Продолжаем публикацию повести Эдуарда Атанесяна «За чертой истины».
«… Эта книга о человеческих трагедиях, которые являются следствием реализации множества истин. На основе одного лишь фрагмента из череды событий, связанных с конфликтом между Азербайджаном и Нагорным Карабахом, автору удалось убедить читателя в состоятельности этого, на первый взгляд, парадоксального утверждения…» (Александр Григорян, политолог, эксперт по вопросам Кавказского региона)
ГЛАВА 2
– Ты что там шепчешь? – Джордж примостился на камне и с видимым удовольствием вытянул перед собой ноги. Во рту у него торчала сигарета.
– Латинская пословица, означает, что для достижения чего-либо нужно пройти через препятствия. Закон жизни.
– А я думал, что это девиз с сигаретной пачки «Ротманс», – Джордж лукаво усмехнулся и, пошарив в кармане, достал коробок со спичками. – Присаживайся, я и не знал, что ты философ. Все вы, журналисты, странные люди.
Джордж вытянул двумя пальцами спичку, захватил ее большим, указательным и безымянным пальцами и прижал к коробку, удерживаемому в ладони оставшимися пальцами. Резкий удар о колено, коробок упал, а спичка загорелась. Нехитрая операция по прикуриванию, машинально проделываемая обычными курильщиками по несколько десятков раз на дню, требовала от этого однорукого парня определенного мастерства и сноровки. У него не было зажигалки, и проделанная процедура в духе Дикого Запада была не эпатажем, а вынужденной мерой.
Джордж затянулся сигаретой и пустил дым носом.
– Ты себя убиваешь, Джордж. Причем, медленно, и, судя по твоему лицу, со смаком.
– Ты прав. Ты наверное хотел сказать «по кускам», – Джордж дернул тем, что осталось от его левой руки.
– Как это тебя угораздило, пулей? – Алекс был далек от всего, что касалось войны.
– Нет, пулей они меня достать не могли. Я был пулеметчиком и не давал им расслабиться. Хорошая штука, этот пулемет, он у меня звенел, как натянутая струна, а в перерывах между боями я хранил его в самодельном брезентовом чехле. За это меня называли Страдивари, а пулемет – «скрипкой». Представляешь, во время боя некоторые шутники умудрялись по рации объявлять о моем «выходе» с «сольным скрипичным концертом». В результате меня так раскрутили, что за мной началась настоящая охота. Ну и «достали» минометом. Поганейшая вещь, этот миномет, скажу я тебе. На мою долю пришлось два осколка: который поменьше – в плечо, а вторым разворотило руку. Зрелище было не для слабонервных: она еле висела. Пришить ее не смогли, вот и стал гидом для таких любознательных журналистов как ты. Как это у вас там, в Лас–Вегасе, да, «одноруким бандитом», – он поднял с земли коробок и положил в карман, – Пошли, Алекс, дети наверное уже давно в крепости.
Журналист встал с камня, и, достав фотоаппарат, сделал пару планов далеких горных вершин, подножья которых были скрыты за голубоватой дымкой.
– Знаешь, Джордж, я хотел тебя спросить о твоей руке… Здесь мне рассказали одну историю… Я бы хотел внести ее в свой очерк, сделать главной сюжетной линией. Если ты не против. Я имею в виду историю с похоронами…
– Ладно, мистер журналист – усмехнулся его собеседник, покачивая головой, – если думаешь услышать нечто из разряда мифологии, то ты не по адресу. Человек неравнодушен к героике и мифам, это у него в крови. А произошедшее, это было…, ну, просто глупостью. Называй как хочешь… Когда после операции меня перенесли в палату – отдельную палатку для таких как я – четыре из шести коек были заняты: кто-то лишился руки, кто-то ноги, а один сразу обеих ног. Эвакуировать нас в Степанакерт не было возможности – дороги простреливались вдоль и поперек. Ну и пришлось нам изрядно помучиться в лесной глуши… Это были люди с дикой тоской в глазах. У меня самого кошки скребли на душе: я потерял тогда троих друзей, плечо горело и, вдобавок ко всему, страшно ныла несуществующая рука. Но когда смотришь на взрослых, заросших щетиной мужиков, прошедших сквозь огонь и воду, и теперь тупо уставившихся в одну точку, то становится не по себе. Тебе приходилось слышать, как посреди ночи, прячась от всех и вздрагивая при каждом шорохе, плачет взрослый бородатый мужик? Два дня я терпел атмосферу палаты, но на третий решил, что необходима смена ситуации при помощи шоковой терапии. Еще до операции, когда молодой хирург заявил мне, что руку невозможно спасти и предложил бутылку домашней водки вместо анестезии, я попросил его после ампутации не выбрасывать мою руку. Помню, как вытянулось его лицо, затем он так нахмурил лоб, что на нем можно было прочитать: «Парень рехнулся». Не знаю почему, возможно от стресса, но мне тогда казалось, что моя рука может достаться шакалам. Чтобы избежать подобного, я на полном серьезе планировал без свидетелей закопать ее в каком-нибудь укромном месте. Сейчас все это кажется глупым… Доктор сдержал слово: он сохранил руку. Не знаю как и где, но на утро третьего дня я ее получил. Я достал деревянный ящик из под патронов и, собрав друзей по несчастью, почетно похоронил свою левую конечность в чаще под деревом. Когда я стал, смеясь, заваливать «могилу» землей, всем казалось, что я сошел с ума. Затем я устроил пышные поминки, благо друзья подвезли хорошее вино. Тогда я и произнес свой тост. «Я свел счеты со смертью, – сказал я, – пусть черви в ближайшие полвека на меня больше не рассчитывают». Мужики сначала сидели с каменными лицами, потом оттаяли: поняли, что все это касается и их. Так все примерно и произошло. Потом история обросла героическими деталями, а когда ты опубликуешь это, то за строчками и столбиками уже не останется боли и страданий, одна бравада… Ладно, пошли, ребят уже давно не слышно.
Сигарета описала в воздухе дугу и, ударившись о серый, поросший мхом валун, рассыпалась дружной стайкой маленьких искорок.
– Но все же, скажи, Джордж, тебе было трудно тогда? – Алекс поднялся с камня, отряхнул штаны и, стараясь не смотреть на собеседника, протянул ему руку. Тот невесело улыбнулся, но, все же, ухватился за протянутую руку и встал.
– Спасибо…, а насчет трудно ли… Однажды я чуть ли не лбом столкнулся с одним азером на узкой горной тропе. В ста ярдах выше нас завязался бой, наши атаковали базу их пехоты. Нас было пятеро, мы осторожно продвигались вперед сквозь заросли, чтобы ударить с фланга и не дать окружить наших. Парень появился неожиданно, зеленый еще, автомат держал в одной руке и все вглядывался в тропинку: мин боялся. Я дал знак нашим, чтобы не стреляли и не выдавали своего присутствия. Решив взять солдата в плен, я стал медленно идти ему навстречу. Когда он меня заметил, я был шагах в 10-и от него, а он уже был у меня на мушке. Он даже не испугался, не успел наверное, а покраснел как нашкодивший четвероклассник. Я ему крикнул: «Бросай оружие, останешься жить». А он вскинул автомат, но выстрелить не успел: я прыгнул в сторону и уже в падении дал по нему очередь. С пулеметом не шутят. Очередь прошила его наискосок.
Джордж остановился и отвел рукой колючку.
– Страшно было?
– Нет, трудно. Ребята подоспели сразу, подняли меня, перевернули, убедились, что я цел. Все произошло за какие-то 2–3 секунды. Сначала я думал, что он не успел выстрелить, а потом оказалось, что ему и стрелять-то было нечем, примкнутый магазин был пуст. Если бы я опоздал на долю секунды, то понял бы, что он безоружен и не стал бы стрелять. Понимаешь, какая-то секунда, и человек остался бы жить. В кармане у него лежало недописанное письмо домой и письмо из дому, в котором мать сообщала ему о том, что их корова отелилась. Помню, как трудно было читать это письмо… Если бы мне в руки попался бы его командир, то я бы пристрелил его немедля.
– А если бы у него были патроны? Ты, наверно, не так бы переживал за произошедшее, – прервал молчание Алекс.
– У вас в городе есть небоскребы? – Остановившись, спросил Джордж.
– Да, – пожал плечами Алекс, не улавливая связи сказанного с темой разговора.
– У вас люди бросаются с них вниз?
– Возможно. Некоторые психически неуравновешенные люди действительно могут пойти на подобный шаг.
– И разве в их смерти обвиняют тех, кто построил здания настолько высокими, что падение с них чревато неминуемой смертью?
– Конечно, нет. Но причем тут все это?
– А при том, что этот парень пришел туда, где у него не было шансов выжить.
– Значит ты должен быть спокоен по поводу произошедшего. Пришел как солдат, погиб как солдат. Так в чем же дело?
– Все правильно, кроме одного. У него не было выбора, он не смог отказаться от этой войны, его мнения никто не спрашивал. А теперь посмотри на наших, они здесь добровольно – это самостоятельные люди. Попробуй такому что-нибудь запретить. Избравшие иной путь давно уехали. А дело в том, что мать того солдата будет проклинать нас за смерть своего сына, но при этом вряд ли задаст себе или кому-нибудь вопрос: «А что делал ее сын с автоматом в руке вдали от своего дома и вблизи дома чужого?»
Собеседники прошли молча пару десятков метров.
– Знаешь, Алекс, – Джордж прервал паузу, – когда будешь писать обо всем этом, то сними эпизод с коровой, вряд ли твои читатели поймут это…
Дальше они шли молча. Каждый думал о своем, а вернее – об одном и том же, но по-своему. Война многогранна и помимо обильной пищи для червей, как любил говорить Роджер Арчибальд, она дает обильный материал и для пишущей братии. Хотя… То, что Алекс уже успел услышать за последние несколько дней, нисколько не навевало на него мыслей о работе. Его волновало иное: что же все-таки заставило этих людей бросить свои повседневные безобидные занятия и с головой погрузиться в пучину крови и страданий. Он не понимал всего этого. Он уже смирился с тем, что он человек из иного мира, с другой системой ценностей и с иными приоритетами. Еще пара дней, и он вернется к привычной жизни. Но вряд ли он сможет уехать таким, каким он сюда приехал. С этим он тоже смирился.
Впрочем, о войне думали не только они двое.
Вот уже несколько минут несколько пар цепких глаз настороженно рассматривали собеседников сквозь прорези прицелов: за одним из выступов полуразрушенной крепостной стены, укрывшись под листвой выросших здесь кустов ежевики притаилось четыре человека в странных балахонах из серой домотканой шерсти. Еще трое незнакомцев в странных казаноподобных головных уборах стояли во дворе крепости и сторожили прижавшихся к стене напуганных детей. Их посадили на корточки спиной к стене и связали руки за спиной. Знак, сделанный одним из этих людей, был более чем понятен: ладонь, сначала прижатая к губам, а затем проведенная ребром по горлу. Пятеро из них были вооружены автоматами, один пулеметом и еще один держал в руках снайперскую винтовку.
В углу небольшого двора возле обвалившихся со стен камней, заросших по пояс зарослями крапивы и сорняков, лежало шесть армейских рюкзаков. Рядом к стене были прислонены три короткие зеленые трубы – одноразовые гранатометы. Незнакомцы явно не ждали встретить здесь непрошеных гостей, умудрившихся расстроить их планы. Это были серьезные люди, в отличие от собеседников, они не только думали о войне, они жили ею.
– Дети поутихли, Джордж.
– Ничего, наверно бегают где-нибудь, крепость большая. Видишь, провал в стене, вон, над теми камнями. Там справа в стене есть выступ, когда будешь подниматься, можешь ухватиться правой рукой, а левой схвати за корневище. Я тебе помогу, а потом ты вытянешь меня. Один не управлюсь, а в обход – долго. Да, будь осторожен: змеи и скорпионы уже выходят погреться на солнце.
Вскоре собеседники подошли к остаткам стены, и Алекс стал карабкаться по серым, с разводами зеленоватого мха, камням. Шаг, еще один, и он уже стоял перед проемом. Следуя инструкциям Джорджа, он ухватился правой рукой за выступавший из стены камень, а левой нащупал корневище, о котором ему сказал Джордж. Небольшое усилие, и журналист, стоя в проеме стены, стряхивал пыль с рук.
– Все нормально, я уже внутри, готовься, – он развязал рукава куртки, ухватился за один из них, а другой перебросил Джорджу. – Обмотай вокруг руки, я тебя вытяну.
Джордж ухватился целой рукой за рукав куртки и начал медленный подъем вверх по стене.
– Ты б лучше ухватился бы там за что-нибудь, а то потеряешь равновесие, – улыбнулся он.
– Ладно, не волнуйся.
Алекс присел на корточки и, продолжая держать рукав одной рукой, стал шарить свободной позади себя. Рука натыкалась на маленькие камни и жухлую прошлогоднюю траву. Неожиданная боль заставила его быстро одернуть руку и повернуться назад. За ужалившей его высокой крапивой, буквально в двух шагах от него, на корточках сидел бородатый человек. Его правая рука лежала на спусковом крючке висевшего на плече автомата, чей темный зев был красноречивее ладони левой руки, которую незнакомец прижимал к губам.