«Наша Среда online» — Андрей Николаевич Муравьёв (12 мая 1806, Москва, Российская империя — 30 августа 1874, Киев, Российская империя) — православный духовный писатель и историк церкви, паломник и путешественник, драматург, поэт.
Книга «Грузия и Армения» написана по итогам путешествия, которое Муравьёв совершил по Грузии и Армении с сентября 1846 по июль 1847 года. Издание было опубликовано в Санкт-Петербурге в 1848 году типографией III отделения собственной Е.И.В. Канцелярии.
ГРУЗИЯ И АРМЕНИЯ
Армения
Св. Григорий Просветитель
Эчмиадзин
Гаяна, Рипсима, Шогакат
Литургия Армянская
Эриван. Кегарт
Арарат
Хорвираб и Арташат
Окрестности Эчмиадзина
Не более одного дня оставался я в Эривани, чтобы только не лишиться воскресной службы, и возвратился в Эчмиадзин. Еще оставалось несколько дней до праздника Армянского, и мне хотелось видеть замечательные окрестности. Патриарх предложил мне посетить, за двадцать верст, родину его, селение Аштарак, около которого есть много опустевших храмов. Дорога шла чрез знаменитое в летописях армянских местопребывание Князей Мамигонских, Ушаган. Там жил и погребен великий освободитель своей родины, Ваган, достойный преемник исповедника, князя Вартана, который положил кости свои за отечество, чтобы избавить его от огнепоклонства. Ваган создал тут церковь и похоронил в ней священные останки великого Месроба, который изобрел буквы Армянские и преложил все Св. Писание с греческого на родной язык. Погребальная церковь Месроба, обнесенная башнями и оградой, доселе высится на скалах Абарани; бурно кипит поток, под аркой смело наброшенного моста. С благоговением вошел я во внутренность полуразрушенного храма, исполненного памятью двух величайших благодетелей своего отечества. Западная часть сводов уже обвалилась и достроена кирпичом, но еще крепки середина и купол, опирающийся на высоких столбах; стены совершенно обнажены и новый иконостас не утешителен для взоров, но под его помостом гробница блаженного Месроба. Я спустился пятью ступенями в подземелье, освещенное лампадами.
Пятое столетие, ознаменованное столькими бедствиями, для народа Армянского, и падением его царства с пресечением рода Арсакидов, было, однако, высшею эпохою его славы воинской и церковной. Тогда великие потомки просветителя Григория, Католикосы Нерсес и Исаак, управляли царством, посреди безначалия князей и малодушие последних Арсакидов; тогда Католикос Иосиф, с пресвитером Леонтием и его дружиною, запечатлели кровью веру свою в Персии, а два славных вождя Мамигонских, Вартан и Ваган, свергли иго Персов; в то же время, образовались целые обители Студитов, т.е. ученых иноков, которые занимались переводами Святых Отцов, и возникли, из учеников Исаака, посланных им для образования в Грецию, знаменитые писатели: Моисеи Хорренский, Елиссей и Мамврий, но как яркое светило воссиял между ними блаженный Месроб. Первые годы юношеского возраста провел он при великом Нерсесе, и после смерти его удалился в пустыню, где изнурял тело свое подвигами поста. Сын великого отца, Исаак, вступив на кафедру, вызвал из уединения Месроба, и воспользовался его духовным образованием, для просвещения своего народа. Давно уже чувствовали необходимость букв, собственно Армянских, ибо до тех пор употреблялись Греческие и Сирские, не выражавшие достаточно всех звуков чуждого им языка. Услышав, что в Сирии, некто Епископ Даниил, изобрел новые буквы, Месроб хотел применить их к своему наречию, но нашел неудовлетворительными. Святитель Исаак послал его к знаменитым риторам греческим, в Самос и Эфес, но и там не обрел он желаемого; то чего искал внезапно раскрылось внутри его собственного сердца, когда однажды, в ночном видении, напечатлелись в нем очерки первых букв алфавита Армянского; проснувшись он составил полную грамоту. Не своему только народу оказал Месроб сию важную услугу, но тем же обязаны ему и Грузины.
Когда вполне образовалась грамота Армянская, Католикос послал его в Царьград, с письмами к Императору Аркадию и Патриарху Аттику, чтобы они содействовали ему своим покровительством, для преложения Св. Писания, с греческого на армянский, и Месроб с учениками своими совершил сие великое дело, в течении нескольких лет. Не смотря на смутную эпоху пятидесятилетнего святительства Исаака, который беспрестанно принужден был переходить из Персидской Армении в Греческую, оба они, сильною рукою, двинули просвещение своего края, и сему времени принадлежат почти все лучшие творения словесности Армянской. Когда же скончался престарелый Католикос, с которым пресеклась мужеская отрасль Св. Григория, Месроб заступил его место, и не будучи сам Католикосом, полгода управлял делами церковными до своей блаженной кончины. Князь Мамигонский Ваган, бывший в течении сорока лет правителем освобожденной им Армении, испросил себе, у сонма епископов, тело усопшего Месроба. С чрезвычайными почестями перенес он священные его останки, из Эчмиадзина в свое родовое поместье Ушаган, соорудил над ними величественный храм Богоматери, и сам ради смирения, велел погребсти себя, в одной из башен ограды: там и доселе прах его.
Недалеко от селения уже начинаются сады Аштаракские, вдоль реки Абарани, самые знаменитые во всей окрестности; но все ручьи, их орошающие, обратились, от непрестанного дождя, в один шумящий поток, который стремился нам на встречу, по тесным улицам между садов. Необходимость заставила отложить до другого дня дальнейшее путешествие, и остаться на ночь в Аштараке. Тут была некогда крепость и видны остатки башен на самом обрыве скал, где теперь жилище Патриаршее над рекой. Ученый Епископ Иоаннес Шехатунов, описавший все древности Араратской области, ожидал меня в соседней обители Мугни, Св. Георгия; но усышав, что я остался в Аштараке, поспешил ко мне на встречу, и я провел вечер в полезной для меня беседе. Утром прояснилась погода; мы поспешили, мимо Мугни, прямо к развалинам древнего монастыря Сергиева, близ татарского селения Уша, за восемь верст от Аштарака. Он был основан блаженным Месробом, который перенес туда из Персии останки глубоко уважаемого в Армении мученика, воеводы Саркиса.
Монастырь сей выстроен на скате горы, у подошвы Алагеза, и запустел только со времени нашествия Шах-Аббаса, которое оставило гибельные следы по всему краю, но еще доселе его развалины свидетельствуют о прежнем величии. Здания должно отнести к двум различным эпохам: обширная церковь, с обвалившимся куполом, принадлежит XIII веку, ибо она во вкусе Армянских зданий сего времени. Красота зодчества состоит в громадности камней и в высоте арок, крестообразно пересекающих друг друга; низкие столбы, прислоненные к стенам, поддерживают арки; из готического окна открывается очаровательный вид на дальнюю окрестность, к Аштараку и горам Алагеза. Резные кресты и многочисленные надписи, о бывших пожертвованиях, украшают стены; одна из них, над дверями, свидетельствует что в 1220 году, Князь Иоанн Курд пристроил сию церковь к прежней, когда ее обрушило землетрясение.
Но древняя церковь Месроба, V века, достойна особенного внимания, хотя она совершенно в развалинах; от нее уцелела только алтарная стена, с полусводом горнего места; подобной я не встречал в Армении, и даже полагал сперва, что она была некогда Греческою, потому что стенная живопись напоминает наши православные соборы. Влахернская Божия Матерь написана с Ангелами в полукуполе; но ниже двенадцать соборно восседающих Апостолов, со стоящим позади каждого Ангелом; еще ниже, в малых углублениях, изображены восемь стоящих Святителей, в облачениях греческих, с Евангелием в руках; из числа их можно разобрать только по-гречески имя одного Папы Сильвестра, прочие стерлись; на боковых дверях, со стороны нового храма, сохранилась еще икона Влахернская, с предстоящими ей Ангелами. Ничто не может столько доказывать древнего чиноположения Греческого в церквах Армянских, как сия живописная развалина, ибо тут устройство алтаря, и облачения святителей православные. В последствии я слышал, что много таких церквей, еще не давно существовало в Армении. Что касается до иконостасов и облачений, мне говорили: будто в Нахичевани на Дону, куда переселились из Крыма давние выходцы Армянские, бежавшие от разорения Ани, сохранилось много риз, совершенно Греческого покроя; самая завеса, доселе висит там на арке бывших царских дверей, ибо иконостас более выдвинут вперед, и потому священнодействие может совершаться как бы в алтаре.
Купол древней церкви Сергиевой обрушился от землетрясения, в 1827 году, и камнями завалил гробницу мученика, которая находилась с левой стороны. Имя сего многоуважаемого Святого церкви Армянской служит камнем преткновения между Греками и Армянами, по нелепой легенде, которая возникла уже довольно поздно, от взаимной ненависти обоих народов, ибо Сергий жил гораздо прежде разделения. По Четии-Минеи Армянской он был славным воеводою императора Констанция, сына великого Константина; когда же восстановилось язычество, при отступнике Иулиане, роздал имущество свое бедным и, с юным сыном Мартирием, бежал в Армению. Царь Арташир принял его с честью, но устрашенный походом Иулиана, советовал Сергию удалиться из его пределов, к более могущественному Сапору. Властитель Персии обрадовался пришествию столь славного вождя, и с помощью его разбил полчища Иулиаиа. Сергий, воинствуя в рядах огнепоклонников, возгорелся ревностью обратить их к истинному свету; по его сильному слову, многие тысячи крестились во имя Господа Иисуса. С гневом услышал о том ненавистник имени Христова, Сапор, но опасаясь влияния Сергиева на дружины, послал к нему юного сына его Мартирия, пригласить ко двору воеводу. Мартирий на пути взят был в плен, и чудесно освобожден молитвами отца: потому и пишется всегда вместе с ним на коне, в отроческом образе. Тяжкие мучения ожидали, вместо почести, ревностного исповедника Христова, при дворе огнепоклонника, и он, вместе с сыном, кровью своею запечатлел веру во Христа. Тело его, преданное земле в город Амианте, перенесено было сто лет спустя, блаженным Месробом в Армению, и с тех пор воевода Сергий, наравне с великомучеником Георгием, сделался предметом особенного уважения Армян, и пишется на боковых дверях алтаря, напротив Георгия. Память его совершается в субботу недели Мытаря и Фарисея, которая у нас бывает сплошною, т.е. без всякого поста, как бы некоторое облегчение ради предстоящих подвигов великого. У Армян же напротив неделя сия вся постная, потому ли что они почитают её преддверием четыредесятницы, или как некоторые объясняют, в память первоначального поста, возложенного просветителем Григорием на весь народ, когда приготовлял его к Святому Крещению. Но по странной, ничем не изъяснимой выдумке, из армянского слова Арачивур т.е. Предшествующий, которым называется у них этот пост, греки произвели слово Арцивур, и уверяют будто так называлась собака одного лже-монаха Сергия, который волхвованиями устрашал всю страну, и был особенно известен по сему спутнику. Когда же однажды его раз терзали другие собаки, Сергий наложил пост на всех окрестных жителей, и этот пост будто бы принят был Церковью Армянскою.
По моему мнению непростительно изобретать такие сказки, и повторять их безотчетно, в течение стольких веков; а между тем раздражается ими целый народ, без всякой пользы, ибо можно ли допустить, чтобы уверовавшие в спасительное имя Христово, если бы даже в чем и погрешили, до того забылись, что учредили пост в память собаки, пред великою четыредесятницею, которую они одинаково с нами содержат, ради сорокодневного подвига общего нашего Искупителя? Можно правильнее укорить Армян за то, что произвольно изменили некоторые посты: так на пример они сократили, и довольно странно, пост Рождественский, хотя сами называют его пятидесятницею: одну неделю постятся, другую разговляются, и так продолжают до самого Богоявления; Успенский пост состоит у них из одной только недели, вместо двух. Армяне еще соблюдают четыре пятидневные поста, называемые по временам года, в подражение Римским: весенний тотчас после Пятидесятницы, когда у нас церковь празднует восемь дней сошествие Святаго Духа; летний – неделю спустя, в честь самого просветителя Григория, обретение мощей коего празднуется в субботу; осенний или Георгиевский установлен на память великомученика и обретения Креста Св. Рипсимы; зимним постом называют первые пять дней Рождественского; от Пасхи же и до Вознесения не держат поста, даже в среды и пятки. Должно, однако, отдать справедливость Армянам, что они строго соблюдают посты, не позволяя себе употребления рыбы, хотя, впрочем, их монашествующие разрешают в обыкновенные дни на мясо.
Несколько выше развалин Сергиевых виден на Алагезе, другой монастырь Благовещения, оставленный со времен Шах-Аббаса; но мы не решились подыматься на гору, и чрез селение Карпи, некогда богатейшее во всей окрестности, а теперь разоренное, направились к знаменитой обители Предтечи, Охана-ванк. Она опустела только недавно, со времен Царя Грузинского Ираклия, когда он, подступив к Эривани, увел с собою жителей сих мест, для поселения их в Грузии. Нынешний Патриарх еще помнит монастырь населенным, и что туда на разрешение не раз посылали из Эчмиадзина, затруднительные вопросы церковные.
Обширная ограда с башнями, и величественная церковь Предтечи, уцелевшая кроме купола, свидетельствует о прежнем величии. Начало обители относят к великому Григорию и доселе совершается богослужение в малой церкви Просветителя, к которой в последствии была пристроена новая. Там положил он часть мощей Предтечи, принесенных им из Кесарии, и меня уверяли что доселе сохраняются они или под престолом, или под гробовой плитою, с правой стороны церкви. Мне кажется, однако, что эта могила кого-либо из знаменитых настоятелей сего монастыря, в котором, по описаниям армянским, хранился некогда самый Убрус Господа.
Главная церковь во имя Предтечи, построена была не ранее XIII века. Князем Армянским Ваче, из рода Пахлавуни. Она совершенно во вкусе зданий сего века, и замечательна высотою сводов из тесанного камня. Пред церковью обширная трапеза, на четырех низких столбах, с арабесками по окраине её купола, который прозрачен, подобно Эчмиадзинским, и легко держится на двенадцати колоннах. Спаситель, посреди мудрых и юродивых дев, грубо изваян над дверями, и кресты с надписями иссечены на стенах. Показывают обломки одного каменного креста, с изображением Спасителя, и говорят, что этот крест был мерою роста Святителя Григория. Должно полагать, что причиною основания обители во имя Предтечи, была самая местность, на диком обрыве пустынной Абарани, ибо под всею церковью простирается обширная пещера; она напоминает Палестинское жилище великого проповедника покаяния, и там виден еще тайный подземный спуск к самой реке. Жители уверяют, будто отсюда перенесены были мощи Св. Георгия, в новую обитель Мугни, оттого что, при стечении богомольцев, часто обрывался в реку народ, по тесноте места, но это не правдоподобно. Вся окрестность богата была прежде обителями; в виду Иоанновой, несколько выше по Абарани, видна Сионская, устроенная тем же Князем Ваче, и еще далее в горах находятся развалины Сагмоса-ванк, или псаломной обители, куда удалялся на лето Св. Григорий, особенно любивший пустынные места сии.
Что касается до монастыря Св. Георгия или Мугни, (ибо слово сие, не знаю почему, всегда выражает церковь Великомученика), я не нашел в ней ничего замечательного. Не ранее XVII века построена обитель и приписана к Эчмиадзину. Здание весьма обыкновенно: в ризнице показывают часть мощей Св. Георгия, в серебренной руке благословляющей, по обычаю Армянскому, череп Евангелиста Матфея, и частицу Животворящего Креста. В приделе с левой стороны есть гробовая плита, под которою, говорят, покоилось все тело Великомученика, принесенное из Никомидии великим Нерсесом; но географ Армянский Вартан свидетельствует только о черепе святого. Местное предание утверждает, будто бы за двести лет пред сим, один из царей Грузии выпросил себе мощи Св. Георгия в Тифлис, только для исцеления болящего сына, и дал за них аманатами первых бояр своих; но так как не исцелился сын его, Царь не хотел более возвратить мощей и положил их в Бочармскую обитель; оттуда перенесли их, вместе с иконою святого, в собор Алавердский, где и до ныне находятся. Однако, Мугни не перестает быть местом осеннего стечения богомольцев, не только Армян, но даже и Татар, которые, в продолжении семи недель, всякую субботу собираются в обитель, для праздника Св. Георгия. Мы возвратились, в Аштарак, мимо опустевших зданий женского монастыря Кизиль-ванк, или Красного, которым некогда славилось это селение, бывшее городом во время славы Князей Мамигонских.
С террасы Патриаршего дома, где была прежде крепость Аштарака, долго любовался я живописным ущельем, из которого стремится шумный поток Абарани, под три арки древнего моста. Солнце яркими лучами отражалось в скачущих волнах, и на лоснящихся камнях, и на пожелтевших листьях дерев. Золотыми столбами подымались тополи по утесам и плакучие ивы склонялись к шумящему потоку. Во глубине ущелья, от самого моста, еще живописнее представилась та же картина, вся проникнутая солнцем и оттененная сумраком старых башен на вершине скал. От Абарани поднялись мы, утесистою тропою, на голые высоты, усеянные мелким камнем и кочующими стадами, до самой равнины Эчмиадзинской. Нам открылось поприще славы Русской, на тех же полях, где за тринадцать веков пред тем, могущественный воевода Мамигонский Ваган, разбил полчища Лезгинские.
Здесь, в 1827 году, храбрый генерал Красовский, с четырьмя тысячами войска, поспешая на помощь к Эчмиадзину, выдержал весь напор шестидесятитысячной армии Персидской, под личным предводительством Аббаса-Мирзы, и победителем вышел из неровного боя. Он имел неосторожность ночевать подле Аштарака, вместо того чтобы продолжать ночью поход свой к монастырю, и дорого заплатил за свою ошибку. Войска Персидские преградили ему дорогу; в самый жаркий день, 8 августа, воины наши должны были сражаться с томительною жаждою и с неприятелем, которому беспрестанно подвозили воду на верблюдах. Аббас-Мирза, стоявший в садах Аштарака, перешел Абарань, по Ушаганскому мосту, и ударил с тылу на наши обозы, которые прикрывала малая горсть храбрых. Отважный воевода Персидский, Джафар-Кули-Хан, оспаривал спереди каждый шаг на безводной пустыне, и устроил батарею на кургане, который господствовал над всею окрестностью: здесь был самый жаркий бой, и, однако, ни что не могло удержать мужества Русских. С падением хана началось замешательство в его рядах. Еще немного, и полки наши увидели перед собою Эчмиадзин, хотя вдали, но тем не менее оживилось их сердце, до самой равнины они уже не дрались, а только преследовали неприятеля, отбиваясь в то же время с тыла и от Аббас-Мирзы; но тяжкий урон ожидал победителей у самой цели. Около садов Эчмиадзинских Персияне нарочно пустили, к изнуренным войскам нашим, живительную струю воды, которою поливались поля; солдаты бросились толпою к канаве, и в это время нахлынули Персияне: несколько сот наших погибло над самой канавою; жаждущие, приникнув устами к текущей струе, не приподымали даже головы, когда над нею занесена была шашка Персидская, и головы катились в воду. Здесь нужно было все хладнокровие генерала Красовского, чтобы восстановить бой. С террасы Эчмиадзинского собора, архиепископ Нерсес увидел бедствие русских войск, и выслал им на помощь слабый гарнизон. Персиане бежали и более не возвращались в наши пределы.
Остаток героев торжественно вступил в ограду; их приняли как освободителей первопрестольной обители Армянской. Лице военачальника было так спокойно, рассказывает доселе свидетель события, Патриарх Нерсес, что казалось он возвращался с приятной прогулки. Утешительно слышать рассказ сей, после двадцати лет, из уст столь знаменитого очевидца. Высокий обелиск сооружен был на поле битвы, Патриархом Ефремом, в память падших воинов, за три версты от обители, над тою бедственною канавою, которая была причиною их мученической кончины; ежегодно, 8 августа, совершается туда крестный ход Армянского духовенства, для поминовения избиенных во брани православных воинов. Где же ты, сам воевода храбрых, память коего столь священна для народа Армянского? Преждевременная кончина застигла тебя, не на ратном поле, но в мирном жилище, в Киеве, под обломками обвалившегося дома. Вот где иногда встречает нечаянная смерть воинов, смело ей смотревших в глаза, там, где она царствует между трупами! Мир праху твоему добрый воин Христов Афанасий! Ты покоишься у входа в дальние пещеры отшельников Печерских, часто поминаемый любившими тебя в Киев, и твой престарелый участник в освобождении Эчмиадзина, уже в сане Патриарха, приходил также молиться на твою могилу.
День склонялся к вечеру, когда мы стали спускаться в равнину Эчмиадзинскую; солнце было закрыто облаками, и черная туча подвигалась от Арарата; сверкали молнии, глухие раскаты грома страшным эхом раздавались по горам. Нам открылись, в одно мгновение, три славные некогда столицы Армянские, на необъятной равнине: ближе всех Вагаршапат, теперь убогое селение вокруг престольной обители, с рассеянными около церквами, Гаяны, Рипсимы и Шогакат; на лево, у подножия Арарата, в чуть видной дали, двойной утес обозначал древний Артаксат, основанный Аннибалом; вправо, на самом горизонте, под горою Кульпе, возвышался остроконечный холм Армавира, бывшего некогда сердцем языческой Армении, как Эчмиадзин сделался сердцем Христианской.
Кое где, на равнине мелькал вьющийся Аракс, не разлучный со всеми славными и горькими событиями народа Армянского, как и древний блюститель ковчега Арарат. Пред нами, у самого начала равнины, как призрак, стоял обелиск Русских воинов. Уже начиналась буря и капал крупный дождь. Мне сопутствовали два Армянских Епископа; мы остановились подле обелиска и совершили безмолвную молитву на память усопших. Гостеприимная обитель, за которую они пали, укрыла нас от непогоды; старец Нерсес досказал мне виденное мною, живым языком сердца.
Продолжение следует…
Текст воспроизведен по изданию: Грузия и Армения. Часть II. СПб. 1848
Источник электронной публикации DrevLit.Ru