ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
(Из цикла «Долгое лето»)
– Слышишь?
– Что?
– Будто бы поют.
Сестра поводит худыми плечами, склоняет голову набок.
– Это электрички.
В упругом воздухе гудят оводы. Как-то раз, отмахиваясь от них ивовым прутом, сестра рассекла одного ровно надвое, и две еще живые половинки упали в пыль и долго корчились в ней, а сестра смотрела, округлив рот и глаза, пока наконец не догадалась раздавить их ногой.
– А знаешь…
За полем виднеется низкая поросль плакучей ивы, скрывающей заболоченные берега реки. Из зарослей то показываются, то вновь в них скрываются две крошечные фигурки: та, что повыше, размахивает руками, грозит кулаком размером с булавочную головку. Другая, едва не теряющаяся из виду за мельтешением травы, отрицательно мотает головой.
– Это Комарица пытается загнать мелкую в воду.
Сестра срывает стебелек тимофеевки, складывает пополам, прикусывает зубами, наклоняется к моему лицу и угрожающе шевелит тимофеевыми «усами».
– Я жужжжелица! Жжжж!
В самом начале лета старшая Комарова пыталась научить Лену плавать: та села на деревянный мосток, крепко ухватилась за колышек, который служил мостку одновременно и опорой, и перилами, перекрестилась, скользнула в воду и рассмеялась.
– Тут матрас, как будто!
Все еще держась за колышек, она подпрыгнула высоко, как если бы вода реки выталкивала ее. Старшая рассердилась.
– Плыви давай! Что ты там дурью маешься?!
Мелкая показала язык, побрызгала на сестру водой и подпрыгнула еще выше. Ругаясь, как сапожник, Катя скинула поношенное платье и нырнула солдатиком с мостка. Через мгновение она вынырнула: в руке ее было зажато что-то, похожее то ли на ком черной тины, то ли на обрывок мокрой шубы. Лена завизжала, пулей выскочила из воды, проползла на четвереньках по мостку, рассадив в кровь оба локтя, поднялась на ноги и пустилась наутек.
– Теперь ни за что не загонит. Мелкой теперь в каждой луже будут утопленники мерещиться.
Старшая Комарова заметила нас и помахала рукой.
Сестра мечтает стать художником. По вечерам она заставляет меня позировать, третье лето подряд подправляя один и тот же портрет, на котором изображена девушка в кринолине и с высокой прической – принцесса.
– Это Офелия, знаменитая балерина! – воскликнула младшая Комарова и ткнула пальцем в портрет. На щеке принцессы появилась веснушка.
Комаровы прячутся: несколько дней назад их собаку Лорда мальчишки из компании Босого задушили металлической проволокой. В отместку Катя обмотала такой же проволокой, в изобилии валяющейся вдоль железнодорожной насыпи, калитку Босого. Утром в ловушку попался его отец, тут же озверел и задал сыну страшную таску. Давясь слезами, Босой клялся передушить всех Комаровых сестер и братьев, и сестра, возвращавшаяся от Марии Терентьевны с бидоном молока, слышала его «Убью! Убью!», раздававшееся из-за глухого забора.
В детстве лето кажется очень долгим, а человек – очень легким. Мы кормим Вербу хлебом: она берет его с наших ладоней мягкими губами, фыркает, встряхивает давно не чесаной гривой. Сестра обнимает ее за шею, наклоняется, заглядывает лошади под рыжее брюхо, вскрикивает шепотом:
– Это не Верба! Это же Верный!
Мы бежим по дороге, подпрыгивая, перегоняя друг друга, ромашка наполняет воздух запахом аптеки. Верный жует брошенную перед ним буханку, удивленно смотрит нам вслед, переступает натруженными ногами с распухшими суставами.
Река тащит разный сор: опавшие листья и сухие палочки, пустые спиральки раковин прудовиков. В самой середине ее есть небольшой обвитый водорослями остров, до которого можно добраться только вплавь. Старшая Комарова утверждает, что на острове зарыто сокровище, и в конце концов мы втроем добираемся до него. Лена сидит на берегу, поджав под себя ноги, все в комариных укусах. Остров оказывается зарослями тростника: мы проваливаемся по пояс в ил, старшая Комарова забирается дальше всех, увязает по грудь в черно-коричневой жиже. Сестра хватает ее за руки, тянет, Комарова упирается, мотает белобрысой головой.
– Ой, не могу я с ней, до чего упрямая!
– Дылда! Не тяни! Не видишь, меня за ноги держит?!
– Кто тебя там держит, Комарица?
– Водяной, водяной схватил, держит!
Комарова корчит рожи, закатывает глаза и пытается опрокинуться на спину. Лена бросает расчесывать коленку, мечется вдоль берега, мельтешит руками, но в воду зайти не решается.
– Ааа, спасите! Ооой, помогите!
Катя с неожиданной силой тащит меня и сестру в самую гущу тростника. Сестра краснеет от гнева, пытается ущипнуть Комарову за тощее предплечье, та уворачивается, кусает сестру за палец.
На солнце грязь застывает в сероватую корку. Комарова спорит с сестрой, как лучше поступить: дождаться, когда корка засохнет, чтобы потом сколупать ее ногтями, или помыться в реке.
– Ты мне скажи, Катька, откуда такие, как ты, вообще берутся?
– Не нравится – не ешь.
Сестра пожимает плечами, трет переносицу, замечает, что палец тоже вымазан в грязи, и спускается к реке. Я иду за ней. Комарова подскакивает, зло кричит нам вслед:
– А я подожду, когда засохнет и само отвалится! А вы – городские мокрые курицы!
По вечерам в деревне часто нет электричества, и мы сидим при свечах: сестра рисует карандашами в блокноте, я читаю. По столу, накрытому истертой клеенкой, ползет, осторожно переставляя ноги, крупный черный жук. Дойдя до края пульсирующего кругляша света, жук замирает.
– Слушай, там правда был утопленник?
– Комарица говорит, был.
– Ну, то Комарица…
Сестра подталкивает жука карандашом, тот с сухим щелчком переворачивается на спину и притворяется мертвым.
Во сне сестра стонет, вертится, наконец падает с кровати. Бабушка поднимает ее, сидит над ней всю ночь, поминутно наклоняется, прислушивается к ее дыханию, трогает ей лоб, что-то тихо шепчет.
Младшая Комарова с утра стоит под окнами: руки по швам, голова запрокинута, нос в веснушках, нечесаные белые пряди.
– Городски-и-и-е! А-уу! Городски-и-и-е! Че не выхо-о-дите?!
– Сестра болеет, температура у нее!
Комарова задумывается, потом снова запрокидывает голову и с видимым удовольствием выкрикивает витиеватое ругательство.
– Ну и дура!
Я захлопываю окно, через две минуты Комарова уже колотит в дверь, взбегает по крутой лестнице на наш второй этаж, лезет в коробку с игрушками, вытаскивает из нее за ухо красного шерстяного кота.
– Подари!
– Обойдешься!
Комарова прижимает кота к груди.
– А ты чем болеешь?
– Так просто…
Сестра отворачивается к стене, ковыряет пальцем дыру в обоях. Комарова молчит, мнет в руках шерстяного кота, теребит грязный подол.
– А Катька дала Босому козьих катышков. Сказала, как будто изюм в шоколаде.
– И он ел?
– Ел! Он ел и Стас ел!
– Мелкая, они теперь вас точно убьют.
– Точно убьют, – соглашается Комарова.
Сестра наклоняется с мостка, снимает с его нижней поверхности крупного прудовика. На воздухе прудовик прячется в раковину, закрывает вход плотной створкой. Сестра пытается осторожно подцепить край створки ногтем, снова опускает прудовика в воду, держит так некоторое время, но раковина не открывается, и сестра разжимает пальцы. Река, полноводная после двух недель проливного дождя, плавно перекатывается через большие гранитные валуны, на которых мы любим сидеть, свесив в воду босые ноги, в засушливое время.
Мы идем вдоль реки, сестра старается делать шаги поменьше, но все равно то и дело меня обгоняет. Земля под ногами вздыблена древесными корнями.
– А как думаешь…
– Что?
– Да так…
Сестра поднимает с земли ивовую веточку, вертит ее в руках и со вздохом отбрасывает. Опять начинает накрапывать дождь.
Лена сидит, скрестив ноги, на полу; Катя, низко склонившись над столом, шьет платье для ее шерстяного кота. Сосредоточенно вытягивает нитку, от ее усердия у старой иглы отламывается ушко. Комарова выбрасывает иглу в окно, долго копается в картонной коробке, полной спутанных ниток и пуговиц от давно истлевшей одежды, несколько раз чем-то колется, с торжествующим возгласом достает из коробки новую иглу.
– Комарова!
– Че?!
– Да ниче! Ты о технике безопасности слышала?
– Это у вас в городе – техника…
Сестра выбирает из коробки обрывок кружева, повязывает коту на хвост, Лена вскрикивает от восторга.
– Комарица, ну переезжайте к нам в город после школы! Переедете?
– Опять заладила!
Комарова хочет сказать что-то еще, но рот ее вдруг кривится, она закусывает губу, с размаху загоняет иглу под ноготь и заливается слезами.
За окнами проезжает телега: Верба везет своего пьяного хозяина домой. Лена вскакивает, выглядывает в окно:
– Накоплю денег и выкуплю у него лошадку.
– Верба старая, он ее скоро на колбасу сдаст.
– Ну и злыдня же ты, Комарица!
– И ничего не злыдня, а честная. Что вы, городские, вообще о жизни знаете?
– Ты зато много знаешь!
Комарова в ответ показывает сестре язык, и мы снова ссоримся.
Дождь шелестит по крытым толем крышам, прибивает к земле глиняную пыль, переливается из придорожных канав в огороды. В колодец уже не приходится опускать ведро на длинной грохочущей цепи: чтобы зачерпнуть воду, хватает длины руки. Мы гуляем под зонтиками, и Комаровы дразнят нас «бледными городскими поганками».
– Бабушка говорит, раньше дождевую воду пили.
– Вот еще! Всю жизнь живу в деревне, никогда мы дождевую воду не пили!
– Так сто лет назад! Тебя еще на свете-то не было.
– Ниче не знаю, твоей бабушки тоже тогда на свете не было.
Лена прячется под мой зонт, Катя демонстративно шлепает калошами по лужам: мокрые белые волосы облепили ее лоб и плечи, она похожа на русалку.
Ондатра высовывает нос из приречных зарослей, таращится на нас маслянистыми бусинами глаз. Лена бросает ей взятые из дома сушки:
– Кушай, крыска!
Зверек нюхает сушки, недоуменно шевелит усами, отворачивается, бесшумно заходит в воду и плывет к другому берегу: в сгущающихся сумерках видно, как сильно его сносит течением. Катя встает с влажной от прошедшего дождя земли, прохаживается вдоль берега, вглядывается в черноту реки, приставив ладонь ко лбу «козырьком», вытягивает тощую шею.
Сестра сосредоточенно водит длинным пальцем по карте. Наша река берет начало из большого верхового болота далеко на западе и течет в основном по безлюдным болотистым местам, петляет между лесами и дикими полями, жмется между берегов из красной глины.
– Говорят, тут метров шесть-семь, – сестра показывает на один из изгибов реки недалеко от железной дороги, где расположен высокий обрыв, который деревенские называют «Гаврилкой». Комарова рассказывала, что название произошло от имени парня Гаврилы, который на спор трижды прыгал с обрыва: два раза вынырнул, а на третий раз утонул. Гаврилу искали всем миром, но так и не нашли.
– …потому что, – Катя округляет глаза и поднимает вверх указательный палец, – Гаврилу затянуло под второе дно, и он до сих пор там лежит, а в полнолуние…
– Комарица, хорош врать! – сестра сердится, на скулах ее загораются алые пятна.
– Да ниче я не вру! – кипятится Комарова. – Где это я вру? Ты сама вот сходи к обрыву в лунную ночь, увидишь!
– Да что я там увижу?
– Да ниче! Вот ниче! Вот и не говори, если не знаешь!
Комаровы остаются у нас, ужинают с нами гречневой кашей с молоком. Сестра откладывает ложку в сторону, пристально смотрит на старшую Комарову, та делает вид, что не замечает.
– Комар комарыч комаровский.
Комарова хохочет, зажимая рот ладонью, из носа ее брызжет молоко, вылетает пара зернышек гречи, мы смеемся вместе с ней, сначала сдерживаясь, потом во весь голос. Из комнаты прибегает бабушка, качает головой, всплескивает руками:
– Поесть спокойно не могут, оглашенные! Ну, еще подавитесь, еще подавитесь мне!
Слабой старческой рукой она дает сестре подзатыльник, и мы смеемся уже до изнеможения, пока из наших глаз не выступают слезы и в головах не начинает звенеть.
Сестра чему-то улыбается во сне, беспокойно ворочается с боку на бок, вдруг принимается плакать.
– Ты чего? Что тебе приснилось?
Она смотрит непонимающими глазами, часто моргает.
– Не помню, вроде ничего и не снилось.
Мы сидим рядышком и переговариваемся шепотом. Сестра дышит тяжело, как будто только что бежала.
– Ох ты, вспомнила… утопленник снился.
– Надо Комаровой утром все высказать. Она мелкую вообще запугала.
– Да она не нарочно.
Сестра думает, нервно кусает ноготь, повторяет неуверенно:
– Не нарочно она. Так просто… сдуру…
Комаровы таскают на стройке в садоводстве керамзит, набивают им полные карманы, идут на берег реки.
– Если мой камень поплывет, исполнится мое желание!
– А ваши камни все тонут, городские!
– Комар комарыч, где вы такие берете?
– Так я тебе и сказала, дылда! Это волшебные камни, вот!
Катя замирает, несколько кусочков керамзита крошатся в ее кулаке. Босой и компания – все семеро – спускаются с пригорка и не торопясь идут к нам; Босой ухмыляется во весь рот.
– Ну что, твари, попались?
Старшая Комарова широко размахнулась, швырнула в него россыпь керамзита, схватила Лену за шиворот и потянула к реке. Младшая завизжала, повалилась плашмя на землю, вцепилась пальцами в траву. Мальчишки на мгновение растерялись, потом захохотали, принялись показывать на нас пальцами. Лена лягнула старшую сестру в грудь, потом в голову, освободилась и поползла на четвереньках прочь от берега. Мы бросились в реку, поплыли, не оборачиваясь. Сестра ударилась ногой о скрытый под водой камень.
Ветер раскачивает длинные ветви старой ивы, полощет их в воде.
– Это старые русалки, между прочим.
Комарова вскарабкивается по стволу, растущему почти параллельно земле, устраивается на одной из толстых веток, свешивает вниз грязные босые ноги.
– Выбираются на берег, врастают ногами в землю и превращаются в деревья.
– Ну, началось…
Сестра отрывает пару серебристых листьев, пускает их плыть по воде, но они кружатся у самого берега и застревают в зарослях тростника.
– Ты хоть ври, но не завирайся. Какие у русалок ноги?
Комарова подпрыгивает на своей ветке.
– Че?! Я вру?! Ты вот не видела, так сама бы молчала!
– А ты, значит, видела?
– Видела! Все видела!
– Русалок ты видела? С ногами?
Сестра становится пунцовой от гнева, Комарова раскачивает ветку все сильнее, наконец та не выдерживает, надламывается, с шуршанием и плеском падает в реку, мы бросаемся вытаскивать Комарову, с ног до головы облепленную илом и ряской.
– Довралась?
– А ну тебя!
По вечерам электрички ходят через каждые десять минут. Мы нашли Лену на железнодорожной насыпи. Сестра и старшая Комарова распутали проволоку.
– Слушай, Комарица…
Катя только махнула рукой и отвернулась. По путям прогрохотала электричка.
– И вовсе не похоже, чтобы они пели.
– Че?
– Да я так…
Мы побрели вчетвером через лес. Лена идет, низко опустив голову, и тихонько всхлипывает. Накрапывает мелкий дождь.
Опубликовано в журнале «Волга» № 5-6, 2015