«Наша Среда online» — Андрей Николаевич Муравьёв (12 мая 1806, Москва, Российская империя — 30 августа 1874, Киев, Российская империя) — православный духовный писатель и историк церкви, паломник и путешественник, драматург, поэт.
Книга «Грузия и Армения» написана по итогам путешествия, которое Муравьёв совершил по Грузии и Армении с сентября 1846 по июль 1847 года. Издание было опубликовано в Санкт-Петербурге в 1848 году типографией III отделения собственной Е.И.В. Канцелярии.
ГРУЗИЯ И АРМЕНИЯ
Армения
Св. Григорий Просветитель
Эчмиадзин
Гаяна, Рипсима, Шогакат
Литургия Армянская
Эриван. Кегарт
Арарат
Утром мы опять миновали селение Башкарни и долго следовали по ущелью, к долине Аракса. Вся она почти заселена выходцами из Персии и Турции, ибо многие тысячи Армянских семейств устремились, по окончании войны, в мирные пределы древнего своего отечества. Приятно видеть, от подошвы Алагеза до подножия Арарата, всю обширную равнину, где величаво течет Аракс, обращенную в зеленые сады, которые орошаются его живительными водами, ибо без искусственных протоков, ничего не может расти, на пламенной почве Армении. Еще недавно, одни только редкие аулы Татарские, кое-где рассеяны были на пустоте равнины, на которой не смели селиться Христиане, из опасения Курдов. Мы спустились к селению Двин, которое получило свое громкое имя от близ лежащих развалин, и увидели в поле обширный двух ярусный холм, окруженный рвами: это была древняя столица Армении. Развалины её простираются ныне между трех селений, из коих два, Арташир и Двин запечатлены сами историческими именами, а третье, Топра-кале, означает земляную крепость или насыпь, в которую теперь обратилась могущественная некогда столица. Персидское название Двин, т.е. холм, совершенно соответствует её нынешнему состоянию, ибо один только могильный курган гласит о минувшем величии целого царства; а некогда судьба всей Армении зависела от сего холма!
Сын Тиридата, младший Хосрой, перенес сюда столицу из Арташата, которому вредили болотные испарения Аракса, и с тех пор Двин, прозванный Востаном или Царьградом, посреди своей плодоносной равнины, сделался сердцем Армении; чрез него текла вся богатая торговля Индии с Западом. Когда же в V веке пало, под игом Персов, царство Армянское, отселе поднялся витязь Вардан Мамигонянин, с горстью храбрых, чтобы отразить полчища Издигерда и его Магов, которые усиливались ввести огнепоклонство. Вардан перенес сюда столицу духовную из Вагаршапата, с кафедрою Католикосов, и они основались в Двине, почти на пятьсот лет, до возвеличения новой столицы Ани, уже при династии Багратидов. Самое летосчисление Армян, которому доныне они следуют, восприяло начало в Двине; ибо католикос Моисей, исправив в 551 году ошибки календаря, велел, довольно странно, начинать новую эпоху не от Рождества Христова, а от созванного им собора; таким образом Армяне отстают, на 551 год, от всех Христианских летоисчислений.
Тяжкие разорения претерпел царственный город, от завоевателей Арабских, при самом разгаре их веры. Приступом взят был Двин и разрушен почти до основания; двенадцать тысяч жителей пало на его пепелище, сорок тысяч уведено в плен и надобно было иметь всю ревность Нерсеса строителя, чтобы восстановить город из его развалин. Несколько лет спустя бывшая столица Царей Армянских сделалась местопребыванием наместников Халифа и, укрепленная ими в начале VIII века, еще однажды процвела под их владычеством; но она вскоре опять подпала игу завоевателей Сарацинских. Еще ужаснее их оружия, были для Двина землетрясения, проистекавшие от соседства Арарата.
В исходе IX века трех месячное, почти непрестанное колебание, сокрушило в нем храмы и палаты, и жертвою оного сделались до семидесяти тысяч жителей. С тех пор уже не восставал Двин в прежней красе своей, хотя еще до XII века, продолжал быть правительственным, по жительству в нем Эмиров. Мало по малу совершенно стерся он с лица земли, и кто найдет теперь на пустынном холме место великолепного собора Св. Григория, который воздвигнут был витязем Вартаном, и палаты Католикоса Нерсеса, и следы бойниц Эмира Абдал-Азиза? Не только зданий, нет даже и следов их!
Страшно стоять на развалинах, где до такой степени истребилось все человеческое и время сгладило самые камни, оставив только черепки и прах! Здесь, более нежели где-нибудь, чувствуется все наше ничтожество, особенно когда свободный взор широко объемлет окрестные вершины гор, сих исполинов творения. Один Арарат уже подавляет в сердце мелкое воспоминание частного разрушения, вселенским ужасом потопа. Сколько, однако, столиц Армянских, одна за другою, стерлись пред лицом сего Арарата, в одной области, искони носившей его имя и ныне вдвинутой в пределы наши? Двин, и подле него, на другом холм, Арташат, и на равнине Вагаршапат, и еще две столицы, приникшие к нашей грани на берегах Арпачая, Ерованташат и Ани, чудная в самых обломках. Можно причислить к столицам Армении еще один город, процветший уже во время её падения, Джульфу на берегах Аракса, от которой осталось теперь исполинское кладбище. Все это сокрушилось постепенно у ног Арарата, на той равнине, где еще сохранилась там память первого поселения человеческого после потопа, в самом имени Нахичевани, с мнимою или действительною могилою второго родоначальника Ноя.
Гостеприимный кров ожидал нас на эту ночь, в доме начальника участка Зангибасарского, который распоряжался, по соседству двух столиц Армянских, вместо их бывших державных властителей и Эмиров: sic transit gloria mundi! Мне сопутствовали несколько служащих из Эривани, и в числе их Абовьян, который соединял образование Дерптского университета с местными познаниями края: он был неутомимым спутником Паррота и Абиха на Арарате. Утром мы были уже опять на конях, по направлению чудной горы сен, и быстрый Аракс принял нас в свои заветные воды. Не легкое дело отыскать брод Аракса, который беспрестанно изменяет свое течение, и заставляет иногда путешественников дорого платить за свою отвагу. Опытный казак указывал нам путь по водам; мы следовали за его длинною струей наискось реки, чтобы не быть увлеченными её течением.
За нами несколько семейств Курдов, которые возвращались с летнего кочевья, стали переправлять стада свои; они брали себе на плечи молодых ягнят, напоминая образ благого Пастыря, хотя увы! не принадлежат сами к его избранному стаду. Не только в этом, но и в других случаях, я удивлялся отчетливости, с какою Евангельские притчи списывали природу. Привыкнув видеть, у нас в поле, пастуха, следующего за рассеянным стадом, я не понимал Евангельского выражения, которое так часто поражало слух мой: и егда своя овцы ижденет, пред ними ходит, и овцы по нем идут, яко слышат глас его; по чуждем же не идут, но бежат от него, яко не знают чуждого гласа (Ин. 10: 4–5). Но посреди пастушеской жизни кочующих Курдов, разрешилась мне сия притча, когда я увидел овец их, одна за другою, следующих по узкой тропе за своим пастырем, и действительно знающих его голос. Курды сии, которые целыми семействами переходили Аракс, еще не совершенно возвращались на свои зимовья; но, спустившись с высот Алагеза, временно останавливались на равнине Аракса, потому что могли находить там еще не много корма для скота. Переселение их представляло живую картину патриархального быта: жены и дети сидели в корзинах на ослах; коровы и даже собаки были навьючены домашним скарбом; подозрительно падали на пришельцев взоры смуглых пастухов. Время их перекочевания есть самое опасное для одиноких путников, по частым разбоям, которые трудно остановить, потому что большая часть Курдов переходит за границу или передает похищенное своим единоплеменникам, в Персии и Турции, получая от них взаимно те же услуги.
Но между сими дикими скитальцами, есть одно племя, более кроткое, по древним воспоминаниям Христианства; это Иезиды, встречающиеся наиболее у подошвы Арарата, в наших пределах, хотя, однако, довольно в малом числе, потому что при усмирении Курдов, нынешним Визирем Порты, Решид-Пашею, на них особенно, как на иноверцев, обращено было его оружие. Их называют в простонародье поклонниками диавола, Иблиситами, потому что они всегда отзываются о нем с осторожностью, говоря: «не надобно проклинать его; он может покаяться, и его простит Бог». К какой собственно секте Христианской принадлежали Иезиды, нельзя достоверно дознать, но нет сомнения, что они были некогда Христианами, и будучи отвержены Церковью за ересь, одичали в своем одиночества, и утратили основные догматы; сохранилась, однако, в их темных преданиях, некоторая слабая тень Христианства. Так, например, у них есть две степени священства, как бы пресвитеры и клирики (шейхи и пиры), для которых существует особенное посвящение, с общественными молитвами, и даже с облачением, на подобие черной ризы поверх хитона. Они служат свидетелями при браках, хотя совершают оные, равно как обрезание и погребение, по обычаю магометанскому, ибо все перемешано у Иезидов. Они забыли крещение, но еще помнят таинство приобщения, боятся уронить каплю вина на землю, когда пьют, потому что почитают его священным напитком, и однажды в год, в Великую Пятницу, их духовные старшины молитвенно раздают народному собранию хлеб и вино, говоря: «тело Христово, кровь Христова». По сему Иезиды не питают к Христианам той ненависти, какою исполнены к ним фанатические Курды; напротив того, они уважают духовенство Армянское, принимают от него благословение, посещают иногда церкви и соблюдают некоторые посты на память святых, особенно Георгия и Сергия. Вообще они гораздо мягче нравами и честнее Курдов, хотя не менее воинственны: вот каково благое влияние веры Христовой, даже и в столь искаженном её виде. Почитая Господа Иисуса Христа своим Пророком, они называют его Светом Божиим, явившимся от девы Марии, но не имеют ясного понятия о искуплении, и полагают, как Магометане, что Господь, позволив распять себя на кресте, вознесся с него на небо. Странное народное поверье сохранилось между ними, будто бы, во время распятия, один из их племени, желая облегчить Господа, похитил гвоздь из его ноги, и за то приобрел для всего народа право похищать, но только без насилия. Все сии сведения о Иезидах сообщены мне были Абовьяновым, который сам слышал их от Армянского священника, долго жившего между ними.
Приближаясь к подошве Арарата, мы переехали по мосту речку Карасу, не широкую, но чрезвычайно глубокую, которая внезапно выходит из-под земли, у подножия горы. Она дала повод естествоиспытателям думать, что из внутренности горы, скопились в ней одной все водяные ключи, ибо на поверхности Арарата нет почти нигде источников, хотя вершина его постоянно бывает покрыта снегом. По сему некоторые приписывали самый обвал, истребивший селение Ахуры, не вулканическому извержению, а только прорыву воды, накопившейся в пустоте горы; но беспрестанные землетрясения, которые, начинаясь от Арарата, колеблют всю окрестность, свидетельствуют об огненной буре, возмущающей сердце сего древнего свидетеля потопа, хотя и не открыто жерло его подобно Везувию. С казачьего поста Аралых, куда нам должно было возвратиться для ночлега, мы взяли свежих лошадей и конвой, потому что граница наша, пролегающая между вершинами малого и большего Арарата, делает необходимою такую предосторожность. Проводником служил для нас сам престарелый старшина Армянского селения Ахуры, который только с семью человеками спасся из его страшного разрушения. Оно случилось 20 июня 1840 года, в шесть часов вечера, и пять тысяч человек сделались жертвами обвала. Я просил старца, рассказать мне о своем бедствии, и с трудом стал он объясняться предо мною, как человек, который, по сильному выражению Данте, в одно время и плачет, и говорит: «Come colui che piange e dice»:
«Нас было до пятисот семейств в Ахуры, мы жили счастливо и богато, в одной моей семье считалось двадцать две души, братьев и сестер, сыновей и дочерей, и невесток и внуков! – и одинокий залился слезами. – Жена моя была на пастбище на горе, и как бы предчувствуя беду, присылала дважды, в тот горький день, звать меня к себе; только вечером мог я собраться. Семилетний любимый внук мой, пристал ко мне: дедушка возьми меня с собою, пожалуйста возьми…» Голос старика опять замер. «Ты взял его? – Ах я его не взял!» – и долго рыдания заглушали речь, так что мне совестно было расспрашивать далее. Когда же успокоился, он сам продолжал: «Вы увидите место селения; оно лежало в малой ложбине, как бы в ущелье и посредине тек ручей; дома стояли по скату оврага. Солнце уже спускалось к горе, и казалось все ясно; но только ступил я на край оврага, вдруг что-то страшно завыло в горе, и вихрем дунуло из неё вдоль ущелья, так что, в одно мгновение, день сделался ночью, и я без памяти упал на землю. Не знаю сколько я пролежал, казалось мало, но тут ушла вся моя жизнь. Я встал, перекрестился: будто ясно, а ничего не вижу; все есть, а селения нет, припоминаю где я? Сады видны, а селения нет, и монастыря нет; вся долина засыпана камнем и землею, я опять упал и не хотел более вставать; что мне одному было жить на свете? Солнце стало садиться; тут я вспомнил, что у меня есть жена, и что она меня к себе звала; хочу идти, вижу идут три женщины бледные и говорят, что они только что хотели спуститься в селение, как их опрокинула буря, а кто шел впереди тот обрушился; и стада не хотели идти в долину, но пастухи силою вогнали и все пропало. Мы стали плакать, да что в слезах; страшно было! Я пошел в гору к жене; она встретила меня, как будто ничего не случилось, слышала страшную бурю, но бури бывают в горах, и гром гремит и молнии разят; она только видела, что я как мертвый, а того не знала, что из всей её семьи один лишь я живой! Когда услышала не верила, когда же поверила, едва не умерла сама. Ночь мы прорыдали, утром пришли Курды и отняли последнее мое стадо, если можешь, возврати мне это стадо; я просил многих и нет успеха! Ведь у меня больше ничего не осталось, а я был богат и старшиною, у нас было двадцать две души! и жена моя умерла с горя».
Горько опять зарыдал старик. «Кто же еще спасся?» – спросил я. – «Из бывших в селении только семь душ: я, да четыре женщины, да два мальчика. Один из них, двенадцати лет, был полузасыпан землею на краю оврага. Курды, узнав о нашем бедствии, как волки нахлынули на другой же день, и отрыли мальчика, но и они сжалились и отвели его в ближнее селение; он и теперь жив. Те же из Курдов, которые пришли раскапывать церковь, чтобы ее ограбить, сами погибли под её развалинами, потому что буря возобновлялась в продолжении нескольких дней, хотя не столь ужасно, но камни не преставали летать, а каковы эти камни, вы увидите по дороге; они были больше заваленных ими домов». Я спросил старика, где он теперь живет? И он отвечал: «Когда постепенно собрались жители Ахуры, бывшие в поле, или у стад, или на промысле, мы хотели раскопать наше пепелище, чтобы опять на нем поселиться; но невозможно было разрыть эту груды камней, да и к тому же иссяк единственный источник, который, проходя через селение, орошал наши сады; а сады были лучшие во всей окрестности, и теперь еще кое где обгорелые торчать из земли; тут и огонь, и вода все соединилось чтобы истребить нас. Чудотворный источник Св. Иакова, из которого разносили воду по всей Армении, для истребления саранчи, чуть-чуть каплет теперь под скалою, а монастыря его нет и следов. Что нам было делать без воды? Мы поселились недалеко, у самой подошвы горы, в новом Ахуры, но уже старого не воротишь! Да и нас не более ста человек, а там было пять тысяч: так покарал нас Господь, за грехи наши!»
Селение, которое так горько оплакивал осиротевший старик, лежало на северной покатости Арарата, и под новым, искаженным названием Ахуры, таило древнее Арх-ури, которое свидетельствовало о давности поселения. Арх-ури значит собственно по-армянски: «насадил виноград», и незапамятное предание указывает на место сие, славившееся своими виноградинками, как на то, где действительно праотец Ной насадил первую лозу. Гора Масис, одна из Араратских, наименованных в книге Бытия, искони ознаменована была памятью ковчега, и это не какое-либо частное предание армянское, во общее всего Востока, освященное Св. отцами Церкви. Современник падения Иерусалима, Иосив Флавий, в книге своей о древностях Иудейских, ссылается на более древнего писателя Халдейского, Вироса жившего за много веков до РХ, который говорит, что около гор Кордуанских или Курдских, в Армении, еще существует часть ковчега; жители отрывают от него смолу, и делают из нее амулеты, почитаемые заветными, против волхвования. Писатель церковный Евсевий, говоря о ковчеге, указывает на теже места Армении, а Св. Епифаний Кипрский прямо говорит, в книге о ересях (против Назареев, ересь XVII. кн. 1), что остатки Ноева ковчега досель показываются в горах Курдов.
И так, не должно казаться странным, если Св. Иаков Низивийский, почти современник ученых Евсевия и Епифания, движимый благочестием, ходил нарочно в область Араратскую и подымался на Масис, чтобы там видеть остатки ковчега. И что дивного, если кто из Ангелов, посылаемых Богом для служения человекам, с недоступных вершин Арарата, действительно принес ему желанное дерево? Быть может, Ангел принес его, и во свидетельство будущим неверующим родам, дабы не сомневались в истине, не только потопа, о котором гласит всемирное предание, но и спасительного ковчега, который, по словам Апостола, был образом Церкви. На том месте, где Св. Исповедник, имел свое чудное видение, основана была обитель во имя его, Католикосом Армянским Анастасием, в начале VII века, ибо он сам был родом из селения Арх-ури; вероятно он же соорудил там и церковь, которая, как мне говорили, напоминала зодчеством своим церковь одновременную Св. Рипсимы, что близ Эчмиадзина. Теперь уже нет ни малейших следов церкви и монастыря, указывают только их место.
Можно считать около двадцати верст от Аралыха до Ахуры, и на расстоянии пятнадцати от бывшего селения, вся покатость горы усеяна вулканическими камнями. Некоторые из них уже рассыпались на куски, но другие еще стоят исполинскими массами, возбуждая невольное удивление: каким образом внутренность горы могла извергнуть или оторвать от ребер своих такие громады, чтобы бросить их за пятнадцать верст! Каковы же были порывы этой страшной бури, столь далеко разметавшей свои каменные перуны? Эти камни служат теперь, по выражению псалма, прибежищем зайцам, ибо их несколько поднялось из-за утесов и за ними понеслись всадники наши, по скату Арарата. Немного выше, показались одинокие деревья, как бы опаленные и засыпанные землею, остатки тех богатых садов, которыми славились Ахуры. Место это служило летним пребыванием, для Сардаря и жителей Эривани, и складочным, для заграничной торговли с пашалыком Баязидским и ханством Макинским, а иногда и таило в себе награбленную курдами добычу, и быть может за сие нечистое, не без крови добываемое стяжание, подверглось Божию гневу. Мы подъехали с левой стороны, по глыбам камней к оврагу, в котором лежало и погребено селение, и по трудной тропе спустились в его средину, где еще сохранилась лужайка с абрикосовыми деревьями, которые пощадила буря. Тут протекал некогда ручей, скудный летом, но обильный зимними снегами: за грудами скал виден след его, где теперь струится дождевая вода. С большим трудом поднялись мы, по скалам, к тому месту, где стояла некогда обитель Св. Иакова, и уже не могли идти далее к его источнику, отстоявшему еще за версту, ибо каждый шаг дорого нам стоил, по остриям осыпавшихся камней.
Еще видна высокая площадка монастырская, на правой стороне оврага, но уже нельзя распознать где была церковь, где ограда. Старшина указывал их по догадке, и я помолился о погибших на развалинах, над местом видения Иакова. Говорят, что последний Архимандрит обители, Старец почтенный, чрезвычайно скорбел о преждевременной потере своего племянника, и беспрестанно приходил плакать над могилою юноши, не предвидя своей бедственной кончины. Ах! Как часто мы сами скорбим, в слепоте своей, о тяжких разлуках, называемых вечными, когда бы надобно было благодарить Бога, за благовременное предохранение взятых им, в лоно свое, из сей горькой юдоли плача. От монастыря мы опять спустились в селение, к церкви, которую можно узнать по изваянным на камнях крестам. Курды унесли мало по малу всю утварь, равно как и все что только могли найти, в разрытых ими домах. Тут же, подле церкви, старшина со слезами показал нам место своего дома, и поклонился до земли семейному праху. За год пред тем мне случилось видеть Помпею, занесенную пеплом Везувия; но здесь другую Помпею, Араратскую, указывал мне один из её жителей, и не верилось, что только шесть лет, а не столетия, протекли над нею, как над первою, и что еще живое существо может так ужасно водить, по могилам всего своего семейства. И что еще страшнее: буря, истребившая живых, пощадила мертвых; целое кладбище, расположенное на краю оврага, в нескольких только шагах от церкви, уцелело с своими надписями и крестами. Таким образом, древние мертвецы имеют каждый свою отдельную могилу, а новые все только одну.
С горьким чувством возвращался я из Ахуры; солнце уже спустилось за высокую вершину большаго Арарата, покрытую снегом, и ярко озарило пред нами всю необозримую равнину Аракса и противолежащие горы Алагеза. Белела дальняя Эривань на скалах Занги, и будто бы виднелась обитель Эчмиадзинская; но не земля, а небо, поразило меня своим зрелищем, в сию вечернюю торжественную минуту. По глубоко синему небу, каким оно бывает только на юге, перекинулась светлая полоса, в виде радуги, от самой вершины Арарата до противоположных гор. Это было отражение одного солнечного луча на снежной главе исполина, и оно странно распространилось чрез все небо, на подобие млечного пути; мне же напомнило ту заветную радугу, которая впервые утешила обновленный мир после потопа, когда восприята была Богом благодарственная жертва праотца Ноя. Сия небесная дуга сопутствовала нам до самого ночлега, доколе не воцарилось в небе серебристое светило ночи и не зажглись мириады звезд, которые так поэтически назвал один из Святых Отцов, мозаикою неба.
Текст воспроизведен по изданию: Грузия и Армения. Часть II. СПб. 1848
Источник электронной публикации DrevLit.Ru