ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
«Наша среда online» — Море качало, как люлька.
Сначала убегающая опалово-зелёная волна поднимала ноги и голова оказывалась в водяной яме и голубое небо отодвигалось ввысь, затем тело продолжало скользить и ноги оказывались внизу, а голова у острого гребня и открывался берег — тогда время от времени на лицо прыскал через лоб в глаза случайный гребешок и воду приходилось стирать с бровей и глаз ладонью, чтобы яснее видеть. Штормило несильно, и в это время вода становилась мелово-зелёной, а в ясную тихую погоду она была синяя и сквозь неё были видны, ближе к берегу, донные камни.
Было приятно от чувства невесомости и что почти не надо двигаться, только лежать, раскинув руки, а тебя качало то вверх, то вниз. Небо голубое с пушистыми белыми облачками разбросанными кое-где, а с гребней волн открывался диковатый берег: три круглые горы покрытые курчавым лесом – две у моря, третья в глубине ущелья и светло-серая тучка меж ними, – ближние горы обрезаны обрывами у моря в косую и жёлтую полоску, под одним углом у обеих гор – слои дочеловеческих эпох и сдавлений космической силы… Здесь, на Кавказе береговые черты наивно просты и цельны, как детский рисунок, не в пример крымскому скалистому изяществу.
В ущелье — дряхлеющая турбаза со столовой, фанерными домиками, аллеей молодых сосенок, ведущей рыжей от опавших иголок тропинкой к морю, заросшей в верховьях, изгибом стремящейся к морю по его плоскому дну речкой Шепсной, в это время года узенькой как ручей, весной, судя по гальке, заливающей почти всю долину. Только непонятной расцветки флаг развевается на длиннющем шесте недалеко от места её впадения в море. Отсюда иногда берёт , а вообще связи с внешним миром никакой – ни телефонной, ни радио не берёт, ни телевизор – не проникают в ущелье электромагнитные волны. От флага вправо подалее, фанерная будочка лодочника с железной затащенной на берег по идущим из воды над булыжниками рельсам моторкой. Собственно это единственный путь во внешний мир: со стороны материка дорога – никакая, опасная, и раз в неделю каким-то чудом привозит грузовик продукты для столовой. Когда штормит, как сейчас, отсюда человеку не выбраться – лодку не спустишь, побьёт сразу о камни, а узкую полоску между обрывами и морем, засыпанную крупными булыжниками, которую и в хорошую погоду преодолеть – проблема, заливает волной, и камни превращаются в штурмующие обрывы снаряды. Получается, как на далёком острове живём.
Но это не главное – главное тишина и безлюдье. Сентябрь к тому же, бархатный сезон, люди предпочитают проводить в посёлках и городах. Именно поэтому сейчас здесь только две, стремящихся от посторонних глаз, группы странных людей: группа йогов из Урала и группа цигунщиков из Москвы: сейчас они гоняют энергию чи под сводом бывшей концертной площадки – по собственным меридианам, толкаются на расстоянии, учатся ею управлять, передавать другому, в сеть ловить (ну это уж только интструктор может!).
Я в это время предпочитаю море – вот ещё качнуло, ещё… Ах, хорошо… возвращаться неохота!.. А вернёмся мы морем через десять дней (если шторма не случится!) и перевезёт нас в Криницу, ближайший посёлок, связанный с большим миром нормальной дорогой до Геленджика, Харон из дощатой будки.
Чем-то сразу определяются лица из мира глубокой неволи. Худенький невысокий человек с руками плётками, почти безволосым черепом со светлыми неподвижными глазами, смотрящими на посетителя как на некого чудака, пустого клоуна, насекомого, которому цены и в грош не будет. Лицо неподвижное, ко всему готовое – ни улыбнётся, ни нахмурится. Тонкие губы разжимаются редко и то, если что-то спросишь и сразу замыкаются – лишнего слова не уронит, а на «здравствуйте» — вопросительный взгляд: мол, сразу говори что надо. Ходит всегда полуголый, в шортах хаки, кожа красноватая… Чем-то похож на Голлума из известного фильма.
Раз всё же выразил своё отношение к миру воли, когда сидели мы с инструктором на брёвнах плавника у будки и покуривал:
-И как вы здесь живёте? – Никакого порядка. Вот денег подзаработал, под матрац положил – украли… Да за такое в тюрьме!… — Там порядок чёткий! Сделал –ответь! А у вас, каждый что хочет, куда хочет и не найдёшь кто… Какой порядок?
А что: в тюрьме – и телевизор есть, деньги припас — в ларьке можешь харч прикупить, даже бабу захотел – приведут! А здесь… — небрежно махнул рукой на фиолетовый горизонт. – Вот похолодает – снова сяду до лета…
Сколько ему – сорок? Пятьдесят? Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь по имени его окликнул: всё «Эй!» да «Эй», «Эй, лодочник!», «Эй, командир!».. Но дело своё делает чётко, как договорятся – в назначенное время выйдет, лодку спустит и очередных пассажиров возьмёт. Дело своё знает и аккуратно выполняет. Пока. И когда, и какой ларёк, грабануть, чтобы на зимовку в пенаты уже небось прикинул…
— Как ВАС зовут? – однажды не вытерпел я.
Голубые глаза с испуганным удивлением поднялись на мою личность. С какой стати? – всегда – «Эй, лодочник!», «Эй, мужик!»..
Как вас зовут? – упрямо повторил я. Я привык обращаться по имени отчеству, мне это нравится, ведь этим в определённой степени человеку показываешь уважение, а поспрашивать хотел о погоде на завтра.
Голубые глаза смотрели на меня: зачем? А может я мент?
— Женя, — после некоторой паузы послышалось. Надо же человеку под полтинник, а он просто Женя! Настал черёд удивиться мне. Голос его был негромкий, будто издалека, из почти забытого детства. Отчества я не дождался… Конечно в своём мире у него имя другое, НАСТОЯЩЕЕ – «кликуха», «погоняло» имя, которое я вытянул, принадлежало другому человеку из другой жизни «до того». А по имени отчеству к нему обращались лишь следователь, судья, прокурор… И сросшись с кликухой, которую фраеру знать ни к чему, он внутренне отрёкся от отчества, отечества… связи с прошлым, и лишь это далёкое из раннего детства «Женя», которым впервые окликнула его мать, вдруг выпорхнуло.
Море было тихое, спокойное, лишь причмокивало мелкой волной.
— Женя, завтра нам на Криницу надо, к скольки подходить?
-К девяти… — и повернулся, уходя к своей станции – будке.
Утром за полчаса до назначенного времени мы с рюкзаками сидели на брёвнах у лодочной пристани. Море было не вполне спокойным, однако зелёные волны небольшие и без гребешков. Как погода поведёт себя дальше непонятно, и мы немного беспокоились, ведь в случае задержки на завтра мы опаздываем на самолёт и имеем шансы повторить судьбу Робинзона Крузо.
Около девяти Женя вышел из домика в непродуваемой ветровке и высоких сапогах.
— Все?
— Да мы уж заранее тут. Лодку не побьёт о камни, потянет?
— Потянет…
Такого лица у него я ещё не видел: серьёзно-строгое, сосредоточенное (человек порядка!).Сдвигает лодку по рельсам в море.
— Залезайте!
Бросаем в лодку рюкзаки, вваливаемся и занимаем довольно удобные сиденья со спинками. Подумалось, что если того потребовал порядок он с такой же ответственностью без колебания, утопил бы нас всех. … И ларёк также грабанёт, когда похоладает, будте уверены. Сказано – сделано!!
Взвыл мотор, берег стал удаляться и разворачиваться с его серпантиновыми изгибами, прощай Красная Щель!.
Лодку ведёт уверенно. В разговорах наших пустых участия не принимает, слова лишнего не уронит – ему бы Хароном работать, а приходится каких-то дураков и балаболов возить по побережью развлекаться. Может потому и хмурый? Не скучай Харон, не всё сразу – каждая твоя пристань нас делает ближе к ТОМУ берегу Стикса. Всех – и умных, и дураков, тех, кто так себе… Так что отчасти ты не слишком идешь против своего порядка.
Утро ясное, в чёрную и жёлтую полосу обрыв удаляется. Волны небольшие, стеклянно-зелёные, без гребешков. Внезапно в них возникло чёрно-серое гладкое тело дельфина с серповидным изгибом плавника. Оно уходило в воду так гладко, что между ним и водой возникло лишь несколько воздушных пузырьков. И небо, и тигрино полосатый обрыв, и зелёные чистые волны, и свежий ветер в лицо бодрили, радовали… через минуту мелькнул ещё один дельфин, (а может тот же, которого мы уже видели), вызывав новую вспышку острой радости. Только лицо Харона неподвижно, – то ли для него всё это успело надоесть, то ли главное правило тюрьмы не выказывать своих эмоций: главное, время шло, и он приближал нас к иным неведомым человечеству берегам.
А мы были пока счастливы. Широкой дугой всего за полчаса обогнули многочисленные извилины берега, образующие синусоиду мысков и заливчиков выползающего из вод отрогов Большого Кавкаского хребта, с узкой каменистой полосой между горами, обрывами и морем по которой мы чуть более недели назад осмелились тащиться пешкодралом с моей ведуньей Татьяной и моими полупарализованными ногами (один Бог только знает как я не ломанулся или не получил растяжение на тех грудах булыжников!). Весь путь у нас занял тогда часов пять – от двенадцати как раз до момента, когда солнце неумолимо заваливалось за ближайший мысок и оставалось до лагеря всего лишь всего-то одну бухточку обогнуть. Палочкой я нащупывал между булыжниками опору справа, а слева весь путь поддерживала моё равновесие моя Ведунья. Но вот тут, несмотря на волшебство феи и палочку, мои ноги окончательно отказались мне повиноваться. Я предложил здесь же мне и заночевать, но Татьяна сбегала к лагерю и добрые волшебники рослые парни цигунщики поддерживая меня справа и слева доволокли до лагеря и опустили на кровать в фанерном домике, где я и мигом заснул, не раздеваясь. Вспоминая это похождение, я слегка улыбался.
Всего полчаса, и мы причалили к песчаному, не в пример каменистой Красной щели благоустроенному пляжу Криницы со всякими приспособлениями для детишек, спортсменов и пенсионеров, обвисшими полотняными грибками от солнца, сложенными деревянными сиденьями, но в это время просторному и пустынному. Наш Харон, едва мы выгрузились, завёл мотор и был таков. Трогательные прощанья со всякими «До свидания» или «Удачи!» выходили за рамки его правил. А может быть, его расстраивало, что в очередной раз не получилось достигнуть иного берега Стикса? Ну а нас это почему-то это не слишком расстроило, тем более, что совсем рядом находилась прекрасная маленькая шашлычная, вышибающая своим ароматом слюну. Шашлык был замечательным, может ещё потому, что я сказал молоденьким армянам обслуги несколько доставшихся мне от отца по наследству армянских фраз : «Вон цес»(как дела), да «Шат лав»(очень хорошо)… Мы запили мясо красным вином, заказали такси по мобильному телефону до Геленджика и отправились на пляж.
Оно уже совсем успокоилось и теперь ярко синее переливалось и подмигивало миллионом зеркал мелких волн, отражающих солнце. Здесь растянулись на ласковом песочке, и солнце не жгло, а грело. Возможно, последний раз в жизни со своей считающейся неизлечимой и каждый год прогрессирующей болячкой, я искупался. Вода была ласковой — материнский амнион, прохладной, я доплыл до буя, повернул назад…
Такси уже ожидало нас и, уезжая, я оборачивался ещё и ещё раз на эту синеву, на этот блеск, горизонт, будто пытаясь глубже впечатать их в сознание…
За что я люблю море? — другого берега не видно, будто оно обещает бесконечность.