ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
Светлой памяти
ЧАРУШИНА Евгения Ивановича,
писателя, натуралиста, любимца детей…
Если бы звери умели думать…
А, кто их знает? …Может, и думают они… Только мы этого не понимаем… Не умеем различать их языка… Со своим-то, сладить не можем…
Всё было именно так…
* * *
Ни веточка не хрустнет, ни пожухлый, прошлогодний лист не шепнёт под мягкими лапами… Осторожно пробирается лесная охотница по бурелому. Прислушивается, навострив ушки с кисточками. Принюхивается, замерев на мгновение. Охота – такое дело: или пан, или пропал!
Голодно… Давненько на зуб не попадало ничего вкусненького… Белка и мышей пяток, и те – позавчера!
Бурчит-бурлит в подтянутом животе… А охотнице кажется, что вся тайга слышит это бурчание. Приляжет на живот, затихнет… Даже глаза прищурит. А ноздрями воздух тянет, тянет… Вдруг, повезёт?
«Что это? Что за запах?» — Охотница приподняла голову и замерла… Действительно, запах был невероятно знаком.
«Птица!» — узнала охотница вкусный аромат, — «Но… Лесом не пахнет… Не глухарь, не тетерев… Даже не воробей, который постоянно ошивается около человеческого жилища… А, впрочем, что-то общее есть…»
Казалось, что в тот момент, охотница слилась с землёй, и время замедлило свой бег. Медленно, очень медленно кралась она к долгожданной добыче… Ни один брусничный кустик не шевельнулся, ни один сухой листочек не подвёл, пока охотница не оказалась на расстоянии решающего броска.
«Что?! Курица?! Откуда в тайге курица?!» — охотница была ошарашена. Следом за удивлением, мелькнула молнией страшная мысль: «Значит, где-то рядом, злейший враг – человек…»
Голодное урчание в животе сделало своё подлое дело…
Метнулась охотница к добыче. Острыми когтями, готова была, вот-вот, схватить добычу, но… Что-то свистнуло, дикой болью стянуло живот, и рвануло охотницу от земли.
Тут же раздался стук дерева об дерево, и охотница повисла вниз головой, корчась от боли, стараясь вывернуться из самой бессовестной человеческой ловушки…
Сквозь слёзы, она видела, как внизу кувыркается и истерично кудахчет курица, привязанная за ногу к колышку…
«Вот такой он, человек… Зверь! Коих больше нет на этом свете! Враг, обманщик и…» — последние мысли охотницы тайга так и не услышала…
* * *
Никифор привычно обходил свои владения.
Чуткое ухо бывалого охотника уловило куриное кудахтанье, и он быстрыми шагами направился на звук.
Неприятная картина представилась Никифору. В брусничнике истошно орала курица. А рядом, в полутора метрах от земли, в петле висела рысь…
«От, нехристи! От, нелюди! Браконьеры-дармоеды!» — возмущался вслух Никифор, — «Ничего святого! Такую животину погубили!»
Никифор сначала освободил курицу, посадив её в заплечный мешок. Затем осторожно приблизился к безжизненной охотнице. Приподнял её, а та подала голос.
«Жива, голубушка! Жива! Сейчас! Сейчас я тебя освобожу!» — обрадовался егерь. Достал армейский штык-нож, соединил его с ножнами, и перекусил стальной тросик, бережно приняв раненое животное на руки.
Осторожно, чтобы не причинять лишней боли, освободил пленницу от петли. Глубоко врезалась сталь в тело. Много крови охотница потеряла…
«Потерпи, киска, потерпи!» — уговаривал он её, как человека, — «Придём домой – помогу я тебе!»
Связал рысиные лапы, завернул потуже в свою фуфайку, и направился на кордон.
Шёл, и ругался… Самыми нехорошими словами ругал браконьеров, у которых «ни стыда, ни совести, ни чести охотничьей»…
* * *
Васятка да Ванятка гоняли мяч по просторной опушке вблизи дома. Увидели деда, и бросились к нему со всех ног!
— Деда, здравствуй!
— И вам – не хворать!
— Что? Что тащишь деда? Тяжёлое… Давай, поможем!!!
— Игрушку вам в лесу нашёл!
— Здорово!!! Давай, дед, показывай!!! Терпежу нет!!!
— Дома, чиграши… Только дома! С Муркой так нельзя…
— С кем? С кем? С Муркой?!
Опустив поклажу возле крыльца, Никифор показал внучатам свою находку.
— Бедная! Бедная рысёна… Дед, а она живая? – пустил слезу Ванятка.
— Живая… Живая… Токмо подлечить её надоть…
— Ты что, в село её свезёшь? К этому… Как его… Вен-тинирару? – возмутился младшенький.
— Нет, Ванятка, нет! Сами управимся… – усмехнулся Никифор очередному ваняткиному «словечку» — Мы её… Травами таёжными, лаской да любовью быстро на ноги… Тьфу! На лапки поставим!
— Рыська! Рыська! Рысёнка! Рысёночка! – радовались мальчишки.
* * *
Крепко досталось Рысёнке от подлой петли…
Никифору пришлось даже зашивать ей шкуру в одном месте. Рысёнка рычала, ворчала, пытаясь вырваться из дедовых рук, показывала свой хищный характер. Затем затихала и замирала, когда человек прикладывал к её ранам чудодейственные снадобья, утишающие боль.
Рысёнку поселили в деревянной клетке с комнаткой-закутком. В этом небольшом, но уютном жилище, уже побывали барсуки да лисицы, медвежата-сироты да волчата бестолковые.
Рысь пряталась в закутке, будто он мог уберечь её от всех бед. Стоило появиться человеку, она, как домашняя кошка, выгибала спину, шипела и пыталась грозно рычать.
— Ой, как! Ой, как! – смеялся Никифор, накладывая в кормушку лакомства – Это, ты, в лесу меня напугать можешь… Коли сиганёшь с дерева на загривок. А здесь ты – в моей власти…
Прошла неделя, другая… Рысёнка стала привыкать к человеческим голосам и чуждым запахам. Рядом всегда суетились мальчишки, подбрасывая в клетку угощения, весело щебеча и не выказывая никакой угрозы.
Раны стали затягиваться. Большой человек больше не связывал её и не прикладывал мазей с ароматом тайги. Рысёнка сама старательно зализывала больные места, и всё реже пряталась в закутке, с интересом наблюдая за миром людей.
«И не такие они, уж, страшные…» — думала она, — «Наверное, и среди них есть хорошие и плохие… Плохие петли ставят, да из ружей палят… А эти… Эти, видать, хорошие… Кормят, не обижают… Вот, только не отпускают, почему-то? Я, уж, здорова…»
* * *
Однажды утром пришли все трое… Большой человек и двое маленьких… Принесли мясца да молочка…
«Чего они на меня смотрят? Ем же… Никого не трогаю… А этот, самый маленький, мяучит… Совсем как мой котёнок… И лапками мордочку трёт, трёт… Чего это они?»
Никифор дождался, пока кормушка не опустела. Щёлкнул замком, и открыл дверь…
— Ну, всё, гостья! Пора и честь знать! Ступай! Ступай домой!!!
Рысёнка осторожно подошла к открытой двери. Потёрлась щекой. Опустила на траву одну лапу, другую, и вопросительно посмотрела на людей: «Можно? Правда, можно?»
Затем метнулась, пятнистой тенью, метров на пятьдесят от людей, и остановилась…. Посмотрела на них, мяукнула несколько раз… Поблагодарила…
Её встречал родной лес… Родной дом, большой и просторный… Иногда опасный и непредсказуемый, но… Родной… Только там зверь может чувствовать себя свободным… Никакими лакомствами и тёплой клеткой не удержать зверя в неволе. Погибнет он… От тоски погибнет…
Провожал Рысёнку, в добрый путь, дружный мальчиший рёв…
* * *
Сколько прошло времени – не упомнил… Но, однажды…
Возвращается, как-то, Никифор с обхода, и видит: на крыльце лежит большущий глухарь…
«Эко, диво! Это, кто же, нас так облагодетельствовал?» – изумился старик. А когда рассмотрел, что птица не из ружья сбита, а шея у неё аккуратно надкушена, сказал сам себе, — «От Рысёнки… Гостинчик…»
А, верить или нет… Это уже – Ваше дело…