуры как через возвышение экономической и культурной роли Шуши, так и через соприкосновение активной части крестьянской массы с жизнью Баку и др. промышленных и торговых центров. Сложились новые социальные слои с новой интеллигенцией. Новое влияние отразилось раньше всего во внешней обстановке: на жилищах, утвари, мебели, костюмах, но вместе с этим — правда, не так быстро — преобразовывались сословные и классовые представления и религиозные воззрения.

Волна новых идей, рожденных Октябрьской революцией, имела решающее значение для разрушения традиционного миросозерцания. Она охватила если не всю молодежь, то, во всяком случае, наиболее способную и энергичную ее часть, которая в некоторых отдельных случаях, может быть, и очень бурно выступала против пережитков старины (48), но которая бесспорно, благодаря именно этой силе натиска, сразу резко поставила во весь рост вопрос о неотложной необходимости скорейшего освобождения от оков старых обычаев, церковных преданий и обрядов. Предшествующая экономическая разруха еще до этого упростила не только сложный женский костюм, но и все дорого обходившиеся свадебные, похоронные и другие обряды. Новое течение не только повело дальше это внешнее упрощение, во многих случаях сократив случаи обращения к посредничеству церкви, но и содействовало еще более глубокому разложению всего религиозного миросозерцания. Во многих деревнях церковная служба совершенно прекратилась; в других — церкви посещаются разве только стариками. Ввиду отсутствия точного учета числа совершенных за последние годы церковных браков, крестин и похорон, данные приходилось собирать путем опросов. Во многих деревнях уже в 1924 г. имело место от 2 до 5 (с. Сос, Ванк, Гадрут), самое большее — 10 крестин: население, после регистрации в Загсе, откладывало крестины надолго, а потом и совсем обходилось без них. Все чаще браки уже заключались без участия священника; обычно церковный обряд требовала невеста. В 1924 г. были еше весьма редки погребения без священников; даже членов комсомола, по требованию родителей, хоронили по церковному обряду. Но расходы во всех случаях совершения церковных обрядов были доведены до крайнего минимума.

Конечно, при быстром экспедиционном обследовании трудно проникнуть в сущность перемен, происходящих в психологии народа; для этого необходимо продолжительное пребывание среди различных слоев населения. Все же ясно чувствовалось полное разрушение основ всех религиозных воззрений. Сказания о Христе и святых были уже легендами и баснями не только для молодежи, но и для очень многих кругов более взрослого населения; и для этих последних празднование Рождества, Пасхи, Вознесения утратили религиозный характер и смысл. Это сильнее проявлялось в тех селениях, где уже карадамы заменены были наземными домами и где нашли себе место новые воззрения, зародившиеся в условиях городской культуры.

Однако для некоторой характеристики перелома,, происходившего в народных верованиях, не лишено было бы привести здесь вопрос, заданный нам (мне и Г. А. Кочаряну) в Атерке одним из крестьян, человеком лет 60—70, из середняков, после окончания нашего опроса. «Теперь я бы хотел задать вам один важный вопрос. Конечно,если наши бабы бегают к знахарям и гадалкам или ходят по сурдам и ныхатакам — все это глупости. Больному ни свеча не поможет, ни баран. Оттого, что священник пробормотал несколько молитв, церковная свадьба не сделала никого более счастливым, церковные похороны никого не сделали праведным. Да и почему на том свете простятся грехи тому, за кого мы со священником здесь помолимся или съедим жымахац — церковный обед? И оттого, что священник помолится и будет кадить, хлеб не превратится в мясо, а вино — в кровь. Кто теперь верит в то, что проделывает дэр (поп)? Но вот вы мне одно скажите. Теперь у каждого своя земля — и твердо знаешь, что никто у тебя ее не отнимет. Едешь себе по глухому лесу — никто тебя не обидит. Оставишь лошадь в поле — ее никто не угонит, седла никто с нее не стянет. Везде порядок, закон. А почему? Потому, что есть советская власть: она и поддерживает этот порядок. Но вот посмотри. Теперь лето и знаешь, что за летом придет осень, а там и зима. Теперь вот солнце стоит высоко, знаешь, что оно вечером сядет, утром снова взойдет и будет ярко светить, чтобы опять затем зайти. Посеешь семян, польешь, солнце пригреет, знаешь, что оно взойдет и станет деревом, даст плоды, из которых пойдут опять деревья, а само оно умрет, даст место новому поколению, как вот и мы пожили, народили детей и внуков, а сами уйдем, и они уйдут, оставив детей. Что же вы скажете? У этого порядка нет разве своей власти? За этим порядком не стоит разве своя советская власть?»

Такой же вопрос был задан мне за две недели до этого моим спутником, провожавшим меня от с. Сос в с. Чартар, слесарем лет 35-ти, работавшим на Бакинском заводе.

Приходилось, конечно, говорить о жизни природы, о законах, ею управляющих, о силе науки, все более раскрывающей тайны всего окружающего и т. д. Но самый вопрос, обращенный к нам, указывал на определенные мучительные искания, которым необходимо пойти скорей навстречу широким распространением научных знаний.

Рядом с этим искательством и все нарастающим религиозным скептицизмом продолжают жить обычаи языческого характера. Я видел, как богомольцы на арбах, верхом и пешком тянулись к св. Шахаху, между с. Дзамдзор и Саргсашен; здесь были люди всех возрастов. Молодые милиционеры на следующий день мне рассказывали, как весело они там провели время. Мне рассказывали, какая масса народа была у Гонтика в день Выртевора. Везде у сурпов и ныхатаков я видел недавно зажженные свечи. Во время скитаний по разным районам и селам мне приходилось все более убеждаться, что из тех явлений, которые на протяжении веков как-будто органически сплелись воедино в отходящем религиозном сознании армян Нагорного Карабаха, элемент христианский оказался менее устойчивым в столкновении с преобразующимися порядками, чем более древний — языческий.

Степан Лисицян, профессор, Заслуженный деятель науки Армении
(28) Одну из сцен у Дизапайтского богомолья описал Бабахакян А. См. Ուխտավորի հիշատակարանը … С. 7?.
(29) Ср. верования дашалтынцев (с. Каринтак). Осипов Г. Селение Даш-Алты…, с. 134.
(30) Ср. предание о Вахагне у Мовсеса Хоренаци.
(31) Ср. Վարանդա с. 219.
(32) В Нагорном Карабахе он праздновался не 11-го августа, как значится в церковном календаре, а в ноябре, осенью, как было в древности.
(33) Ср. Осипов Г. Селение Даш-Алгы…, с. 124.
(34) Ср. обычай Геташена (Чайкенда) — выселенцев из Нагорного Карабаха. См. Джейранов Ф. Село Чайкенд Елизаветпольского уезда той же губернии — СМОМПК, 1898, вып. 25, с. 99. Слово կրկենի—кыркени у Р. Ачаряна сопоставляется со словом կրակենի— кыракени (от слова կրակ- — кырак, огонь), которое в хойском наречии означает пресный хлеб, первый выпекаемый им мельнице из свежей муки, (Հր. Աճառյան, Հայերեն գավառական բառարան-Էմինյան ազգագրական ժողովածու, հ. 9 , Թիֆլիս, 1913).
(35) Վարանդա, С. 251.
(36) Manuk Abegian, Der Armenisi е Volksglaube, Лейпциг. 1889, с. 96.
Отметим, что труд этот был переиздан в наши дни в переводе на арм. яз. — См. Մանուկ Աբեղյան, Հայ ժողովրդական հավատք, Երկեր, Երևան, 1975, հ. 1 (прим. ред.)
(37) Ср. Վարանդա, с. 342.
(38) Ср. Джейранов Ф. Село Чайкенд…, с. 48, 125.
(39) Давидбеков И. Село Гадрут…, с. 191.
(40) В других армянских провинциях—Дырындез, Тандарэдж.
(41) У алашкертцев — Царзартар> «украшение дерева», в Лори — Цызартар.
(42) Их приготовляли старухи для молодых членов семьи, прикрепляя тонкую свечу накрест к более толстой и загнув концы ее вверх.
(43) В эту ночь совершалось нередко и обручение новых пар в церкви по предварительному соглашению. Мать или близкая родственница парня надевала из палец избранной девушке кольцо и побрасывала ей на голову платок.
(44) Ср. Վարանդա, С. 251. «
(45)См. Там же, с. 251, 254.
(46) В армянской литературе их опубликовано много. Около 122 четверостиший, собранных в с. Геташен (Чайкенд), опубликовано с подстрочным русским переводом. См. Калашев. Вардавар (с. Чайкенд Елизаветпольской губернии).—СМОМПК, 1894, выи. 18, с. 1—36.
(47) Так было в с. Аветараноц; где описание получено мною от старика Галуста Айрапетяна и местной уроженки — учительницы Маро Багдасарян. В с. Сос к роднику относили не букет, а яблоки, груши, огурцы и другие свежие плоды с воткнутыми в них цветами, и там они окроплялись водой, которой девушки брызгали друг друга.
(48) Так, у подъема в монастырь Гандзасар под хачкаром, служившим предметом поклонения, был разведен костер, от чего он раскололся и рассыпался; по дороге из с. Ванк в с. Вагуас была разбросана и разбита группа хачкаров прекрасной работы

Источник: Лисицян С.Д. Армяне Нагорного Карабаха. Этнографический очерк/Отв. ред.: Л.М.Варданян и Д.С.Вардумян. — Ер., Изд-во АН Армении, 1992

Фото Виктора Коноплева