АРЦАХ НЕПОКОРЁННЫЙ
Продолжаем публикацию глав из книги Заслуженного деятеля науки Армении, профессора Степана Даниловича Лисицяна (1865-1947) «Армяне Нагорного Карабаха. Этнографический очерк», вышедшую в 1992 году в издательстве Академии наук Армении. Работа представляет историко-этнографическое исследование армян Арцаха (Нагорного Карабаха), в основу которого легли полевые материалы, собранные автором в этом регионе исторической Армении в 1920-гг.
ГЛАВА I
НАСЕЛЕНИЕ
Этнический состав. Нагорный Карабах принадлежит к тем редким армянским провинциям, население которых раз сложившись в раннюю историческую эпоху, в дальнейшем в своей массе сохранило свой этнический состав на протяжении долгих веков, хотя оно здесь и не носит уже того целостного характера, который ему был свойственен до XVII—XVIII вв. В то время как преобладающее большинство других провинций или совершенно лишились своего коренного армянского населения (в Западной Армении) или восприняло (например, на Араратской и Ширакской равнинах) в себя столько разнообразных этнографических групп из других провинций, что в значительной степени утратило свой первоначальный и диалектный и бытовой облик, Нагорный Карабах удержал сравнительно большую культурно-бытовую преемственность.
До середины XVIII в. армянское население держалось в Нагорном Карабахе достаточно сплоченно и, хотя рядом с армянскими селениями и встречались отдельными мелкими базисами тюркские поселения, все же в области еще долго не утверждалось прочно мусульманское дворянство, и поселения эти подчинялись управлению местных князей —меликов. Однако условия скотоводства на прикаспийских степях, Не обеспечивающих скот достаточным кормом в летние засушливые месяцы, все повелительнее толкали скотоводческое тюркоязычное население низменности на укрепление своих позиций на путях, ведущих к тучным альпийским пастбищам Карабахского вулканического плоскогорья, простирающегося за Карабахским хребтом до террас, спускающихся к Горису. Только этим следует объяснить повторные попытки одного из представителей этого скотоводческого полукочевого населения Панах хана Джеванширского овладеть подступами к этим путям как у шахбулагских родников, так и у входа в Гаргарскую долину Аскерана. Ему, наконец, удалось проникнуть и выше, в сердце самого нагорья и укрепиться не только у начала, но и главного пункта Гаргарского пути, почти у самого перевала через Карабахский хребет к высокогорным пастбищам. Здесь он в 1752 г. утвердился в укрепленной им Шуши. С этого господствующего далеко кругом выступа, обрывающегося с трех сторон отвесными пропастями к р. Гаргар и ее правому притоку, Панах хан, а затем и его преемник Ибрагим хан не только наблюдали за главным путем из степей в горы на альпийские пастбища, по которому продвигались караваны с товарами между Тавризом и Шамахи (Шемахой), связанной через Кавказский хребет с российским рынком, но и держали в повиновении местных князьков, обращенных как бы в вассалов. С образованием этого «Карабахского ханства» тюркские этнические элементы стали оседать не только у Аскерана (Ходжалинская долина), но и в Шуши и выше ее, а также в других частях, меж тем как некоторые меликские роды с частью своих крестьян стали уходить в Шамахи, Шамшадин, Нухи (Нуху), Казах и Лори (Борчалу), ближе к тем областям, которые подпадали под косвенное или прямое влияние России через Грузию. По мере их ухода освобожденные места по большей части занимались тюркскими элементами, пришедшими с низменности. После установления русской власти некоторые из армянских выселенцев вернулись обратно и частью добились возвращения старых земель, частью же основали новые деревни. Вернувшихся, однако, оказалось мало, и прежняя густота армянского населения уже не восстановлялась, особенно в нижней полосе. Поэтому, когда в 1828 г. по Туркменчайскому договору персидские армяне получили право свободного перехода на занятые русскими земли, часть армян из персидской провинции Карадаг, перейдя р. Аракс, могла разместиться как в Зангезуре, так и в Нагорном Карабахе. Так, рядом с исконным местным армянским населением, появились в отдельных селениях (например, в с. Меликджанлу и Цакури Гадрутского района) армяне пришельцы. Это, однако, не вызвало заметных изменений в диалектических и этнографических особенностях местных армян, отчасти потому, что, по моему подсчету, эти новые элементы составляют едва 10% всего населения, отчасти же потому, что издавна существовали экономические и культурные связи между Карабахом и Карадагом, сближавшие их в бытовом отношении.
Что же касается тюркской (азербайджанской) народности(11), то она в настоящее время не превышает 10% (при населении около 149 тыс.), причем в одной только Шуши число тюрок-азербайджанцев доходит до 4 тыс.(12).
Панах хан и его преемник Ибрагим хан всячески стремились насаждать в Нагорном Карабахе тюрко-татарское землевладение. Особенно щедро закреплял талаг-ами земли в собственность за своими приближенными, возводимыми иногда из конюхов и прислужников в бекское достоинство, последний владетель Мехтикули хан. Ко времени его бегства и учреждения Карабахской провинции тюрко-татарские землевладельцы были в ней количественно довольно сильно представлены, но их земли были расположены преимущественно в низменном Карабахе, с основным татарским населением, а в Нагорном Карабахе в их поместьях армяне значительно преобладали над тюрками—татарами.
Продолжительное соседство с тюрками-татарами низменностей (Карабахской и Муханской) и плоскогорий (Нагорного Курдистана), многовековое политическое подчинение верховной власти персидских шахов, постоянные сношения с тюркскими племенными старшинами (причем нередки бывали случаи заключения брачных союзов между ними и меликскими домами) — все это вызывало широкое проникновение тюрко-иранского влияния не только в среду местных феодалов, но и в другие слои карабахского армянского населения в виде повсеместного знания, особенно мужской частью, тюркского языка, дачи детям мусульманских имен(13), усвоения тюркско-иранской музыки, усиления замкнутого и приниженного положения женщины, в редком случае —многоженства (в семье меликов Шахназарянов), содержания второй, внебрачной жены при бездетности первой и т. п. К сожалению, важный вопрос о взаимодействии тюркско-азербайджанской и армянской культур научно мало выяснен и изучен.
Социальные группировки. За время русского владычества коренным образом видоизменились сословные отношения в Нагорном Карабахе. В новых условиях экономической и политической жизни сословные группировки персидско-армянской общественности оказались совершенно непригодными и стали быстро разлагаться, уступая место новым формам.
Прежде всего этот процесс коснулся привилегированного сословия местного землевладельческого дворянства, прямых потомков меликов, которых император Павел называл «державными владетелями» Карабаха(14). С введением русских учреждений мелики, как и ханы, лишились своих публично-правовых преимуществ, перешедших к представителям нового чиновничества и военной власти. Мелики, как и ханы, были низведены на положение простых помещиков, причем за ними были укреплены в качестве частной собственности обширные земельные пространства, а крестьянское население было поставлено в большую, чем до того, экономическую от них зависимость. Но царская власть ловко использовала унаследованную дворянским сословием тягу к военно-административной деятельности и, поддерживая его тщеславие, втягивала одно поколение за другим в ряды своих войск, но значительно в меньшей степени привлекало на административную работу. Двери дворянских военных училищ и кадетского корпуса были широко открыты перед детьми меликских семейств. Они попадали туда часто с самых юных лет, затем дослуживались до высших чинов в армии, оставаясь по преимуществу во внекавказских войсках, куда их предпочтительно направляла царская политика. Старшее поколение, обеспечив себя пенсиями и другими доходами, возвращалось еще в свои поместья и проводило там остаток своих дней. Обыкновенно они пристраивали свои генеральские покои к старым амаратам, представлявшим широкие комнаты — глхатун (карадам), с освещением через отверстие в потолке. Эти покои сохранились до сих пор в с. Аветараноц (мелики Шахназаряны) и представляют смесь старых местных форм и завезенных европейских: традиционный земляной пол, покрытый коврами, окна, пробитые высоко в стене под самым потолком, камин—бухарик в персидском стиле.
Вся система родственных связей, построенная на прочных нормах обычного права и достаточно гарантировавшая в дорусские времена внутреннюю родовую спайку, быстро расшатывалась. Авторитет мелика падал в глазах младших членов рода (беков), тем более, что первенство определялось в новых условиях не происхождением, а фактически лично приобретенным служебным положением. Бывали случаи, когда очень далекие родственники (например, генерал Мадатов в с. Аветараноц), которым степень кровного родства должна была отвести скромное место в роде, захватывали, благодаря приобретенным чину и служебному влиянию, лучшие участки из родового имения, вызывая лишь глухой протест среди сородичей.
Дробление дворянских земель — результат российского закона о наследовании собственности, еще в большей мере приводило к нарушению внутриродовых юридических норм. Многие мелкоземельные дворяне как из меликских домов, так и и.з их былых подручников, уже не могли оставаться в деревне и покидали ее, так как с установлением гражданского мира размножение меликских родов не умерялось систематическими потерями эпохи феодальных кровавых междуусобий. Участки до того мельчали, что часть дворян должна была искать иного вида заработка и видела свое спасение в лучшем усвоении русского языка и русского образования, так как тогда открывался доступ к службе в администрации, суде, в войске. Этот процесс оставления деревни и отхода в города был ускорен освобождением крестьян, значительно сократившим дворянские доходы, и переходом сельского хозяйства от производства на собственное потребление к производству на рынок: к использованию выгод этого товарного производства нараждающаяся буржуазия оказалась более приспособленной, чем застывшее в вековых хозяйственных традициях дворянство. Когда уже с 70-х гг. XIX в. началась политика ограждения местной администрации, суда и войсковых частей от проникновения в них местных, особенно же армянских, элементов, дворянский поток устремился к свободным профессиям адвокатов, врачей, инженеров, агрономов и только к концу XIX в. был вовлечен и в торгово-промышленную жизнь края, оживление которой тесно связано с повышением значения Баку и Тифлиса.
Таким образом, карабахское армянское дворянство перекочевывало в города, заполняя роды офицерства, чиновничества, лиц свободных профессий и промышленников и передавая свои земельные участки в аренду на условиях обычного права крестьянам. Оставшиеся на месте потомки меликских и других армянских родов при крайнем дроблении земли нередко сливались уже с зажиточным крестьянским слоем и по своему образованию и по своим общественным тенденциям ничем от них не отличались.
Революция, если не считать 3-4 исключений, не застала в Нагорном Карабахе экономически сильных, крупных помещиков, сидящих в родных деревнях и ведущих свое оборудованное хозяйство. Общественная роль дворянства как класса здесь была значительно слабее, чем в Тифлисской и Кутаисской губерниях, где оно имело свои сословные организации со школами, банками и другими учреждениями. Национализация частно-владельческих помещичьих земель поэтому не сопровождалась в Нагорном Карабахе такими ожесточенными вспышками гнева трудовых слоев деревни против дворянства, как это было, например, в Грузии(15).
Параллельный процесс сословного разложения и перехода из деревни в город происходил и в другом, очень сильном ко времени установления русского владычества сословии, а именно — в духовенстве. Духовенство в Нагорном Карабахе имело несколько иные традиции, чем в других провинциях Армении: здесь имелся собственный «просветитель», внук просветителя Армении Григория —Григорис, о котором предание говорило, что он был замучен на Ватнийском поле.
На протяжении многовекового существования церковного самоуправления, дозволявшего всецело сосредоточиться на чисто местных интересах, духовенство в Нагорном Карабахе неоднократно вмешивалось в местные социальные и политические вопросы. Оно, наряду с меликами, организовывало сопротивление полукочевым мусульманским элементам степей. Так, в середине XVIII в. не раз оставлял свою келью в монастыре пророка Егише монах Авак, чтобы, вскочив на своего пегого коня, кинуться в самую гущу военной схватки со степняками; за свою безумную храбрость он был прозван «сумасшедший монах»(16). Когда возникла мысль о признании русской власти в Закавказье, духовенство первым подхватило эту мысль: гандзасарский католикос Есаи, бывший душой переговоров с Россией, первый присоединился к меликским войскам, ожидавшим у Гандзака (Гянджа) в 1722 г. вместе с войсками грузинского царя появления Петра Великого за Кавказским хребтом(17).
Монастыри сосредоточили в своих руках обширные населенные угодия, в которых они, судя по некоторым данным, руководствовались в своих отношениях к крестьянам теми же нормами обычного права, которые оформились на меликских землях. Эта экономическая общность привела к полному сближению влиятельного черного духовенства, а за ним и белого с землевладельческим дворянским сословием на почве единства классовых интересов. Русская власть застала в Нагорном Карабахе довольно многочисленные монастырские братства и прикрепила к монастырям их земельную собственность. Однако при определении границ как помещики, так и общества государственных крестьян прилагали всяческие старания к расширению своей земли за счет монастырской, и уже по этой одной причине духовное землевладение значительно сократилось, а вместе с тем уменьшились и доходы духовенства. Неумение вести хозяйство при новых условиях, прекращение многих поступлений после упразднения крепостнических отношений, уменьшение благочестивых приношений и другие причины сделали невозможным содержание многочисленных братий, в результате чего число желающих «уединиться от мира» с неимоверной быстротой падало, тем более, что новые культурные запросы вели пытливые умы уже не в монастырские школы, а в светские учебные заведения. К концу XIX в. во многих монастырях, кроме настоятеля, уже не было ни одного инока, например, в таком когда-то далеко прославленном монастыре, как Гтич на склоне горы Дизанаит. Накануне гражданской войны в большинстве обителей монахов заменяли настоятели из священников, даже светские лица или сторожить опустелые стены оставались старики—прислужники.
Революция только завершила этот процесс. Во время нашего объезда резиденция католикосов — Гандзасарский монастырь — охранялась какою-то вдовой с ее семьей, а обитель «Ериц манкунк» в Джрабердском районе — одинокой старухой.
Несколько медленнее шло разложение среди белого духовенства. С наступлением русского владычества священники быстро эмансипировались от своей зависимости от дворян.
Уже в 40-ых гг. XIX в. в выступлениях крестьян против произвола помещиков, как тюрков-татар, так и армян, движение зачастую возглавляли сельские священники, которые за это участие в «бунте» и в «беспорядках» подвергались дисциплинарному взысканию со стороны епархиального начальства по настоянию русской администрации, поддерживавшей землевладельцев и пересаждавшей в Закавказье российские крепостнические порядки(18).
Благодаря тому, что принадлежность к духовному сословию освобождала от крепостных отношений, дети священников стали тем подвижным элементом, который был склонен освободиться от своей экономической зависимости от деревни. Они потянулись к более прибыльным и почетным занятиям, чем исполнение церковных обрядов, считая для себя необязательным установившийся обычай, в силу которого сын наследовал священническое звание отца. Поступая отчасти в те же правительственные учебные заведения ближайших городов — Шуши и Елизаветполя, в которые поступали и сыновья дворян, чаще же всего заполняя места в Шушинской армянской духовной семинарии, основанной в 1838 г., куда дворянство шло крайне неохотно, дети священников редко возвращались в свое сословие и предпочитали службу в правительственных учреждениях, значительно реже — в армии, а самые способные или более обеспеченные добивались высшего образования и затем посвящали свои силы свободным профессиям. Это вовсе не новое явление в Нагорном Карабахе, что в семье священника, дававшей до того в целом ряде поколений своих представителей церкви, все дети — и мальчики и девушки — получив кое-какое, даже не завершенное среднее, а тем более высшее образование, порывали всякие связи с духовным сословием. С отходом более способных сил в городскую интеллигенцию и отчасти с пополнением ими зарождающейся торгово-промышленной буржуазии, в поредевшие ряды белого духовенства стали проникать случайные люди, чаще всего лица, потерпевшие неудачу на других поприщах, всякие полуграмотные приказчики, объездчики, маркитанты или же промотавшиеся торговцы. В лучшем случае это были сельские учителя, желавшие пополнить свое скудное содержание побочными доходами от совершения церковных треб. Впрочем, и последние не в силах были остановить падение авторитета духовенства, тем более, что редко кто из них действительно был проникнут истинным и глубоким религиозным чувством, между тем ушедшие на заработки в города молодые люди по возвращении в деревню подходили к церковным традициям с язвительной критикой, на которую священники не находили ответа. Авторитет белого духовенства был подорван задолго до революции, а потому не удивительно, что в первые же годы после установления советской власти многие из священников поспешили снять рясу (в с. Чартар) или отказались от совершения треб (в Гиши, Чракусе, Ванке, Оратахе-Гюлатахе), подав в отставку. Следует отметить тот факт, что из среды детей карабахских священников вышло очень много видных деятелей коммунистической партии. В строительстве нового правопорядка им оказывало большую помощь хорошее знание армянской действительности. Благодаря своему происхождению, они сохраняли с ней самую тесную связь в свои школьные и студенческие годы.
Еще ранее белого духовенства стали уходить из деревни кустари-ремесленники из крестьян — «плотники, кузнецы, шапочники, шорники и др.
В описании Карабахской провинции, произведенной в 1823 г. тотчас после упразднения ханской власти, среди жителей Шуши значится немало разных ремесленников, большинство которых все еще числилось «людьми» того или иного мелика, мелкого хана, бека(19). Однако ремесло давало им достаточную независимость от последних. Впоследствии число ремесленников в Шуши все более возрастало: довольно обширный список их приведен в описи, составленной Зубаревым, лет десять спустя(20). Многих из них тянуло и в Гандзак, Нухи, Шамахи и в другие города, позднее, все чаще в Баку, а с присоединением среднеазиатских владений— в Закаспийскую область. После освобождения крестьян за ремесленниками последовали и неквалифицированные деревенские жители.
Параллельно с разложением старых социальных группировок стал складываться новый общественный слой — слой мелких и крупных торговцев, скупщиков, предпринимателей. Эта прослойка была еще слаба в Нагорном Карабахе ко времени бегства последнего хана. В «Описании карабахской провинции» (1823), дающем сведения о занятиях жителей по отдельным поселениям, в деревнях не упоминаются лица, занимающиеся торговлей: лишь в Шуши регистрируется наряду с сарыфами—менялами наличие нескольких ходжа—купцов. Источник их доходов и социальное положение группировавшихся вокруг них лиц носили отпечаток совершенно иной экономической обстановки, чем та, которая создавалась в Нагорном Карабахе, как и во всем Закавказье, после установления русской власти и обращения края в колонию российского государства(21). Характерные подробности об этом сообщает младший член Эчмиадзинской братии Месроп Тагиадян, посетивший Шуши вместе с католикосом Епремом в 1821 г. В своем воспоминании «Путешествие по Армении»(22) он отмечает две крупные торговые фирмы: одна из них — дом Ахумянов, была связана своими операциями с Персией, Россией, Сибирью и европейскими рынками и держала большие денежные средства в российских банках, другая — дом Тарумянов, пользовалась монопольным правом рыбной ловли и взымания корабельных пошлин на Каспийском море и другими откупными статьями. Обе фирмы, сидя в Шуши, поддерживали связь с Россией (через Шамахи) и с прикаспийскими областями — с одной, и с Тавризом и северо-западным Ираном — с другой стороны, а также предоставляли ссуду под проценты правителям, учреждениям и отдельным лицам (так, Тарумянам Эчмиадзинский монастырь должен был по векселям 4 тыс. червонцев). Для своей торговли и вообще операций они организовали обширную агентуру из приказчиков, конкурируя друг с другом как их числом, так и тем обеспечением и внешним блеском, которые они предоставляли этим соучастникам в их делах. Многие из этих приказчиков или чраг-ов—«светильников» (как до последнего времени в Нагорном Карабахе не перестали называть приказчиков) были одновременно и распорядителями завозных товаров фирмы по деревням и собирателями местной продукции, которая могла быть легко перекинута при тогдашних путях и средствах сообщения в отдельные страны (шелк, карабахские лошади). Чраг-и держались тесной «семьей» вокруг торгового дома, поддерживали его честь, даже тогда, когда уже выделялись в самостоятельно ведущие свои дела единицы.
Вскоре после заключения Туркменчайского договора (1828 г.) была закрыта персидская граница для транзитной торговли через российские владения, значение пути Шамахи—Шуши—Тавриз пало, а еще до того была отменена откупная система. Те из шушинских фирм, которые не успели перебросить свои капиталы на другие предприятия на местном, либо российском рынках, стали хиреть, их чраг-и от них отходили и с наступившей безопасностью путей сами вступили в сделки с российскими фабриками и заводами, а роль собирателей местного сырья и распределителей мануфактуры по деревням начала переходить к выделявшимся из крестьянской среды крупным хозяйствам. В этой роли в крайне редких случаях выступали отдельные члены дворянских семейств, а почти исключительно — сельчане, обеспечившие себя землею, рабочим и продуктивным скотом и обладавшие свободными денежными средствами. Сельское хозяйство рано стало специализироваться на производстве шелка, спирта, шерсти и ковровых изделий и переходить от потребительского производства к товарному, требовавшему все большего применения денежных средств.
Экономическому возвышению и обособлению слоя сельских богачей способствовало обеднение значительного большинства жителей деревни, вызванное малоземельем, все более обострявшимся с каждым десятилетием в результате быстрого роста населения, при сохранении старых форм агротехники, а также истощении почвы вследствие посева на одном и том же участке в продолжении ряда лет, раздроблении живого и мертвого инвентаря по мере разделения крупных патриархальных многопарных семейств на мелкие, по преимуществу однопарные, при замене потребления кустарных предметов потреблением фабричных изделий, при тяжелых условиях кредита и ряде других причин. Обедневшие крестьяне вынуждены были или искать источников пополнения своего бюджета сторонними заработками в больших городах, или ставить свое хозяйство в зависимость от экономически более сильных хозяйств, каковыми оказывались не только сколотившие на месте, у себя в деревне, кое-какой капитал, но и родственники односельчан, приобретших в промышленных центрах свободные денежные средства и перебрасывавших их в родное село на приобретение новых земель, на расширение площади тутовых насаждений и, в особенности, на предоставление их ростовщику. Ростовщик расчищал путь торговцу.
К концу XIX в. в карабахской деревне вполне отчетливо оформилось это новое расслоение на ростовщиков, скупщиков и торговцев, все более отходивших от чисто сельскохозяйственного труда и пользовавшихся в ведении своего сельского хозяйства трудом батраков или задолжавших им лиц — с одной стороны, и на земледельческие трудовые массы, находившиеся в зависимости от них — с другой.
Во время нашего обследования в 1924 г. трудно было судить о различных степенях и формах этой зависимости в дореволюционной деревне, так как межнациональные столкновения и последовавшая гражданская война расстроили не только бедняцкие, но и зажиточные хозяйства, а земельная уравнительная реформа после установления советской власти успела ещё более сгладить имущественное неравенство обоих слоев, тем более, чем при новом строе и распределение на месте товаров, и сбор излишков крестьянского производства для реализации на промышленном и потребительском рынке перешли от частных лиц к государственным организациям.
Однако есть основание утверждать, что лучшие пахотные участки, значительные площади тутовых насаждений, водяные мельницы (число их доходило до 300), торговые заведения, производившие операции как у себя в деревне, так и разъездом по небольшим поселениям, а в определенные дни — на районных базарах, винокурение, собирание спирта, коконов, шерсти, ковровых изделий и т. д. успели уже сосредоточиться в зажиточных, реже — в середняцких руках. ,
Винокурение и шелководство не требуют участия большого капитала. Потребность в таком капитале остро сказывалась в шелкомотальном и шелкокрутильном деле, которые поэтому и перешли к крупным капиталистам, работавшим на российские фабрики. Эти собственники небольших шелкомотальных и шелкокрутильных фабрик не составляли особой, заметной группы среди городской буржуазии и тесно примыкали своими интересами к другим посредническим и торговым кругам Шуши, которые из мелких партий сырья, собранных по деревням через местных торговцев и агентов, составляли крупные партии для переброски дальше в российские, а иногда и в заграничные промышленные центры, либо вели оптовую торговлю, снабжавшую сельских лавочников мануфактурой, нефтью, сахаром, чаем, посудой, металлическими и другими фабричными изделиями.
В продвижении товарного потока с местного карабахского рынка в большие потребительские центры на фабрики и заводы, в одном направлении, и с последних — на карабахский рынок, городская промышленная и торговая буржуазия работала рука об руку с сельской.
Когда сельский богач, доведший собственное состояние до определенного размера, находил пределы села тесными для применения приобретенного денежного накопления, он перекочевывал в город, прежде всего, в свой центр — Шуши или по соседству — в Елизаветполь.
Но и городской капиталист — предприниматель на известной ступени своего денежного накопления уже не оставался у себя в провинциальном городке и уходил в Баку и другие нефтяные центры, в Москву, в Закаспий, совершенно отрывая свой капитал от работы на родине и всецело сливаясь с местной буржуазией.
К началу первой мировой войны объединенная городская и сельская буржуазия, оттеснив окончательно местное дворянство и духовенство, являлась силой, решительно вмешивавшейся в направление и разрешение местных экономических и культурных вопросов. К этому времени наряду с этой посреднической торговой буржуазией на местных предприятиях не успели сложиться рабочие кадры. Разработка местных минеральных и металлических богатств (по преимуществу меди) и камней (для жерновов) все еще сохраняла кустарный характер. Единственными промышленными заведениями являлись мелкие шелкомотальные и шелкокрутильные фабрики (их было около 5— 6 десятков).
Рабочие этих фабрик, вкрапленных отдельными мелкими точками в общий сельскохозяйственный фонд края, не успели обособиться и спаяться ввиду крайней разбросанности этих предприятий по местностям, плохо соединенным друг с другом путями сообщения, а с другой стороны, ввиду чисто сезонного характера самой работы, продолжавшейся в году около двух месяцев и не отрывавшей от основных, чисто крестьянских занятий, при которых она являлась источником подсобного заработка. Да и численно (число их в лучшие годы едва перекатывало за тысячу человек) они были не сильны, тем более, что между ними более 90% составляли женщины, которые в условиях старого карабахского быта очень туго поддавались влиянию новой жизненной обстановки. В общественной жизни в годы гражданской войны и установления советской власти сыграли роль не столько рабочие этих местных фабрик, сколько те сельчане, которых поиски заработка кинули в Баку, Грозный и другие фабричные центры, откуда они возвращались с определенными прогрессивными настроениями.
Крайне ограниченным было число учебных заведений всех типов. В Нагорном Карабахе накануне гражданской войны оно не доходило до 50(23), причем средних было всего два: армянская семинария (с 1838 г.) и правительственное реальное училище (с 1881 г.). Это не удовлетворяло всей потребности молодежи в школах, и она направлялась не только в средние, но и низшие школы за пределы Карабаха — в Елизаветполь и в Баку, где большая часть устраивалась у родных, успевших там обосноваться на постоянной работе. Если некоторые из детей ремесленников и крестьян, окончивших низшую школу, возвращались к занятиям своих родителей, то этого нельзя сказать об окончивших среднюю школу или выходивших из ее старших классов: почти все они старались разместиться по разным правительственным учреждениям, в частных городских предприятиях, либо избирали свободные профессии. Как из дворян и духовенства, так и из среды городской и сельской буржуазии и ремесленников выходило немало лиц, получивших высшее образование. Едва ли какая иная армянская провинция поставляла такой большой контингент учащихся российским и заграничным университетам и высшим специальным учебным заведениям, как Карабах, и едва ли где в другой армянской провинции перепроизводство интеллигентных сил выявилось столь рано, как именно здесь. Не находя работы на родине, большинство этих врачей, юристов, архитекторов, инженеров, учителей рассеивалось по городам Закавказья, Закаспия и других частей России и получило в литературе прозвище «ноевых ворон», не возвратившихся назад на ковчег. Там они вовлекались в местную промышленную и культурную жизнь, поддерживая все же тесную связь друг с другом и со своими земляками — капиталистами-карабахцами, и нередко составляли (например, в Тифлисе) на новом месте жительства свою собственную «партию». Они уже почти никакого участия не принимали в направлении экономики и культуры родного края.
Оставшаяся на родине часть интеллигенции различного социального происхождения играла на протяжении всего последнего века самую активную роль в жизни края. Ей принадлежит почетное место в культурном развитии Закавказья вообще и закавказских армян — в частности. Она отличалась редкой спаянностью, внутренней сосредоточенностью, своего рода «самостийностью» в борьбе с нарождающейся буржуазией. Благодаря близости Баку с его развитым рабочим движением, в шушинской интеллигентной молодежи очень рано находили отклики революционные идеи, и потому Октябрьская революция застала в Нагорном Карабахе большое количество интеллигентных сил — обстоятельство, облегчившее выполнение задач советского строительства.
Таким образом, со времени установления русской власти за одно столетие в Нагорном Карабахе произошли коренные изменения как во всей экономической структуре, так и во всех социальных взаимоотношениях. Вполне понятно, что вместе с этим и в быту местного населения быстро утрачивались и те характерные особенности, которые до того традиционно и свято сохранялись из века в век, из поколения в поколение как яркие остатки давно пережитых предыдущих ступеней общественного развития. Видоизменялись формы поселений и жилищ, их внутренней обстановки, одежды, домашней мебели, видоизменялись отношения членов семьи и общества, все миропонимание.
Армяне и соседи. Перемещение общественных сил, происшедшее в армянском населении Нагорного Карабаха за сто лет русского владычества, отразилось и на взаимоотношениях армян и их соседей- татар (как официально называли тюрок-азербайджанцев до революции). Со времени оседания турко-монгольских племен на Закавказской территории в образовавшихся здесь государствах проводилась политика, мало способствовавшая сближению двух частей населения — старой, местной и новой, пришлой, отличных друг от друга как по хозяйственным навыкам и общественному развитию, так и по культурным запросам. Экономическая и общественно-бытовая рознь усугублялась принадлежностью той и другой этнической группы к различным, взаимно враждебным религиозным системам. Даже в новоперсидском, Сефевидском государстве, где шло некоторое возрождение староиранских традиций, не были созданы условия, сглаживавшие обособленность мусульманской и христианской частей населения и их юридическое и общественное неравенство. Различие в положении той и другой достаточно остро выявлялось и в карабахском ханстве накануне его упразднения.
Влиянием на политические дела и внутреннее управление пользовались почти исключительно агалары, мелкие ханы, беки и всякие дворяне разных наименований из татар. Только некоторые из них являлись, как и мелики, правителями отдельных магал-ов и других территориальных подразделений. Многие же, по существу, были племенными начальниками более или менее крупных полукочевых скотоводческих обществ, группировавшихся по действительному или предполагаемому племенному родству. Муллы и другие довольно многочисленные представители мусульманского духовенства поддерживали в массах слепое подчинение авторитету агаларов и беков. Суд являлся прерогативой духовенства и руководствовался духовным законодательством — шариатом. Явление, отмечаемое в 1833 г. авторами «Обозрения российских владений за Кавказом» в Казахской и Шамшадинской дистанциях, а именно, что татары владеют лучшими и обширнейшими землями; армяне же живут по большей части в горах, которые пахотными местами не изобилуют(24), было характерно и для распределения земли в Нагорном Карабахе: весь низменный, равнинный, богатый оросительными средствами район был занят татарским населением; армяне сохраняли земли в гористой части, составившей нынешнюю автономную область — Нагорный Карабах.
Русское управление вносило принципиально юридическое равноправие между разными народностями Закавказья и в общем осуществляло его.
Агалары, беки, ханы, мелики довольно скоро лишились многих общественных прав и феодальных привилегий. Сокращалось вмешательство мусульманского духовенства в разрешение судебных тяжеб. Проводился учет скота, уточнялись границы пахотных и обширных пастбищных участков. Принимались меры к предупреждению потрав при следовании скота с зимних пастбищ на низменностях на летние, в горах и обратно. Все эти мероприятия ущемляли привилегии дворянства и духовенства и ограничивали былую свободу полукочевого скотоводства. Татарские дворяне, духовенство и скотоводы нелегко мирились с новыми порядками, в установлении которых они винили соседей — армян.
Еще при Петре I карабахские мелики и католикос готовили военные силы для открытого присоединения к русским войскам, которых они ждали на прикуринской низменности по занятии Петром западного побережья Каспийского моря. Эта попытка признать над собою власть русского императора была повторена спустя полстолетие, при Екатерине II, когда некоторые мелики в Гандзасарском монастыре подписали присягу на верность ей. Управлявший тогда ханством сын Панах хана — Ибрагим отравил Гандзасарского католикоса Ованеса (1787 г.) и предал разграблению владения изменивших меликов. Но видимо, учитывая эти настроения армянских правителей и высшего духовенства, Ибрагим хан сам поспешил заключить Куракчайский мир 1805 г. и признать себя данником России. При вторжении персидских войск через Карабах под начальством шахского наследника Абаса-Мирзы (1826 г.) шушинские армяне всячески помогали немногочисленному русскому гарнизону Шуши в оказании упорного сопротивления. Город устоял и не был взят(25).
Эта приверженность армян к русским не могла не возбуждать против них те слои татарского общества, которые при ханском управлении являлись господствующими и правящими.
При дальнейшем переустройстве хозяйственных отношений с переходом от потребительского производства к торговому, выгоды нового положения широко использовали как в центральном (Тифлис), так и восточном Закавказье армянские скупщики, торговцы и промышленники. Сельские и городские богачи Нагорного Карабаха распространяли свои эксплуататорские операции не только среди армянского, но и среди татарского населения, не только на предгорьях, но и далеко на низменности, где вступали в конкуренцию с нарождавшейся местной, татарской буржуазией в деле закабаления земледельческих и скотоводческих хозяйств. Там и сям земельные участки татарских беков стали переходить в руки армянской денежной буржуазии. С каждым десятилетием нарастало враждебное настроение татарских землевладельцев, а с ними и сельских кулаков к армянам богачам, усиливаемое развернутой конкуренцией татарского и армянского капитала в бакинской нефтяной промышленности.
Закавказская высшая власть уже со второй половины XIX в. стала пользоваться этими настроениями для отвлечения трудящихся масс закавказских народностей от совместного выступления против царского самодержавия и от проводимой им политики русификации края и покровительства российскому капиталу. С одобрения и при поддержке центрального правительства местной властью эти враждебные межнациональные настроения не только не сдерживались, но всячески разжигались. Армянофобская политика была доведена до крайних пределов разнузданности в начале XX в. и привела в 1905 г. к кровавым столкновениям, стоившим многих жизней и уничтожившим множество хозяйств.
Вооруженные столкновения распространились и по Карабаху: в г. Шуши были разгромлены и частично преданы огню торговые и ремесленные ряды, отделявшие татарскую часть от армянской.
Во время мировой войны внимание всех слоев Закавказских народностей было отвлечено событиями на фронте. Но когда после февральской революции российские войска стали покидать военную линию и уходить из Закавказья, беки и муллы воспользовались этим, чтобы вооружить их оружием крестьянские массы. Во многих пунктах железнодорожного пути из быстро вырытых траншей выскакивали вооруженные люди и останавливали воинские поезда, требуя сдачи оружия. На этой почве разыгрались кровавые столкновения у станции Шамхор, где эшелоны отказались исполнить требования задерживавших их проезд толпищ, и прибегли к вооруженному сопротивлению. Из пушек и пулеметов было разнесено несколько сельских поселений вдоль пути. Ясно было, что власть в Закавказье расшатывается и что темные силы подымают головы. При подобных условиях как во всем крае, так и в особенности в Нагорном Карабахе, где Шуши оказалась совершенно отрезанной от железнодорожной станции Евлах, стали опасаться возможности возобновления событий 1905 г. В г. Шуши власть перешла к национальным комитетам —армянскому и татарскому, и, сверх того, межнациональному. Подобные комитеты возникли и по сельским округам. Задачей их было принять все меры к предупреждению каких-либо национальных трений. Действительно, комитетам удалось поддержать порядок и межнациональный мир до конца 1918 г., когда турки, заняв Баку и укрепив там власть мусаватистов, предъявили к Шуши ультимативное требование впустить в город турецкие войска. После короткого колебания руководящая армянская группа вступила с турецким командованием в соглашение, и 30 сентября несколько турецких рот были впущены в Шуши.
Турки потребовали выдачи оружия, значительная часть армянской интеллигенции была арестована. Пробыв один месяц, турецкие части, в связи с заключением Версальского договора, должны были уйти из Карабаха и вообще из Азербайджана. В Баку вступили английские войска. Мусаватистское правительство по согласованию с англичанами направило в Шуши генерал-губернатором доктора Хосров-бека Султанова, но власть его признана была только татарской частью города; армянское же население отказалось подчиняться его распоряжениям. Чтобы устрашить армянское население, им 8—10 нюня 1919 г. был организован с согласия и при попустительстве англичан погром в армянском селении Кайраликенте, под самой Шуши. Вскоре затем азербайджанскими ротами были заняты казармы в армянской части.
Между тем в деревнях действовали армянские вооруженные отряды. Получив поддержку людьми и боеприпасами из Еревана от Армянской Республики сельские комитеты подготовляли восстание в целях воссоединения Карабаха с Арменией. Вооруженный отряд проник в Шуши и глубокой ночью на 20-ое марта 1920 г. набросился на казармы, чтобы разоружить азербайджанскую роту. Здесь он встретил упорное сопротивление. Взбудораженные выстрелами жители татарской части города поторопились на помощь осаждаемым. Начались погромы и поджоги армянских кварталов. Кто мог, спасался с семьей, бросив весь домашний скарб; бежали к скалам, чтобы по крутым тропам спуститься в глубокие ущелья и оттуда пробираться в Варанду. Туман скрывал их бегство. В эту ужасную ночь от огня и оружия погибло несколько тысяч человек. Одновременно армянскими отрядами были окружены казармы и в Ханкенды, но азербайджанской роте удалось прорвать их кольцо; при отступлении по Гаргарской долине ею было разгромлено несколько армянских деревень, подобные же столкновения вспыхнули и в долине р. Хачен.
Спустя месяц, 28 апреля 1920 г., бакинскими рабочими при содействии Красной Армии была провозглашена Советская власть в Баку, 20 мая Красная Армия вступила в Шуши, установив там тоже советскую власть.
Степан Лисицян, профессор, Заслуженный деятель науки Армении
(11) До революции она официально именовалась «татарской».
(12) По данным Всесоюзной переписи 1979 г., население НКАО составляло 162 тыс. человек из них армяне — 123 тыс. чел., азербайджанцы — 37 тыс. чел., т. е. соответственно 76% и 23% (прим. ред.).
(13) Это в особенности касалось тех случаев, когда новорожденные дети подряд умирали (прим. ред.).
(14) Акты Кавказской Археологической комиссии, т. I.
(15)Если кое-где имело место разрушение помещичьих имений (например, имения врача Мовсеса Атабекяна у с. Ханкенды или Авана Юзбаши у с. Марачи), то это произошло не вследствие революционных вспышек, а исключительно вследствие межнациональных эксцессов, которые в Нагорном Карабахе причинили ужасающиеся разрушения.
(16) Րաֆֆի, Խամսայի մելիքությունները, Թիֆլիս, 1882,с.893
(17) Автор «Истории… Албании» (Պատմութիւն Աղվանից, Շուշի, 1839) Есаи Асан Джалалян относит это событие к 1723 г.; будучи сторонником Исраэла Ори, он организовал против нашествия лезгин десятитысячное армянское войско и защитил свою страну (прим. ред.).
(18) Լեո, Պատմութիւն Ղարաբաղի հայոց թեմական հոգևոր դպրոցի, Թիֆլիս, 1915, с. 77-84
(19) «Описание Карабахской провинции», произведенное д.с.с. Могилевским и полковником Ермоловым 2-ым, Тифлис, 1823.
(20) «Перебивающих шерсть — 6, кожевенников — 9, ткачей бязи — 28, серебренников — 12, кузнецов — 25, медников — 6, лудильщиков — 3, шорников — 15 шапочников — 24, портных — 30, сапожников — 44, пе рчаточников — 4, плотников — 4, седельников — 10, делающих войлока —2, попоны — 1 j шнурки — 2, ружейные замки — 6, ружейные ложи — 6, сабли и кинжалы — 10, цирульников — 3, хлебников — 6, приготовляющих обувь в роде сандалий — 2». См. ОРВК, т. Ill, с. 309.
(21) «Не без основания Закавказские провинции могут быть названы нашею колонией, которая должна приносить государству весьма важные выгоды произведениями южных климатов».—Записка графа Канкрина в апреле 1827 г. См. ОРВК, т. I, с. 12.
(22) Մեսրոպ Թաղիադեան, Ճանապարհորդութիւն ի Հայս, Կալկաթա, 1848, с.289-290
(23) В 1833 г. в Карабахской провинции было 7 школ, кроме мелких школьных групп при приходских священниках. См. ОРВК, т. III, с. 280.
(24) ОРВК, Т. II, с. 225, 258.
(25) Огромную помощь русским войскам оказали сыновья Юзбаши (сотника) Арутюна Атабекяна Мелик-Вани и Акоп Юзбаши. См. В. Потто. Первые добровольцы Карабаха в эпоху водворения русского владычества. Тифлис, 1992; с. 58—68 (прим. ред.).
Источник: Лисицян С.Д. Армяне Нагорного Карабаха. Этнографический очерк/Отв. ред.: Л.М.Варданян и Д.С.Вардумян. — Ер., Изд-во АН Армении, 1992