КАРАБАХСКИЙ ФРОНТ МОСКВЫ
«Наша Среда online» — Предлагаем вашему вниманию статью Александра Василевского, опубликованную в журнале «Аврора» № 10, 1988 г.
Это случилось в середине семидесятых. Я возвращался к себе в редакцию на Ленинградское радио, где тогда работал. На многолюдной и шумной из-за обилия овощных лотков Малой Садовой (здесь всегда что-то «давали») я обратил внимание на молодого человека, явно иностранца. Он шел вдоль громадной очереди, кажется, за дынями. Элегантно одетый, загорелый, с ослепительной улыбкой, он так кричаще диссонировал с хмуро-озабоченными лицами из очереди, что я невольно любовался им. Потом заметил: иностранец не один. В нескольких метрах от меня стоял его спутник с кинокамерой на плече. Он снимал. Но снимал — я это отчетливо увидел — вовсе не своего товарища, а очередь: уставших после работы людей с сумками, портфелями, даже с детскими колясками, обреченных на долгое и унизительное стояние. Мною вдруг овладело чувство, какое бывает у человека, которого хотят бесцеремонно надуть в его собственном доме. И тут я допустил поступок, неожиданный прежде всего для меня самого. Проходя мимо человека с кинокамерой, я несильно, но явно преднамеренно, толкнул его плечом. Снимающий с досадой и испугом обернулся. Мы встретились взглядами: он все понял. Съемка прекратилась. Но на нас уже обратили внимание люди из очереди. Ближние к нам сбились в кучу, начался возмущенный галдеж. Кто-то даже шлепнул иностранца по спине газетой… А я, зачинщик, поспешно ретировался, испытывая противоречивые чувства. Но очень скоро об этом случае забыл…
И только теперь, спустя много лет, я снова вспомнил его. Мне было неловко и тогда. Я понимал, что допустил бестактность, даже грубость по отношению к гостю нашей страны, который не нарушил ни одного из наших законов. Но только сейчас понял и другое: я и люди из очереди — оказались в плену эмоций, далеких от истинного чувства национальной гордости. И те, двое, едва не стали жертвой этих эмоций. Винить-то надо было не их, а устроителей очередей и нашу собственную притерпелось к ним.
Я возвращался из Закавказья весной 88-го с тревогой и беспокойством на душе. Позади месяц командировок в Армению и Азербайджан, встречи со многими людьми. По сути, они были нескончаемым интервью на одну тему. Я узнал десятки новых деталей, штрихов, дополняющих «события в Нагорном Карабахе и вокруг него». Но они тонули в океане противоречивых мнений и полярно противоположных эмоций.
С чего начать? Как и о чем писать? Волновало и другое. Есть ли у меня право писать, оценивать события? Не давала покоя печальная улыбка женщины-экскурсовода Ереванского эстетического центра, ее слова: «Есть вещи, о которых не принято говорить. Вам никогда не понять до конца всего, что произошло. Для этого надо родиться на Кавказе и быть армянином». В самом деле, не покажусь ли я тем самым иностранцем, о котором писал Пушкин: «Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног — но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство». Но — какой же я иностранец! Разве закавказские республики не часть моей родины? Разве мало у меня друзей-единомышленников в Грузии, Азербайджане, Армении, обретенных за добрый десяток лет журналистской работы? А до журналистики был спорт. За многие годы в профессиональном футболе я исколесил нашу страну вдоль и поперек. Не раз приезжал и в Армению, и в Азербайджан. И каждый визит дарил много друзей. Даже братьев по очень трудному, порой — жестокому, но любимому делу.
Спорт по сути своей интернационален. У нас нередко бывали стычки в игре, выходящие за рамки правил, но национализмом здесь и не пахло. Не могу в связи с этим не вспомнить давнишний матч в Кировабаде. Судья откровенно подсуживал хозяевам, и это ожесточало нас. Меня особенно раздражал капитан кировабадцев — центральный защитник. Этот невысокий рыжий азербайджанец в первом тайме забил нам гол, неожиданно подключившись в атаку, а во втором вообще перешел в нападение. Признаюсь, я играл против него грубо, очень грубо. Но он словно не замечал моих толчков и ударов. Только в самом конце, видимо, устав от моей «опеки», он сказал: «Послушай, друг, оставь меня в покое. Я не думаю забивать вам еще». — «Что же ты делаешь в нашей штрафной?» Он объяснил. Оказалось, в первом тайме у него вывалился золотой мост и теперь его, бедолагу, словно магнитом тянуло к тому месту, где он упал. После игры я остался с ним на поле и мы долго искали злосчастный мост. А потом, обнявшись, пошли в раздевалку…
И теперь, сидя за пишущей машинкой, я вижу этого парня. Вспоминаю ереванца Саркиса Овивяна, бакинца Фуата Таги-заде — друзей своей юности, и как бы слышу и их немую просьбу, высказанную мне много раз в последней командировке на Кавказ: «Напиши обо всем, что видел и слышал. Только всю правду».
Я приехал в Степанакерт в конце апреля. Небольшой, чистый, уютный город радовал свежей листвой тополей. С окраинных садов плыл тонкий аромат цветущих абрикосов, кизила, сливы. Но было по-осеннему прохладно, моросил мелкий дождь. Над городом нависли тяжелые тучи. Лишь изредка показывалось солнце, освещая изумительные по красоте альпийские луга окрестных гор.
Казалось, город жил нормальной, размеренной жизнью. Но чувствовалось в людях то суровое единение, которое бывает после трудных испытаний, когда все обыденное, житейское не просто отходит на второй план, но как бы вовсе перестает существовать. Стоило заговорить с любым человеком и сразу обнаружилась неутихающая боль, вызванная трагедией минувшего февраля, когда кровавым эхом вдруг отозвались самые страшные страницы истории армянского народа, канувшие в Лету, казалось, навсегда. Но главное, не утихли опасения, что Сумгаит может повториться: он ведь не был непредсказуем, как стихийное бедствие, как извержение вулкана или селевой поток, хотя очень напоминал разгул стихии.
Армян сейчас прежде всего волнует правда о Сумгаите. Азербайджанцев — события, которые этому предшествовали, то есть события в Степанакерте. Теперь-то мы знаем, чем были вызваны эти события. Об этом уже писали все газеты: запущенностью социально-экономических проблем, пренебрежением руководства Азербайджана к древней армянской культуре Нагорно-Карабахской автономной области. Подавляющее большинство ее жителей — армяне — стремились отстоять свое человеческое и национальное достоинство. Чтобы представить стиль и методы руководства производственной и общественно-политической жизнью автономной области, познакомим читателей, с теперь уже бывшим первым секретарем обкома партии Кеворковым. Вот как характеризует Кеворкова знавший его лично журналист «Комсомолки» Рафик Гусейнов: «Надменный, холодный взгляд из-под стекол очков, барские манеры. Любил заставить подождать в приемной, сам решал, куда селить гостей, приехавших в командировку в Степанакерт. Можно в гостевой дом с вышколенной прислугой, можно в номер-люкс городского отеля, а можно в комнату для приезжих в убогой районной гостинице.
…Кеворков — беспринципный руководитель, которого не беспокоило ничто, кроме собственной карьеры, — был удобен. Для начальства умел быть беспрекословным, вовремя подливал елею, «поддерживал» и «одобрял», а когда давали команду — «обличал»».
Только два штриха, красноречиво демонстрирующих характер «братской» национальной политики в НКАО, осуществляемой этим руководителем-вельможей. Свою деятельность в партийной организации области он начал в 1973 году с пленума обкома по национальному вопросу, после которого в Шуше, древней столице Нагорного Карабаха, стали исчезать афиши, названия, вывески на армянском языке. Там же несколько лет назад с благословения бывших руководителей Азербайджанской ССР с помощью милиции был разрушен памятник воинам-армянам, погибшим в годы Великой Отечественной войны.
Все началось с демонстраций армянского населения в Степанакерте, затем — в Ереване. Кончилось Сумгаитом. И в этом есть своя закономерность. Самый беглый анализ решений и действий руководства НКАО и Азербайджана в феврале заставляет подумать, что людям, ответственным за жизнь сотен тысяч жителей, была либо неизвестна, либо глубоко безразлична древнейшая и горчайшая из истин — при любом обострении социальных недугов ощущение несправедливости, законное недовольство легко обретают форму национальной розни, что она же, замешанная на лживом или неумном слове, поступке, мгновенно может вылиться в кровавую распрю.
В ночь на 14 февраля, когда в Степанакерте прошла первая демонстрация, на заседании бюро обкома партии зав отделом ЦК КП Азербайджана Асадов заявил, что «сто тысяч азербайджанцев готовы в любое время ворваться в Карабах и устроить бойню». В час ночи 15 февраля в горкоме партии первый секретарь горкома Мовсесян проинформировал об этом руководителей всех крупных предприятий, но категорически отказался послать телеграмму в ЦК КПСС, информирующую о ситуации. Телеграмма была отправлена только через четыре дня.
20 февраля, в день проведения областной сессии, на которой должен был решаться вопрос о «воссоединении НКАО с Арменией», работники ГАИ, милиция, спецслужбы МВД, добровольцы из азербайджанского населения блокировали все дороги, связывающие Степанакерт с районами, чтобы не допустить на сессию делегатов-армян из глубинки.
21 февраля республиканское радио и телевидение сообщили о том, что происходящие волнения в НКАО дело рук отдельных экстремистских группировок.
22 февраля, многотысячная толпа жителей азербайджанского города Агдам, тесня милицейские посты, громя все, что попадалось на пути, двинулось в сторону ближайшего нагорно-карабахского поселка Аскеран. В середине дня толпа была остановлена и рассеяна на подступах к поселку с помощью двадцати отрядов милиции (примерно 1000 человек). В ходе беспорядков при невыясненных обстоятельствах убито двое молодых агдамцев, ранено и доставлено в больницу около пятидесяти жителей НКАО.
В последующие дни Азербайджанское телеграфное агентство, а вслед за ним ТАСС, всесоюзное радио и ЦТ передали сообщение об убийстве двух азербайджанцев «в результате столкновения между жителями Агдама и Аскерана». Убийство это произошло при невыясненных по сию пору обстоятельствах. Несомненно, по крайней мере, что к убийству одного из них, двадцатидвухлетнего Али Гаджиева, фрезеровщика агдамского станкостроительного завода, армяне Нагорного Карабаха отношения не имеют. Вот что рассказал мне об обстоятельствах гибели Али его родной брат, двадцатидевятилетний инженер-строитель Ариф Гаджиев:
«В Али стрелял милиционер-азербайджанец. Брат умер мгновенно: выстрел был в упор, пуля прошла насквозь, попала в сердце. Между ним и офицером произошел спор. Потом Али схватился за Ульви Вахрамова, своего приятеля, и сказал: «Держи меня, в меня стреляли». И упал. Ульви видел милиционера, который стрелял. Он его не знает, но он хорошо знает другого офицера — агдамского, который сразу посадил стрелявшего в машину и уехал. Недавно подполковник из Москвы Николаев сказал, что сейчас началось новое следствие. Дано объявление в газете с просьбой свидетелей убийства прийти в милицию…
Представитель прокуратуры СССР Валерий Владимирович Василенко, временно исполняющий обязанности прокурора НКАО, согласился со мной, что информация в прессе об убийстве двух азербайджанцев в столкновении жителей Агдама и Аскерана без дополнительных пояснений была в той взрывоопасной ситуации неуместной.
Многие считают, что именно это сообщение послужило спичкой поднесенной к пороховой бочке, которая взорвалась в Сумгаите.
Сейчас высказываются сомнения: а стоит ли рассказывать о страшной трагедии Сумгаита. «Не в традициях советской прессы разжигать страсти эмоциональными, леденящими душу рассказами о подробностях убийств, изнасилований, издевательств, погромов. В накаленной обстановке такого рода информация не принесла бы ничего, кроме вреда». («Аргументы и факты», 1988, № 16). Какая трогательная забота о нашем читателе! Живи спокойно, дорогой соотечественник. Не волнуйся и не переживай! Потому что на всех сгоревших, утонувших, застреленных и задушенных за кордоном слез все равно не хватит. У нас же, если и случается подобное, то не иначе как ЧП. Но и здесь не спеши переживать: стражи закона и порядка всегда начеку и «ни один виновник не уйдет от ответственности». Функция рождает мышцу — говорят медики. К чему приводит отсутствие проблем и скудный паек информации для душевных переживаний, мы уже знаем — к «застою», запою, деградации личности. К новым чернобылям и сумгаитам. Какой бы страшной ни была правда, она всегда исцеляет. Потому что будит совесть заставляет искать корни случившегося.
«В Сумгаите было страшно. Конечно виноваты местные органы власти — советские, партийные. Бездействовала милиция…»
«Накануне погрома позвонили, дали три телефонные номера, куда звонить в случае беды, и через два часа связи не стаю. И пять суток не было. Кто это сделал? Почему «Скорая помощь» и милиция не приезжали на помощь пострадавшим? Почему войска были вызваны только через двое суток?»
«Даже не пострадавшие от бандитов, но видевшие все это — теперь душевно больные. Мой брат, спасаясь 29 февраля, ночью под дождем пробежал сорок пять километров за четыре часа. Ему места в машине не нашлось: там было восемь человек. Представляете, какой страх был в нем!»
«…С флагом шли мимо нашего дома. На флаге надпись: «Смерть армянам!» У 22-й школы они соединились со школьниками. Кое-кто из школьников, правда, остался. В течение получаса группа из 40-50 человек превратилась в толпу — 5 — 6 тысяч. И так они по всему району ходили, крича: «Смерть армянам!» Каждую машину проверяли, в трамваях, в автобусах искали, вытаскивали…»
«В ереванском санатории я жил с человеком, который, спасаясь, прыгнул с третьего этажа. Ногу сломал, но спасся…»
«28-го вечером заехали в город. Мы на даче два дня были, ничего не знали. Сосед со мной был — азербайджанец Я отвез его домой, в 41-й квартал, и еду к себе. Вдруг из-за поворота камни полетели. Развернуться не успел — окружили. Вытащили из машины. Один камень к виску приложил: «Документ давай». Я по-азербайджански говорю: «А ты кто такой». — «Давай документ, посмотрим, кто ты». — «Не видишь, я азербайджанец, — без акцента говорю, а сам боюсь, что они документы вытащат из куртки. — Документа нет». Он кричит: «Давай документ!» Я говорю: «Машина чужая. Ни прав, ни техпаспорта нет». Потом его осенило.- «Скажи «фынды». Этим словом они армян проверяют. Я сказал. Он кричит «Еще раз!». Я кричу, он кричит. Кто-то сказал: «Не видишь свой. Отпусти его». Потом они мне объяснили: «Наших увидишь, не бойся — три гудка давай и тихонечко подъезжай, но документ все-таки возьми». Тому, кто меня допрашивал, лет 40 — 45. На всю жизнь его лицо запомнил…»
«…Мнацакан, инвалид Великой Отечественной войны. Его и дочку его ранили, машину разбили. Он токарем работал. Рассказывал, за несколько дней до этого заказ получил: заготовки из арматуры делать. Нарезать и затачивать. Он потом свою арматуру у погромщиков видел».
«Мои родственники — брат Армен, Армо и его семья — жили в Сумгаите со дня его основания. Ночью к ним ворвались. Над женой брата надругались — изнасиловали — на глазах мужа и сына. Били. Она потеряла сознание. Потом убили сына ее и мужа, моего брата. Из их подъезда убили еще семь человек. Трупы покидали в кучу и зажгли. Спасибо соседу-азербайджанцу: он оттащил тела брата и сына в сторону и их потом смогли нормально похоронить».
Продолжение этой последней истории, рассказанной Ларисой Николаевой Сухаэлян, учителем 10-й степанакертской школы, я неожиданно узнал от офицера бакинской милиции, с которым летел 3 мая из Баку в Ленинград. Юра, широколицый, крепкий русский парень, сначала уходил от разговора, скрытничал. Но когда я дал ему послушать рассказы сумгаитцев, записанные на пленку, разоткровенничался. Оказалось, Юра был все эти страшные дни в Сумгаите.
«Отца и сына Армо помню, сам хоронил. Хоронили рано утром, скрытно, под охраной автоматчиков: боялись нападения на родственников (от каждого убитого — по одному). На кладбище везли в каких-то фургончиках.
После тех трех дней неделю дрожали руки. Спали по два-три часа. Работали в толпе в штатском и без «стволов» — не давали, боялись, что оружие может попасть к бандитам. Ходили в толпе. Чтобы нас не вычислили, в руке носили камень или палку. Самых отъявленных бандитов брали хитростью. Отзовешь в сторону: «Есть подходящая квартирка», заводили в тихое место и — запихивали в машину. Но мы взяли не самую крупную рыбу. Главные заводилы и зачинщики всего, думаю, успели уйти».
Услышал я от Юрия и еще одну версию поведения в начале событий в Сумгаите бывшего первого секретаря Сумгаитского горкома партии Муслим-заде. По признанию самого Муслим-заде корреспонденту «Комсомолки», он возглавил шествие от горкома, чтобы увести толпу к набережной. Следствию он сказал, что «шел под ножами». И вот еще одно мнение — Юрия: «Надеялся, что демонстрация будет мирной: пройдут, попугают армян и разойдутся».
Самым трудным для меня испытанием в Степанакерте было посещение десятой средней школы, где сейчас учатся несколько ребят из Сумгаита. Завуч школы, Ирина Владимировна Григорян, прежде чем привести их, предупредила: «Мальчики, особенно малыши первого — третьего классов, все еще травмированы душевно: боятся оставаться одни, в классе стараются сидеть у окна, чтобы видеть и дверь, и — обязательно — улицу. Не утомляйте их расспросами».
Эдгар Геворкян, 8 лет:
«Первый раз нас спас сосед-азербайджанец Мамед. Он сказал, что мы азербайджанцы, и они ушли. Но Мамед скоро ушел на работу, и они пришли снова. Стали ломать дверь. Мы бежали через окно и спрятались у другого азербайджанца».
Вадик Балаян, 9 лет:
«В тот момент были дома я и мама. Бабушка ушла спасать своего старшего сына, папа на работе. Позвонили в три часа. Мама открыла дверь и тут же захлопнула. Они стали ломать дверь. Сломали. Зашли. «Вы — Бабаяны?» я сказал, что мы русские, квартиранты. А мама моя тоже блондинка, только крашеная. Бабушкина комната была закрыта на ключ и они поверили, что мы снимаем у Балаянов две комнаты. Но они все равно, что могли, в доме поломали, многое забрали, остальное выбросили и окно».
Виталик Даниелян, 15 лет. Вошел, как тень, ни кровинки в лице. Говорил тихо, медленно. Он еще не знает, что от неминуемой смерти его спасла мама: когда его стали избивать, она легла на него и прикрыла своим телом. Мама и отец погибли. Вот что рассказал Виталик.
«27 февраля мы поехали в Баку к дяде на день рождения, вернулись в Сумгаит на следующий день. По дороге наш автобус остановили, стали требовать армян. Водитель и пассажиры закричали, что армян нет. Они не поверили. Заставили всех выходить. Проверяли по внешности и мы как-то проскочили. Пришли домой. Через несколько минут соседи прибежали. Сказали, чтобы мы спустились к ним. Когда толпа пришла, мы у них сидели. Спросили: «Есть армяне?» Им сказали: «Нет». Они ушли смотреть списки жильцов. А мы недавно переехали сюда и нашей таблички не было. Толпа ушла и мы поднялись домой. Через некоторое время позвонил товарищ с папиной работы. Он сказал, что придет к двум часам ночи, достанет машину или такси и увезет нас в Баку. Мы стали потихоньку готовиться. Но через 15 — 20 минут к нам зашли… Потом стали выводить… Остальное все в тумане… Простите, больше не могу говорить…»
Виталик встал и пошел к двери. Через короткие волосы были видны шрамы. Пока Виталик отдыхал, Ирина Владимировна рассказывала о сложностях работы в сегодняшней степанакертской школе: «Я преподаю в двух девятых классах. И вот в буре этих событий приходилось успокаивать, гасить эмоции ребят, направлять их чувства в нужное русло. Но мне не удавалось, потому что каждый раз после очередной статьи, где не было правды о том, что у нас происходит, я со страхом шла на урок, боясь вопросов. Сегодняшний школьник, это не тот ребенок, которому учитель может сказать: «Я так сказал, считай, что так на самом деле». Они очень эрудированы, много читают и могут аргументировано спорить. Очень трудно смотреть в глаза сумгаитскому мальчику Виталику и рассказывать об интернационализме. Мне один ученик сказал: «Ирина Владимировна, успеем — и до Толстого дойдем. И до Чехова. Какие у нас сейчас беды, какая трагедия! А вы приходите и говорите: «Путь исканий Пьера Безухова». Давайте разберемся в своих путях, а потом и до Пьера доберемся…»
Вернулся Виталик и продолжил свой рассказ:
«Они ворвались в квартиру, стали кричать, что пришли пить кровь армян. Кричали, что пришли освобождать Азербайджан от армян, что следующая очередь Карабаха. На улице, куда нас вывели, кричали то же самое. Было много людей: сто, может быть, двести. И каждый подошел и ударил. Били дубинками, арматурой, камнями, заостренными металлическими кольями от оград.
— Возраст убийц можешь сказать? Как они выглядели?
— Возраст — от 16 до 35. Все незнакомые. Одеты по-разному. Некоторые даже в галстуках. Один даже в белой рубашке и галстуке. Когда нас выводили, он на пианино играл…
Начали с меня. Я сразу потерял сознание. Раза два приходил в себя и снова терял. Не помню, сколько времени прошло, очнулся. Как-то поднялся. Попытался маму поднять, потом — папу, они еще были живы, но не смог: рука была перебита.
— А что соседи? Ведь было только девять вечера. Они же могли все это видеть.
— Многие смотрели с балконов, из окон. Это я заметил, когда нас выводили… Я попытался подняться к соседям.
Несколько раз падал: ничего не видел. Стал стучаться. Нигде не открывали. На третьем этаже мне дали тряпку вытереть кровь с лица и обещали позвать «Скорую помощь». Потом проводили меня к себе. Квартира была разграблена, пол весь в стекле. Я не знал, что делать. Помыл голову горячей водой — этого делать было нельзя. Открытые раны были, в шести-семи местах. Потом забылся… Утром пришли люди какие-то. Стали составлять протокол, расспрашивали, что и как. Помню, все допытывались: был ли у нас магнитофон. Потом меня уложили в «скорую помощь». Было двенадцать дня — это я хорошо помню: часы были в «скорой».
Потом узнал о папе и маме. Они пролежали до восьми утра. Их забрали уже мертвых. Видимо, истекли кровью или замерзли. Если бы сразу помогли, может быть, они и остались живы…
— Теперь, Виталик, скажи, накануне мог ли ты предположить, что такое может случиться? В школе ты это чувствовал?
— У нас в школе дружбы между азербайджанским сектором и русским — сюда входят армяне — никогда не было. К нам все время приставали: то отбирали что-то, то били. Приходилось драться, защищать себя и товарищей, которые слабые. 25 — 26 февраля они вели себя особенно вызывающе, нагло просто. Подходили и забирали что хотели. Даже портфели отбирали.
— А что обычно отбирали?
— Книги, тряпки, авторучки, часы…
— Как к этому относились учителя?
— Обычно не замечали. Ну а если мы шли к ним и жаловались, они говорили, что разберутся. Иногда разбирались, иногда — нет. Все оставалось по-прежнему. Бывало, кто-нибудь из нас плохо делал, учителя тут же говорили. «Армянские выходки». Либо кричали: «Сядь на место, армянин!» Или: «Заткнись, армянин!» Или что-то в этом духе…»
Жертв, безусловно могло быть и больше, если бы сотни азербайджанцев, рискуя жизнью своей и близких, не спасали своих соседей-армян от насильственной смерти. Отдадим должное этим мужественным людям. Скажем спасибо от всех нас. И не будем осуждать тех, кто испугался прийти на помощь. Кто из нас знает наперед, как поведет себя в минуту смертельной опасности? У каждого были свои обстоятельства. И пусть каждый сам будет себе судьей.
Меня беспокоит и волнует другое: расчетливо-спокойное отношение к событиям в Сумгаите некоторых отдельных людей. Отношение — как к неизбежной расплате за те акции, которые были начаты армянами в Степанакерте. Даже случаи изощренного изуверства не разбередили их души. Они как бы не хотят этого видеть и знать. На такую невеселую мысль навел «круглый стол» в Степанакертском педагогическом институте с участием студентов и преподавателей обеих национальностей.
Именно здесь я в полной мере ощутил, сколь напряжена еще была обстановка в Степанакерте в конце апреля, сколь накалены были страсти между армянским и азербайджанским населением НКАО и сколько проблем здесь еще ждет своего решения. Сюда меня буквально затащили студенты азербайджанского и армянского секторов — будущие историки, попросив стать своеобразным арбитром в их диалоге за «круглым столом». Разговор получился трудным, даже тяжелым. Были моменты, когда я жалел, что согласился в нем участвовать. Скажу честно, кончился он всеобщим гвалтом, когда его участники, разбившись на кучки, даже пары, молотили друг друга словами-ударами, словно боксеры в ближнем бою. Но, как отметил один из его участников, это был первый за последние два месяца разговор, в котором обе стороны высказали свою точку зрения.
« — …28 апреля было торжественное собрание, посвященное Дню рождения республики. Впереди Первомай, затем — День установления Советской власти. Наш уважаемый декан доклад делал. О чем он должен был говорить в такой день? О дружбе, конечно, о нормализации учебного процесса. А что в докладе было? В первую очередь о Сумгаите. Тенденциозно, в националистическом духе. Вот почему студенты-азербайджанцы начали шуметь и мы, опытные преподаватели, возражали.
— Мы должны критиковать негативные явления всегда, где бы они ни были. Кое-кто в праздник хотел скрыть правду, показать, что у нас все здорово. Если душа болит за наше общество, дружбу, надо говорить правду. Раньше мы только кричали здравицы в честь дружбы. К чему это привело? Правда очищает. Надо с классовой позиции оценивать историю народа. Самед Вургун, Исаакян, Кулузаде, Туманян — прекрасные люди. Писатели — и армянские, и азербайджанские… Но были и нехорошие люди. В 20-е годы они себя проявили Я всегда говорю: нет плохих народов, есть плохие люди.
— Джейхун, скажи, хоть одного азербайджанца в Степанакерте обидели? Почему же вы месяц не приходили на занятия?
— А почему вы ходили на демонстрации? Лично меня оскорбила одна армянка 22 февраля.
— А в институте тебе кто-нибудь сказал плохое?
— Нет. Но в городе…
— Надо было прийти к друзьям в институт.
— Джейхун, ты осуждаешь события в Сумгаите?
— Надо разобраться почему это произошло?
— «Это произошло»!… Убили людей, ни в чем не повинных. Как ты к этому относишься?
— Это хулиганство на почве социально-экономических проблем. Но, посмотрите, где лучше экономическое положение: в Степанакерте или в Сумгаите? «Позиция» об этом четко сказала.
— Но ты все-таки скажи, осуждаешь ты убийц в Сумгаите? Разве армяне виноваты, что азербайджанцы в Сумгаите плохо живут?
— Я всегда против убийства.
— Нет, ты конкретно скажи.
— Я там не был. Правительство Азербайджана просило вас прекратить демонстрации и выйти на работу…
— Тебя, азербайджанца, не интересует, почему мы, армяне, не можем изучать историю своего народа?
— Я об этом не думал. Я хочу знать, из-за чего произошли забастовки здесь и в Ереване? Из-за социально-экономической отсталости?
— Это не главное. Студенты Москвы не ходят в таких костюмах, как ты и я. Сейчас экономические проблемы не главное. Нам дадут полмиллиарда рублей. Откуда их возьмут? Разве богатство нашей страны безразмерно? В «Прожекторе перестройки» говорилось, что в некоторых городах РСФСР люди годами не видят мяса. А ведь мы от них деньги не берем…
— И такой вопрос. Почему наше общежитие отдали сумгаитским армянам? Пусть они квартирантами живут. Министерство, высшего образования это общежитие для нас построило.
— Правильно: когда сумгаитцы приехали, по решению облисполкома часть нового общежития отдали им. Но у нас есть старое общежитие. Его освободили для студентов. Почему вы там не хотите жить? Временно.
— Это несправедливо.
— У меня вопрос. Вы — азербайджанцы — принимаете передачу «Позиция»?
— Да.
— Значит, вы согласны с исторической справкой: Нагорный Карабах стал в 1923 году составной частью Азербайджана из-за сложностей в международном положении нашей страны?
— До двадцатого года Шуша была центром Карабаха. Почти два века тут было Карабахское ханство…
— Шуша была центром не только азербайджанским, но и армянским тоже. Мои предки из Шуши. Они погибли в 1918 году в результате резни. Тут родился дважды Герой Советского Союза Нельсон Степанян. Как вы чтите его память? Во что вы превратили памятники в парке имени 26 бакинских комиссаров? Почему в селе Ванк ваши колхозники держат баранов в христианском храме? Это исторический памятник, чудо древности!..
— У нас тоже есть мечеть, которая разваливается. В этом руководство республики виновато, а не народ.
— Когда в Сумгаите шел погром, 28-го, вечером, по азербайджанскому телевидению показывали концерт: азербайджанские песни исполняли армянские артисты. Трагедия в том, что мой коллега из азербайджанского сектора не подошел ко мне и не сказал: «Держись, Олег! Прими соболезнования». Азербайджанский народ не имеет к этому позору никакого отношения. Трагедия в том, что азербайджанское правительство не выразило соболезнование пострадавшим, не осудило должным образом резню.
Трагедия не в количестве убитых. Главное в том, что в одной республике один народ поднял руку на другой. Англичане за три дня добрались до Фолклендских островов. Почти столько же потребовалось, чтобы нашим войскам дойти до Сумгаита. Сумгаиту предшествовали события в Аскеране. Это тоже должно было стать сигналом для руководства. И последнее. Республиканские средства массовой информации занимались идеологической войной против собственного народа. И центральная пресса не была на высоте. Овчаренко а «Правде» писал: «…Ворвались в квартиры армян с целью грабежа». Разве уважающий себя журналист может допустить такое? Если мы думаем решать проблему существования наших народов, то мы прежде всего должны все факты разбирать досконально и гласно.
С первых дней стали говорить, что здесь идет межнациональный конфликт и ЦТ и пресса раз за разом стали призывать нас к порядку. Неужели нашей стране более соответствует толковать все, как межнациональный конфликт, нежели так, как это было: люди подняли вопрос о воссоединении автономной области со своей республикой?..»
Время и мудрость исцеляют душевные раны. Время помогает забыть, мудрость — лечит. Решения, которые состоятся, — дело законодателей и политиков, мудрецов и поэтов — лучших представителей народа. К чему хочется призвать мне? Дважды с разной степенью громкости прозвучало слово «покаяние». В фильме Тенгиза Абуладзе и в кратком обращении академика Дмитрия Лихачева. Совесть не является национальной категорией. И поэтому я обращаюсь ко всем, кто делом, словом и помыслами может быть причастен к этой трагедии, с мольбой о покаянии.
Александр Василевский
Журнал «Аврора», № 10, 1988
Все материалы проекта «Карабахский фронт Москвы»