ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
«Наша Среда online» — Завершаем публикацию повести Анаит Григорян «Посёлок на реке Оредеж». Произведение опубликовано в журнале «Октябрь» №2, 2018 г.
Глава 1 | Глава 2 | Глава 3 | Глава 4
Глава 5
Сколько Комарова ее помнила, бабка курила «Беломор» – даже когда стала совсем старая и руки у нее дрожали так, что она подолгу не могла чиркнуть спичкой о коробок и поднести к папиросе, тогда Комарова брала из ее рук коробок и сама зажигала спичку. Бабка затягивалась, прикрывала глаза и выдыхала сизоватый дым. Комаровы пытались поймать этот дым руками – он проскальзывал между пальцами, завивался в кольца, расплывался в спертом воздухе бабкиной комнаты и оседал на стенах липкой коричнево-рыжей пленкой.
– Ба, ну какой был комиссар-то? Красивый?
Ленка, когда была совсем мелкая, любила влезать на подоконник и сидеть там, как на насесте, уцепившись пальцами за облупленный край. Комарова дразнила ее за это курицей, а Ленка кривлялась и показывала язык.
– Ба, ну какой комиссар-то был? – Ленка уже вся извертелась на своем насесте. – Звезда у него была красная? И конь был?
– Да отвяжись ты от нее… – цыкнула Комарова. – Репейник…
– Ну ба-а… – не обращая внимания на старшую сестру, противным голосом ныла Ленка. – Ну расскажи про комиссара!
Комарова ухватила Ленку за подол и потянула вниз; взвизгнув, Ленка съехала на пол, ушиблась и заревела. Бабка ткнула папиросу в пустую банку из-под майонеза, служившую пепельницей, заохала, стала поднимать Ленку с пола, но та ревела, терла глаза грязными кулаками и отпихивала бабкины дрожащие руки.
– Дура! Дура Катька!
Комарова не отвечала; отбежав на середину комнаты, молчала, крепко сжав губы и глядя исподлобья. Бабка наконец подняла Ленку, отряхнула, повертела – не ушиблась ли? – и посмотрела на Комарову с укором – глаза у нее сильно слезились, и казалось, что она все время плачет.
– Ну что ж ты, Катя? Это же твоя сестра.
– Моя сестра – вот что хочу с ней, то и делаю! – зло ответила Комарова и почувствовала, что в горле встал противный липкий ком. – Чего она?..
– А ты чего?! – выкрикнула Ленка. – Дура!
– Сама дура! Комиссара тебе нужно! – Комарова подскочила к Ленке и попыталась ударить, но бабка успела ее вовремя поймать, и Ленка, извернувшись, плюнула Комаровой в лицо.
– Да что же это вы… – причитала бабка. – Сестры, а живете как кошка с собакой. Кошка с собакой лучше живут, чем вы…
Она еще долго что-то говорила им, когда обе уже успокоились и забрались к ней на кровать, гладила дрожащими руками их спутанные, выгоревшие на солнце волосы.
– Не дети, а сволочи. Не стыдно вам?
Комарова сердито передернула плечами и глянула на Ленку: та сидела, прижавшись к бабке, глядела в пол и болтала в воздухе не достающими до пола ногами.
– Пигалица мелкая, – сказала Комарова. – Возьмет тебя комиссар, как же…
– Тебя никто не возьмет, – ответила Ленка тихо. – Нужна ты кому, собака…
– Это я-то – собака?
– Ты-то, ты-то – собака!
Комарова хотела ответить, но сдержалась и отвернулась: Ленку все равно не переспоришь, если она взялась кривляться и талдычить одно и то же.
Бабка потянулась к столу за пачкой, чтобы взять себе новую беломорину.
– Ну, ба, расскажи про комиссара! – снова заладила Ленка, поняв, что старшая сестра больше не собирается препираться. – Ну какой он был?
– Да я плохо его помню, доченька. Усы у него были большие… усы помню и форму с орденами.
– А коня? Конь был? – не отставала Ленка.
– Конь был, – согласилась бабка.
– А сабля?
– Да ну вас! – Комарова скинула с макушки бабкину руку, спрыгнула с кровати и побежала вон из комнаты.
Потом они с Ленкой сидели на крыльце, щурясь на заходящее солнце, и Ленка притащила откуда-то лимон, располовинила и посыпала сахаром.
– Ну чё ты, Кать? Чё ты такая злая?
– Никакая я не злая! – Комарова надкусила лимон и поморщилась: он был такой кислый, что сводило зубы.
– Злая! – Ленка тоже надкусила лимон, испугалась его кислоты, сплюнула и наклонилась вниз, высматривая на земле свой плевок.
– Смотри, свалишься.
– Не свалюсь.
Она еще сильнее нагнулась, и Комарова в последний момент успела схватить ее за рукав.
– Чего тебе все неймется?
– У бабки жизнь была… – задумчиво ответила Ленка и сплюнула еще раз – уже нарочно.
– Не плюйся.
– А чё?
– Ничё. Достала.
Комарова наклонилась, придерживаясь рукой за перила, и тоже плюнула вниз. В надвигавшихся сумерках не было видно, куда упал плевок.
– Ну чё, переплюнула? – поинтересовалась Ленка.
– Переплюнула, – наобум сказала Комарова.
Ленка против обыкновения не стала спорить, сидела, болтая ногами, и улыбалась.
– Ты чего?
– У бабки жизнь была, – повторила Ленка. – А у нас, как думаешь, будет?
– Да отстань ты.
– Ну Кать… ты как думаешь? Скажи! – Ленка подергала ее за рукав, потом больно ущипнула.
Комарова взвизгнула и отдернула руку. Ленка ухмыльнулась:
– Извини, я нечаянно.
– Ты дура, что ли?!
– Ну Кать… ну будет?
– Да что у тебя будет? Чего ты прилипла как банный лист к жопе?!
Дверь приоткрылась, и на крыльцо, косолапо переступая босыми ножками, вышел один из мелких. Комарова щелчком отбросила кусочек лимонной кожуры – он отлетел и попал в паутину паука-крестовика в углу окна. Перепуганный паук заметался туда-сюда, потом все-таки сорвался и повис в воздухе, раскачиваясь и смешно растопырив тонкие суставчатые ноги. Мелкий шмыгнул носом и засмеялся, показывая на паука пальцем.
– Мыть его надо.
– Чего?
– Мыть его надо, полные штаны у него.
Дождь сначала побрызгал на мутные окна, потом зарядил длинными тонкими каплями. Олеся Иванна сидела за прилавком, сгорбившись и подперев подбородок ладонью. Она почти не накрасилась, только подвела немного глаза и надела темно-зеленую кофту с большими роговыми пуговицами, которую застегнула до верха, так что ворот топорщился под самым подбородком. Комарова украдкой поглядела на нее и быстро опустила глаза: та казалась какой-то усталой и постаревшей. Покупателей почти не было, только утром зашла тетя Саша с Митей и купила еще килограмм уже совершенно окаменевших пряников, сказав, что ее дачникам пряники очень понравились. Комарова поерзала на табуретке, но Олеся Иванна не обернулась, только переменила руку, на которую опиралась.
– Вон как льет… – пробормотала Комарова. – Настоящая осень…
Олеся Иванна вздохнула:
– Так октябрь уже…
Комарова пододвинула табуретку к прилавку и попыталась сесть как Олеся Иванна, но прилавок был слишком высокий, и было неудобно. Тогда она уперлась ладонями в сиденье и принялась раскачиваться взад-вперед.
– Что, Катя, маешься?
– Да не то чтобы…
– Скучно тебе?
– Да так… нормально.
Олеся Иванна помолчала. На улице послышались голоса, но в магазин никто не зашел.
– Я в твоем возрасте не знала, куда себя здесь от скуки деть. Уехать хотела.
С тех пор как Максим показывал Комаровой товарняк, они виделись пару раз мельком; один раз Максим ее даже не заметил, и Комаровой пришлось окликнуть его, и потом она на себя злилась: нужно было пройти мимо, как будто она тоже его не заметила. Ходит там, небось, сейчас под дождем по путям, мокнет.
– Ленка вот тоже уехать хочет.
– А ты?
– А я-то чего? – Комарова пожала плечами.
– Нинка на днях говорила, ты собралась из дому убежать.
Комарова вздрогнула.
– Да ты не бойся, Кать, я-то тебя не выдам.
Говоря, Олеся Иванна смотрела куда-то мимо Комаровой, как будто читала ценники на хлебных полках. В пятницу вечером, когда она уже закрыла магазин, заявился Петр. Волосы у него были еще более растрепанными, чем обычно, а левый глаз сильно заплыл. Когда Олеся Иванна, по обыкновению усмехнувшись, спросила, что случилось, он ответил зло, что копался на огороде и оса укусила его прямо в щеку. Потом они с Олесей Иванной ушли вместе на склад и долго там о чем-то спорили. Комаровой хотелось подойти к двери и послушать, но было боязно, что ее заметят и Олеся Иванна рассердится и выгонит ее с работы. Наконец Петр ушел, Олеся Иванна что-то прокричала вслед, а потом с силой захлопнула за ним дверь и вернулась в магазин; щеки у нее горели, а углы рта тянулись вниз, как будто она вот-вот заплачет.
– А вы, Олеся Иванна, в город уехать хотели?
Олеся Иванна покачала головой:
– Что мне было в городе делать? Я в Вязье поехала, к тетке. С вечера собралась: какие-то свои колготки, платье у меня было выходное, голубенькое… На дорогу сварила пару яиц, утром поднялась рано, пока мать спала, убежала на станцию и села в тамбур великолукской электрички. Так до самого Вязья в тамбуре и проехала.
Сквозь шорох дождя на улице послышался короткий паровозный гудок, и мимо станции промчался поезд дальнего следования.
– Куда этот, интересно?
– На Лугу, наверное… в это время на Лугу идет.
– И чего тетка?
– Обрадовалась, что… Думала, я погостить приехала, баню натопила. Я у нее несколько дней прожила, пока она не догадалась пойти на станцию и позвонить матери, мол, спасибо, что Олеську прислала, а то скука тут в Вязье… у меня тетка одинокая была, говорили, так и померла девушкой. – Олеся Иванна вздохнула. – Мать сразу примчалась, первой электричкой. Выдрала меня как сидорову козу.
На станции снова загудел паровоз, потом еще один.
– Разъездились… – фыркнула Комарова.
– Я тоже в детстве поезда любила. Смотреть на них бегала, гадала, какой куда едет, все пыталась представить, как там люди живут.
– Да чего… так же, наверное, как здесь. – Комарова пожала плечами.
– Наверное, так же… – нехотя согласилась Олеся Иванна. – До завтра зарядил – хоть магазин закрывай, все равно никого не будет, только если кто-нибудь из мужиков придет за водкой – этим дождь не помеха. Все они хороши… и этот хорош – со своей Оксанкой справиться не может.
– А тетка ваша что?
– А что тетка… защитить меня, конечно, пыталась, мать за руки хватала: «Вера, не бей! Вера, остановись!» Остановится Вера, как же! Потом просила меня оставить хоть на пару недель, но мать все равно меня домой увезла и потом мне всю жизнь этот побег помнила.
– Сильно била?
– Сильно… А если подумать: ну убежала бы я, ей-то что? Нужна я ей была очень? Ладно бы еще парень, а то девочка… – Олеся Иванна махнула рукой и замолчала.
По прилавку ползала совсем сонная муха: Комаровой жалко было ее прихлопнуть.
– А если бы убежали, что бы делали?
– Не знаю… замуж бы выскочила, – усмехнулась Олеся Иванна. – Нашла бы себе в Вязье принца.
Скрипнула дверь, потом открылась настежь, и на пороге появился Петр. Олеся Иванна коротко взглянула на него, чуть покраснела, но ничего не сказала и продолжала молча на него смотреть. Петр мялся в дверях. Рубашка на нем была чистая, и всегда торчавшие в разные стороны вихры были кое-как приглажены – или так казалось из-за того, что они намокли под дождем, но левый глаз был еще мутным, и под глазом лиловела шишка.
– Ну, что встал? – наконец спросила Олеся Иванна. – Заходи, не стесняйся.
– Да я так… – пробормотал Петр и искоса посмотрел на Комарову.
– Заходи, заходи, – поторопила Олеся Иванна. – Только если ты опять ругаться пришел…
– Да я так, ничего… – повторил Петр, зашел в магазин и тихо прикрыл за собой дверь.
– Олесь Иванна, можно я на склад пойду?
– Иди, Катя, иди… там макароны с тушенкой в кастрюле на столе. Иди поешь.
Комарова спрыгнула со своей табуретки.
Олеся Иванна наклонилась вперед, не спуская глаз с Петра:
– Ну?
Петр почесал затылок, отчего волосы у него опять взъерошились:
– Кончать с этим надо. Оксанка узнает, плохо будет.
– Так ты сам ей и скажи, – усмехнулась Олеся Иванна.
Петр помолчал, размышляя, шутит она или всерьез, осторожно спросил:
– Ты чего это?
– А что я? Я-то что? Чуть что – ты ко мне бежишь, а как «Оксанка узнает» – так все, до свидания, катися колбасой…
– Олеся, да чего ты?! – Петр начал сердиться. – Погодим немного, она успокоится…
– «Погодим»! – передразнила Олеся Иванна и снова усмехнулась, и Петру ее лицо от этого вдруг показалось некрасивым. – Я тебе что? Я на дороге найденная?
Комарова поковыряла вилкой слипшиеся макароны. Есть не хотелось. На складе было пыльно, и на ящиках у стен сидели в пыли большие пауки с тонкими ногами. Комарова отломила от засохшего в вазе букетика травинку, подошла к нижнему ящику, присела на корточки и потыкала одного из пауков. Паук приподнял ногу, но с места не сдвинулся.
– Глупый, – сказала Комарова и почесала ему травинкой спину.
Паук прополз пару сантиметров и снова замер.
– Глупый, – повторила Комарова. – Чего ты тут сидишь? Познакомился бы с кем-нибудь… там девушки на улице. Ну чего ты?
Она села на пол, прижалась щекой к углу ящика и стала рассматривать паука. Ленка их очень боялась – один раз на нее упал в туалете крестовик, и она выскочила во двор с задранной юбкой и голой жопой, а потом не спала всю ночь и приставала к Комаровой, чтобы та поискала у нее в волосах. У этого были короткие крепкие лапы, покрытые редким коричневатым мехом, и брюшко, тоже все покрытое короткими волосками. Комарова осторожно подула на него, и паук повернулся к ней мордой. На морде у него было несколько глазок-бусинок, смотревших в разные стороны: два покрупнее спереди, две пары поменьше по бокам.
– Красавец мужчина, – сказала пауку Комарова. – Шел бы погулять.
– Олеся, ну чего ты?
Олеся Иванна не отвечала и смотрела куда-то сквозь Петра. И правда, не такая уж она красивая. Одеться умеет и причипуриться – это да. И немолодая уже. В ней всего-то хорошего, что безотказная.
– Слушай, Олеся… – примирительно сказал Петр. – Ну тебе что, подождать-то немного… А ты на что рассчитывала?
– Я-то?! – вскинулась Олеся. – Я-то?! Я-то ни на что не рассчитывала! Я тебя сюда звала? Ты зачем сюда приперся?
– Поговорить хотел, думал, может, вразумишься! Да что с тобой разговаривать! Ты же по-человечески не понимаешь! – Петр в сердцах сплюнул на пол и растер плевок ногой.
– А ты не плюйся! Плеваться он сюда пришел!
– Скажи спасибо, что в рожу тебе не плюнул.
– Ну спасибо! – Голос Олеси Иванны задрожал. – Большое тебе спасибо, Петенька, что в рожу мне не плюнул! Иди уже отсюда, еще люди увидят…
– А то они не видят! А то я один у тебя такой!
Олеся Иванна отшатнулась, и ее лицо залилось густой краской.
– Что? Что ты такое сказал?
– А что слышала! Шалава ты, шалава и есть.
Олеся Иванна дернулась было, чтобы схватить Петра за растрепанные вихры и дернуть как следует, чтобы знал, но вместо этого закрыла лицо руками, уронила голову на прилавок и разрыдалась.
– Ну, чего ты теперь? – хмуро спросил Петр.
Олеся только молча мотнула головой.
– Да чего ты все кобенишься, Олеська? Что тебе больше всех надо-то?
– Иди уже… люди увидят… – глухо повторила Олеся.
– Да ну тебя!
Петр еще некоторое время смотрел на нее, не зная, что добавить, потом отвернулся и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Олеся Иванна подняла зареванное лицо, посмотрела на дверь, тихонько поскрипывавшую от ветра, снова опустила голову на сложенные руки и заплакала беззвучно, только изредка всхлипывая.
В один из последних дней прошлого августа Петр привез продукты поздно, совсем под вечер – Олеся Иванна уже давно закрыла магазин и прибиралась на складе. Он перетаскал на склад ящики, потом встал в дверях, вытер взмокший лоб ладонью и взъерошил волосы.
– Красивый ты парень, Петя, – усмехнулась Олеся Иванна. – Жаль, не холостой.
Петр улыбнулся, спорить не стал: сам знал, что красивый.
– Поесть хочешь? У меня картошка с сосисками осталась с обеда.
– Давай, что ли… Оксанка все равно не покормит.
Петр говорил, а сам без стеснения любовался Олесей Иванной – она привыкла, что ею так любуются, но было приятно, что это именно Петр, который нравился всем женщинам в поселке, а достался почему-то неряхе и злыдне Оксанке. И ей казалось, что если Петр Оксанке изменяет, то этим в мир возвращается какая-то справедливость. Она быстро собрала на стол и поставила Петру стопку водки.
– Да я же за рулем, куда мне! – весело сказал он, выпил залпом и налил вторую.
Олеся Иванна с улыбкой покачала головой.
– Ну, чего ты там стала, Олеся?
– Да так… на тебя смотрю.
– Чего на меня смотреть? – Петр подмигнул. – Мы с тобой что, в музее? Подойди лучше.
Олеся Иванна, улыбаясь, подошла, и Петр ловко обхватил ее за талию и притянул к себе.
– Что ты, Петя! Нельзя же!
– Чего тебе нельзя? Ну-ка…
– Олеся Иванна, вы чего? Случилось что-то?
Олеся Иванна подняла голову, вытерла слезы, отчего от глаз протянулись по лицу две темные полосы туши, громко шмыгнула носом.
– Да я ничего, Катя.
– Обидел он вас, что ли?
Олеся Иванна не ответила.
– Дурак он, Олеся Иванна. Вы его не слушайте.
– Ничего, Катя. – Олеся Иванна снова шмыгнула носом. – Это ничего…
Комарова снова уселась на табуретку. Врет все бабка Женька, что Олеся Иванна людей паленой водкой травит. Иногда и от хорошей водки можно отравиться: батин друг, например, дядя Гена, так позапрошлым летом и отравился. Батя пришел в тот день раньше обычного и сказал матери, что Генка сошел с ума и топором рубит стены своего дома. Мать перепугалась, побежала к соседям за помощью, но, когда они пришли к дяде Гене, он уже лежал на полу мертвый и весь рот у него был в пене. Комаровы тогда очень плакали: дядя Гена был добрый и, приходя к ним домой, всегда приносил конфеты или, если было лето, набирал по чужим огородам ягод и неспелых слив. И потом после его смерти тоже долго говорили, что это он у Олеси Иванны взял паленой водки и от нее умер.
– Зря ты отсюда уезжать не хочешь, – сказала Олеся Иванна. – Здесь тоска.
Комарова пожала плечами:
– Ничего, мне нормально.
– Это ты сейчас так говоришь.
– Хотите, мы ему все окна свиным навозом вымажем?
– Да ты что! – испугалась Олеся Иванна и неожиданно для самой себя развеселилась. – Зачем навозом?
– Нам бабка говорила, в старину так делали. Чтобы знал.
К концу рабочего дня притащилась Ленка; она где-то сорвала громадный лист лопуха и прикрыла им голову, но дождь просочился через дыры в листе, и волосы все равно вымокли, и в них застряли травинки, похожие на зеленые пряди. Рана на Ленкиной башке уже заживала и была покрыта желтоватой корочкой, которую Ленка постоянно колупала и получала за это по рукам от матери и от старшей сестры. Матери сказали, что Ленка упала с крыльца и расшибла о ступени голову; мать не стала расспрашивать, только хлестнула Ленку и заодно Комарову мокрым полотенцем по голым ногам.
– У меня вон чё… – сообщила Ленка и положила прямо на прилавок большой сверток из промасленной бумаги.
У Комаровой похолодели ладони.
– Опять что-то сперла?
– И ничего я не сперла, – обиделась Ленка. – Это мне тетя Таня дала.
– Шустрая у тебя сестра, – усмехнулась Олеся Иванна. – Ей бы в городе жить.
– Я в город и хочу уехать, – сказала Ленка.
– А по жопе ты не хочешь? – для порядка спросила Комарова. – Это у тебя что?
– Утопленники.
– Совсем, что ли, сдурела?
– Это печенье такое, – пояснила Ленка важно, довольная, что знает больше сестры. – Потому что тесто для них в воде топят, потому и утопленники, мне тетя Таня рассказала. Они вкусные очень. Вы, Олеся Иванна, хотите?
Олеся Иванна отрицательно покачала головой.
– Тут много, а я ела уже. Это для всех наших. – Ленка приоткрыла пакет и заглянула внутрь. – Они есть обычные, есть с вареньем. Кать, ты будешь?
Комарова запустила руку в пакет, вытащила конвертик, посыпанный сахаром, и надкусила – тесто было нежное и таяло во рту.
– Ну чё, как? – поинтересовалась Ленка.
– Достала ты со своим «чё»…
– Вкуснющие они. Наша бабка про такие говорила, что прямо как из ресторана…
Утром Комарова, собираясь на работу, сказала Ленке сидеть дома и присматривать за мелкими. Ленка и присматривала: все утро мелкие проспали, только Саня один раз проснулся и попросился по-маленькому, и Ленка проводила его до нижней ступеньки крыльца, а потом – обратно до кровати. А Анька, которую мать называла зассыхой, ни разу даже не проснулась – Ленка подумала, что Анька надула под себя и проснется, только когда от мокроты замерзнет, но проверять не стала. Потом Ленка побродила по дому, от нечего делать подмела прихожую, скурила припасенную Комаровой со вчерашнего вечера самокрутку, наконец совсем заскучала, оделась, причесалась и потихоньку выскользнула из дому.
К Татьяне она вообще-то не собиралась, но шел дождь, и на улице никого не было – Ленка надеялась встретить хотя бы Светку, чтобы обозвать ее крысой и бросить ей в волосы репьев (она даже нарвала их заранее и держала в кулаке), но Светка то ли сидела дома, то ли уже уехала в город. От скуки Ленка дошла до пожарки, где они с сестрой выкапывали топинамбур – он давным-давно отцвел, и на раскисшей земле лежали продолговатые зазубренные листья. Она присела на корточки и поковыряла пальцами землю – клубни топинамбура побурели и были изъедены жучком.
– Фу ты… – сказала Ленка вслух и поежилась от сырости.
Было очень тихо, только на обрывках толя, свисавших со стен пожарки, собирались крупные капли и падали в траву, как будто спрыгивал большой кузнечик или лягушка. Ленка побродила вокруг пожарки, подумала, что нужно бы вернуться домой, махнула рукой и побрела к вздувшейся от осенних дождей реке.
– Подожди, я тебе дам звону. – Комарова сжала кулак и поднесла к Ленкиному носу. – Это вот видела?
– Да чё ты, Кать… – Ленка уставилась на кулак, но отодвигаться не стала. – Они там без меня справились, их пятеро человек… чё им?
– Дуй домой давай. Вечером поговорим.
Ленка пожала плечами, взяла с прилавка свой сверток и бережно подвернула края бумаги.
– И чтоб никуда по пути не заходила… прямо домой чтоб шла. Все понятно?
– Да понятно… чё тут непонятного… до свидания, Олесь Иванна.
– До свидания, Лена… Строгая ты с сестрой, – усмехнулась Олеся Иванна, когда Ленка закрыла за собой дверь.
– Вы бы пожили с ней недельку.
Комарова вспомнила, как Ленка утащила Светкины трусы, и пожалела, что постеснялась дать ей при Олесе Иванне затрещину.
– Ты бы, Катя, тоже домой шла. Все равно ведь нет работы.
– Ничего, я до вечера побуду.
– Ну, как хочешь.
Олеся Иванна посидела немного, потом сходила на склад, принесла оттуда две красненькие жестяные банки и протянула одну Комаровой:
– На вот.
– Чего это?
– Это мне один ухажер из города привез.
Олеся Иванна взяла из рук Комаровой банку, ловко поддела ногтем ключ и дернула вверх. Банка зашипела, и над крышкой поднялся легкий дымок.
– На, попробуй. – Олеся Иванна вернула банку Комаровой.
Комарова понюхала выходивший из банки дымок – пахло немного похоже на растворимый кофе, – потом зажмурилась, сделала большой глоток и закашлялась.
– Ну как?
– Ничего… – На глаза Комаровой навернулись слезы. – Вроде как кошка за язык лижет. А у вас еще есть? Я для Ленки.
– Поищем – найдется. – Олеся Иванна протянула ей свою банку. – Бери, бери, мне не нужно.
Комарова нерешительно взяла банку и сунула в глубокий карман платья.
– Точно не нужно?
– Точно. Мне и ухажер этот совсем не нравится.
Олеся Иванна отвернулась и посмотрела в давно не мытое окно, из которого видно было желтеющее поле и полоску дороги. Когда в сухую погоду по этой дороге проезжали редкие машины или катилась цыганская телега, пыль поднималась густыми облаками и мелкие ребятишки, игравшие на улице, бросались в эти облака с радостными криками и размахивая руками. Маленькой Олеся Иванна тоже бегала через дорогу – машины тогда ездили еще реже, дай бог проедет две-три за весь день. Она вздохнула.
Дверь магазина широко открылась, и зашли Антон Босой, Стас и Каринка с Дашкой.
– Будьте здоровы, Олесь Иванна. Что, скучаете?
– Так дождит весь день… тут заскучаешь.
– А вы не скучайте. – Антон подмигнул Комаровой. – Дайте нам сыра грамм триста, семечек пару кульков и восемь бутылок «девятки».
– Куда тебе столько? – удивилась Олеся Иванна.
– Нас еще друзья на улице ждут. – Босой снова подмигнул Комаровой.
Олеся Иванна обернулась:
– Катя, я же тебя просила на складе прибраться, ты что тут сидишь?
Комарова поспешно спрыгнула с табуретки, чуть ее не уронив.
– Я потом приду, проверю, – донесся до нее голос Олеси Иванны.
Она не стала включать на складе свет, дошла в потемках до стоящего у стены дивана, забралась на него с ногами и на некоторое время замерла, крепко обхватив колени и низко нагнув голову. Было слышно, как Олеся Иванна щелкает кассой, потом Каринка с Дашкой чему-то засмеялись.
– Только семечки возле магазина не лузгайте, – говорила Олеся Иванна. – Дрянь ваши семечки, хуже папирос, и на зубах от них щербины.
– Хорошо напомнили, Олесь Иванна! «Беломора» дайте пачечку.
– Куда тебе еще? Ну?
Комарова запустила пальцы в волосы, сгребла несколько прядей и потянула.
– Для здоровья полезно! И спичек коробок! И пива…
– Это ты сказал уже. Восемь бутылок. Восемь бутылок «девятки», семечек пару кульков… Ну, что еще?
Комарова тихо, стараясь не произвести никакого шума, слезла с дивана, на цыпочках прошла к задней двери, медленно открыла и, сперва осмотревшись, вышла на улицу. Дождь стал сильнее, и казалось, между небом и землей протянулось множество тонких прозрачных нитей. Она поводила перед собой в воздухе раскрытой ладонью: нити рвались, но тут же соединялись снова, как будто их сшивала невидимая иголка. Комарова прошла по мокрому от дождя полю, вышла на раскисшую дорогу и побрела по обочине к дому.